Пафос (Кипр)
Город
|
Пафос (греч. Πάφος, тур. Baf) — город в юго-западной части острова Кипр. Административно город является центром одноимённого района (одного из 6-ти районов Республики Кипр). 80% населения говорит по-гречески, для остальных 20% жителей родной язык – турецкий[1].
Согласно мифологии, Пафос является родиной греческой богини любви Афродиты. Апостол Павел проповедовал в Пафосе слово Божье. В 51 г. до н.э. в городе жил известный оратор Марк Туллий Цицерон, являвшийся проконсулом Кипра. Пафос входит в список Всемирного культурного и природного наследия ЮНЕСКО. Недалеко расположен международный аэропорт.
Вместе с датским городом Орхус Пафос был выбран культурной столицей Европы 2017 года[1].
Содержание
Структура города
Город разделен на две части — Като-Пафос (Нижний Пафос), который также называют Неа-Пафос (Новый Пафос), и Пано-Пафос (Верхний Пафос), который также называют Ктима. Ктима — это, по сути, городской центр, где расположено большинство административных зданий города. Нижний город (Като-Пафос) протянулся вдоль берега, здесь расположены большинство достопримечательностей, отелей, множество сувенирных магазинов, баров, ресторанов и дискотек[2].
Мифология
Согласно греческой мифологии, на находящемся в 15 км к востоку от Пафоса пляже Петра-ту-Ромиу («Ромейская скала») родилась Афродита, богиня любви и красоты, которая вышла из морской пены. Большая часть мест в городе связаны с именем богини. Наиболее известные среди них Скала Афродиты, Храм Афродиты в п. Куклия, Купальня Афродиты и Фонтан Любви в Лачи.
История города
Согласно археологическим исследованиям, первое поселение на месте Старого Пафоса возникло в период неолита. Это поселение стало центром религиозного культа Афродиты и догреческих божеств плодородия. Культ пафосской Афродиты почитался не только на Кипре, но постепенно распространился и на всю Эгеиду. Старый Пафос (Палеа-Пафос), на месте которого ныне располагается деревня Куклия примерно в 12-ти км на юго-восток вдоль побережья от современного города Пафос, был основан на возвышенности в 10-ти стадиях от морского берега. Это догреческое этеокипрское поселение восприняло культ богини плодородия (позднее трансформировавшийся в культ Афродиты) вероятнее всего у финикийцев. Самые ранние из найденных здесь женских фигурок и амулетов божеств плодородия датируются 3-м тысячелетием до н. э. Теменос богини был создан в Старом Пафосе ещё до первых сооружений позднего бронзового века. Согласно мифологии, основателем Палеа-Пафоса и его первым царём был финикиец Кинир, современник троянских событий, построивший святилище Афродиты и ставший её первым верховным жрецом. Кинирады (греч. Κινυράδαι), считавшие себя потомками Кинира, были жрецами и прорицателями святилищ Афродиты в Пафосе и в Амафунте, а также какое то время были царями Палеа-Пафоса.
Согласно Страбону и Павсанию, основателем Нового Пафоса (Неа-Пафоса) в районе гавани современного города Пафос считается один из участников Троянской войны, предводитель аркадцев Агапенор. Произошло это вскоре после окончания Троянской войны, около XII века до н. э.. Агапенор не только основал Неа-Пафос, но и воздвиг в Старом Пафосе величественный храм Афродиты. Останки этого храма сохранились до наших дней. Эта легенда является одним из свидетельств греко-микенской колонизации этого района около XI века до н. э. Несмотря на то, что политический центр переместился в Неа-Пафос, религиозным центром культа Афродиты оставался Палеа-Пафос. Так продолжалось до разрушения старого Пафоса с его храмом Афродиты землетрясением.
За греческой колонизацией Пафоса в этом регионе наступает начало железного века (XI век до н. э.). О переходе острова под власть греков свидетельствует также переход от кипро-минойского письма, надписи на котором исчезают к X веку до н. э., к кипрскому письму, которое возникает в Пафосе, и на котором писали местные греческие колонисты. При этом Пафос обособляется от других греческих колоний, о чём свидетельствует особый местный вариант письма. Примерно столетием позже греческой начинается и финикийская колонизация Кипра, очевидно затронувшая и район Пафоса. Переселение финикийцев на Кипр возрастает к VIII веку до н. э. Однако в этот же период (или несколько раньше) Кипр попадает по власть Ассирии.
