Алексий I
Его Святейшество Патриарх Алексий I<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr> <tr><td colspan="2" style="text-align: center;">в сане митрополита Ленинградского</td></tr> | |||||||||||||||||
| |||||||||||||||||
---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|
4 февраля 1945 года — 17 апреля 1970 года | |||||||||||||||||
Избрание: | 2 февраля 1945 года | ||||||||||||||||
Интронизация: | 4 февраля 1945 года | ||||||||||||||||
Церковь: | Русская православная церковь | ||||||||||||||||
Предшественник: | Патриарх Сергий | ||||||||||||||||
Преемник: | Патриарх Пимен | ||||||||||||||||
| |||||||||||||||||
5 октября 1933 — 4 февраля 1945 | |||||||||||||||||
Предшественник: | Серафим (Чичагов) | ||||||||||||||||
Преемник: | Григорий (Чуков) | ||||||||||||||||
| |||||||||||||||||
24 августа — 5 октября 1933 | |||||||||||||||||
Предшественник: | Арсений (Стадницкий) | ||||||||||||||||
Преемник: | Венедикт (Плотников) | ||||||||||||||||
| |||||||||||||||||
18 мая 1932 — 24 августа 1933 | |||||||||||||||||
Предшественник: | Иоанникий (Сперанский) | ||||||||||||||||
Преемник: | Иннокентий (Тихонов) | ||||||||||||||||
| |||||||||||||||||
2 сентября 1926 — 18 мая 1932 | |||||||||||||||||
| |||||||||||||||||
21 февраля 1921 — 24 июня 1922 | |||||||||||||||||
Предшественник: | Анастасий (Александров) | ||||||||||||||||
Преемник: | Гавриил (Воеводин) | ||||||||||||||||
| |||||||||||||||||
28 апреля 1913 — 21 февраля 1921 | |||||||||||||||||
Предшественник: | Андроник (Никольский) | ||||||||||||||||
Преемник: | Антоний (Демянский) | ||||||||||||||||
Имя при рождении: | Сергей Владимирович Симанский | ||||||||||||||||
Рождение: | 27 октября (8 ноября) 1877 Москва, Российская империя | ||||||||||||||||
Смерть: | 17 апреля 1970 (92 года) Переделкино, Московская область, РСФСР, СССР | ||||||||||||||||
Похоронен: | Троице-Сергиева лавра | ||||||||||||||||
Принятие священного сана: | 21 декабря 1903 (3 января 1904) | ||||||||||||||||
Принятие монашества: | 9 (22) февраля 1902 | ||||||||||||||||
Епископская хиротония: | 28 апреля (11 мая) 1913 | ||||||||||||||||
Награды: |
|
Патриа́рх Алекси́й I (в миру Серге́й Влади́мирович Сима́нский; 27 октября (8 ноября) 1877, Москва, Российская Империя — 17 апреля 1970, Переделкино, Московская область, СССР) — епископ Русской православной церкви; Патриарх Московский и всея Руси c 4 февраля 1945 года. Богослов, педагог, кандидат юридических наук (1899), доктор богословия (1949). .
Занимал Московский Патриарший престол более 25 лет — дольше всех в истории Русской Церкви. Ни при жизни, ни после его смерти — вплоть до интронизации Алексия II — никогда не использовался номер при имени.
Содержание
Происхождение, образование, военная служба
Был первенцем в семье камергера Императорского двора Владимира Андреевича Симанского (1853—1929), у которого позже появились другие дети: Анна (1878), Андрей (1882), Филарет (1885), Александр (1887). В. А. Симанский служил в канцелярии московского генерал-губернатора, затем в Воспитательном доме; в 1891 году вышел в отставку, получив звание камергера и был пожизненно прикомандирован к Канцелярии Святейшего Синода. Мать, Ольга Александровна (1857—1920) — дочь от первого брака дворянина, известного предпринимателя, мецената, славянофила А. А. Пороховщикова с Приклонской Варварой Александровной, дочерью губернатора Костромской губернии А. Г. Приклонского. Сестра будущего патриарха, Анна Симанская, Погожева (по мужу), после Великой Отечественной Войны стала монахиней с именем Евфросиния киевского Покровского монастыря.
Начальное образование получил дома. С 1888 до 1891 года обучался в Лазаревском институте восточных языков, состоявшем тогда из пятиклассной гимназии и специальных классов с трёхлетним сроком обучения арабскому, персидскому, турецкому языкам, а также истории, языкам и культуре стран Востока и Закавказья.
В 1891 году был переведён в аристократическое учебное заведение — Московский лицей Цесаревича Николая («Катковский»), директором которого в то время был известный монархист В. А. Грингмут. Обучение в этом заведении оказало значительное влияние на мировоззрение юноши, он сблизился с московским монархическим движением, а впоследствии, в 1908 году в Туле, был избран председателем губернского отдела Союза русского народа — крупнейшей монархической организации империи.[1]
Окончив лицей в 1896 году, поступил на юридический факультет Императорского Московского университета, продолжая жить в лицее. Закончил полный курс в три года и получил учёную степень кандидата прав за своё сочинение «Комбатанты и некомбатанты во время войны».
В 1899—1900 годах находился на военной службе в качестве вольноопределяющегося в 7-м гренадерском Самогитском полку. Вышел в запас в чине прапорщика.
В 1900 году поступил в Московскую духовную академию, которую окончил в 1904 году со степенью кандидата богословия (тема кандидатской работы «Господствующие в современном нравственно-правовом сознании понятия перед судом митрополита Филарета»). Значительное влияние на него оказал тогдашний ректор академии епископ (затем митрополит) Арсений (Стадницкий); инспектором Академии был архимандрит Евдоким (Мещерский).
Монашество и преподавательская деятельность
9 февраля 1902 года в Гефсиманском скиту Троице-Сергиевой Лавры пострижен в монашество епископом Арсением; 17 марта того же года рукоположён во иеродиакона, 21 декабря 1903 года — во иеромонаха.
В 1904—1906 годах — инспектор Псковской духовной семинарии, одновременно преподавал Священное писание Нового завета (в этот период владыка Арсений был Псковским архиереем). В 1906 году стал архимандритом и ректором Тульской духовной семинарии.
С 6 октября 1911 года — ректор Новгородской духовной семинарии и, одновременно, настоятель монастыря св. Антония Римлянина (владыка Арсений к тому времени стал архиепископом Новгородским и перевод архимандрита Алексия был осуществлён по его инициативе).
Архиерейство до патриаршества
28 марта (ст. ст.) 1913 года был высочайше (императором Николаем II) утверждён доклад святейшего синода[2] о бытии архимандриту Алексию епископом Тихвинским, 2-м викарием Новгородской епархии (епархиальным архиереем был архиепископ Арсений (Стадницкий)). Наречение 27 апреля во Входиерусалимском соборе в Новгородском кремле и хиротонию 28 апреля 1913 года в Софийском соборе возглавил Патриарх Антиохийский Григорий IV (находился в России с визитом) в сослужении Арсения (Стадницкого) и других; присутствовал обер-прокурор В. К. Саблер[3]. Указом святейшего синода от 27 мая 1913 года был утверждён в должности председателя Новгородского Епархиального Училищного Совета.
Согласно высочайшему повелению от 11 декабря 1916 года, с 8 января 1917 года, по хиротонии во епископа (2-го викария Новгородской епархии) Варсонофия (Лебедева), стал именоваться первым викарием.
После Октябрьской революции, в январе 1920 года вместе с митрополитом Арсением был арестован Новгородской ЧК, однако вскоре оба архиерея были освобождены. В ноябре 1920 года предстал перед судом по обвинению в самовольном освидетельствовании мощей святых накануне их вскрытия органами власти и был приговорён к условному сроку заключения. 21 февраля 1921 года Патриархом Тихоном, по просьбе митрополита Петроградского Вениамина (Казанского), был назначен епископом Ямбургским, первым викарием Петроградской епархии. Переехав в Петроград, жил в доме при Казанском соборе, затем в Александро-Невской лавре.
Несмотря на уговоры приехавшего в Петроград в апреле 1921 года бывшего епископа Пензенского Владимира (Путяты) покинуть Петроград и занять Пензенскую кафедру, успешно воспротивился переводу.
29 мая 1922 года, после ареста митрополита Вениамина (Казанского), вступил в управление епархией.
По свидетельству А. Э. Левитина: «…тотчас после его вступления в должность управляющего Петроградской митрополией, он был вызван в некое нецерковное учреждение (помещавшееся по Гороховой ул., 2) и ему был предъявлен ультиматум: трое священников, отлучённых митрополитом от церкви, должны быть восстановлены в своих правах — в противном случае митрополит будет расстрелян. Епископ Алексий, ссылавшийся сначала на свою некомпетентность, затем просил дать ему неделю на размышление. Эта просьба епископа была удовлетворена. Затем, на протяжении недели, происходили совещания в Епархиальном совете, причём по указанному вопросу мнения разделились. Викарные епископы — собратья владыки Алексия — также не могли установить по этому поводу единой точки зрения. В конце концов, в Епархиальном совете победила та точка зрения, что необходимо идти на всё для спасения жизни владыки-митрополита…» В результате епископ Алексий составил послание к петроградской пастве, в котором он снял отлучение. «Когда епископ узнал, что митрополит Вениамин все же приговорен к расстрелу, он разрыдался, как ребёнок»[4].
Отказался подчиниться обновленческому Высшему Церковному Управлению митрополита Антонина (Грановского). Ввиду ультиматума последнего либо признать его власть, либо покинуть Петроград, 24 июня 1922 года сложил с себя обязанности временно управляющего епархией. Через 2 месяца, вместе с другим петроградским викарием — епископом Петергофским Николаем (Ярушевичем), учредил «Петроградскую автокефалию», декларировавшую лояльность властям, но не присоединявшуюся ни к одному из движений.
В октябре 1922 года был арестован по обвинению в «контрреволюционной деятельности», осуждён и в конце того же года сослан на три года в город Каркаралинск (ныне в Карагандинской области), где имел возможность служить в городском храме; состоял в переписке с Патриархом Тихоном и митрополитом Сергием (Страгородским). В марте 1926 года ему было позволено вернуться в Ленинград, где он продолжил борьбу с обновленчеством. В сентябре 1926 года Митрополит Сергий назначил его управляющим Новгородской епархией с титулом архиепископа Тихвинского, позже — Хутынского (епархиальный архиерей митрополит Арсений находился в ссылке в Средней Азии и не мог управлять епархией). Проживал в то время в квартире своего отца на Большой Дворянской, на Петроградской стороне. Служил обычно в деревянном Троице-Петровском соборе на Петроградской стороне (снесён в 1936 году).
С 1927 года по 1935 год — член Временного Патриаршего Священного Синода, легализации которого удалось добиться Заместителю Патриаршего местоблюстителя митрополиту Сергию (Страгородскому). Поддерживал церковно-политический курс последнего. Одним из требований к митрополиту Сергию (Страгородскому), высказанных в письме духовенства и мирян Ленинграда, настроенных против «Декларации 1927 года», которое было вручено митрополиту Сергию 12 декабря 1927 года, было: «Пересмотреть состав Временного Патриаршего Синода и удалить из него пререкаемых лиц, в особенности митрополита Серафима Тверского (Александрова) и архиепископа Алексия (Симанского)»[5].
С 19 мая 1932 года — митрополит Старорусский. В августе 1933 года назначен митрополитом Новгородским (после официального перевода владыки Арсения на Ташкентскую кафедру).
5 октября 1933 года, по уходе на покой митрополита Серафима (Чичагова) — областной митрополит Ленинградский (к «области митрополита Ленинградского» относились все епархии, находившиеся в границах Ленинградской области того времени: Ленинградская, Новгородская, Боровичская, Псковская и Череповецкая). 29 октября прибыл в Ленинград; поселился в игуменских покоях Новодевичьего монастыря у Московской заставы; в 1937 год выселен оттуда и проживал на колокольне Князь-Владимирского собора; с 1940 года — на хорах Николо-Морского собора, ставшего кафедральным, и где он с того времени обычно служил.
