Паткин, Владимир Леонидович

Спортивные награды
Волейбол
Олимпийские игры
Бронза	Мюнхен 1972	волейбол
Чемпионаты Европы
Золото	Италия 1971
Государственные награды

Влади́мир Леони́дович Па́ткин (8 декабря 1945, Бобров, Воронежская область, РСФСР, СССР) — генеральный секретарь Всероссийской федерации волейбола, советский волейболист и тренер. Заслуженный мастер спорта СССР (1975). Заслуженный тренер СССР (1980). Заслуженный работник физической культуры Российской Федерации.

Биография

Выступал за команды «Динамо» (Воронеж) (до 1969), «Динамо» (Иркутск) (1969—1970), ЦСКА (1970—1974). Чемпион СССР 1971—1974, обладатель Кубка СССР 1972, победитель Кубка европейских чемпионов 1973, 1974. Серебряный призёр Спартакиады народов СССР 1971 в составе сборной Москвы.

В составе сборной СССР стал чемпионом Европы 1971, бронзовым призёром Олимпийских игр 1972.

В 1975—1982 тренер мужской сборной СССР, чемпиона Европы 1975, 1977, 1979, 1981, чемпиона Олимпийских игр 1980, чемпиона мира 1978, 1982, победителя Кубка мира 1981.

В 1983—1987 старший тренер женской сборной СССР, чемпиона Европы 1985, серебряного призёра европейских первенств 1983, 1987, бронзового призёра Кубка мира 1985.

Тренер женской сборной команды мира «Все звёзды» 1985.

С 1987 года государственный тренер Спорткомитета СССР, генеральный секретарь Федерации волейбола СССР. С 1992 генеральный секретарь Всероссийской федерации волейбола. С 1995 член Административного совета Европейской конфедерации волейбола.

Награждён орденом «Знак Почёта» и медалями.

Источник

• Волейбол: Энциклопедия / Сост. В. Л. Свиридов, О. С. Чехов. — Томск: Компания «Янсон», 2001.

Ссылки

• [www.infosport.ru/xml/t/person.xml?id=566 Биография]

Отрывок, характеризующий Паткин, Владимир Леонидович

– Да отчего же? – сказала княжна.
Никто не ответил, и княжна Марья, оглядываясь по толпе, замечала, что теперь все глаза, с которыми она встречалась, тотчас же опускались.
– Отчего же вы не хотите? – спросила она опять.
Никто не отвечал.
Княжне Марье становилось тяжело от этого молчанья; она старалась уловить чей нибудь взгляд.
– Отчего вы не говорите? – обратилась княжна к старому старику, который, облокотившись на палку, стоял перед ней. – Скажи, ежели ты думаешь, что еще что нибудь нужно. Я все сделаю, – сказала она, уловив его взгляд. Но он, как бы рассердившись за это, опустил совсем голову и проговорил:
– Чего соглашаться то, не нужно нам хлеба.
– Что ж, нам все бросить то? Не согласны. Не согласны… Нет нашего согласия. Мы тебя жалеем, а нашего согласия нет. Поезжай сама, одна… – раздалось в толпе с разных сторон. И опять на всех лицах этой толпы показалось одно и то же выражение, и теперь это было уже наверное не выражение любопытства и благодарности, а выражение озлобленной решительности.
– Да вы не поняли, верно, – с грустной улыбкой сказала княжна Марья. – Отчего вы не хотите ехать? Я обещаю поселить вас, кормить. А здесь неприятель разорит вас…
Но голос ее заглушали голоса толпы.
– Нет нашего согласия, пускай разоряет! Не берем твоего хлеба, нет согласия нашего!
Княжна Марья старалась уловить опять чей нибудь взгляд из толпы, но ни один взгляд не был устремлен на нее; глаза, очевидно, избегали ее. Ей стало странно и неловко.
– Вишь, научила ловко, за ней в крепость иди! Дома разори да в кабалу и ступай. Как же! Я хлеб, мол, отдам! – слышались голоса в толпе.
Княжна Марья, опустив голову, вышла из круга и пошла в дом. Повторив Дрону приказание о том, чтобы завтра были лошади для отъезда, она ушла в свою комнату и осталась одна с своими мыслями.


Долго эту ночь княжна Марья сидела у открытого окна в своей комнате, прислушиваясь к звукам говора мужиков, доносившегося с деревни, но она не думала о них. Она чувствовала, что, сколько бы она ни думала о них, она не могла бы понять их. Она думала все об одном – о своем горе, которое теперь, после перерыва, произведенного заботами о настоящем, уже сделалось для нее прошедшим. Она теперь уже могла вспоминать, могла плакать и могла молиться. С заходом солнца ветер затих. Ночь была тихая и свежая. В двенадцатом часу голоса стали затихать, пропел петух, из за лип стала выходить полная луна, поднялся свежий, белый туман роса, и над деревней и над домом воцарилась тишина.
Одна за другой представлялись ей картины близкого прошедшего – болезни и последних минут отца. И с грустной радостью она теперь останавливалась на этих образах, отгоняя от себя с ужасом только одно последнее представление его смерти, которое – она чувствовала – она была не в силах созерцать даже в своем воображении в этот тихий и таинственный час ночи. И картины эти представлялись ей с такой ясностью и с такими подробностями, что они казались ей то действительностью, то прошедшим, то будущим.
То ей живо представлялась та минута, когда с ним сделался удар и его из сада в Лысых Горах волокли под руки и он бормотал что то бессильным языком, дергал седыми бровями и беспокойно и робко смотрел на нее.