Существование поселения на месте Неа-Пафоса в IV веке до н. э. подтверждается археологическими раскопками. Существует предположение[3], что это поселение было основано царём Палеа-Пафоса Никоклесосом около 310 года до н. э. В том же IV веке Пафос попал под власть египетских правителей Птолемеев, с династией которых связан первый период расцвета древнего Пафоса, перенявшего функции столицы Кипра у Саламина. Город стал важным военным аванпостом державы Птолемеев в Восточном Средиземноморье; кроме того, порт Пафоса стал центром вывоза в Египет кипрской древесины. В городе проживал стратегос — военный комендант острова; нередко Пафос посещали и сами цари из династии Птолемеев. Пафос имел право чеканить свою монету. Площадь древнего Пафоса составляла 95 га. Город был полностью окружён крепостной стеной. Кварталы имели прямоугольную планировку, за каждым было закреплено определённое функциональное назначение. Так, жилой квартал располагался в западной части города. Имелись торговый квартал и квартал общественных зданий[3].
В 58 году до н. э., после самоубийства царя Пафоса Птолемея Кипрского, город попал под власть Рима. После прихода римлян Пафос сохранил функции административного центра острова и стал местопребыванием римского проконсула. Пафос остался единственным кипрским городом, сохранившим право чеканить собственную монету[3]. В середине I века н. э., после того как римский проконсул острова Сергий Павел принял христианство, Кипр стал, вероятно, первой территорией, получившей христианского правителя[3]. К римскому времени относится создание наиболее крупных археологических памятников Пафоса (за исключением комплекса гробниц)[2]. Значительная их часть относится ко второй половине II — началу III веков н. э. В ходе раскопок были открыты амфитеатр, одеон, асклепион, агора. В Пафосе существовали храмы Зевса, Аполлона, Артемиды, Афродиты. Пафос сильно пострадал во время землетрясения 342 года. Хотя к концу IV века большая часть Неа-Паофоса была восстановлена, город утратил столичные функции: административный центр острова был перенесён в Констанцию (бывший Саламин). Пафос стал резиденцией епископа (первое упоминание об этом относится к Никейскому собору 325 года). В этот период Пафос получил ряд крупных христианских построек — в том числе базилику Хрисополитисса.
Около 647 года н. э., с началом арабских набегов на остров, была основана верхняя часть города (Пано-Пафос или Ктима)[2]. В VII—IX веках, в неспокойный период арабских нашествий на Кипр, Пафос постепенно приходил в упадок. Возрождения Пафоса началось после присоединения острова в 965 году к Византийской империи. В 1191 году Пафос сдался войскам крестоносцев под предводительством английского короля Ричарда I Львиное Сердце. В 1192 году Кипром стал править вассал Ричарда Ги де Лузиньян, основатель династии Лузиньянов. Город был значительно укреплён: его защищала основанная византийцами в начале VII века и перестроенная Лузиньянами крепость Саранта Колонес. Крепость, однако, не устояла во время землетрясения 1222 года, и вместо её восстановления в порту был построен ныне существующий замок меньшего размера. Ещё в период Лузиньянов Неа-Пафос, подверженный нападениям с моря, начал пустеть (жители уходили в более безопасный Верхний Пафос), а окончательный упадок наступил во времена венецианского, а затем турецкого правлений. Древний порт был занесён песком, а подъём уровня дна гавани вследствие заиливания сделал гавань Пафоса недоступной для крупных кораблей; побережье опустело[3]. В 1800-х годах число жителей Пафоса едва достигало тысячи; к 1881 году число жителей увеличилось вдвое. В 1908 году морское дно близ порта было углублено, что способствовало экономическому подъёму Пафоса. В XX веке город стал крупным туристическим центром[2].
В 1980 году старая часть Пафоса была включёна в список Всемирного наследия ЮНЕСКО[4].
Достопримечательности
В Пафосе остались следы древнегреческой цивилизации, датируемые примерно 300 годом до н.э..
В Пафосе располагается большой древнегреческий некрополь под названием Царские гробницы.
