Пацификация украинцев в Восточной Малопольше (1930)

Пацификация в Восточной Малопольше (от польск. pacyfikacja – умиротворение) — военно-полицейские мероприятия польских властей против мирного украинского населения, проведённые с 14 сентября до конца ноября 1930 г. в Восточной Малопольше с целью подавления антипольских террористических действий и саботажа (поджогов, грабежей и нападений на польские государственные учреждения), осуществлявшихся активистами Украинской военной организации (УВО) и Организации украинских националистов (ОУН) (самоназвание ОУНом — «Саботажная акция»). Жестокость акции вызвала международный резонанс и привела к рассмотрению этих событий в Лиге Наций, которая, после всестороннего анализа, 30 января 1932 года вынесла решение, возложившее ответственность на украинские организации, спровоцировавшие ответную акцию властей.

Предыстория

Советско-польская война (1919—1921) фактически была проиграна Советской Россией, и по Рижскому мирному договору 1921 года западная часть украинских и белорусских земель отошла к Польше. Вхождение в состав Польши украинских земель сопровождалось целым рядом условий, выдвинутых советом послов Антанты:

• соблюдение прав украинского меньшинства (представляющего собой подавляющее большинство населения Восточной Галиции и Волыни) на национально-культурную автономию и создание национальной автономии;
• получение образования на родном языке;
• открытие украинского университета;
• свобода вероисповедания;
• свобода политических объединений и культурных организаций.

Сейм Польши принял соответствующее постановление, но практически ничего из указанных условий не было выполнено. Более того, вопреки обязательствам, взятым польскими властями на себя, украинское население подверглось культурному, политическому и религиозному насилию и террору.

По инициативе польских властей уничтожались православные и грекокатолические украинские церкви, монастыри и культурные центры, ликвидировались украинские школы, библиотеки и кружки, подвергались гонениям и преследованиям украинские учителя и священники, культурные и политические деятели, а украинское население вынуждали записываться поляками и переходить в католичество. Украинский язык в школах запрещался как предмет. На территории с украинским населением направлялись польские учителя из центральной Польши.

Так, к примеру, из 2879 украинских библиотечных читален, существовавших в 1914 году (когда эти территории входили в состав Австро-Венгрии), в 1923 году осталось только 832. На Волыни, где украинское население составляло около 77 %, лишь в 11 % из 1732 школ преподавание велось на украинском языке.

Одновременно, для закрепления «польскости», польское правительство инициировало экспансию — раздачу земель и переселение военных поселенцев «осадников» из центральной Польши на земли, населённые преимущественно украинским населением. Военным осадникам выделялись имения и земли, предоставлялись кредиты, налоговые льготы и списания задолженностей, разрешалось иметь оружие и т. д.

За 20 межвоенных лет в регионе было выделено 80 тысяч гектаров земли, из них только 25 % было позволено купить украинцам, и то для предотвращения обвинений в дискриминации. За этот же период на земли с преимущественно украинским населением (составлявшим 70-90 %) было переселено: в сельскую местность — около 200 тысяч поляков, в города — около 100 тысяч.

Единственная легальная украинская политическая организация в Польше — УНДО — бездействовала или придерживалась политики непротивления и соглашательства с польскими властями, что красноречиво отразилось в реакции УНДО на пацификацию и террор против мирного украинского населения. В то же время антипольские и антиправительственные настроения среди украинского населения росли и достигли своего предела, а действия таких организаций, как УВО и ОУН, радикализировались.

1930-е годы

Начало 30-х годов было отмечено значительным ростом террористических проявлений со стороны Украинской военной организации (УВО) и появившейся в 1929 году Организации украинских националистов (ОУН). Краевая Экзекутива ОУН «на западно-украинских землях» (восточной части территории бывшей австро-венгерской Галиции), игнорируя указания Провода Украинских Националистов (центрального органа ОУН, находившегося в Берлине), всё дальше уходила по дороге террора. КЭ ОУН на ЗУЗ находилась в то время под значительным влиянием т. н. «Берлинской группы», организованной Рико Ярым при содействии разведки Веймарской Германии.

Молодое поколение националистов, пришедших в ОУН в 1929 году, превратило её в расширенную версию УВО. В каждом легальном действии они видели признак «предательства нации». Поэтому в системе воспитания членов ОУН первое место занимало боевое обучение. Обучение проходило систематически, индивидуально и коллективно. По мере возможности, к теоретическим занятиям добавлялись и практические — стрельба и метание гранат.

В 1929 году ОУН расширила возрастные рамки своего членства и включала теперь три категории: с 8 до 15 лет — «подростки ОУН» (укр. галиц. — «дорост ОУН»), с 15 до 21 года — члены «юношества ОУН» (укр. «юнацтво ОУН»), а с 21 года (после года активной деятельности) — члены ОУН. Для тех, кому исполнялось 25 лет, из ОУН можно было выйти только с согласия руководства организации.

Для распространения своих идей среди молодёжи активисты УВО-ОУН использовали уже существующие молодёжные объединения, такие как «Пласт», «Сокол», «Луг» и др. В ряде регионов к 1930 году их отделения перешли под влияние УВО-ОУН. В марте 1930 года «Юнацтво» ОУН было даже выделено в отдельную структурную организацию, повторявшую структуру ОУН. Её возглавил Иван Габрусевич.

