Паулини, Эуген

Эуген Паулини
Дата рождения:	13 декабря 1912(1912-12-13)
Место рождения:	Зволен, Австро-Венгрия
Дата смерти:	19 мая 1983(1983-05-19) (70 лет)
Место смерти:	Братислава, Чехословакия
Страна:	Австро-Венгрия Австро-Венгрия → Чехословакия Чехословакия
Научная сфера:	лингвистика
Место работы:	Университет Коменского
Альма-матер:	Университет Коменского

Э́уген Па́улини (словацк. Eugen Pauliny; 13 декабря 1912, Зволен, Австро-Венгрия — 19 мая 1983, Братислава, Чехословакия) — словацкий лингвист, специалист по словакистике, доктор философии (1939), доктор наук (1958), профессор (1945), заведующий кафедрой словацкого языка (1964) философского факультета Университета Коменского, член-корреспондент Словацкой академии наук (1968). Один из ведущих словацких языковедов после Второй мировой войны.
Сферой научной деятельности Э. Паулини были вопросы истории словацкого языка, изучение стилистики, фонологического и грамматического строя современного литературного языка словаков, исследование словацкой диалектологии и т. д. Э. Паулини — автор целого ряда фундаментальных работ по словакистике. Он активно участвовал в реформе орфографии и языковых норм словацкого языка, занимался разработкой учебной литературы, являлся членом различных лингвистических обществ и комиссий, включая комиссии при Международном комитете славистов.

Внешние изображения
	[www.vedatechnika.sk/SK/enoviny/PisaliDejinyVedy/PublishingImages/Pauliny_Eugen01_250_10052011.jpg Эуген Паулини (фото из семейного архива)]

Биография

Эуген Паулини родился в 1912 году в словацком городе Зволен, находившемся в то время на территории Австро-Венгрии. После окончания средней школы в Зволене учился с 1930 по 1935 годы в Братиславе на философском факультете Университета Коменского по специальности «словацкий и латинский языки». В 1935—1937 годах Э. Паулини работал школьным учителем в Зволене. В 1937 вернулся на философский факультет Университета Коменского, где в 1939—1943 годах занимал должность ассистента на философском факультете. В 1938 году стал доктором философии, В 1943—1945 годах был сотрудником Словацкой академии наук и искусств (Slovenská akadémia vied a umení). В 1945—1949 годах стал заместителем председателя отделения языковедения Словацкой Матицы. С 1945 года — профессор словацкого языка на философском факультете Университета Коменского, где проработал до выхода на пенсию в 1979 году (с небольшим перерывом в 1950—1953 годах, когда ему пришлось по причинам политического характера перейти на работу в одно из братиславских издательств в качестве редактора). В 1958 году Э. Паулини получил степень доктора наук. В 1963—1971 годах Э. Паулини был заведующим сектором фонетики, в 1964—1977 годах — заведующим кафедрой словацкого языка философского факультета. В 1968 году Э. Паулини стал членом-корреспондентом Словацкой академии наук. С 1969 года — проректор Университета Коменского.

Вклад в науку

Одними из первых научных работ Э. Паулини являются исследования в области словацкой диалектологии — в 1930-х годах он занимался изучением тековских говоров среднесловацкой диалектной области. К теме словацких диалектов он вернулся в 1947 году, когда была издана его монография Nárečie zátopových osád na hornej Orave, после чего вопросы словацкой диалектологии затрагивались Э. Паулини периодически в течение всей его последующей научной деятельности. В частности, вместе с Й. Штольцем он подготовил к изданию вопросник для составления диалектологического атласа словацкого языка (Atlas slovenského jazyka).

Э. Паулини считается одним из основателей современной словацкой стилистики. В 1940 году он публикует ряд статей в журнале Slovenská reč о художественной форме и стиле в произведениях современной словацкой литературы. Позднее он исследует соотношение в литературных произведениях нормативных и диалектных черт (Dve kapitoly o spisovnom jazyku a nárečí, 1946), а также язык и стиль словацкой прозы в целом (O jazyku a štýle slovenskej prózy, 1983).