В ходе «Большого террора» 1937—1938 годов было расстреляно около 800 священников и диаконов, служивших в «области митрополита Ленинградского»[6], и к 1941 году число действовавших храмов на этой территории, включая Ленинград, не превышало 20.
Во время войны, в период блокады Ленинграда оставался в городе, совершал литургии и молебны, проповедовал, ободрял и утешал верующих. В будние дни, часто без диакона, сам причащал и читал поминания. Постоянно обращался с патриотическими посланиями к своей пастве.Православная русская церковь вместе со всеми народами Великого Советского Союза горит одним желанием — всемерно помогать наступающей Красной Армии. Ленинградская епархия — духовенство и верующие, воодушевлённые патриотическим движением всего советского народа, с первых дней Великой Отечественной войны нашей Родины против ненавистных немецко-фашистских захватчиков стали поддерживать военно-патриотические мероприятия, направленные на строительство и укрепление обороны Союза ССР и нашего города-фронта, героически отстоявшего свою целость. Руководимая мною ленинградская епархия, находящаяся в условиях блокады, до сего времени внесла в фонд обороны страны 3 182 143 рубля наличными деньгами, а также пожертвования ценными вещами. Руководствуясь призывом патриаршего местоблюстителя митрополита Московского Сергия, епархия вносит на постройку колонны танков имени Дмитрия Донского ещё 500 000 рублей. Сбор средств продолжается с верой в непоколебимую победу нашего правого дела над кровавым безумием фашизма. Усердно молим Бога о помощи Вам в Вашем великом историческом призвании — отстоять честь, свободу и славу нашей страны.
АЛЕКСИЙ — митрополит Ленинградский
Прошу передать православному русскому духовенству и верующим ленинградской епархии мой привет и благодарность Красной Армии за их заботу о Красной Армии.
И. СТАЛИН
Газета «Известия», 15 января 1943 года
4 сентября 1943 года был вместе с митрополитами Сергием (Страгородским) и Николаем (Ярушевичем) на встрече со Сталиным в Кремле.[7] Результатом встречи стало указание Сталина об избрании Патриарха и дозволение открытия церковных учебных заведений; партийным куратором церковной политики стал В. М. Молотов, непосредственным её проводником — полковник госбезопасности Г. Г. Карпов, возглавивший Совет по делам Русской православной церкви при СНК СССР.
8 сентября 1943 года участвовал в соборе епископов, избравшем на Патриарший Престол митрополита Сергия. Был постоянным членом образованного при Патриархе Сергии Священного Синода. 10 декабря 1943 года, ещё до освобождения Новгорода от оккупации, получил титул «митрополита Ленинградского и Новгородского».
С большой осторожностью отнёсся к первым заявлениям верующих об открытии храмов. Так, в декабре 1943 года на коллективном ходатайстве о возобновлении богослужений в часовне Ксении Блаженной поставил резолюцию: «Сейчас несвоевременно возбуждать ходатайство об открытии часовни»[8].
Патриарший Местоблюститель и Патриарх
Местоблюститель
Патриарх Сергий (Страгородский) скончался 15 мая 1944 года. По его завещанию, составленному ещё в октябре 1941 года, Местоблюстителем стал Преосвященный Алексий.
В своём письме 19 мая 1944 года Председателю Совета Народных Комиссаров, Маршалу Советского Союза И. В. Сталину, Местоблюститель писал:
<…> В предстоящей мне деятельности я буду неизменно и неуклонно руководиться теми принципами, которыми отмечена была церковная деятельность почившего Патриарха: следование канонам и установлениям церковным — с одной стороны, — и неизменная верность Родине и возглавляемому Вами Правительству нашему, — с другой.
Действуя в полном единении с Советом по делам Русской православной церкви, я вместе с учрежденным покойным Патриархом Священным Синодом буду гарантирован от ошибок и неверных шагов.
Прошу вас, глубокочтимый и дорогой Иосиф Виссарионович, принять эти мои заверения с такою же доверенностью, с какою они от меня исходят, и верить чувствам глубокой к Вам любви и благодарности, какими одушевлены все, отныне мною руководимые, церковные работники.[9]
Лояльная по отношению к властям позиция была выражена и в Первом послании Патриаршего Местоблюстителя к Православной Русской Церкви от 28 мая:
Труд мой облегчается тем, что Святейший Патриарх ясно наметил путь, по которому должен пойти тот, кому вверено водительство корабля церковного: это — строгое следование священным правилам церковным, верность Родине, нелицемерная, по наставлению Апостольскому, покорность предержащей власти, яже есть, по Апостолу, от Бога (Римл. 13,1).[10]
Патриаршество
При Сталине
2 февраля 1945 года митрополит Алексий был избран Патриархом Московским и всея Руси на первом Поместном соборе Патриаршей Церкви (не обновленцев) после 1918 года.
10 апреля 1945 года состоялась встреча Патриарха со Сталиным, в которой с церковной стороны участвовали также митрополит Николай (Ярушевич) и протопресвитер Николай Колчицкий, управляющий делами Московской Патриархии; правительство, кроме Сталина, представлял В. М. Молотов.
Сталин обрисовал иерархам своё видение того вклада, который предстояло внести Московской Патриархии в дело укрепления международных позиций СССР, нацелил их на занятие лидирующей роли во вселенском православии, приобретение нужных контактов, политическую нейтрализацию антисоветски настроенной русской эмиграции. Обсуждались также перспективы расширения сети духовных школ и создание церковной издательской и полиграфической базы.
С 27 мая 1945 года по 26 июня 1945 года Патриарх Алексий, с разрешения Сталина, обеспечившего ему «личную охрану в штатском»[11], совершал первое в истории московских первосвятителей паломничество в Святую землю[12], нанеся визиты восточным патриархам. В ходе путешествия преследовалась политическая цель вовлечь неславянские православные Церкви в орбиту Московского Патриархата, что удалось в некоторой степени в отношении Антиохийского Патриарха Александра III. В ходе визита Алексий I встретился также с коптским патриархом Макарием III[13].
22 октября 1945 года состоялось оформление передачи Сербской Церковью Мукачевско-Пряшевской епархии в каноническое ведение Московского Патриархата. Также известно, что весной 1946 года по секретному решению правительства СССР грекокатолическая церковь Украины на территории СССР была упразднена, а её паства и духовенство (за исключением ранее арестованных епископов) «воссоединены» с РПЦ, которая получала для служения все грекокатолические храмы Западной Украины. Все мероприятия «по отрыву приходов грекокатолической церкви в СССР от Ватикана и последующему присоединению их к Русской православной церкви» были разработаны органами госбезопасности и Советом по делам РПЦ в марте 1945 года и одобрены лично Сталиным[14]. (Историческая справка).
С открытия на Пасху 1946 года Троице-Сергиевой лавры — её священноархимандрит. Заботами Патриарха Алексия лавра в короткий срок стала духовным центром русского Православия.
При вручении ему 23 августа 1946 года председателем Президиума Верховного Совета СССР Николаем Шверником первого государственного ордена Трудового Красного Знамени сказал: «позвольте мне, глубокоуважаемый Николай Михайлович, в Вашем лице благодарить Верховный Совет нашего Союза и Правительство во главе с нашим великим вождём Иосифом Виссарионовичем Сталиным за высокое внимание ко мне, выразившееся в пожаловании мне ордена Трудового Красного Знамени. <…>»[15]
Весной 1947 года Патриарх просил Совет по делам РПЦ ходатайствовать перед правительством о передаче Патриархии и епархиям некоторых из изъятых ранее мощей, что частично было удовлетворено правительством (в частности в Богоявленский собор в Москве были переданы мощи святителя Алексия), несмотря на отрицательную позицию Совета в данном вопросе[16].
В июле 1948 года в Москве торжественно отмечалось 500-летие автокефалии Русской Церкви. К юбилею было приурочено Совещание Глав и Представителей поместных Православных Церквей (первоначально мероприятие задумывалось руководством СССР как вселенский собор «для решения вопроса о присвоении Московской Патриархии титула Вселенской»[17]), которое осудило экуменическое движение и унию как орудие экспансии папизма[18]. На Совещание, однако, не прибыли предстоятели Восточных греческих патриархатов.
С середины 1948 года отношение государства к Церкви и религии значительно ужесточилось. Начинаются репрессии против отдельных активных епископов, становится неприкрытым активное вмешательство Совета в кадровую политику Патриархии.
В 1952 году, к 75-летию Патриарха, правительство предоставило Московской Патриархии территорию бывшей усадьбы Колычевых-Боде Лукино (Переделкино). Там была устроена подмосковная патриаршая резиденция.
Ещё раньше, в 1946 году, началось оборудование летней резиденции Патриарха в Успенском монастыре в Одессе.
После Сталина
7 июля 1954 года было принято постановление ЦК КПСС «О крупных недостатках в научно-атеистической пропаганде и мерах её улучшения», которое призывало партийные организации к активной борьбе с «религиозными предрассудками и суевериями», к разоблачению «реакционной сущности и вреда религии». 10 ноября того же года последовало постановление ЦК КПСС «Об ошибках в проведении научно-атеистической пропаганды среди населения»[19], которое ознаменовало временную приостановку активного наступления на религию.
Из записи беседы Карпова с Патриархом 17 апреля 1956 год видно, что при том, что Патриарх прислушивался к рекомендациям Совета, в кадровых вопросах он не был механическим исполнителем указаний Карпова; так, в ответ на рекомендацию последнего не назначать митрополита Нестора (Анисимова), в связи со смертью Одесского архиепископа Никона (Петина), на Одесскую кафедру и предложение назначить туда Бориса (Вика), Патриарх[20][21],
ничего не говоря о Борисе, сказал: „В таком случае я назначу Нестора в Казань“. (Часом позднее я узнал, что патриарх, разрешив Киевскому митрополиту Иоанну выехать на похороны в Одессу, дал указание вызвать архиепископа Бориса в Одессу, которому и поручить проведение службы, связанной с похоронами Никона. Значит ли это, что патриарх его оставит в Одессе или нет, трудно пока сказать). Патриарх поставил меня в известность, что на Ворошиловградскую епархию он назначает в епископы священника Коноплёва, служащего в церкви на Воробьевых горах. |
17 мая 1958 года Патриарх, вместе с митрополитом Николаем (Ярушевичем), был принят Н. Хрущёвым как главой правительства СССР[22]; состоявшаяся беседа, в ходе которой Патриарх высказал ряд просьб, вселила в него определённый оптимизм[23]. Однако, уже осенью того же года в партийном аппарате победила линия на фронтальное наступление на религию и религиозные организации в СССР[23].
В конце 1958 года начала осуществляться новая широкомасштабная кампания по искоренению религии в СССР, инициированная Н. Хрущёвым: храмы (особенно на Украине, в Белоруссии и Молдавии) закрывались сотнями, многие сразу же уничтожались. Было закрыто более 40 монастырей, включая Киево-Печерскую лавру, ликвидировано 5 семинарий из 8, прекращено издание журнала Экзархата Украины «Православний вісник» (возобновлён в 1968 году), уменьшено число епископов. Отдельные, наиболее активные, религиозные деятели подвергались уголовному преследованию, во время пасхальных богослужений устраивались провокации и бесчинства, ряд священнослужителей публично сняли с себя сан и занялись финансируемой государством атеистической пропагандой. Вначале Патриарх пытался по мере ограниченных возможностей противостоять антицерковному натиску. Во время встречи с Георгием Карповым 20 февраля 1959 года Патриарх протестовал против налога на свечное производство и выпадов в прессе против церкви и духовенства, на что Карпов ответил, что постановления отменяться не будут и их надо исполнять в полном объёме; по вопросу о открытии «13 — 15 церквей», что, по словам Патриарха, было ранее обещано Никитой Хрущёвым во время их встречи, Карпов «напомнил патриарху о том, что, Н. С. Хрущёв не обещал открывать новые церкви, а заявил, что, когда будет прислано письмо, правительство рассмотрит этот вопрос»[24].
