Пахомовка (Ленинградская область)

Деревня Пахомовка Страна РоссияРоссия Субъект Федерации Ленинградская областьЛенинградская область Муниципальный район Кингисеппский Сельское поселение Вистинское Координаты 59°45′53″ с. ш. 28°30′48″ в. д.59.764674° с. ш. 28.513355° в. д. / 59.764674; 28.513355    Первое упоминание 1500 год Прежние названия Андровсина, Андреищино, Андреевщина, Торина, Вотской Конец, Волскоконец, Водцкой Конец, Воцкий Конец, Венконец, Веноконец Население ▲ 43 человек (2010) Часовой пояс UTC+3 Телефонный код +7 81375 Почтовый индекс 188477 Автомобильный код 47 Код ОКАТО [classif.spb.ru/classificators/view/okt.php?st=A&kr=1&kod=41221852016 41 221 852 016]

Пахо́мовка — деревня в Вистинском сельском поселении Кингисеппского района Ленинградской области.

Название

Деревня Вотский Конец была переименована в 1918 году в честь уроженца деревни, большевика Павла Леонтьевича Пахомова (1890—1943), бывшего в 1918—1920 гг. председателем Исполнительного комитета Петроградского губернского Совета.

История

Впервые упоминается в Писцовой книге Водской пятины 1500 года, как сельцо Вотской Конец в Каргальском погосте Копорского уезда.

Затем, как деревни Andriefsina by и Votschoi Konetz by в Каргальском погосте (западной половине) в шведских «Писцовых книгах Ижорской земли» 1618—1623 годов.

На карте Ингерманландии А. И. Бергенгейма, составленной по шведским материалам 1676 года, обозначены две смежные деревни Androfsinaby и Wänäkonetsby.

На шведской «Генеральной карте провинции Ингерманландии» 1704 года, они же Androfsina и Wenekonetz.

Деревня Андровсина упомянута на «Географическом чертеже Ижорской земли» Адриана Шонбека 1705 года.

Мыза Андреищино обозначена на карте Ингерманландии А. Ростовцева 1727 года.

На карте Санкт-Петербургской губернии Я. Ф. Шмита 1770 года, упомянуты деревни Андреевщина и Волскоконец.

На карте Санкт-Петербургской губернии Ф. Ф. Шуберта 1834 года обозначена деревня Андреевщина, состоящая из 44 крестянских дворов и к югу от неё деревня Водцкой Конец.

АНДРЕЕВЩИНА — деревня принадлежит Ведомству Ораниенбаумского дворцового правления, число жителей по ревизии: 145 м. п., 159 ж. п.;
ВОЦКОЙ КОНЕЦ — деревня принадлежит Ведомству Ораниенбаумского дворцового правления, число жителей по ревизии: 62 м. п., 66 ж. п.;
ВОЦКОЙ КОНЕЦ — деревня принадлежит прапорщику Дель-Фину, число жителей по ревизии: 10 м. п., 14 ж. п.; (1838 год)

В пояснительном тексте к этнографической карте Санкт-Петербургской губернии П. И. Кёппена 1849 года, записаны деревни:

• Tarinaisi (Андреевщина), количество жителей на 1848 год: ингерманландцев-эурямёйсет — 14 м. п., 15 ж. п., всего 29 человек, ижоры — 139 м. п., 155 ж. п., всего 294 человека
• Wenankontza (Воцкий Конец, Водский Конец), количество жителей на 1848 год: ингерманландцев-эурямёйсет — 5 м. п., 7 ж. п., всего 12 человек, ижоры — 69 м. п., 86 ж. п., всего 155 человек

На карте профессора С. С. Куторги 1852 года, упоминаются деревни Андреевщина из 44 дворов и Водцкой Конец.

АНДРЕЕВЩИНА — деревня Ведомства Ораниенбаумского дворцового правления, 10 вёрст по почтовой, а остальное по просёлкам, число дворов — 45, число душ — 142 м. п.;
ВОЦКОЙ КОНЕЦ — деревня Ведомства Ораниенбаумского дворцового правления, 10 вёрст по почтовой, а остальное по просёлкам, число дворов — 22, число душ — 65 м. п.;
ВОЦКОЙ КОНЕЦ — деревня прапорщика Дельфина, 10 вёрст по почтовой, а остальное по просёлкам, число дворов — 4, число душ — 7 м. п.;(1856 год)

---

АНДРЕЕВЩИНА — деревня, число жителей по X-ой ревизии 1857 года: 152 м. п., 174 ж. п., всего 326 чел.
ВОДСКИЙ-КОНЕЦ — деревня, число жителей по X-ой ревизии 1857 года: 75 м. п., 77 ж. п., всего 152 чел.