Э. Паулини в своей научной деятельности обращался к многочисленным сторонам проблематики изучения современного словацкого языка. Прежде всего, он известен, как исследователь истории словацкого литературного языка. Э. Паулини — автор нескольких версий «Истории словацкого литературного языка» (Dejiny spisovnej slovenčiny), изданных в 1948, 1966 и 1983 годах. Помимо обобщающих исследований им были созданы работы по отдельным историческим периодам, в частности, по великоморавской эпохе (Slovesnosť a kultúrny jazyk Veľkej Moravy, 1964; Život a dielo Metoda, 1985). Кроме того, он исследовал историю развития фонологии и морфологии словацкого языка (Fonologický vývin slovenčiny, 1962; Vývin slovenskej deklinácie, 1990). Часть работ Э. Паулини посвящена тем или иным уровням современного словацкого языка. В своём исследовании Štruktúra slovenského slovesa (1943) Э. Паулини касается вопросов синтаксиса и лексики словацкого языка. Исследования словацкой фонологии отражены в таких работах, как Fonológia spisovnej slovenčiny (1961, переиздана в 1968) и Slovenská fonológia (1979).

Э. Паулини участвовал в работе комиссии по орфоэпии словацкого языка при Институте языкознания Людовита Штура, одобрившей новые правила произношения («Правила словацкого произношения», 1984), разработанные Абелем Кралем. Был соавтором публикации «О реформе словацкой орфографии» (O reforme slovenského pravopisu, 1948), активно участвовал в совершенствовании словацкого правописания — был членом комиссии по разработке новой редакции орфографических правил («Правила словацкого правописания», 1953). Э. Паулини не всегда соглашался с проводимыми в словацком языке реформами, нередко выступал с критикой изменений языковых норм. Более того, его вариант кодификации языковых норм (Norma spisovnej slovenčiny a zásady jej kodifikovania), созданный им в 1953 году так и не был издан при его жизни (данная работа была опубликована С. Ондрейовичем только в 2000 году).

Также Э. Паулини занимался разработкой учебной литературы: в 1947 году он издал Systém slovenského spisovného jazyka в двух частях, в 1960 году — «Краткую словацкую грамматику», переизданную несколько раз. В 1981 году он издаёт одну из своих самых значительных работ — «Словацкую грамматику». Совместно с Й. Ружичкой и Й. Штольцем он подготовил издание «Словацкой грамматики» 1953 года (переиздана в 1968 году). Стал соавтором многих школьных учебников и учебных пособий.

Э. Паулини известен также как переводчик, основатель и редактор журнала «Слово и форма» (Slovo a tvar, 1947—1950), много лет был главным редактором «Лингвистического журнала» (Jazykovedný časopis) и прочих изданий и публикаций по языковедению на философском факультете Университета Коменского.

Э. Паулини принимал участие во многих международных форумах славистов, принимал участие в различного рода лингвистических кружках и комитетах. В 1943 году его принимают в Женевское лингвистическое общество (Société Genevoise de Linguistique). В 1945—1950 годах Э. Паулини был одним из основателей Братиславского лингвистического кружка (Bratislavský lingvistický krúžok). В 1957—1963 и 1966—1968 годах — член комитета, а в 1963—1968 годах — президент Ассоциации словацких лингвистов (Združenie slovenských jazykovedcov) при Словацкой академии наук. В 1976—1978 годах — член комитета Словацкого лингвистического общества (Slovenská jazykovedná spoločnosť) при Словацкой академии наук. С 1958 года — член международной комиссии по созданию общеславянского лингвистического атласа при Международном комитете славистов. С 1959 года — член польско-чехословацкой языковой комиссии. В 1965 году Э. Паулини принят в Фонетическую ассоциацию (Association of Phonetic Sciences), в 1966 году — в Международную фононологическую ассоциацию (International Phonological Association). С 1971 года входит в состав международной комиссии по литературным славянским языкам при Международном комитете славистов. В 1962—1965 годах Э. Паулини — заместитель председателя и в 1966—1970 годах — член Учёного Совета по лингвистике Словацкой академии наук. В 1975—1980 годах — участник и председатель комитетов по защите кандидатских и докторских диссертаций в области общего языкознания и словацкого языка в частности.