В течение 1959 года Патриарх безуспешно добивался встречи с Хрущёвым[25], направлял на его имя письмо и записку, которые рассматривались Карповым «как своего рода жалоба на Совет» (о чём он прямо заявлял Патриарху)[26]. В письме Карпову от 20 ноября 1959 года Патриарх изложил перечень (11 пунктов) проблем, которые он хотел бы поднять в беседе с Хрущёвым, первым из которых был: «1. Продолжающееся нападение на духовенство и верующих под флагом антирелигиозной пропаганды, с извращением и непроверенно приводимыми фактами, с выводами, оскорбляющими религ[иозные] чувства верующего человека, с дискредитацией духовенства вообще в глазах народа с целью опорочить всю церковь и её служителей»[27]. 10 декабря того же года патриарх и другие лица были приняты Карповым, который, выслушав обеспокоенности Патриархии, заявил, в частности, что «научно-атеистическая пропаганда велась и будет вестись, причём она будет вестись ещё в более широком масштабе — таков закон развития нашего общества»[28]; подводя же итог беседы, Карпов заявил: «Мы ещё раз говорим, что с нашей точки зрения в этих вопросах нет вопроса для постановки в правительстве.»[29] То была последняя встреча Карпова с Патриархом.
30 декабря 1959 года Священный Синод вынес постановление: «Бывшего протоиерея и бывшего профессора Ленинградской Духовной Академии Александра Осипова, бывшего протоиерея Николая Спасского и бывшего священнослужителя Павла Дарманского и прочих священнослужителей, публично похуливших имя Божие, считать изверженными из священного сана и лишёнными всякого церковного общения <…> Евграфа Дулумана и прочих бывших православных мирян, похуливших имя Божие, отлучить от Церкви».[30]
В феврале 1960 года на заседании Конференции советской общественности за разоружение (Москва, 1960) Патриарх в своем выступлении говорил об исторических заслугах Православной Церкви и о том, что она сегодня несправедливо «испытывает нападки и порицания»:
<…> Церковь Христова, полагающая своей целью благо людей, от людей же испытывает нападки и порицания, и тем не менее она выполняет свой долг, призывая людей к миру и любви. Кроме того, в таком положении Церкви есть и много утешительного для верных её членов, ибо что могут значить все усилия человеческого разума против христианства, если двухтысячелетняя история его говорит сама за себя, если все враждебные против него выпады предвидел Сам Иисус Христос и дал обетование непоколебимости Церкви, сказав, что и врата адова не одолеют Церкви Его.[31]
Вероятно в связи с тем, что выступление было воспринято как нелояльное и вызывающее, его фактическое авторство взял на себя митрополит Крутицкий и Коломенский Николай (Ярушевич). 21 апреля 1960 года Куроедов, процитировав в извлечении речь Патриарха на конференции общественности, сказал: «Эта речь была по существу выпадом против научно-атеистической пропаганды. Совет разъяснил патриарху, что подобные взгляды являются враждебными.»[32]
15 июня 1960 года состоялась беседа В. А. Куроедова, нового председателя Совета по делам РПЦ при Совете Министров СССР, с Патриархом, на которой Первосвятителю было сделано внушение о «совершенно неудовлетворительно поставленной» внешней работе Патриархии. Куроедов потребовал снять митрополита Николая с должности Председателя ОВЦС и с Крутицкой кафедры[33], что было исполнено поэтапно.
В заседании 12 сентября 1960 года Совет по делам РПЦ постановил, среди прочего: «1. Признать целесообразным вступление Русской православной церкви в члены Всемирного совета церквей в целях усиления внимания
- REDIRECT t:Так в источнике на характер и направление его деятельности в интересах мира. <…> 3. Поручить т. Куроедову переговорить с патриархом Алексием по вопросу вступления Русской православной церкви в члены Всемирного совета церквей.»[34]. В том же году Алексий I выезжал за рубеж, где 25 ноября 1960 года встретился с коптским патриархом Кириллом VI[13].
В 1961 году не смог противостоять требованию Совета по делам Русской православной церкви ограничить роль настоятелей в приходах чисто богослужебно-пастырскими обязанностями, передав все хозяйственно-финансовые функции исполнительным органам религиозной общины (прихода), то есть приходскому совету и старосте, которые фактически назначались органами государственной власти. Соответствующие изменения в 4-й раздел («О приходах») Положения об управлении Русской Православной Церковью (принятого на Поместном Соборе 1945 года) внёс Архиерейский собор 18 июля 1961 года по докладу архиепископа Пимена (Извекова). (Фактическое решение о разграничении обязанностей клира и исполнительных органов было принято и сразу проведено в жизнь постановлением Священного Синода ещё 18 апреля того же года). Попытка отдельных архиереев, во главе с архиепископом Ермогеном (Голубевым) добиться их отмены в 1965 году, после смещения Хрущёва, была пресечена властями. (Деятельность архиепископа Ермогена была признана «неполезной» для церкви Синодом 30 июля 1968 года[35]). Собор 1961 года также одобрил решение Священного Синода от 30 марта 1961 года о вступлении РПЦ во Всемирный Совет Церквей.
В период с 14 по 21 июля 1963 года в Москве и Троице-Сергиевой лавре проходили торжества в связи с 50-летним юбилеем архиерейского служения Патриарха, на которые прибыли представители православных и инославных церквей мира и которые, по словам «Журнала Московской Патриархии», «вылились в поистине экуменическое общение всего христианского мира»[36].
В сентябре 1964 года был первым главой Русской православной церкви, посетившим с пастырским визитом Великобританию. Визит состоялся по приглашению архиепископа Кентерберийского Майкла Рамсея[37].
Первые 10-15 лет у кормила церковного управления ближайшими соработниками Патриарха были митрополиты Николай (Ярушевич) и Григорий (Чуков), а также протопресвитер Николай Колчицкий. Митрополит Григорий скончался в 1955 году, а в 1960 году отошёл от дел по болезни протопресвитер Николай и был отстранён митрополит Николай. В последнее десятилетие жизни Патриарха огромное влияние на него и на повседневное течение церковного управления оказывал его личный секретарь Даниил Андреевич Остапов, потомственный слуга дворян Симанских; внешние церковные сношения Патриархии были полностью в руках Председателя ОВЦС архимандрита (впоследствии митрополита) Никодима (Ротова).
Издательским отделом с 1963 года руководил епископ Волоколамский Питирим (Нечаев). С 22 декабря 1964 года Управляющим делами Московской Патриархии был Преосвященный Алексий (Ридигер). Экзархом Украины 14 мая 1966 года был назначен архиепископ Филарет (Денисенко) (возведён в сан митрополита 25 февраля 1968 года).
4 февраля 1970 года было отпраздновано 25-летие интронизации Патриарха Алексия. Юбиляр получил поздравительную телеграмму Председателя Совета министров СССР А. Н. Косыгина. Последнее богослужение совершил вечером 14 февраля 1970 года (всенощная под праздник Сретения Господня).
Покушение
1 апреля 1961 года, в разгар антирелигиозной кампании, во время всенощного бдения в Богоявленском патриаршем соборе произошло нападение на патриарха Алексия. Некий гражданин, вооружившись ножом, напал на патриарха, когда он поднимался по ступеням в алтарь. Патриарх смог защитить голову своим жезлом, но был ранен в плечо. Преступник, после следствия, был официально признан невменяемым[38].
Смерть и погребение
В 21 час 40 минут 17 апреля 1970 года, в канун Лазаревой субботы, Патриарх скончался в Переделкине от «сердечной недостаточности»[39] на 93-м году жизни; незадолго до того перенёс инфаркт миокарда.
С 18 апреля до 14:00 20 апреля гроб с телом новопреставленного находился в Богоявленском соборе, что в Елохове. После обнесения гроба вокруг собора (в его ограде[40]) траурная процессия направилась в Троице-Сергиеву Лавру, где 21 апреля, после литургии преждеосвященных Даров, в неотапливаемом Успенском соборе было совершено отпевание по иерейскому чину.
Погребён возле могилы глубоко чтимого им митрополита Макария (Невского) в крипте Успенского собора Лавры.
Награды
- Орден Святого Владимира III степени 1915
- четыре ордена Трудового Красного Знамени (16 августа 1946, 8 ноября 1952, 8 ноября 1962, 6 ноября 1967).
- медаль «За оборону Ленинграда» (1943)
- медаль «За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.» (1946);
- орден святого равноапостольного великого князя Владимира I степени (поднесён 15 июля 1961)
- орден святого апостола Марка (8 марта 1945; Александрийская православная церковь[41])
- Высшие ордена Ливанской и Сирийской Республик.
- Большая лента Императорского Ордена Святой Троицы
- Большой крест ордена Звезды Румынии (1947 год)[42]
Оценки современников
Наиболее резкий отзыв, известный из воспоминаний архиепископа Василия Кривошеина, принадлежит митрополиту Никодиму (Ротову) в ноябре 1964 года:
<…> А Патриарх Алексий робкий и равнодушный человек, он аристократ и барин, а поэтому смотрит на Церковь как на свою вотчину. Он считает, что может в ней распоряжаться, как ему вздумается. К архиереям он относится свысока, чуждается их, считает невеждами. Странная вещь: сам же их выбрал, сам их рукоположил, а теперь чуждается их. Свои аристократические связи ставит выше церковных отношений. Вспомните, как он в Лондоне после церковной службы снял себя патриарший крест и дал протоиерею Владимиру Родзянко, долго разговаривал с ним. Там в алтаре, сослужили ему наши заслуженные, старые священники, никого из них Патриарх ничем не наградил и не сказал им ни слова. А протоиерей Родзянко даже в нашей Церкви не состоит. И всё только потому, что дед о. Владимира был соседом отца Патриарха по новгородскому имению. Я был глубоко возмущён![43]
Диссидент Левитин-Краснов, знавший Патриарха «задолго до его восшествия на патриарший престол»:
При восшествии на вершину церковной власти он мало переменился. Те же барственность, высокомерие, верность традициям, глубокая религиозность, но английского типа, в строгих рамках этикета, в твердо установившихся, застывших формах. Строгий консерватор. Святейший мыслил церковь как нечто неподвижное в рамках нового советского государства.[44]
Донесение профессора Ленинградской Духовной Академии Александра Осипова (впоследствии — воинствующего атеиста) уполномоченному Совета по делам РПЦ по Ленинградской области в июне 1951 года: «Сам Патриарх как личность представляет собой смешение аристократического сибаритизма с затаённым фанатизмом <…> влюблён в благочестие XVI века.»[45]
C теплотой вспоминал о патриархе митрополит Питирим (Нечаев), бывший у патриарха иподиаконом[46]Патриарх был удивительным человеком. До последних дней он сохранял ясный блеск глаз и твёрдость почерка. В богослужении — да и в жизни, — он был неподражаем; повторять его было невозможно. Интересная деталь: на службе его сразу было видно, оптически взгляд фокусировался на нём, хотя он был <…> неполного среднего роста. С началом контактов с зарубежными Церквами к нам стали приезжать Патриархи с Востока, величественные, не знавшие, что такое репрессии, — но когда они стояли в одном ряду, наш Патриарх выделялся среди них своим духовным величием. Это внутреннее содержание выделяло его из ряда всех иерархов. <…> Характер у Патриарха был очень контрастный — я бы сказал, огненный. Когда он сердился, весь вспыхивал, приходил в страшный гнев, но потом всегда сам очень от этого расстраивался и жалел о случившемся. Кроме того, он обладал большим чувством юмора.
Увековечение памяти
В честь посещения Патриархом в 1949 году Покровского кафедрального собора и Иоанно-Златоустинского храма г. Астрахань внутри этих храмов установлены памятные доски.
Вскоре после кончины Патриарха, Священный Синод в своём заседании 6 мая 1970 года имел суждение об увековечении памяти покойного Патриарха Алексия, постановив[47], в частности, создать мемориальный музей в МДА (в здании чертогов) и издать 5-й, мемориальный том трудов Патриарха; последний пункт постановления исполнен не был.