В Пафосе сохранилось много византийских церквей. В центральной части Като Пафоса на небольшой скале стоит Церковь Панагия Теоскепасти, основанная в X веке и восстановленная в 1923 году. Недалеко от неё расположена Церковь Агиа Кириаки (Панагия Хрисополитисса), построенная в XIII веке на месте ранневизантийской базилики IV века, в ареале которой находится столб, к которому во время бичевания римлянами был привязан апостол Павел. Чуть западнее Агиа Кириаки расположены древнегреческие катакомбы, в которых позже скрывались от римских властей первые христиане. В одной из них находится святой источник и часовня Святой Соломонии, матери семи мучеников Маккавеев, которая, по преданию, захоронена в этих же катакомбах. Также в этих катакомбах есть пещера Агиос Агапитикос, которая знаменита тем, что может на всю жизнь соединить влюбленных. По легенде, если любящие друг друга люди придут вместе в эту пещеру, то они будут жить долго и счастливо, никогда не расставаясь.
На западной стороне гавани Пафос находится основная городская достопримечательность — Пафосский замок, основанный византийцами и несколько раз перестраивавшийся Лузиньянами, венецианцами и турками.
Помимо обширного Археологического парка в Като-Пафосе, в Ктиме находятся городские музеи: Археологический, Византийский, Этнографический и другие.
Климат
Пафос обладает типично средиземноморским климатом, с большим количеством осадков в период с середины ноября по март. Летом дождей практически не бывает, особенно в июле и августе. Показатели влажности воздуха держатся в среднем на уровне 85 %.
Снегопады бывают редко, примерно раз в 10 лет. Снег быстро тает. Последний значительный снегопад в центре города произошёл зимой в 2001 году.
Максимальная температура воздуха достигает 35 °C.
| Климат Пафоса | |||||||||||||
|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|
| Показатель | Янв. | Фев. | Март | Апр. | Май | Июнь | Июль | Авг. | Сен. | Окт. | Нояб. | Дек. | Год |
| Абсолютный максимум, °C | 24,0 | 26,0 | 30,4 | 32,8 | 34,7 | 37,0 | 38,2 | 36,6 | 36,2 | 34,6 | 31,5 | 24,4 | 38,2 |
| Средний максимум, °C | 17,0 | 16,9 | 18,5 | 21,3 | 24,4 | 27,7 | 29,9 | 30,4 | 28,8 | 26,6 | 22,4 | 18,6 | 23,6 |
| Средняя температура, °C | 12,5 | 12,3 | 13,6 | 16,3 | 19,5 | 22,8 | 25,2 | 25,7 | 23,8 | 21,5 | 17,5 | 14,2 | 18,7 |
| Средний минимум, °C | 8,0 | 7,6 | 8,7 | 11,3 | 14,5 | 17,8 | 20,4 | 21,0 | 18,8 | 16,4 | 12,6 | 9,7 | 13,9 |
| Абсолютный минимум, °C | −1,5 | −3,6 | 0,8 | 1,6 | 8,5 | 10,5 | 15,0 | 17,0 | 12,6 | 9,6 | 2,8 | −1,3 | −3,6 |
| Норма осадков, мм | 80,2 | 64,2 | 34,3 | 18,7 | 5,3 | 1,6 | 0,3 | 0,0 | 3,8 | 18,0 | 66,4 | 93,9 | 386,7 |
| Температура воды, °C | 16 | 16 | 17 | 18 | 20 | 23 | 25 | 26 | 26 | 24 | 21 | 18 | 21 |
| Источник: [www.moa.gov.cy/moa/MS/MS.nsf/All/E2164324B78A6B3FC22576C80036B9D9/$file/pafos%20Airport_rpt.pdf.U.K.pdf METEOROLOGICAL SERVICE], [svali.ru/catalog~44~17600~index.htm Туристический портал] | |||||||||||||
Города-побратимы
-
Греция — Ханья - Греция — Каламария
- Греция — Превеза
- Греция — Ламия
- Греция — Керкира
- Греция — Митилена
-
Италия — Анцио
Напишите отзыв о статье "Пафос (Кипр)"
Примечания
- ↑ 1 2 [www.homesoverseas.ru/articles/5883 Пафос: современный курорт с историей] (23.06.2015).
- ↑ 1 2 3 4 Вайс В. Кипр. Путеводитель. — М.: Дискус Медиа, 2014. — С. 80-98. — 224 с. — ISBN 978-5-4250-9389-9.
- ↑ 1 2 3 4 5 Строгов М., Броше П.-К., Озиас М. Кипр. — М.: Авангард, 2006. — С. 105-113. — 134 с. — ISBN 5-86394-179-0.