Основные книги и статьи

1. Pauliny E. Štruktúra slovenského slovesa. — 1943.
2. Pauliny E. Dejiny spisovnej slovenčiny. — 1948, 1966.
3. Pauliny E. Krátka gramatika slovenská. — 1960, 1980.
4. Pauliny E. Fonológia spisovnej slovenčiny. — 1961, 1968.
5. Pauliny E. Fonologický vývin slovenčiny. — Bratislava: Vydavateľstvo Slovenskej Akadémie Vied, 1963. — 359 S.
6. Pauliny E. Slovesnosť a kultúrny jazyk Veľkej Moravy. — 1964.
7. Pauliny E., Ružička J., Štolc J. Slovenská gramatika. — Bratislava: Slovenské pedagogické nakladateľstvo, 1968.
8. Pauliny E. Dejiny spisovnej slovenčiny I. Od začiatkov až po Ľudovíta Štúra. — Bratislava, 1971.
9. Pauliny E. Slovenská fonológia. — Bratislava: Slovenské pedagogické nakladateľstvo, 1979. — 215 S.
10. Pauliny E., Bachorík O. Slovenská gramatika. — Bratislava: Slovenské pedagogické nakladateľstvo, 1981.
11. Pauliny E. Dejiny spisovnej slovenčiny od začiatkov po súčasnosť. — Bratislava: Slovenské pedagogické nakladateľstvo, 1983. — 256 S.
12. Pauliny E. Vývin slovenskej deklinácie. — 1990.

Примечания

Комментарии

Источники

Литература

1. Krajčovič R., Žigo P. Dejiny spisovnej slovenčiny. — Bratislava: Vydavateľstvo Univerzity Komenského, 2006. — 252 S. — ISBN 80-223-2158-3.
2. Pauliny, Eugen. In: MISTRÍK, Jozef aj. Encyklopédia jazykovedy. 1. vyd. Bratislava: Obzor, 1993. 513 s. ISBN 80-215-0250-9. s. 317—318.

Отрывок, характеризующий Паулини, Эуген

Пьер хотел возражать, но не мог сказать ни слова. Он чувствовал, что звук его слов, независимо от того, какую они заключали мысль, был менее слышен, чем звук слов оживленного дворянина.
Илья Андреич одобривал сзади кружка; некоторые бойко поворачивались плечом к оратору при конце фразы и говорили:
– Вот так, так! Это так!
Пьер хотел сказать, что он не прочь ни от пожертвований ни деньгами, ни мужиками, ни собой, но что надо бы знать состояние дел, чтобы помогать ему, но он не мог говорить. Много голосов кричало и говорило вместе, так что Илья Андреич не успевал кивать всем; и группа увеличивалась, распадалась, опять сходилась и двинулась вся, гудя говором, в большую залу, к большому столу. Пьеру не только не удавалось говорить, но его грубо перебивали, отталкивали, отворачивались от него, как от общего врага. Это не оттого происходило, что недовольны были смыслом его речи, – ее и забыли после большого количества речей, последовавших за ней, – но для одушевления толпы нужно было иметь ощутительный предмет любви и ощутительный предмет ненависти. Пьер сделался последним. Много ораторов говорило после оживленного дворянина, и все говорили в том же тоне. Многие говорили прекрасно и оригинально.
Издатель Русского вестника Глинка, которого узнали («писатель, писатель! – послышалось в толпе), сказал, что ад должно отражать адом, что он видел ребенка, улыбающегося при блеске молнии и при раскатах грома, но что мы не будем этим ребенком.
– Да, да, при раскатах грома! – повторяли одобрительно в задних рядах.
Толпа подошла к большому столу, у которого, в мундирах, в лентах, седые, плешивые, сидели семидесятилетние вельможи старики, которых почти всех, по домам с шутами и в клубах за бостоном, видал Пьер. Толпа подошла к столу, не переставая гудеть. Один за другим, и иногда два вместе, прижатые сзади к высоким спинкам стульев налегающею толпой, говорили ораторы. Стоявшие сзади замечали, чего не досказал говоривший оратор, и торопились сказать это пропущенное. Другие, в этой жаре и тесноте, шарили в своей голове, не найдется ли какая мысль, и торопились говорить ее. Знакомые Пьеру старички вельможи сидели и оглядывались то на того, то на другого, и выражение большей части из них говорило только, что им очень жарко. Пьер, однако, чувствовал себя взволнованным, и общее чувство желания показать, что нам всё нипочем, выражавшееся больше в звуках и выражениях лиц, чем в смысле речей, сообщалось и ему. Он не отрекся от своих мыслей, но чувствовал себя в чем то виноватым и желал оправдаться.
– Я сказал только, что нам удобнее было бы делать пожертвования, когда мы будем знать, в чем нужда, – стараясь перекричать другие голоса, проговорил он.
Один ближайший старичок оглянулся на него, но тотчас был отвлечен криком, начавшимся на другой стороне стола.
– Да, Москва будет сдана! Она будет искупительницей! – кричал один.
– Он враг человечества! – кричал другой. – Позвольте мне говорить… Господа, вы меня давите…