Имя Патриарха носит Церковно-археологический кабинет Московской духовной академии, многие экспонаты которого являются дарами самого Патриарха.
5 декабря 2007 года, к 130-летию со дня рождения Патриарха, состоялось открытие мемориальной доски на доме Мясницкая № 46, где родился Сергей Симанский; в церемонии приняли участие Патриарх Алексий II и мэр Москвы Ю. М. Лужков[48][49].
Напишите отзыв о статье "Алексий I"
Примечания
- ↑ [www.rusinst.ru/articletext.asp?rzd=1&id=5442&tm=9 Биография в «Большой энциклопедии русского народа».]
- ↑ «Правительственный вестник». 3 (16) апреля 1913, № 75, стр. 1.
- ↑ Наречение и хиротония во епископа архимандрита Алексия. // «Новгородские епархиальные ведомости», часть неофициальная, 3 мая 1913, № 18, стр. 618—622.
- ↑ А. Левитин, В. Шавров, Очерки по истории Русской церковной смуты
- ↑ Архимандрит Иоанн (Снычёв). Материалы по иосифлянскому расколу. Б.м., б.г. Фонд МДА. Т. 2, стр. 287—288 [машинопись].
- ↑ Алексий (Симанский), митрополит Ленинградский. Алфавитный список клира Ленинградской области на 1 мая 1937 года. Публикация А. А. Бовкало и А. К. Галкина. СПб.: Князь-Владимирский собор, 2014
- ↑ [www.krotov.info/acts/20/1940/19430904.html ЗАПИСКА Г. Г. КАРПОВА О ПРИЕМЕ И. В. СТАЛИНЫМ ИЕРАРХОВ РУССКОЙ ПРАВОСЛАВНОЙ ЦЕРКВИ]
- ↑ Шкаровский М. В. Церковь зовёт к защите Родины. Религиозная жизнь Ленинграда и Северо-Запада в годы Великой Отечественной войны. СПб., 2005. С. 483—484
- ↑ Известия. 21 мая, 1944 г, № 120; ЖМП. 1944, № 6, стр. 48
- ↑ ЖМП. 1944, № 6, стр. 54
- ↑ [www.rusoir.ru/03print/02/228/ Докладная записка Г. Г. Карпова И. В. Сталину в поддержку просьбы Московской патриархии разрешить поездку церковной делегации на Ближний Восток]
- ↑ ЖМП. 1945, № 8, стр. 6 — 26; ЖМП. 1945, № 9, стр. 16 — 25.
- ↑ 1 2 Аджбан И. И. Связи между коптской и русской церквями в XX веке // Восточный архив. — 2014. — № 2 (30). — С. 70
- ↑ [www.rusoir.ru/index_print.php?url=/03print/02/223/ Докладная записка Г.Г Карпова И. В. Сталину о мероприятиях по присоединению греко-католических приходов СССР к РПЦ, укреплению влияния Московской патриархии за рубежом, развертыванию борьбы против Ватикана и др.] ГА РФ. Ф. 6991. Оп. 1. Д. 29. Л. 101—109. Подлинник.
- ↑ Цит. по: ЖМП. 1946, № 9, стр. 4; Вручение ордена Трудового Красного Знамени Патриарху Московскому и всея Руси Алексию. // «Известия». 1946, № 200 (24 августа), стр. 1 (ТАСС).
- ↑ [www.rusoir.ru/index_print.php?url=/03print/02/232/ Письмо патриарха Алексия в Совет по делам РПЦ о передаче мощей князя Даниила и митрополита Алексия в патриарший Богоявленский собор] ГА РФ. Ф. 6991. Оп. 2. Д. 606. Л. 5-6. Подлинник.
- ↑ Цит. из отчёта СДРПЦ в ЦК ВКП(б) об итогах работы за 1946 год (14 февраля 1947 года) по: Лисовой Н. Н. Русская Церковь и Патриархаты Востока. Три церковно-политические утопии XX века. // «Религии мира. История и современность». 2002. М., «Наука», стр. 151.
- ↑ [www.krotov.info/history/20/1940/1948_00.htm Деяния Совещания]
- ↑ [www.rusoir.ru/index_print.php?url=/03print/02/239/ Записка Отдела пропаганды и агитации ЦК КПСС по союзным республикам «О недостатках научно-атеистической пропаганды»]
- ↑ [www.rusoir.ru/index_print.php?url=/03print/02/235/ Запись беседы Г. Г. Карпова с патриархом Алексием по вопросам внутрицерковной жизни и международной деятельности РПЦ] ГА РФ. Ф. 6991. Оп. 1. Д. 1335. Л. 42-45.
- ↑ Запись беседы председателя Совета по делам Русской православной церкви Г. Карпова с патриархом Московским и всея Руси Алексием // «Отечественные архивы». 1994, № 5, стр. 34—35.
- ↑ ЖМП. 1958, № 5, стр. 3.
- ↑ 1 2 Письма и диалоги времён «хрущёвской оттепели». (Десять лет из жизни патриарха Алексия. 1955—1964 гг.) // «Отечественные архивы». 1994, № 5, стр. 27.
- ↑ Запись беседы Г. Г. Карпова с патриархом Алексием 20 февраля 1959 г. // «Отечественные архивы». 1994, № 5, стр. 48—49.
- ↑ Письма и диалоги времён «хрущёвской оттепели». (Десять лет из жизни патриарха Алексия. 1955—1964 гг.) // «Отечественные архивы». 1994, № 5, стр. 28.
- ↑ Письма и диалоги времён «хрущёвской оттепели». (Десять лет из жизни патриарха Алексия. 1955—1964 гг.) // «Отечественные архивы». 1994, № 5, стр. 29.
- ↑ Патриарх Алексий — Г. Г. Карпову. 20 ноября 1959 г.) // «Отечественные архивы». 1994, № 5, стр. 51.
- ↑ Запись беседы Г. Г. Карпова и П. Г. Чередняка с патриархом Алексием, митрополитом Крутицким и Коломенским Николаем и управляющим делами Московской патриархии Н. Ф. Колчицким. // «Отечественные архивы». 1994, № 5, стр. 54.
- ↑ Запись беседы Г. Г. Карпова и П. Г. Чередняка с патриархом Алексием, митрополитом Крутицким и Коломенским Николаем и управляющим делами Московской патриархии Н. Ф. Колчицким. // «Отечественные архивы». 1994, № 5, стр. 58.
- ↑ ЖМП. 1960. № 2, стр. 27
- ↑ ЖМП. 1960, № 3, стр. 34
- ↑ Из доклада В. А. Куроедова на Всесоюзном совещании уполномоченных совета. 12 апреля 1960 г. // «Отечественные архивы». 1994, № 5, стр. 62.
- ↑ Шкаровский М. В. Русская Православная Церковь при Сталине и Хрущеве. М., 2005, стр. 320.
- ↑ Протокол заседания Совета по делам Русской православной церкви при СМ СССР 12 сентября 1960 г. Секретно. // «Исторический архив». 2008, № 1, стр. 60—61.
- ↑ [portal-credo.ru/site/?act=lib&id=2199 Стенограмма разбора дела архиепископа Ермогена (Голубева) на заседании Священного Синода 30 июля 1968 года]
- ↑ ЖМП. 1963, № 10 (юбилейный выпуск без указания номера), стр. 1.
- ↑ [www.interfax.ru/world/532942 Интерфакс, 18 октября 2016. Королева Елизавета II встретилась с патриархом Кириллом]
- ↑ Константинов Дм. Гонимая Церковь. Нью-Йорк, 1967, стр. 246, 314
- ↑ ЖМП. 1970, № 6, стр. 1.
- ↑ обнесение гроба с телом Патриарха Сергия в 1944 году было совершено по улицам вокруг квартала, в котором расположен собор
- ↑ [archive.jmp.ru/page/index/194503164.html Послание Блаженнейшего Патриарха Александрийского Христофора/№ 03 март 1945/Архив Журнала Московской Патриархии с 1943 по 1954 год]
- ↑ [archive.jmp.ru/page/index/194704163.html Вручение Румынского ордена Патриарху Московскому и Всея Руси Алексию]
- ↑ [www.krotov.info/spravki/persons/20person/rotov.html Архиепископ Василий Кривошеин. Воспоминания: митрополит Никодим (Ротов)]
- ↑ [www.krotov.info/history/20/1940/levitin_10.htm Левитин-Краснов А. Э. Рук Твоих жар (1941—1956). Тель-Авив: Круг, 1979, стр. 197—198.]
- ↑ [www.krotov.info/acts/20/1950/1951osip.htm ЦГА СПб., ф. 9324, оп. 2, Д. 37. Л. 62—84. Подлинник.]
- ↑ [www.danuvius.orthodoxy.ru/Pitirim.htm#_Toc122605870 Патриарх] // Александрова Т. Л., Суздальцева Т. В. «Русь уходящая: Рассказы митрополита». — М., 2004.
- ↑ ЖМП. 1970, № 6, стр. 4.
- ↑ [patriarhia.ru/db/text/333617.html Состоялось открытие мемориальной доски на доме, в котором родился Патриарх Алексий I] официальный сайт МП 5 декабря 2007 г.
- ↑ [www.religio.ru/news/15842.html В Москве увековечена память Патриарха Алексия Первого (Симанского)] religio.ru 5 декабря 2007 г.
Литература
- Казем-Бек А. Л. [www.btrudy.ru/resources/BT34/13_Kazem-Bek.pdf Жизнеописание Святейшего патриарха Московского и всея Руси Алексия I] // Богословские труды. Вып. 34. М., 1998. С. 13-185
- Одинцов М. И., Буевский А. С. [www.pravenc.ru/text/64694.html Алексий I] // Православная энциклопедия. Том I. — М.: Церковно-научный центр «Православная энциклопедия», 2000. — С. 676-698. — 752 с. — 40 000 экз. — ISBN 5-89572-006-4
- Владислав Цыпин. [azbyka.ru/library/tsypin_istoriya_russkoy_tserkvi_10-all.shtml Русская Православная Церковь при Святейшем Патриархе Алексии I (Симанском) (1944—1970).]
Ссылки
Портал «Православие» | |
Алексий I в Викицитатнике? |
- [ortho-rus.ru/cgi-bin/ps_file.cgi?2_1824 Алексий (Симанский) I: сайт Православие. База данных]
- [www.rv.ru/content.php3?id=8316 Патриарх Алексий I (Симанский) — воин и дипломат. Родословное древо Симанских]
- [www.rusoir.ru/about/president/publ/bibliograph/patriarh/ Патриарх Московский и всея Руси — Алексий I (Симанский). Биографическая статья.]
- [www.rusinst.ru/articletext.asp?rzd=1&id=5442 Биография] на сайте Большой энциклопедии русского народа.
- [newsru.com/religy/19mar2007/restitut.html Монах Вениамин (Гомртели). Летопись церковной истории (1961—1971)]
- Михаил Одинцов [rusk.ru/st.php?idar=25079 Незабытый юбилей. Патриарх из рода Симанских]
- [www.vn-eparhia.ru/zhurnal-sofiya/161-zhurnal-qsofiyaq-1-2013/1678-k-100-letiyu-arkhierejskoj-khirotonii-svyatejshego-patriarkha-moskovskogo-i-vseya-rusi-aleksiya-i-simanskogo-v-novgorodskom-sofijskom-sobore Галкин А. К 100-летию архиерейской хиротонии Святейшего Патриарха Московского и всея Руси Алексия I (Симанского) в Новгородском Софийском соборе // София. Издание Новгородской епархии. 2013., № 1. С. 5—12.]
- [tvkultura.ru/video/show/brand_id/23445/episode_id/1137832 Запечатленное время], фильм о праздновании в 1963 году 50-летнего юбилея архиерейского служения Святейшего Патриарха Московского и Всея Руси Алексия I.