- ↑ [whc.unesco.org/en/list/79 Paphos]. UNESCO World Heritage Centre. Проверено 3 января 2015.
Ссылки
|
Всемирное наследие ЮНЕСКО, объект № 79 [whc.unesco.org/ru/list/79 рус.] • [whc.unesco.org/en/list/79 англ.] • [whc.unesco.org/fr/list/79 фр.] |
- [whitesvariety.com/page/pafos_kipr.html Пафос для туристов]
- [1cyprus.ru/kurorti/4320-kiprskij-kurort-pafos-o-razvlecheniyax-otdyxe-pogode-plyazhax-ekskursiyax.html Пафос — о курорте]
- [ostrov-kipr.info/site/tourismview?article=838 Пещера Агиос Агапитикос. Путеводитель по Кипру]
- [pafos.org.cy/ Пафос — официальный веб-сайт]
- [www.cyprus.gov.cy/cyphome/govhome.nsf/LookupIDs/0E95AAACA395083DC2256A7100397727?OpenDocument&languageNo=1 Город Пафос на официальном сайте правительства Кипра]
| ||||||||||||||||||||||||||||
| ||||||
| ||||||||||
Отрывок, характеризующий Пафос (Кипр)
В третьем часу еще никто не заснул, как явился вахмистр с приказом выступать к местечку Островне.Все с тем же говором и хохотом офицеры поспешно стали собираться; опять поставили самовар на грязной воде. Но Ростов, не дождавшись чаю, пошел к эскадрону. Уже светало; дождик перестал, тучи расходились. Было сыро и холодно, особенно в непросохшем платье. Выходя из корчмы, Ростов и Ильин оба в сумерках рассвета заглянули в глянцевитую от дождя кожаную докторскую кибиточку, из под фартука которой торчали ноги доктора и в середине которой виднелся на подушке чепчик докторши и слышалось сонное дыхание.
– Право, она очень мила! – сказал Ростов Ильину, выходившему с ним.
– Прелесть какая женщина! – с шестнадцатилетней серьезностью отвечал Ильин.
Через полчаса выстроенный эскадрон стоял на дороге. Послышалась команда: «Садись! – солдаты перекрестились и стали садиться. Ростов, выехав вперед, скомандовал: «Марш! – и, вытянувшись в четыре человека, гусары, звуча шлепаньем копыт по мокрой дороге, бренчаньем сабель и тихим говором, тронулись по большой, обсаженной березами дороге, вслед за шедшей впереди пехотой и батареей.
Разорванные сине лиловые тучи, краснея на восходе, быстро гнались ветром. Становилось все светлее и светлее. Ясно виднелась та курчавая травка, которая заседает всегда по проселочным дорогам, еще мокрая от вчерашнего дождя; висячие ветви берез, тоже мокрые, качались от ветра и роняли вбок от себя светлые капли. Яснее и яснее обозначались лица солдат. Ростов ехал с Ильиным, не отстававшим от него, стороной дороги, между двойным рядом берез.
Ростов в кампании позволял себе вольность ездить не на фронтовой лошади, а на казацкой. И знаток и охотник, он недавно достал себе лихую донскую, крупную и добрую игреневую лошадь, на которой никто не обскакивал его. Ехать на этой лошади было для Ростова наслаждение. Он думал о лошади, об утре, о докторше и ни разу не подумал о предстоящей опасности.
Прежде Ростов, идя в дело, боялся; теперь он не испытывал ни малейшего чувства страха. Не оттого он не боялся, что он привык к огню (к опасности нельзя привыкнуть), но оттого, что он выучился управлять своей душой перед опасностью. Он привык, идя в дело, думать обо всем, исключая того, что, казалось, было бы интереснее всего другого, – о предстоящей опасности. Сколько он ни старался, ни упрекал себя в трусости первое время своей службы, он не мог этого достигнуть; но с годами теперь это сделалось само собою. Он ехал теперь рядом с Ильиным между березами, изредка отрывая листья с веток, которые попадались под руку, иногда дотрогиваясь ногой до паха лошади, иногда отдавая, не поворачиваясь, докуренную трубку ехавшему сзади гусару, с таким спокойным и беззаботным видом, как будто он ехал кататься. Ему жалко было смотреть на взволнованное лицо Ильина, много и беспокойно говорившего; он по опыту знал то мучительное состояние ожидания страха и смерти, в котором находился корнет, и знал, что ничто, кроме времени, не поможет ему.