Согласно «Топографической карте частей Санкт-Петербургской и Выборгской губерний» в 1860 году деревня Пахомовка представляла собой две смежные деревни: Андреевщина из 43 и Воцкий Конец из 25 дворов.

АНДРЕЕВЩИНА (ТОРИНА) — деревня владельческая при колодцах, число дворов — 40, число жителей: 169 м. п., 171 ж. п.;
ВОЦКИЙ КОНЕЦ (ВЕНКОНЕЦ) — деревня владельческая при колодцах, число дворов — 23, число жителей: 95 м. п., 93 ж. п.; (1862 год)

---

АНДРЕЕВЩИНА — деревня, по земской переписи 1882 года: семей — 63, в них 175 м. п., 165 ж. п., всего 340 чел.
ВОДСКИЙ-КОНЕЦ — деревня, по земской переписи 1882 года: семей —31, в них 96 м. п., 81 ж. п., всего 177 чел.

---

АНДРЕЕВЩИНА — деревня, число хозяйств по земской переписи 1899 года — 76, число жителей: 224 м. п., 224 ж. п., всего 448 чел.;
разряд крестьян: бывшие удельные; народность: русская — 13 чел., финская — 432 чел., смешанная — 3 чел.
ВОДСКИЙ-КОНЕЦ — деревня, число хозяйств по земской переписи 1899 года — 43, число жителей: 137 м. п., 118 ж. п., всего 255 чел.;
разряд крестьян: бывшие удельные; народность: русская — 46 чел., финская — 209 чел.

В XIX — начале XX века деревни административно относились к Стремленской волости 2-го стана Ямбургского уезда Санкт-Петербургской губернии.

По данным «Памятной книжки Санкт-Петербургской губернии» за 1905 год деревня называлась Воцкий Ко́нец (Веноконец).

В 1917 году деревня Пахомовка входила в состав Лужицкой волости Ямбургского уезда.

С 1917 по 1924 год деревня Пахомовка входила в состав Пахомовского сельсовета Сойкинской волости Кингисеппского уезда.

С 1925 года, в составе Сойкинского сельсовета.

С 1927 года, в составе Котельского района.

В 1928 году население деревни Пахомовка составляло 283 человека.

С 1931 года, в составе Кингисеппского района.

По данным 1933 года объединённая деревня называлась Пахомовка и входила в состав Сойкинского сельсовета Кингисеппского района.

Согласно топографической карте 1938 года деревня Пахомовка насчитывала 69 дворов, Андреевщина — 80 дворов.

C 1 августа 1941 года по 31 января 1944 года деревня находилась в оккупации.

В 1958 году население деревни Пахомовка составляло 140 человек.

По данным 1966 и 1990 годов деревня Пахомовка также входила в состав Сойкинского сельсовета Кингисеппского района.

В 1997 году в деревне Пахомовка проживали 42 человека, деревня входила в состав Сойкинской волости с центром в деревне Вистино, в 2007 году — 40 человек.

География

Деревня расположена в северной части района на Сойкинском полуострове к востоку от автодороги А121 и к северу от автодороги Н116.

Расстояние до административного центра поселения — 2 км.

Расстояние до железнодорожной платформы Косколово — 17 км.

Демография

<timeline> ImageSize = width:430 height:300 PlotArea = left:30 right:40 top:20 bottom:20 TimeAxis = orientation:vertical AlignBars = justify Colors =

 id:gray1 value:gray(0.9)