Предшественник: Серафим (Чичагов) |
Митрополит Ленинградский 5 октября 1933—4 февраля 1945 |
Преемник: Григорий (Чуков) |
Отрывок, характеризующий Алексий I– Это моя чашка, – говорил он. – Только вложите пальчик, все выпью.Когда самовар весь выпили, Ростов взял карты и предложил играть в короли с Марьей Генриховной. Кинули жребий, кому составлять партию Марьи Генриховны. Правилами игры, по предложению Ростова, было то, чтобы тот, кто будет королем, имел право поцеловать ручку Марьи Генриховны, а чтобы тот, кто останется прохвостом, шел бы ставить новый самовар для доктора, когда он проснется. – Ну, а ежели Марья Генриховна будет королем? – спросил Ильин. – Она и так королева! И приказания ее – закон. Только что началась игра, как из за Марьи Генриховны вдруг поднялась вспутанная голова доктора. Он давно уже не спал и прислушивался к тому, что говорилось, и, видимо, не находил ничего веселого, смешного или забавного во всем, что говорилось и делалось. Лицо его было грустно и уныло. Он не поздоровался с офицерами, почесался и попросил позволения выйти, так как ему загораживали дорогу. Как только он вышел, все офицеры разразились громким хохотом, а Марья Генриховна до слез покраснела и тем сделалась еще привлекательнее на глаза всех офицеров. Вернувшись со двора, доктор сказал жене (которая перестала уже так счастливо улыбаться и, испуганно ожидая приговора, смотрела на него), что дождь прошел и что надо идти ночевать в кибитку, а то все растащат. – Да я вестового пошлю… двух! – сказал Ростов. – Полноте, доктор. – Я сам стану на часы! – сказал Ильин. – Нет, господа, вы выспались, а я две ночи не спал, – сказал доктор и мрачно сел подле жены, ожидая окончания игры. Глядя на мрачное лицо доктора, косившегося на свою жену, офицерам стало еще веселей, и многие не могла удерживаться от смеха, которому они поспешно старались приискивать благовидные предлоги. Когда доктор ушел, уведя свою жену, и поместился с нею в кибиточку, офицеры улеглись в корчме, укрывшись мокрыми шинелями; но долго не спали, то переговариваясь, вспоминая испуг доктора и веселье докторши, то выбегая на крыльцо и сообщая о том, что делалось в кибиточке. Несколько раз Ростов, завертываясь с головой, хотел заснуть; но опять чье нибудь замечание развлекало его, опять начинался разговор, и опять раздавался беспричинный, веселый, детский хохот. В третьем часу еще никто не заснул, как явился вахмистр с приказом выступать к местечку Островне. Все с тем же говором и хохотом офицеры поспешно стали собираться; опять поставили самовар на грязной воде. Но Ростов, не дождавшись чаю, пошел к эскадрону. Уже светало; дождик перестал, тучи расходились. Было сыро и холодно, особенно в непросохшем платье. Выходя из корчмы, Ростов и Ильин оба в сумерках рассвета заглянули в глянцевитую от дождя кожаную докторскую кибиточку, из под фартука которой торчали ноги доктора и в середине которой виднелся на подушке чепчик докторши и слышалось сонное дыхание. – Право, она очень мила! – сказал Ростов Ильину, выходившему с ним. – Прелесть какая женщина! – с шестнадцатилетней серьезностью отвечал Ильин. Через полчаса выстроенный эскадрон стоял на дороге. Послышалась команда: «Садись! – солдаты перекрестились и стали садиться. Ростов, выехав вперед, скомандовал: «Марш! – и, вытянувшись в четыре человека, гусары, звуча шлепаньем копыт по мокрой дороге, бренчаньем сабель и тихим говором, тронулись по большой, обсаженной березами дороге, вслед за шедшей впереди пехотой и батареей. Разорванные сине лиловые тучи, краснея на восходе, быстро гнались ветром. Становилось все светлее и светлее. Ясно виднелась та курчавая травка, которая заседает всегда по проселочным дорогам, еще мокрая от вчерашнего дождя; висячие ветви берез, тоже мокрые, качались от ветра и роняли вбок от себя светлые капли. Яснее и яснее обозначались лица солдат. Ростов ехал с Ильиным, не отстававшим от него, стороной дороги, между двойным рядом берез. Ростов в кампании позволял себе вольность ездить не на фронтовой лошади, а на казацкой. И знаток и охотник, он недавно достал себе лихую донскую, крупную и добрую игреневую лошадь, на которой никто не обскакивал его. Ехать на этой лошади было для Ростова наслаждение. Он думал о лошади, об утре, о докторше и ни разу не подумал о предстоящей опасности. Прежде Ростов, идя в дело, боялся; теперь он не испытывал ни малейшего чувства страха. Не оттого он не боялся, что он привык к огню (к опасности нельзя привыкнуть), но оттого, что он выучился управлять своей душой перед опасностью. Он привык, идя в дело, думать обо всем, исключая того, что, казалось, было бы интереснее всего другого, – о предстоящей опасности. Сколько он ни старался, ни упрекал себя в трусости первое время своей службы, он не мог этого достигнуть; но с годами теперь это сделалось само собою. Он ехал теперь рядом с Ильиным между березами, изредка отрывая листья с веток, которые попадались под руку, иногда дотрогиваясь ногой до паха лошади, иногда отдавая, не поворачиваясь, докуренную трубку ехавшему сзади гусару, с таким спокойным и беззаботным видом, как будто он ехал кататься. Ему жалко было смотреть на взволнованное лицо Ильина, много и беспокойно говорившего; он по опыту знал то мучительное состояние ожидания страха и смерти, в котором находился корнет, и знал, что ничто, кроме времени, не поможет ему. Только что солнце показалось на чистой полосе из под тучи, как ветер стих, как будто он не смел портить этого прелестного после грозы летнего утра; капли еще падали, но уже отвесно, – и все затихло. Солнце вышло совсем, показалось на горизонте и исчезло в узкой и длинной туче, стоявшей над ним. Через несколько минут солнце еще светлее показалось на верхнем крае тучи, разрывая ее края. Все засветилось и заблестело. И вместе с этим светом, как будто отвечая ему, раздались впереди выстрелы орудий. Не успел еще Ростов обдумать и определить, как далеки эти выстрелы, как от Витебска прискакал адъютант графа Остермана Толстого с приказанием идти на рысях по дороге. Эскадрон объехал пехоту и батарею, также торопившуюся идти скорее, спустился под гору и, пройдя через какую то пустую, без жителей, деревню, опять поднялся на гору. Лошади стали взмыливаться, люди раскраснелись. – Стой, равняйся! – послышалась впереди команда дивизионера. – Левое плечо вперед, шагом марш! – скомандовали впереди. И гусары по линии войск прошли на левый фланг позиции и стали позади наших улан, стоявших в первой линии. Справа стояла наша пехота густой колонной – это были резервы; повыше ее на горе видны были на чистом чистом воздухе, в утреннем, косом и ярком, освещении, на самом горизонте, наши пушки. Впереди за лощиной видны были неприятельские колонны и пушки. В лощине слышна была наша цепь, уже вступившая в дело и весело перещелкивающаяся с неприятелем. Ростову, как от звуков самой веселой музыки, стало весело на душе от этих звуков, давно уже не слышанных. Трап та та тап! – хлопали то вдруг, то быстро один за другим несколько выстрелов. Опять замолкло все, и опять как будто трескались хлопушки, по которым ходил кто то. Гусары простояли около часу на одном месте. Началась и канонада. Граф Остерман с свитой проехал сзади эскадрона, остановившись, поговорил с командиром полка и отъехал к пушкам на гору. Вслед за отъездом Остермана у улан послышалась команда: – В колонну, к атаке стройся! – Пехота впереди их вздвоила взводы, чтобы пропустить кавалерию. Уланы тронулись, колеблясь флюгерами пик, и на рысях пошли под гору на французскую кавалерию, показавшуюся под горой влево. Как только уланы сошли под гору, гусарам ведено было подвинуться в гору, в прикрытие к батарее. В то время как гусары становились на место улан, из цепи пролетели, визжа и свистя, далекие, непопадавшие пули. Давно не слышанный этот звук еще радостнее и возбудительное подействовал на Ростова, чем прежние звуки стрельбы. Он, выпрямившись, разглядывал поле сражения, открывавшееся с горы, и всей душой участвовал в движении улан. Уланы близко налетели на французских драгун, что то спуталось там в дыму, и через пять минут уланы понеслись назад не к тому месту, где они стояли, но левее. Между оранжевыми уланами на рыжих лошадях и позади их, большой кучей, видны были синие французские драгуны на серых лошадях. Ростов своим зорким охотничьим глазом один из первых увидал этих синих французских драгун, преследующих наших улан. Ближе, ближе подвигались расстроенными толпами уланы, и французские драгуны, преследующие их. Уже можно было видеть, как эти, казавшиеся под горой маленькими, люди сталкивались, нагоняли друг друга и махали руками или саблями. Ростов, как на травлю, смотрел на то, что делалось перед ним. Он чутьем чувствовал, что ежели ударить теперь с гусарами на французских драгун, они не устоят; но ежели ударить, то надо было сейчас, сию минуту, иначе будет уже поздно. Он оглянулся вокруг себя. Ротмистр, стоя подле него, точно так же не спускал глаз с кавалерии внизу. – Андрей Севастьяныч, – сказал Ростов, – ведь мы их сомнем… – Лихая бы штука, – сказал ротмистр, – а в самом деле… Ростов, не дослушав его, толкнул лошадь, выскакал вперед эскадрона, и не успел он еще скомандовать движение, как весь эскадрон, испытывавший то же, что и он, тронулся за ним. Ростов сам не знал, как и почему он это сделал. Все это он сделал, как он делал на охоте, не думая, не соображая. Он видел, что драгуны близко, что они скачут, расстроены; он знал, что они не выдержат, он знал, что была только одна минута, которая не воротится, ежели он упустит ее. Пули так возбудительно визжали и свистели вокруг него, лошадь так горячо просилась вперед, что он не мог выдержать. Он тронул лошадь, скомандовал и в то же мгновение, услыхав за собой звук топота своего развернутого эскадрона, на полных рысях, стал спускаться к драгунам под гору. Едва они сошли под гору, как невольно их аллюр рыси перешел в галоп, становившийся все быстрее и быстрее по мере того, как они приближались к своим уланам и скакавшим за ними французским драгунам. Драгуны были близко. Передние, увидав гусар, стали поворачивать назад, задние приостанавливаться. С чувством, с которым он несся наперерез волку, Ростов, выпустив во весь мах своего донца, скакал наперерез расстроенным рядам французских драгун. Один улан остановился, один пеший припал к земле, чтобы его не раздавили, одна лошадь без седока замешалась с гусарами. Почти все французские драгуны скакали назад. Ростов, выбрав себе одного из них на серой лошади, пустился за ним. По дороге он налетел на куст; добрая лошадь перенесла его через него, и, едва справясь на седле, Николай увидал, что он через несколько мгновений догонит того неприятеля, которого он выбрал своей целью. Француз этот, вероятно, офицер – по его мундиру, согнувшись, скакал на своей серой лошади, саблей подгоняя ее. Через мгновенье лошадь Ростова ударила грудью в зад лошади офицера, чуть не сбила ее с ног, и в то же мгновенье Ростов, сам не зная зачем, поднял саблю и ударил ею по французу. В то же мгновение, как он сделал это, все оживление Ростова вдруг исчезло. Офицер упал не столько от удара саблей, который только слегка разрезал ему руку выше локтя, сколько от толчка лошади и от страха. Ростов, сдержав лошадь, отыскивал глазами своего врага, чтобы увидать, кого он победил. Драгунский французский офицер одной ногой прыгал на земле, другой зацепился в стремени. Он, испуганно щурясь, как будто ожидая всякую секунду нового удара, сморщившись, с выражением ужаса взглянул снизу вверх на Ростова. Лицо его, бледное и забрызганное грязью, белокурое, молодое, с дырочкой на подбородке и светлыми голубыми глазами, было самое не для поля сражения, не вражеское лицо, а самое простое комнатное лицо. Еще прежде, чем Ростов решил, что он с ним будет делать, офицер закричал: «Je me rends!» [Сдаюсь!] Он, торопясь, хотел и не мог выпутать из стремени ногу и, не спуская