Только что солнце показалось на чистой полосе из под тучи, как ветер стих, как будто он не смел портить этого прелестного после грозы летнего утра; капли еще падали, но уже отвесно, – и все затихло. Солнце вышло совсем, показалось на горизонте и исчезло в узкой и длинной туче, стоявшей над ним. Через несколько минут солнце еще светлее показалось на верхнем крае тучи, разрывая ее края. Все засветилось и заблестело. И вместе с этим светом, как будто отвечая ему, раздались впереди выстрелы орудий.
Не успел еще Ростов обдумать и определить, как далеки эти выстрелы, как от Витебска прискакал адъютант графа Остермана Толстого с приказанием идти на рысях по дороге.
Эскадрон объехал пехоту и батарею, также торопившуюся идти скорее, спустился под гору и, пройдя через какую то пустую, без жителей, деревню, опять поднялся на гору. Лошади стали взмыливаться, люди раскраснелись.
– Стой, равняйся! – послышалась впереди команда дивизионера.
– Левое плечо вперед, шагом марш! – скомандовали впереди.
И гусары по линии войск прошли на левый фланг позиции и стали позади наших улан, стоявших в первой линии. Справа стояла наша пехота густой колонной – это были резервы; повыше ее на горе видны были на чистом чистом воздухе, в утреннем, косом и ярком, освещении, на самом горизонте, наши пушки. Впереди за лощиной видны были неприятельские колонны и пушки. В лощине слышна была наша цепь, уже вступившая в дело и весело перещелкивающаяся с неприятелем.
Ростову, как от звуков самой веселой музыки, стало весело на душе от этих звуков, давно уже не слышанных. Трап та та тап! – хлопали то вдруг, то быстро один за другим несколько выстрелов. Опять замолкло все, и опять как будто трескались хлопушки, по которым ходил кто то.
Гусары простояли около часу на одном месте. Началась и канонада. Граф Остерман с свитой проехал сзади эскадрона, остановившись, поговорил с командиром полка и отъехал к пушкам на гору.
Вслед за отъездом Остермана у улан послышалась команда:
– В колонну, к атаке стройся! – Пехота впереди их вздвоила взводы, чтобы пропустить кавалерию. Уланы тронулись, колеблясь флюгерами пик, и на рысях пошли под гору на французскую кавалерию, показавшуюся под горой влево.
Как только уланы сошли под гору, гусарам ведено было подвинуться в гору, в прикрытие к батарее. В то время как гусары становились на место улан, из цепи пролетели, визжа и свистя, далекие, непопадавшие пули.
Давно не слышанный этот звук еще радостнее и возбудительное подействовал на Ростова, чем прежние звуки стрельбы. Он, выпрямившись, разглядывал поле сражения, открывавшееся с горы, и всей душой участвовал в движении улан. Уланы близко налетели на французских драгун, что то спуталось там в дыму, и через пять минут уланы понеслись назад не к тому месту, где они стояли, но левее. Между оранжевыми уланами на рыжих лошадях и позади их, большой кучей, видны были синие французские драгуны на серых лошадях.
Ростов своим зорким охотничьим глазом один из первых увидал этих синих французских драгун, преследующих наших улан. Ближе, ближе подвигались расстроенными толпами уланы, и французские драгуны, преследующие их. Уже можно было видеть, как эти, казавшиеся под горой маленькими, люди сталкивались, нагоняли друг друга и махали руками или саблями.
Ростов, как на травлю, смотрел на то, что делалось перед ним. Он чутьем чувствовал, что ежели ударить теперь с гусарами на французских драгун, они не устоят; но ежели ударить, то надо было сейчас, сию минуту, иначе будет уже поздно. Он оглянулся вокруг себя. Ротмистр, стоя подле него, точно так же не спускал глаз с кавалерии внизу.