DateFormat = yyyy Period = from:0 till:703 ScaleMajor = unit:year increment:200 start:0 gridcolor:gray1 PlotData =

 bar:1838 color:gray1 width:1
  from:0 till:456 width:15  text:456 textcolor:red fontsize:8px
 bar:1848 color:gray1 width:1
  from:0 till:490 width:15  text:490 textcolor:red fontsize:8px
 bar:1857 color:gray1 width:1
  from:0 till:478 width:15 text:478 textcolor:red fontsize:8px
 bar:1862 color:gray1 width:1
  from:0 till:528 width:15 text:528 textcolor:red fontsize:8px
 bar:1882 color:gray1 width:1
  from:0 till:517 width:15 text:517 textcolor:red fontsize:8px
 bar:1899 color:gray1 width:1
  from:0 till:703 width:15 text:703 textcolor:red fontsize:8px
bar:1928 color:gray1 width:1
 from:0 till:283 width:15 text:283 textcolor:red fontsize:8px
bar:1958 color:gray1 width:1
 from:0 till:140 width:15 text:140 textcolor:red fontsize:8px
 bar:1997 color:gray1 width:1
  from:0 till:42 width:15  text:42 textcolor:red fontsize:8px
 bar:2007 color:gray1 width:1
  from:0 till:40 width:15  text:40 textcolor:red fontsize:8px
 bar:2010 color:gray1 width:1
  from:0 till:43 width:15  text:43 textcolor:red fontsize:8px

</timeline>

Достопримечательности

• Стела в честь уроженца деревни П. Л. Пахомова

Улицы

Андреевщина, Водский конец, Фермерская, Шведский переулок.

Отрывок, характеризующий Пахомовка (Ленинградская область)