испуганных голубых глаз, смотрел на Ростова. Подскочившие гусары выпростали ему ногу и посадили его на седло. Гусары с разных сторон возились с драгунами: один был ранен, но, с лицом в крови, не давал своей лошади; другой, обняв гусара, сидел на крупе его лошади; третий взлеаал, поддерживаемый гусаром, на его лошадь. Впереди бежала, стреляя, французская пехота. Гусары торопливо поскакали назад с своими пленными. Ростов скакал назад с другими, испытывая какое то неприятное чувство, сжимавшее ему сердце. Что то неясное, запутанное, чего он никак не мог объяснить себе, открылось ему взятием в плен этого офицера и тем ударом, который он нанес ему. Граф Остерман Толстой встретил возвращавшихся гусар, подозвал Ростова, благодарил его и сказал, что он представит государю о его молодецком поступке и будет просить для него Георгиевский крест. Когда Ростова потребовали к графу Остерману, он, вспомнив о том, что атака его была начата без приказанья, был вполне убежден, что начальник требует его для того, чтобы наказать его за самовольный поступок. Поэтому лестные слова Остермана и обещание награды должны бы были тем радостнее поразить Ростова; но все то же неприятное, неясное чувство нравственно тошнило ему. «Да что бишь меня мучает? – спросил он себя, отъезжая от генерала. – Ильин? Нет, он цел. Осрамился я чем нибудь? Нет. Все не то! – Что то другое мучило его, как раскаяние. – Да, да, этот французский офицер с дырочкой. И я хорошо помню, как рука моя остановилась, когда я поднял ее». Ростов увидал отвозимых пленных и поскакал за ними, чтобы посмотреть своего француза с дырочкой на подбородке. Он в своем странном мундире сидел на заводной гусарской лошади и беспокойно оглядывался вокруг себя. Рана его на руке была почти не рана. Он притворно улыбнулся Ростову и помахал ему рукой, в виде приветствия. Ростову все так же было неловко и чего то совестно. Весь этот и следующий день друзья и товарищи Ростова замечали, что он не скучен, не сердит, но молчалив, задумчив и сосредоточен. Он неохотно пил, старался оставаться один и о чем то все думал. Ростов все думал об этом своем блестящем подвиге, который, к удивлению его, приобрел ему Георгиевский крест и даже сделал ему репутацию храбреца, – и никак не мог понять чего то. «Так и они еще больше нашего боятся! – думал он. – Так только то и есть всего, то, что называется геройством? И разве я это делал для отечества? И в чем он виноват с своей дырочкой и голубыми глазами? А как он испугался! Он думал, что я убью его. За что ж мне убивать его? У меня рука дрогнула. А мне дали Георгиевский крест. Ничего, ничего не понимаю!» Но пока Николай перерабатывал в себе эти вопросы и все таки не дал себе ясного отчета в том, что так смутило его, колесо счастья по службе, как это часто бывает, повернулось в его пользу. Его выдвинули вперед после Островненского дела, дали ему батальон гусаров и, когда нужно было употребить храброго офицера, давали ему поручения. Получив известие о болезни Наташи, графиня, еще не совсем здоровая и слабая, с Петей и со всем домом приехала в Москву, и все семейство Ростовых перебралось от Марьи Дмитриевны в свой дом и совсем поселилось в Москве. Болезнь Наташи была так серьезна, что, к счастию ее и к счастию родных, мысль о всем том, что было причиной ее болезни, ее поступок и разрыв с женихом перешли на второй план. Она была так больна, что нельзя было думать о том, насколько она была виновата во всем случившемся, тогда как она не ела, не спала, заметно худела, кашляла и была, как давали чувствовать доктора, в опасности. Надо было думать только о том, чтобы помочь ей. Доктора ездили к Наташе и отдельно и консилиумами, говорили много по французски, по немецки и по латыни, осуждали один другого, прописывали самые разнообразные лекарства от всех им известных болезней; но ни одному из них не приходила в голову та простая мысль, что им не может быть известна та болезнь, которой страдала Наташа, как не может быть известна ни одна болезнь, которой одержим живой человек: ибо каждый живой человек имеет свои особенности и всегда имеет особенную и свою новую, сложную, неизвестную медицине болезнь, не болезнь легких, печени, кожи, сердца, нервов и т. д., записанных в медицине, но болезнь, состоящую из одного из бесчисленных соединений в страданиях этих органов. Эта простая мысль не могла приходить докторам (так же, как не может прийти колдуну мысль, что он не может колдовать) потому, что их дело жизни состояло в том, чтобы лечить, потому, что за то они получали деньги, и потому, что на это дело они потратили лучшие годы своей жизни. Но главное – мысль эта не могла прийти докторам потому, что они видели, что они несомненно полезны, и были действительно полезны для всех домашних Ростовых. Они были полезны не потому, что заставляли проглатывать больную большей частью вредные вещества (вред этот был мало чувствителен, потому что вредные вещества давались в малом количестве), но они полезны, необходимы, неизбежны были (причина – почему всегда есть и будут мнимые излечители, ворожеи, гомеопаты и аллопаты) потому, что они удовлетворяли нравственной потребности больной и людей, любящих больную. Они удовлетворяли той вечной человеческой потребности надежды на облегчение, потребности сочувствия и деятельности, которые испытывает человек во время страдания. Они удовлетворяли той вечной, человеческой – заметной в ребенке в самой первобытной форме – потребности потереть то место, которое ушиблено. Ребенок убьется и тотчас же бежит в руки матери, няньки для того, чтобы ему поцеловали и потерли больное место, и ему делается легче, когда больное место потрут или поцелуют. Ребенок не верит, чтобы у сильнейших и мудрейших его не было средств помочь его боли. И надежда на облегчение и выражение сочувствия в то время, как мать трет его шишку, утешают его. Доктора для Наташи были полезны тем, что они целовали и терли бобо, уверяя, что сейчас пройдет, ежели кучер съездит в арбатскую аптеку и возьмет на рубль семь гривен порошков и пилюль в хорошенькой коробочке и ежели порошки эти непременно через два часа, никак не больше и не меньше, будет в отварной воде принимать больная. Что же бы делали Соня, граф и графиня, как бы они смотрели на слабую, тающую Наташу, ничего не предпринимая, ежели бы не было этих пилюль по часам, питья тепленького, куриной котлетки и всех подробностей жизни, предписанных доктором, соблюдать которые составляло занятие и утешение для окружающих? Чем строже и сложнее были эти правила, тем утешительнее было для окружающих дело. Как бы переносил граф болезнь своей любимой дочери, ежели бы он не знал, что ему стоила тысячи рублей болезнь Наташи и что он не пожалеет еще тысяч, чтобы сделать ей пользу: ежели бы он не знал, что, ежели она не поправится, он не пожалеет еще тысяч и повезет ее за границу и там сделает консилиумы; ежели бы он не имел возможности рассказывать подробности о том, как Метивье и Феллер не поняли, а Фриз понял, и Мудров еще лучше определил болезнь? Что бы делала графиня, ежели бы она не могла иногда ссориться с больной Наташей за то, что она не вполне соблюдает предписаний доктора? – Эдак никогда не выздоровеешь, – говорила она, за досадой забывая свое горе, – ежели ты не будешь слушаться доктора и не вовремя принимать лекарство! Ведь нельзя шутить этим, когда у тебя может сделаться пневмония, – говорила графиня, и в произношении этого непонятного не для нее одной слова, она уже находила большое утешение. Что бы делала Соня, ежели бы у ней не было радостного сознания того, что она не раздевалась три ночи первое время для того, чтобы быть наготове исполнять в точности все предписания доктора, и что она теперь не спит ночи, для того чтобы не пропустить часы, в которые надо давать маловредные пилюли из золотой коробочки? Даже самой Наташе, которая хотя и говорила, что никакие лекарства не вылечат ее и что все это глупости, – и ей было радостно видеть, что для нее делали так много пожертвований, что ей надо было в известные часы принимать лекарства, и даже ей радостно было то, что она, пренебрегая исполнением предписанного, могла показывать, что она не верит в лечение и не дорожит своей жизнью. Доктор ездил каждый день, щупал пульс, смотрел язык и, не обращая внимания на ее убитое лицо, шутил с ней. Но зато, когда он выходил в другую комнату, графиня поспешно выходила за ним, и он, принимая серьезный вид и покачивая задумчиво головой, говорил, что, хотя и есть опасность, он надеется на действие этого последнего лекарства, и что надо ждать и посмотреть; что болезнь больше нравственная, но… Графиня, стараясь скрыть этот поступок от себя и от доктора, всовывала ему в руку золотой и всякий раз с успокоенным сердцем возвращалась к больной. Признаки болезни Наташи состояли в том, что она мало ела, мало спала, кашляла и никогда не оживлялась. Доктора говорили, что больную нельзя оставлять без медицинской помощи, и поэтому в душном воздухе держали ее в городе. И лето 1812 года Ростовы не уезжали в деревню. Несмотря на большое количество проглоченных пилюль, капель и порошков из баночек и коробочек, из которых madame Schoss, охотница до этих вещиц, собрала большую коллекцию, несмотря на отсутствие привычной деревенской жизни, молодость брала свое: горе Наташи начало покрываться слоем впечатлений прожитой жизни, оно перестало такой мучительной болью лежать ей на сердце, начинало становиться прошедшим, и Наташа стала физически оправляться. Наташа была спокойнее, но не веселее. Она не только избегала всех внешних условий радости: балов, катанья, концертов, театра; но она ни разу не смеялась так, чтобы из за смеха ее не слышны были слезы. Она не могла петь. Как только начинала она смеяться или пробовала одна сама с собой петь, слезы душили ее: слезы раскаяния, слезы воспоминаний о том невозвратном, чистом времени; слезы досады, что так, задаром, погубила она свою молодую жизнь, которая могла бы быть так счастлива. Смех и пение особенно казались ей кощунством над ее горем. О кокетстве она и не думала ни раза; ей не приходилось даже воздерживаться. Она говорила и чувствовала, что в это время все мужчины были для нее совершенно то же, что шут Настасья Ивановна. Внутренний страж твердо воспрещал ей всякую радость. Да и не было в ней всех прежних интересов жизни из того девичьего, беззаботного, полного надежд склада жизни. Чаще и болезненнее всего вспоминала она осенние месяцы, охоту, дядюшку и святки, проведенные с Nicolas в Отрадном. Что бы она дала, чтобы возвратить хоть один день из того времени! Но уж это навсегда было кончено. Предчувствие не обманывало ее тогда, что то состояние свободы и открытости для всех радостей никогда уже не возвратится больше. Но жить надо было. Ей отрадно было думать, что она не лучше, как она прежде думала, а хуже и гораздо хуже всех, всех, кто только есть на свете. Но этого мало было. Она знала это и спрашивала себя: «Что ж дальше?