– Андрей Севастьяныч, – сказал Ростов, – ведь мы их сомнем…
– Лихая бы штука, – сказал ротмистр, – а в самом деле…
Ростов, не дослушав его, толкнул лошадь, выскакал вперед эскадрона, и не успел он еще скомандовать движение, как весь эскадрон, испытывавший то же, что и он, тронулся за ним. Ростов сам не знал, как и почему он это сделал. Все это он сделал, как он делал на охоте, не думая, не соображая. Он видел, что драгуны близко, что они скачут, расстроены; он знал, что они не выдержат, он знал, что была только одна минута, которая не воротится, ежели он упустит ее. Пули так возбудительно визжали и свистели вокруг него, лошадь так горячо просилась вперед, что он не мог выдержать. Он тронул лошадь, скомандовал и в то же мгновение, услыхав за собой звук топота своего развернутого эскадрона, на полных рысях, стал спускаться к драгунам под гору. Едва они сошли под гору, как невольно их аллюр рыси перешел в галоп, становившийся все быстрее и быстрее по мере того, как они приближались к своим уланам и скакавшим за ними французским драгунам. Драгуны были близко. Передние, увидав гусар, стали поворачивать назад, задние приостанавливаться. С чувством, с которым он несся наперерез волку, Ростов, выпустив во весь мах своего донца, скакал наперерез расстроенным рядам французских драгун. Один улан остановился, один пеший припал к земле, чтобы его не раздавили, одна лошадь без седока замешалась с гусарами. Почти все французские драгуны скакали назад. Ростов, выбрав себе одного из них на серой лошади, пустился за ним. По дороге он налетел на куст; добрая лошадь перенесла его через него, и, едва справясь на седле, Николай увидал, что он через несколько мгновений догонит того неприятеля, которого он выбрал своей целью. Француз этот, вероятно, офицер – по его мундиру, согнувшись, скакал на своей серой лошади, саблей подгоняя ее. Через мгновенье лошадь Ростова ударила грудью в зад лошади офицера, чуть не сбила ее с ног, и в то же мгновенье Ростов, сам не зная зачем, поднял саблю и ударил ею по французу.
В то же мгновение, как он сделал это, все оживление Ростова вдруг исчезло. Офицер упал не столько от удара саблей, который только слегка разрезал ему руку выше локтя, сколько от толчка лошади и от страха. Ростов, сдержав лошадь, отыскивал глазами своего врага, чтобы увидать, кого он победил. Драгунский французский офицер одной ногой прыгал на земле, другой зацепился в стремени. Он, испуганно щурясь, как будто ожидая всякую секунду нового удара, сморщившись, с выражением ужаса взглянул снизу вверх на Ростова. Лицо его, бледное и забрызганное грязью, белокурое, молодое, с дырочкой на подбородке и светлыми голубыми глазами, было самое не для поля сражения, не вражеское лицо, а самое простое комнатное лицо. Еще прежде, чем Ростов решил, что он с ним будет делать, офицер закричал: «Je me rends!» [Сдаюсь!] Он, торопясь, хотел и не мог выпутать из стремени ногу и, не спуская испуганных голубых глаз, смотрел на Ростова. Подскочившие гусары выпростали ему ногу и посадили его на седло. Гусары с разных сторон возились с драгунами: один был ранен, но, с лицом в крови, не давал своей лошади; другой, обняв гусара, сидел на крупе его лошади; третий взлеаал, поддерживаемый гусаром, на его лошадь. Впереди бежала, стреляя, французская пехота. Гусары торопливо поскакали назад с своими пленными. Ростов скакал назад с другими, испытывая какое то неприятное чувство, сжимавшее ему сердце. Что то неясное, запутанное, чего он никак не мог объяснить себе, открылось ему взятием в плен этого офицера и тем ударом, который он нанес ему.
Граф Остерман Толстой встретил возвращавшихся гусар, подозвал Ростова, благодарил его и сказал, что он представит государю о его молодецком поступке и будет просить для него Георгиевский крест. Когда Ростова потребовали к графу Остерману, он, вспомнив о том, что атака его была начата без приказанья, был вполне убежден, что начальник требует его для того, чтобы наказать его за самовольный поступок. Поэтому лестные слова Остермана и обещание награды должны бы были тем радостнее поразить Ростова; но все то же неприятное, неясное чувство нравственно тошнило ему. «Да что бишь меня мучает? – спросил он себя, отъезжая от генерала. – Ильин? Нет, он цел. Осрамился я чем нибудь? Нет. Все не то! – Что то другое мучило его, как раскаяние. – Да, да, этот французский офицер с дырочкой. И я хорошо помню, как рука моя остановилась, когда я поднял ее».
Ростов увидал отвозимых пленных и поскакал за ними, чтобы посмотреть своего француза с дырочкой на подбородке. Он в своем странном мундире сидел на заводной гусарской лошади и беспокойно оглядывался вокруг себя. Рана его на руке была почти не рана. Он притворно улыбнулся Ростову и помахал ему рукой, в виде приветствия. Ростову все так же было неловко и чего то совестно.