Прежде он много говорил, горячился, когда говорил, и мало слушал; теперь он редко увлекался разговором и умел слушать так, что люди охотно высказывали ему свои самые задушевные тайны.
Княжна, никогда не любившая Пьера и питавшая к нему особенно враждебное чувство с тех пор, как после смерти старого графа она чувствовала себя обязанной Пьеру, к досаде и удивлению своему, после короткого пребывания в Орле, куда она приехала с намерением доказать Пьеру, что, несмотря на его неблагодарность, она считает своим долгом ходить за ним, княжна скоро почувствовала, что она его любит. Пьер ничем не заискивал расположения княжны. Он только с любопытством рассматривал ее. Прежде княжна чувствовала, что в его взгляде на нее были равнодушие и насмешка, и она, как и перед другими людьми, сжималась перед ним и выставляла только свою боевую сторону жизни; теперь, напротив, она чувствовала, что он как будто докапывался до самых задушевных сторон ее жизни; и она сначала с недоверием, а потом с благодарностью выказывала ему затаенные добрые стороны своего характера.
Самый хитрый человек не мог бы искуснее вкрасться в доверие княжны, вызывая ее воспоминания лучшего времени молодости и выказывая к ним сочувствие. А между тем вся хитрость Пьера состояла только в том, что он искал своего удовольствия, вызывая в озлобленной, cyхой и по своему гордой княжне человеческие чувства.
– Да, он очень, очень добрый человек, когда находится под влиянием не дурных людей, а таких людей, как я, – говорила себе княжна.
Перемена, происшедшая в Пьере, была замечена по своему и его слугами – Терентием и Васькой. Они находили, что он много попростел. Терентий часто, раздев барина, с сапогами и платьем в руке, пожелав покойной ночи, медлил уходить, ожидая, не вступит ли барин в разговор. И большею частью Пьер останавливал Терентия, замечая, что ему хочется поговорить.
– Ну, так скажи мне… да как же вы доставали себе еду? – спрашивал он. И Терентий начинал рассказ о московском разорении, о покойном графе и долго стоял с платьем, рассказывая, а иногда слушая рассказы Пьера, и, с приятным сознанием близости к себе барина и дружелюбия к нему, уходил в переднюю.
Доктор, лечивший Пьера и навещавший его каждый день, несмотря на то, что, по обязанности докторов, считал своим долгом иметь вид человека, каждая минута которого драгоценна для страждущего человечества, засиживался часами у Пьера, рассказывая свои любимые истории и наблюдения над нравами больных вообще и в особенности дам.
– Да, вот с таким человеком поговорить приятно, не то, что у нас, в провинции, – говорил он.
В Орле жило несколько пленных французских офицеров, и доктор привел одного из них, молодого итальянского офицера.
Офицер этот стал ходить к Пьеру, и княжна смеялась над теми нежными чувствами, которые выражал итальянец к Пьеру.
Итальянец, видимо, был счастлив только тогда, когда он мог приходить к Пьеру и разговаривать и рассказывать ему про свое прошедшее, про свою домашнюю жизнь, про свою любовь и изливать ему свое негодование на французов, и в особенности на Наполеона.
– Ежели все русские хотя немного похожи на вас, – говорил он Пьеру, – c'est un sacrilege que de faire la guerre a un peuple comme le votre. [Это кощунство – воевать с таким народом, как вы.] Вы, пострадавшие столько от французов, вы даже злобы не имеете против них.
И страстную любовь итальянца Пьер теперь заслужил только тем, что он вызывал в нем лучшие стороны его души и любовался ими.
Последнее время пребывания Пьера в Орле к нему приехал его старый знакомый масон – граф Вилларский, – тот самый, который вводил его в ложу в 1807 году. Вилларский был женат на богатой русской, имевшей большие имения в Орловской губернии, и занимал в городе временное место по продовольственной части.
Узнав, что Безухов в Орле, Вилларский, хотя и никогда не был коротко знаком с ним, приехал к нему с теми заявлениями дружбы и близости, которые выражают обыкновенно друг другу люди, встречаясь в пустыне. Вилларский скучал в Орле и был счастлив, встретив человека одного с собой круга и с одинаковыми, как он полагал, интересами.
Но, к удивлению своему, Вилларский заметил скоро, что Пьер очень отстал от настоящей жизни и впал, как он сам с собою определял Пьера, в апатию и эгоизм.
– Vous vous encroutez, mon cher, [Вы запускаетесь, мой милый.] – говорил он ему. Несмотря на то, Вилларскому было теперь приятнее с Пьером, чем прежде, и он каждый день бывал у него. Пьеру же, глядя на Вилларского и слушая его теперь, странно и невероятно было думать, что он сам очень недавно был такой же.
Вилларский был женат, семейный человек, занятый и делами имения жены, и службой, и семьей. Он считал, что все эти занятия суть помеха в жизни и что все они презренны, потому что имеют целью личное благо его и семьи. Военные, административные, политические, масонские соображения постоянно поглощали его внимание. И Пьер, не стараясь изменить его взгляд, не осуждая его, с своей теперь постоянно тихой, радостной насмешкой, любовался на это странное, столь знакомое ему явление.
В отношениях своих с Вилларским, с княжною, с доктором, со всеми людьми, с которыми он встречался теперь, в Пьере была новая черта, заслуживавшая ему расположение всех людей: это признание возможности каждого человека думать, чувствовать и смотреть на вещи по своему; признание невозможности словами разубедить человека. Эта законная особенность каждого человека, которая прежде волновала и раздражала Пьера, теперь составляла основу участия и интереса, которые он принимал в людях. Различие, иногда совершенное противоречие взглядов людей с своею жизнью и между собою, радовало Пьера и вызывало в нем насмешливую и кроткую улыбку.
В практических делах Пьер неожиданно теперь почувствовал, что у него был центр тяжести, которого не было прежде. Прежде каждый денежный вопрос, в особенности просьбы о деньгах, которым он, как очень богатый человек, подвергался очень часто, приводили его в безвыходные волнения и недоуменья. «Дать или не дать?» – спрашивал он себя. «У меня есть, а ему нужно. Но другому еще нужнее. Кому нужнее? А может быть, оба обманщики?» И из всех этих предположений он прежде не находил никакого выхода и давал всем, пока было что давать. Точно в таком же недоуменье он находился прежде при каждом вопросе, касающемся его состояния, когда один говорил, что надо поступить так, а другой – иначе.
Теперь, к удивлению своему, он нашел, что во всех этих вопросах не было более сомнений и недоумений. В нем теперь явился судья, по каким то неизвестным ему самому законам решавший, что было нужно и чего не нужно делать.
Он был так же, как прежде, равнодушен к денежным делам; но теперь он несомненно знал, что должно сделать и чего не должно. Первым приложением этого нового судьи была для него просьба пленного французского полковника, пришедшего к нему, много рассказывавшего о своих подвигах и под конец заявившего почти требование о том, чтобы Пьер дал ему четыре тысячи франков для отсылки жене и детям. Пьер без малейшего труда и напряжения отказал ему, удивляясь впоследствии, как было просто и легко то, что прежде казалось неразрешимо трудным. Вместе с тем тут же, отказывая полковнику, он решил, что необходимо употребить хитрость для того, чтобы, уезжая из Орла, заставить итальянского офицера взять денег, в которых он, видимо, нуждался. Новым доказательством для Пьера его утвердившегося взгляда на практические дела было его решение вопроса о долгах жены и о возобновлении или невозобновлении московских домов и дач.
В Орел приезжал к нему его главный управляющий, и с ним Пьер сделал общий счет своих изменявшихся доходов. Пожар Москвы стоил Пьеру, по учету главно управляющего, около двух миллионов.
Главноуправляющий, в утешение этих потерь, представил Пьеру расчет о том, что, несмотря на эти потери, доходы его не только не уменьшатся, но увеличатся, если он откажется от уплаты долгов, оставшихся после графини, к чему он не может быть обязан, и если он не будет возобновлять московских домов и подмосковной, которые стоили ежегодно восемьдесят тысяч и ничего не приносили.
– Да, да, это правда, – сказал Пьер, весело улыбаясь. – Да, да, мне ничего этого не нужно. Я от разоренья стал гораздо богаче.
Но в январе приехал Савельич из Москвы, рассказал про положение Москвы, про смету, которую ему сделал архитектор для возобновления дома и подмосковной, говоря про это, как про дело решенное. В это же время Пьер получил письмо от князя Василия и других знакомых из Петербурга. В письмах говорилось о долгах жены. И Пьер решил, что столь понравившийся ему план управляющего был неверен и что ему надо ехать в Петербург покончить дела жены и строиться в Москве. Зачем было это надо, он не знал; но он знал несомненно, что это надо. Доходы его вследствие этого решения уменьшались на три четверти. Но это было надо; он это чувствовал.
Вилларский ехал в Москву, и они условились ехать вместе.
Пьер испытывал во все время своего выздоровления в Орле чувство радости, свободы, жизни; но когда он, во время своего путешествия, очутился на вольном свете, увидал сотни новых лиц, чувство это еще более усилилось. Он все время путешествия испытывал радость школьника на вакации. Все лица: ямщик, смотритель, мужики на дороге или в деревне – все имели для него новый смысл. Присутствие и замечания Вилларского, постоянно жаловавшегося на бедность, отсталость от Европы, невежество России, только возвышали радость Пьера. Там, где Вилларский видел мертвенность, Пьер видел необычайную могучую силу жизненности, ту силу, которая в снегу, на этом пространстве, поддерживала жизнь этого целого, особенного и единого народа. Он не противоречил Вилларскому и, как будто соглашаясь с ним (так как притворное согласие было кратчайшее средство обойти рассуждения, из которых ничего не могло выйти), радостно улыбался, слушая его.