А дальше ничего не было. Не было никакой радости в жизни, а жизнь проходила. Наташа, видимо, старалась только никому не быть в тягость и никому не мешать, но для себя ей ничего не нужно было. Она удалялась от всех домашних, и только с братом Петей ей было легко. С ним она любила бывать больше, чем с другими; и иногда, когда была с ним с глазу на глаз, смеялась. Она почти не выезжала из дому и из приезжавших к ним рада была только одному Пьеру. Нельзя было нежнее, осторожнее и вместе с тем серьезнее обращаться, чем обращался с нею граф Безухов. Наташа Осссознательно чувствовала эту нежность обращения и потому находила большое удовольствие в его обществе. Но она даже не была благодарна ему за его нежность; ничто хорошее со стороны Пьера не казалось ей усилием. Пьеру, казалось, так естественно быть добрым со всеми, что не было никакой заслуги в его доброте. Иногда Наташа замечала смущение и неловкость Пьера в ее присутствии, в особенности, когда он хотел сделать для нее что нибудь приятное или когда он боялся, чтобы что нибудь в разговоре не навело Наташу на тяжелые воспоминания. Она замечала это и приписывала это его общей доброте и застенчивости, которая, по ее понятиям, таковая же, как с нею, должна была быть и со всеми. После тех нечаянных слов о том, что, ежели бы он был свободен, он на коленях бы просил ее руки и любви, сказанных в минуту такого сильного волнения для нее, Пьер никогда не говорил ничего о своих чувствах к Наташе; и для нее было очевидно, что те слова, тогда так утешившие ее, были сказаны, как говорятся всякие бессмысленные слова для утешения плачущего ребенка. Не оттого, что Пьер был женатый человек, но оттого, что Наташа чувствовала между собою и им в высшей степени ту силу нравственных преград – отсутствие которой она чувствовала с Kyрагиным, – ей никогда в голову не приходило, чтобы из ее отношений с Пьером могла выйти не только любовь с ее или, еще менее, с его стороны, но даже и тот род нежной, признающей себя, поэтической дружбы между мужчиной и женщиной, которой она знала несколько примеров. В конце Петровского поста Аграфена Ивановна Белова, отрадненская соседка Ростовых, приехала в Москву поклониться московским угодникам. Она предложила Наташе говеть, и Наташа с радостью ухватилась за эту мысль. Несмотря на запрещение доктора выходить рано утром, Наташа настояла на том, чтобы говеть, и говеть не так, как говели обыкновенно в доме Ростовых, то есть отслушать на дому три службы, а чтобы говеть так, как говела Аграфена Ивановна, то есть всю неделю, не пропуская ни одной вечерни, обедни или заутрени. Графине понравилось это усердие Наташи; она в душе своей, после безуспешного медицинского лечения, надеялась, что молитва поможет ей больше лекарств, и хотя со страхом и скрывая от доктора, но согласилась на желание Наташи и поручила ее Беловой. Аграфена Ивановна в три часа ночи приходила будить Наташу и большей частью находила ее уже не спящею. Наташа боялась проспать время заутрени. Поспешно умываясь и с смирением одеваясь в самое дурное свое платье и старенькую мантилью, содрогаясь от свежести, Наташа выходила на пустынные улицы, прозрачно освещенные утренней зарей. По совету Аграфены Ивановны, Наташа говела не в своем приходе, а в церкви, в которой, по словам набожной Беловой, был священник весьма строгий и высокой жизни. В церкви всегда было мало народа; Наташа с Беловой становились на привычное место перед иконой божией матери, вделанной в зад левого клироса, и новое для Наташи чувство смирения перед великим, непостижимым, охватывало ее, когда она в этот непривычный час утра, глядя на черный лик божией матери, освещенный и свечами, горевшими перед ним, и светом утра, падавшим из окна, слушала звуки службы, за которыми она старалась следить, понимая их. Когда она понимала их, ее личное чувство с своими оттенками присоединялось к ее молитве; когда она не понимала, ей еще сладостнее было думать, что желание понимать все есть гордость, что понимать всего нельзя, что надо только верить и отдаваться богу, который в эти минуты – она чувствовала – управлял ее душою. Она крестилась, кланялась и, когда не понимала, то только, ужасаясь перед своею мерзостью, просила бога простить ее за все, за все, и помиловать. Молитвы, которым она больше всего отдавалась, были молитвы раскаяния. Возвращаясь домой в ранний час утра, когда встречались только каменщики, шедшие на работу, дворники, выметавшие улицу, и в домах еще все спали, Наташа испытывала новое для нее чувство возможности исправления себя от своих пороков и возможности новой, чистой жизни и счастия. В продолжение всей недели, в которую она вела эту жизнь, чувство это росло с каждым днем. И счастье приобщиться или сообщиться, как, радостно играя этим словом, говорила ей Аграфена Ивановна, представлялось ей столь великим, что ей казалось, что она не доживет до этого блаженного воскресенья. Но счастливый день наступил, и когда Наташа в это памятное для нее воскресенье, в белом кисейном платье, вернулась от причастия, она в первый раз после многих месяцев почувствовала себя спокойной и не тяготящеюся жизнью, которая предстояла ей. Приезжавший в этот день доктор осмотрел Наташу и велел продолжать те последние порошки, которые он прописал две недели тому назад. – Непременно продолжать – утром и вечером, – сказал он, видимо, сам добросовестно довольный своим успехом. – Только, пожалуйста, аккуратнее. Будьте покойны, графиня, – сказал шутливо доктор, в мякоть руки ловко подхватывая золотой, – скоро опять запоет и зарезвится. Очень, очень ей в пользу последнее лекарство. Она очень посвежела. Графиня посмотрела на ногти и поплевала, с веселым лицом возвращаясь в гостиную. В начале июля в Москве распространялись все более и более тревожные слухи о ходе войны: говорили о воззвании государя к народу, о приезде самого государя из армии в Москву. И так как до 11 го июля манифест и воззвание не были получены, то о них и о положении России ходили преувеличенные слухи. Говорили, что государь уезжает потому, что армия в опасности, говорили, что Смоленск сдан, что у Наполеона миллион войска и что только чудо может спасти Россию. 11 го июля, в субботу, был получен манифест, но еще не напечатан; и Пьер, бывший у Ростовых, обещал на другой день, в воскресенье, приехать обедать и привезти манифест и воззвание, которые он достанет у графа Растопчина. В это воскресенье Ростовы, по обыкновению, поехали к обедне в домовую церковь Разумовских. Был жаркий июльский день. Уже в десять часов, когда Ростовы выходили из кареты перед церковью, в жарком воздухе, в криках разносчиков, в ярких и светлых летних платьях толпы, в запыленных листьях дерев бульвара, в звуках музыки и белых панталонах прошедшего на развод батальона, в громе мостовой и ярком блеске жаркого солнца было то летнее томление, довольство и недовольство настоящим, которое особенно резко чувствуется в ясный жаркий день в городе. В церкви Разумовских была вся знать московская, все знакомые Ростовых (в этот год, как бы ожидая чего то, очень много богатых семей, обыкновенно разъезжающихся по деревням, остались в городе). Проходя позади ливрейного лакея, раздвигавшего толпу подле матери, Наташа услыхала голос молодого человека, слишком громким шепотом говорившего о ней: – Это Ростова, та самая… – Как похудела, а все таки хороша! Она слышала, или ей показалось, что были упомянуты имена Курагина и Болконского. Впрочем, ей всегда это казалось. Ей всегда казалось, что все, глядя на нее, только и думают о том, что с ней случилось. Страдая и замирая в душе, как всегда в толпе, Наташа шла в своем лиловом шелковом с черными кружевами платье так, как умеют ходить женщины, – тем спокойнее и величавее, чем больнее и стыднее у ней было на душе. Она знала и не ошибалась, что она хороша, но это теперь не радовало ее, как прежде. Напротив, это мучило ее больше всего в последнее время и в особенности в этот яркий, жаркий летний день в городе. «Еще воскресенье, еще неделя, – говорила она себе, вспоминая, как она была тут в то воскресенье, – и все та же жизнь без жизни, и все те же условия, в которых так легко бывало жить прежде. Хороша, молода, и я знаю, что теперь добра, прежде я была дурная, а теперь я добра, я знаю, – думала она, – а так даром, ни для кого, проходят лучшие годы». Она стала подле матери и перекинулась с близко стоявшими знакомыми. Наташа по привычке рассмотрела туалеты дам, осудила tenue [манеру держаться] и неприличный способ креститься рукой на малом пространстве одной близко стоявшей дамы, опять с досадой подумала о том, что про нее судят, что и она судит, и вдруг, услыхав звуки службы, ужаснулась своей мерзости, ужаснулась тому, что прежняя чистота опять потеряна ею. Благообразный, тихий старичок служил с той кроткой торжественностью, которая так величаво, успокоительно действует на души молящихся. Царские двери затворились, медленно задернулась завеса; таинственный тихий голос произнес что то оттуда. Непонятные для нее самой слезы стояли в груди Наташи, и радостное и томительное чувство волновало ее. «Научи меня, что мне делать, как мне исправиться навсегда, навсегда, как мне быть с моей жизнью… – думала она. Дьякон вышел на амвон, выправил, широко отставив большой палец, длинные волосы из под стихаря и, положив на груди крест, громко и торжественно стал читать слова молитвы: – «Миром господу помолимся». «Миром, – все вместе, без различия сословий, без вражды, а соединенные братской любовью – будем молиться», – думала Наташа. – О свышнем мире и о спасении душ наших! «О мире ангелов и душ всех бестелесных существ, которые живут над нами», – молилась Наташа. Когда молились за воинство, она вспомнила брата и Денисова. Когда молились за плавающих и путешествующих, она вспомнила князя Андрея и молилась за него, и молилась за то, чтобы бог простил ей то зло, которое она ему сделала. Когда молились за любящих нас, она молилась о своих домашних, об отце, матери, Соне, в первый раз теперь понимая всю свою вину перед ними и чувствуя всю силу своей любви к ним. Когда молились о ненавидящих нас, она придумала себе врагов и ненавидящих для того, чтобы молиться за них. Она причисляла к врагам кредиторов и всех тех, которые имели дело с ее отцом, и всякий раз, при мысли о врагах и ненавидящих, она вспоминала Анатоля, сделавшего ей столько зла, и хотя он не был ненавидящий, она радостно молилась за него как за врага. Только на молитве она чувствовала себя в силах ясно и спокойно вспоминать и о князе Андрее, и об Анатоле, как об людях, к которым чувства ее уничтожались в сравнении с ее чувством страха и благоговения к богу. Когда молились за царскую фамилию и за Синод, она особенно низко кланялась и крестилась, говоря себе, что, ежели она не понимает, она не может сомневаться и все таки любит правительствующий Синод и молится за него. Окончив ектенью, дьякон перекрестил вокруг груди орарь и произнес: – «Сами себя и живот наш Христу богу предадим». «Сами себя богу предадим, – повторила в своей душе Наташа. – Боже мой, предаю себя твоей воле, – думала она. – Ничего не хочу, не желаю; научи меня, что мне делать, куда употребить свою волю! Да возьми же меня, возьми меня! – с умиленным нетерпением в душе говорила Наташа, не крестясь, опустив свои тонкие руки и как будто ожидая, что вот вот невидимая сила возьмет ее и избавит от себя, от своих сожалений, желаний, укоров, надежд и пороков. Графиня несколько раз во время службы оглядывалась на умиленное, с блестящими глазами, лицо своей дочери и молилась богу о том, чтобы он помог ей. Неожиданно, в середине и не в порядке службы, который Наташа хорошо знала, дьячок вынес скамеечку, ту самую, на которой читались коленопреклоненные молитвы в троицын день, и поставил ее перед царскими дверьми. Священник вышел в своей лиловой бархатной скуфье, оправил волосы и с усилием стал на колена. Все сделали то же и с недоумением смотрели друг на друга. Это была молитва, только что полученная из Синода, молитва о спасении России от вражеского нашествия. – «Господи боже сил, боже спасения нашего, – начал священник тем ясным, ненапыщенным и кротким голосом, которым читают только одни духовные славянские чтецы и который так неотразимо действует на русское сердце. – Господи боже сил, боже спасения нашего! Призри ныне в милости и щедротах на смиренные люди твоя, и человеколюбно услыши, и пощади, и помилуй нас. Се враг смущаяй землю твою и хотяй положити вселенную всю пусту, восста на ны; се людие беззаконии собрашася, еже погубити достояние твое, разорити честный Иерусалим твой, возлюбленную тебе Россию: осквернити храмы твои, раскопати алтари и поругатися святыне нашей. Доколе, господи, доколе грешницы восхвалятся? Доколе употребляти имать законопреступный власть? Владыко господи! Услыши нас, молящихся тебе: укрепи силою твоею благочестивейшего, самодержавнейшего великого государя нашего