Весь этот и следующий день друзья и товарищи Ростова замечали, что он не скучен, не сердит, но молчалив, задумчив и сосредоточен. Он неохотно пил, старался оставаться один и о чем то все думал.
Ростов все думал об этом своем блестящем подвиге, который, к удивлению его, приобрел ему Георгиевский крест и даже сделал ему репутацию храбреца, – и никак не мог понять чего то. «Так и они еще больше нашего боятся! – думал он. – Так только то и есть всего, то, что называется геройством? И разве я это делал для отечества? И в чем он виноват с своей дырочкой и голубыми глазами? А как он испугался! Он думал, что я убью его. За что ж мне убивать его? У меня рука дрогнула. А мне дали Георгиевский крест. Ничего, ничего не понимаю!»
Но пока Николай перерабатывал в себе эти вопросы и все таки не дал себе ясного отчета в том, что так смутило его, колесо счастья по службе, как это часто бывает, повернулось в его пользу. Его выдвинули вперед после Островненского дела, дали ему батальон гусаров и, когда нужно было употребить храброго офицера, давали ему поручения.
Получив известие о болезни Наташи, графиня, еще не совсем здоровая и слабая, с Петей и со всем домом приехала в Москву, и все семейство Ростовых перебралось от Марьи Дмитриевны в свой дом и совсем поселилось в Москве.
Болезнь Наташи была так серьезна, что, к счастию ее и к счастию родных, мысль о всем том, что было причиной ее болезни, ее поступок и разрыв с женихом перешли на второй план. Она была так больна, что нельзя было думать о том, насколько она была виновата во всем случившемся, тогда как она не ела, не спала, заметно худела, кашляла и была, как давали чувствовать доктора, в опасности. Надо было думать только о том, чтобы помочь ей. Доктора ездили к Наташе и отдельно и консилиумами, говорили много по французски, по немецки и по латыни, осуждали один другого, прописывали самые разнообразные лекарства от всех им известных болезней; но ни одному из них не приходила в голову та простая мысль, что им не может быть известна та болезнь, которой страдала Наташа, как не может быть известна ни одна болезнь, которой одержим живой человек: ибо каждый живой человек имеет свои особенности и всегда имеет особенную и свою новую, сложную, неизвестную медицине болезнь, не болезнь легких, печени, кожи, сердца, нервов и т. д., записанных в медицине, но болезнь, состоящую из одного из бесчисленных соединений в страданиях этих органов. Эта простая мысль не могла приходить докторам (так же, как не может прийти колдуну мысль, что он не может колдовать) потому, что их дело жизни состояло в том, чтобы лечить, потому, что за то они получали деньги, и потому, что на это дело они потратили лучшие годы своей жизни. Но главное – мысль эта не могла прийти докторам потому, что они видели, что они несомненно полезны, и были действительно полезны для всех домашних Ростовых. Они были полезны не потому, что заставляли проглатывать больную большей частью вредные вещества (вред этот был мало чувствителен, потому что вредные вещества давались в малом количестве), но они полезны, необходимы, неизбежны были (причина – почему всегда есть и будут мнимые излечители, ворожеи, гомеопаты и аллопаты) потому, что они удовлетворяли нравственной потребности больной и людей, любящих больную. Они удовлетворяли той вечной человеческой потребности надежды на облегчение, потребности сочувствия и деятельности, которые испытывает человек во время страдания. Они удовлетворяли той вечной, человеческой – заметной в ребенке в самой первобытной форме – потребности потереть то место, которое ушиблено. Ребенок убьется и тотчас же бежит в руки матери, няньки для того, чтобы ему поцеловали и потерли больное место, и ему делается легче, когда больное место потрут или поцелуют. Ребенок не верит, чтобы у сильнейших и мудрейших его не было средств помочь его боли. И надежда на облегчение и выражение сочувствия в то время, как мать трет его шишку, утешают его. Доктора для Наташи были полезны тем, что они целовали и терли бобо, уверяя, что сейчас пройдет, ежели кучер съездит в арбатскую аптеку и возьмет на рубль семь гривен порошков и пилюль в хорошенькой коробочке и ежели порошки эти непременно через два часа, никак не больше и не меньше, будет в отварной воде принимать больная.