Так же, как трудно объяснить, для чего, куда спешат муравьи из раскиданной кочки, одни прочь из кочки, таща соринки, яйца и мертвые тела, другие назад в кочку – для чего они сталкиваются, догоняют друг друга, дерутся, – так же трудно было бы объяснить причины, заставлявшие русских людей после выхода французов толпиться в том месте, которое прежде называлось Москвою. Но так же, как, глядя на рассыпанных вокруг разоренной кочки муравьев, несмотря на полное уничтожение кочки, видно по цепкости, энергии, по бесчисленности копышущихся насекомых, что разорено все, кроме чего то неразрушимого, невещественного, составляющего всю силу кочки, – так же и Москва, в октябре месяце, несмотря на то, что не было ни начальства, ни церквей, ни святынь, ни богатств, ни домов, была та же Москва, какою она была в августе. Все было разрушено, кроме чего то невещественного, но могущественного и неразрушимого.
Побуждения людей, стремящихся со всех сторон в Москву после ее очищения от врага, были самые разнообразные, личные, и в первое время большей частью – дикие, животные. Одно только побуждение было общее всем – это стремление туда, в то место, которое прежде называлось Москвой, для приложения там своей деятельности.
Через неделю в Москве уже было пятнадцать тысяч жителей, через две было двадцать пять тысяч и т. д. Все возвышаясь и возвышаясь, число это к осени 1813 года дошло до цифры, превосходящей население 12 го года.
Первые русские люди, которые вступили в Москву, были казаки отряда Винцингероде, мужики из соседних деревень и бежавшие из Москвы и скрывавшиеся в ее окрестностях жители. Вступившие в разоренную Москву русские, застав ее разграбленною, стали тоже грабить. Они продолжали то, что делали французы. Обозы мужиков приезжали в Москву с тем, чтобы увозить по деревням все, что было брошено по разоренным московским домам и улицам. Казаки увозили, что могли, в свои ставки; хозяева домов забирали все то, что они находили и других домах, и переносили к себе под предлогом, что это была их собственность.