императора Александра Павловича; помяни правду его и кротость, воздаждь ему по благости его, ею же хранит ны, твой возлюбленный Израиль. Благослови его советы, начинания и дела; утверди всемогущною твоею десницею царство его и подаждь ему победу на врага, яко же Моисею на Амалика, Гедеону на Мадиама и Давиду на Голиафа. Сохрани воинство его; положи лук медян мышцам, во имя твое ополчившихся, и препояши их силою на брань. Приими оружие и щит, и восстани в помощь нашу, да постыдятся и посрамятся мыслящий нам злая, да будут пред лицем верного ти воинства, яко прах пред лицем ветра, и ангел твой сильный да будет оскорбляяй и погоняяй их; да приидет им сеть, юже не сведают, и их ловитва, юже сокрыша, да обымет их; да падут под ногами рабов твоих и в попрание воем нашим да будут. Господи! не изнеможет у тебе спасати во многих и в малых; ты еси бог, да не превозможет противу тебе человек. Боже отец наших! Помяни щедроты твоя и милости, яже от века суть: не отвержи нас от лица твоего, ниже возгнушайся недостоинством нашим, но помилуй нас по велицей милости твоей и по множеству щедрот твоих презри беззакония и грехи наша. Сердце чисто созижди в нас, и дух прав обнови во утробе нашей; всех нас укрепи верою в тя, утверди надеждою, одушеви истинною друг ко другу любовию, вооружи единодушием на праведное защищение одержания, еже дал еси нам и отцем нашим, да не вознесется жезл нечестивых на жребий освященных. Господи боже наш, в него же веруем и на него же уповаем, не посрами нас от чаяния милости твоея и сотвори знамение во благо, яко да видят ненавидящий нас и православную веру нашу, и посрамятся и погибнут; и да уведят все страны, яко имя тебе господь, и мы людие твои. Яви нам, господи, ныне милость твою и спасение твое даждь нам; возвесели сердце рабов твоих о милости твоей; порази враги наши, и сокруши их под ноги верных твоих вскоре. Ты бо еси заступление, помощь и победа уповающим на тя, и тебе славу воссылаем, отцу и сыну и святому духу и ныне, и присно, и во веки веков. Аминь». В том состоянии раскрытости душевной, в котором находилась Наташа, эта молитва сильно подействовала на нее. Она слушала каждое слово о победе Моисея на Амалика, и Гедеона на Мадиама, и Давида на Голиафа, и о разорении Иерусалима твоего и просила бога с той нежностью и размягченностью, которою было переполнено ее сердце; но не понимала хорошенько, о чем она просила бога в этой молитве. Она всей душой участвовала в прошении о духе правом, об укреплении сердца верою, надеждою и о воодушевлении их любовью. Но она не могла молиться о попрании под ноги врагов своих, когда она за несколько минут перед этим только желала иметь их больше, чтобы любить их, молиться за них. Но она тоже не могла сомневаться в правоте читаемой колено преклонной молитвы. Она ощущала в душе своей благоговейный и трепетный ужас перед наказанием, постигшим людей за их грехи, и в особенности за свои грехи, и просила бога о том, чтобы он простил их всех и ее и дал бы им всем и ей спокойствия и счастия в жизни. И ей казалось, что бог слышит ее молитву. С того дня, как Пьер, уезжая от Ростовых и вспоминая благодарный взгляд Наташи, смотрел на комету, стоявшую на небе, и почувствовал, что для него открылось что то новое, – вечно мучивший его вопрос о тщете и безумности всего земного перестал представляться ему. Этот страшный вопрос: зачем? к чему? – который прежде представлялся ему в середине всякого занятия, теперь заменился для него не другим вопросом и не ответом на прежний вопрос, а представлением ее. Слышал ли он, и сам ли вел ничтожные разговоры, читал ли он, или узнавал про подлость и бессмысленность людскую, он не ужасался, как прежде; не спрашивал себя, из чего хлопочут люди, когда все так кратко и неизвестно, но вспоминал ее в том виде, в котором он видел ее в последний раз, и все сомнения его исчезали, не потому, что она отвечала на вопросы, которые представлялись ему, но потому, что представление о ней переносило его мгновенно в другую, светлую область душевной деятельности, в которой не могло быть правого или виноватого, в область красоты и любви, для которой стоило жить. Какая бы мерзость житейская ни представлялась ему, он говорил себе: «Ну и пускай такой то обокрал государство и царя, а государство и царь воздают ему почести; а она вчера улыбнулась мне и просила приехать, и я люблю ее, и никто никогда не узнает этого», – думал он. Пьер все так же ездил в общество, так же много пил и вел ту же праздную и рассеянную жизнь, потому что, кроме тех часов, которые он проводил у Ростовых, надо было проводить и остальное время, и привычки и знакомства, сделанные им в Москве, непреодолимо влекли его к той жизни, которая захватила его. Но в последнее время, когда с театра войны приходили все более и более тревожные слухи и когда здоровье Наташи стало поправляться и она перестала возбуждать в нем прежнее чувство бережливой жалости, им стало овладевать более и более непонятное для него беспокойство. Он чувствовал, что то положение, в котором он находился, не могло продолжаться долго, что наступает катастрофа, долженствующая изменить всю его жизнь, и с нетерпением отыскивал во всем признаки этой приближающейся катастрофы. Пьеру было открыто одним из братьев масонов следующее, выведенное из Апокалипсиса Иоанна Богослова, пророчество относительно Наполеона. В Апокалипсисе, главе тринадцатой, стихе восемнадцатом сказано: «Зде мудрость есть; иже имать ум да почтет число зверино: число бо человеческо есть и число его шестьсот шестьдесят шесть». И той же главы в стихе пятом: «И даны быта ему уста глаголюща велика и хульна; и дана бысть ему область творити месяц четыре – десять два». Французские буквы, подобно еврейскому число изображению, по которому первыми десятью буквами означаются единицы, а прочими десятки, имеют следующее значение: a b c d e f g h i k.. l..m..n..o..p..q..r..s..t.. u…v w.. x.. y.. z 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 20 30 40 50 60 70 80 90 100 110 120 130 140 150 160 Написав по этой азбуке цифрами слова L'empereur Napoleon [император Наполеон], выходит, что сумма этих чисел равна 666 ти и что поэтому Наполеон есть тот зверь, о котором предсказано в Апокалипсисе. Кроме того, написав по этой же азбуке слова quarante deux [сорок два], то есть предел, который был положен зверю глаголати велика и хульна, сумма этих чисел, изображающих quarante deux, опять равна 666 ти, из чего выходит, что предел власти Наполеона наступил в 1812 м году, в котором французскому императору минуло 42 года. Предсказание это очень поразило Пьера, и он часто задавал себе вопрос о том, что именно положит предел власти зверя, то есть Наполеона, и, на основании тех же изображений слов цифрами и вычислениями, старался найти ответ на занимавший его вопрос. Пьер написал в ответе на этот вопрос: L'empereur Alexandre? La nation Russe? [Император Александр? Русский народ?] Он счел буквы, но сумма цифр выходила гораздо больше или меньше 666 ти. Один раз, занимаясь этими вычислениями, он написал свое имя – Comte Pierre Besouhoff; сумма цифр тоже далеко не вышла. Он, изменив орфографию, поставив z вместо s, прибавил de, прибавил article le и все не получал желаемого результата. Тогда ему пришло в голову, что ежели бы ответ на искомый вопрос и заключался в его имени, то в ответе непременно была бы названа его национальность. Он написал Le Russe Besuhoff и, сочтя цифры, получил 671. Только 5 было лишних; 5 означает «е», то самое «е», которое было откинуто в article перед словом L'empereur. Откинув точно так же, хотя и неправильно, «е», Пьер получил искомый ответ; L'Russe Besuhof, равное 666 ти. Открытие это взволновало его. Как, какой связью был он соединен с тем великим событием, которое было предсказано в Апокалипсисе, он не знал; но он ни на минуту не усумнился в этой связи. Его любовь к Ростовой, антихрист, нашествие Наполеона, комета, 666, l'empereur Napoleon и l'Russe Besuhof – все это вместе должно было созреть, разразиться и вывести его из того заколдованного, ничтожного мира московских привычек, в которых, он чувствовал себя плененным, и привести его к великому подвигу и великому счастию. Пьер накануне того воскресенья, в которое читали молитву, обещал Ростовым привезти им от графа Растопчина, с которым он был хорошо знаком, и воззвание к России, и последние известия из армии. Поутру, заехав к графу Растопчину, Пьер у него застал только что приехавшего курьера из армии. Курьер был один из знакомых Пьеру московских бальных танцоров. – Ради бога, не можете ли вы меня облегчить? – сказал курьер, – у меня полна сумка писем к родителям. В числе этих писем было письмо от Николая Ростова к отцу. Пьер взял это письмо. Кроме того, граф Растопчин дал Пьеру воззвание государя к Москве, только что отпечатанное, последние приказы по армии и свою последнюю афишу. Просмотрев приказы по армии, Пьер нашел в одном из них между известиями о раненых, убитых и награжденных имя Николая Ростова, награжденного Георгием 4 й степени за оказанную храбрость в Островненском деле, и в том же приказе назначение князя Андрея Болконского командиром егерского полка. Хотя ему и не хотелось напоминать Ростовым о Болконском, но Пьер не мог воздержаться от желания порадовать их известием о награждении сына и, оставив у себя воззвание, афишу и другие приказы, с тем чтобы самому привезти их к обеду, послал печатный приказ и письмо к Ростовым. Разговор с графом Растопчиным, его тон озабоченности и поспешности, встреча с курьером, беззаботно рассказывавшим о том, как дурно идут дела в армии, слухи о найденных в Москве шпионах, о бумаге, ходящей по Москве, в которой сказано, что Наполеон до осени обещает быть в обеих русских столицах, разговор об ожидаемом назавтра приезде государя – все это с новой силой возбуждало в Пьере то чувство волнения и ожидания, которое не оставляло его со времени появления кометы и в особенности с начала войны. Пьеру давно уже приходила мысль поступить в военную службу, и он бы исполнил ее, ежели бы не мешала ему, во первых, принадлежность его к тому масонскому обществу, с которым он был связан клятвой и которое проповедывало вечный мир и уничтожение войны, и, во вторых, то, что ему, глядя на большое количество москвичей, надевших мундиры и проповедывающих патриотизм, было почему то совестно предпринять такой шаг. Главная же причина, по которой он не приводил в исполнение своего намерения поступить в военную службу, состояла в том неясном представлении, что он l'Russe Besuhof, имеющий значение звериного числа 666, что его участие в великом деле положения предела власти зверю, глаголящему велика и хульна, определено предвечно и что поэтому ему не должно предпринимать ничего и ждать того, что должно совершиться. У Ростовых, как и всегда по воскресениям, обедал кое кто из близких знакомых. Пьер приехал раньше, чтобы застать их одних. Пьер за этот год так потолстел, что он был бы уродлив, ежели бы он не был так велик ростом, крупен членами и не был так силен, что, очевидно, легко носил свою толщину. Он, пыхтя и что то бормоча про себя, вошел на лестницу. Кучер его уже не спрашивал, дожидаться ли. Он знал, что когда граф у Ростовых, то до двенадцатого часу. Лакеи Ростовых радостно бросились снимать с него плащ и принимать палку и шляпу. Пьер, по привычке клубной, и палку и шляпу оставлял в передней. Первое лицо, которое он увидал у Ростовых, была Наташа. Еще прежде, чем он увидал ее, он, снимая плащ в передней, услыхал ее. Она пела солфеджи в зале. Он внал, что она не пела со времени своей болезни, и потому звук ее голоса удивил и обрадовал его. Он тихо отворил дверь и увидал Наташу в ее лиловом платье, в котором она была у обедни, прохаживающуюся по комнате и поющую. Она шла задом к нему, когда он отворил дверь, но когда она круто повернулась и увидала его толстое, удивленное лицо, она покраснела и быстро подошла к нему. Категории:
|