В это время быстрыми шагами перед расступившейся толпой дворян, в генеральском мундире, с лентой через плечо, с своим высунутым подбородком и быстрыми глазами, вошел граф Растопчин.
– Государь император сейчас будет, – сказал Растопчин, – я только что оттуда. Я полагаю, что в том положении, в котором мы находимся, судить много нечего. Государь удостоил собрать нас и купечество, – сказал граф Растопчин. – Оттуда польются миллионы (он указал на залу купцов), а наше дело выставить ополчение и не щадить себя… Это меньшее, что мы можем сделать!
Начались совещания между одними вельможами, сидевшими за столом. Все совещание прошло больше чем тихо. Оно даже казалось грустно, когда, после всего прежнего шума, поодиночке были слышны старые голоса, говорившие один: «согласен», другой для разнообразия: «и я того же мнения», и т. д.
Было велено секретарю писать постановление московского дворянства о том, что москвичи, подобно смолянам, жертвуют по десять человек с тысячи и полное обмундирование. Господа заседавшие встали, как бы облегченные, загремели стульями и пошли по зале разминать ноги, забирая кое кого под руку и разговаривая.
– Государь! Государь! – вдруг разнеслось по залам, и вся толпа бросилась к выходу.
По широкому ходу, между стеной дворян, государь прошел в залу. На всех лицах выражалось почтительное и испуганное любопытство. Пьер стоял довольно далеко и не мог вполне расслышать речи государя. Он понял только, по тому, что он слышал, что государь говорил об опасности, в которой находилось государство, и о надеждах, которые он возлагал на московское дворянство. Государю отвечал другой голос, сообщавший о только что состоявшемся постановлении дворянства.
– Господа! – сказал дрогнувший голос государя; толпа зашелестила и опять затихла, и Пьер ясно услыхал столь приятно человеческий и тронутый голос государя, который говорил: – Никогда я не сомневался в усердии русского дворянства. Но в этот день оно превзошло мои ожидания. Благодарю вас от лица отечества. Господа, будем действовать – время всего дороже…
Государь замолчал, толпа стала тесниться вокруг него, и со всех сторон слышались восторженные восклицания.
– Да, всего дороже… царское слово, – рыдая, говорил сзади голос Ильи Андреича, ничего не слышавшего, но все понимавшего по своему.
Из залы дворянства государь прошел в залу купечества. Он пробыл там около десяти минут. Пьер в числе других увидал государя, выходящего из залы купечества со слезами умиления на глазах. Как потом узнали, государь только что начал речь купцам, как слезы брызнули из его глаз, и он дрожащим голосом договорил ее. Когда Пьер увидал государя, он выходил, сопутствуемый двумя купцами. Один был знаком Пьеру, толстый откупщик, другой – голова, с худым, узкобородым, желтым лицом. Оба они плакали. У худого стояли слезы, но толстый откупщик рыдал, как ребенок, и все твердил:
– И жизнь и имущество возьми, ваше величество!
Пьер не чувствовал в эту минуту уже ничего, кроме желания показать, что все ему нипочем и что он всем готов жертвовать. Как упрек ему представлялась его речь с конституционным направлением; он искал случая загладить это. Узнав, что граф Мамонов жертвует полк, Безухов тут же объявил графу Растопчину, что он отдает тысячу человек и их содержание.
Старик Ростов без слез не мог рассказать жене того, что было, и тут же согласился на просьбу Пети и сам поехал записывать его.
На другой день государь уехал. Все собранные дворяне сняли мундиры, опять разместились по домам и клубам и, покряхтывая, отдавали приказания управляющим об ополчении, и удивлялись тому, что они наделали.



Наполеон начал войну с Россией потому, что он не мог не приехать в Дрезден, не мог не отуманиться почестями, не мог не надеть польского мундира, не поддаться предприимчивому впечатлению июньского утра, не мог воздержаться от вспышки гнева в присутствии Куракина и потом Балашева.
Александр отказывался от всех переговоров потому, что он лично чувствовал себя оскорбленным. Барклай де Толли старался наилучшим образом управлять армией для того, чтобы исполнить свой долг и заслужить славу великого полководца. Ростов поскакал в атаку на французов потому, что он не мог удержаться от желания проскакаться по ровному полю. И так точно, вследствие своих личных свойств, привычек, условий и целей, действовали все те неперечислимые лица, участники этой войны. Они боялись, тщеславились, радовались, негодовали, рассуждали, полагая, что они знают то, что они делают, и что делают для себя, а все были непроизвольными орудиями истории и производили скрытую от них, но понятную для нас работу. Такова неизменная судьба всех практических деятелей, и тем не свободнее, чем выше они стоят в людской иерархии.
Теперь деятели 1812 го года давно сошли с своих мест, их личные интересы исчезли бесследно, и одни исторические результаты того времени перед нами.
Но допустим, что должны были люди Европы, под предводительством Наполеона, зайти в глубь России и там погибнуть, и вся противуречащая сама себе, бессмысленная, жестокая деятельность людей – участников этой войны, становится для нас понятною.
Провидение заставляло всех этих людей, стремясь к достижению своих личных целей, содействовать исполнению одного огромного результата, о котором ни один человек (ни Наполеон, ни Александр, ни еще менее кто либо из участников войны) не имел ни малейшего чаяния.
Теперь нам ясно, что было в 1812 м году причиной погибели французской армии. Никто не станет спорить, что причиной погибели французских войск Наполеона было, с одной стороны, вступление их в позднее время без приготовления к зимнему походу в глубь России, а с другой стороны, характер, который приняла война от сожжения русских городов и возбуждения ненависти к врагу в русском народе. Но тогда не только никто не предвидел того (что теперь кажется очевидным), что только этим путем могла погибнуть восьмисоттысячная, лучшая в мире и предводимая лучшим полководцем армия в столкновении с вдвое слабейшей, неопытной и предводимой неопытными полководцами – русской армией; не только никто не предвидел этого, но все усилия со стороны русских были постоянно устремляемы на то, чтобы помешать тому, что одно могло спасти Россию, и со стороны французов, несмотря на опытность и так называемый военный гений Наполеона, были устремлены все усилия к тому, чтобы растянуться в конце лета до Москвы, то есть сделать то самое, что должно было погубить их.
В исторических сочинениях о 1812 м годе авторы французы очень любят говорить о том, как Наполеон чувствовал опасность растяжения своей линии, как он искал сражения, как маршалы его советовали ему остановиться в Смоленске, и приводить другие подобные доводы, доказывающие, что тогда уже будто понята была опасность кампании; а авторы русские еще более любят говорить о том, как с начала кампании существовал план скифской войны заманивания Наполеона в глубь России, и приписывают этот план кто Пфулю, кто какому то французу, кто Толю, кто самому императору Александру, указывая на записки, проекты и письма, в которых действительно находятся намеки на этот образ действий. Но все эти намеки на предвидение того, что случилось, как со стороны французов так и со стороны русских выставляются теперь только потому, что событие оправдало их. Ежели бы событие не совершилось, то намеки эти были бы забыты, как забыты теперь тысячи и миллионы противоположных намеков и предположений, бывших в ходу тогда, но оказавшихся несправедливыми и потому забытых. Об исходе каждого совершающегося события всегда бывает так много предположений, что, чем бы оно ни кончилось, всегда найдутся люди, которые скажут: «Я тогда еще сказал, что это так будет», забывая совсем, что в числе бесчисленных предположений были делаемы и совершенно противоположные.
Предположения о сознании Наполеоном опасности растяжения линии и со стороны русских – о завлечении неприятеля в глубь России – принадлежат, очевидно, к этому разряду, и историки только с большой натяжкой могут приписывать такие соображения Наполеону и его маршалам и такие планы русским военачальникам. Все факты совершенно противоречат таким предположениям. Не только во все время войны со стороны русских не было желания заманить французов в глубь России, но все было делаемо для того, чтобы остановить их с первого вступления их в Россию, и не только Наполеон не боялся растяжения своей линии, но он радовался, как торжеству, каждому своему шагу вперед и очень лениво, не так, как в прежние свои кампании, искал сражения.