В июле 1930 началась широкая антипольская акция саботажа: по селам Галиции прокатились нападения на учреждения государственной власти и поджоги имущества поляков. При этом была широко задействована молодёжь и даже школьники.

Одной из целей данной акции было заявить о появлении ОУН, заострить межэтнические отношения на фоне начавшегося постепенного улучшения польско-украинских отношений и растущей популярности демократических партий, объединявших украинское национальное меньшинство, ищущих компромисс с польскими государственными властями. Также в планы входил срыв выборов в Сейм, назначенных на ноябрь 1930 года.

«Саботажная акция» (так ОУН-УВО именовала свои действия) включала, помимо поджогов имущества, принадлежащего полякам (домов, хозяйственных построек, складов зерна и сельхозинвентаря), также уничтожение государственной инфраструктуры и линий связи — спиливание телеграфных и телефонных столбов, подрывы полицейских участков и государственных учреждений, избиение членов польских организаций и т. п. Но всё же поджоги были наиболее распространенной формой саботажа — в августе-сентябре они составили 83 % от всех проявлений «саботажной акции». Официально широкомасштабная акция была прекращена в октябре 1930, тогда же были озвучены и её цели: «вызвать панику у польского населения, усилить настроения неуверенности и анархии, демонстрирующие иностранным государствам нестойкость границ и внутреннюю нецелостность польского государства» (параллельно с «акцией» ОУН в Германии также проходила широкая антипольская кампания, которая, как предполагают исследователи, была неким образом «связана с событиями в Польше». Как гласил официоз ОУН «Розбудова нації», — «наша цель достигнута: создано требуемое впечатление в украинском обществе и у ляхов, и чужеземцев; врагу причинён большой материальный и моральный ущерб. Поэтому акцию прекращаем».

В то же время фактические причины были несколько иными: начатые с сентября польскими властями массовые аресты членов УВО-ОУН (включая её регионального руководителя Юлиана Головинского) поставили под угрозу существование организации в Галиции, террористические методы вызвали ответную жёсткую реакцию польских властей, затронувшую не вовлечённых в акции украинских крестьян, что, в свою очередь, вызвало острое осуждение зачинщиков легальными партиями и объединениями этнических украинцев Польши. Кроме того, в ряде мест «инициатива» была перехвачена активистами «левых» организаций — противников и конкурентов УВО-ОУН на почве «перманентной революции».

В дальнейшем (1931—1933) ОУН-УВО перешла от массовых акций к индивидуальному террору и грабежам для пополнения партийной кассы.

Ход событий

Решение о проведении «пацификации» было принято Юзефом Пилсудским 24 августа 1930 года. На первом этапе (сентябрь) к акции была привлечена полиция — 17 специальных групп и силы местной полиции. С октября были привлечены также войсковые подразделения (10 эскадронов кавалерии). Фактически акция была начата 14 сентября и длилась до ноября 1930 года.

Во Львов был направлен начальник восточного отдела МВД Польши Бронислав Перацкий, который смог осуществить операции по аресту большинства наиболее активных членов ОУН-УВО. Согласно данным польского МВД, акции были проведены в 450 селах 16 повятов Галиции. В Тернопольском воеводстве в 53 сёлах акция проводилась повторно.

За лето-осень 1930 года по подозрению и за участие в акции ОУН-УВО 1739 человек было арестовано, из них до 10 января 1931 года 596 человек было освобождено. По данным эмигрантских источников того периода, семь человек погибло и несколько сотен человек получили травмы и ранения. В местах, где польской полиции было известно о контроле ОУН-УВО над различными общественными объединениями, такие объединения были закрыты — в частности, речь идёт об отделениях «Пласта», «Луга», «Сокола», филиалах «Просвиты», отдельных кооперативах. Также были закрыты отдельные украинские гимназии в Тернополе, Рогатине и Станиславове.

В октябре 1930 года был убит глава польского отделения ОУН Юлиан Головинский — по официальной версии польских властей, он был «застрелен при попытке к бегству во время следственного эксперимента». После смерти Головинского ОУН огласила приказ о прекращении «акции саботажа».

Действия польских властей не позволили в полной мере реализовать замыслы ОУН-УВО по провоцированию ответных широкомасштабных и жёстких акций польских репрессивных органов, направленных против украинцев как таковых.

Оценка событий

Легальный сектор украинской обществености Польши в лице единственной легальной партии УНДО не поддержал, а остро осудил «антипольскую акцию» ОУН-УВО. Также было осуждено непропорциональное применение силы и ряд конкретных действий польских властей в той или иной местности. Глава Станиславовской епархии УГКЦ владыка Григорий Хомишин огласил открытое пастырское письмо-обращение с осуждением действий УВО-ОУН.

Дальнейшие действия польских властей

Пацификация вызвала негативную реакцию за рубежом. 16 декабря 1930 года члены британского парламента обратились к генеральному секретарю Лиги наций с просьбой о проведении расследования. В ответ был создан специальный комитета в Лиге Наций по рассмотрению положения украинского национального меньшинства. В этих условиях польское правительство приняло решение начать переговоры с представителями легальных украинских партий Польши, и прежде всего с наиболее многочисленной — УНДО (Украинское национально-демократическое объединение). На переговорах обсуждались условия сотрудничества и установления нормальных польско-украинских отношений, осуждение экстремистских украинских организаций, являющихся единственным фактором дестабилизации отношений. Оговаривалось предоставление финансовой поддержки и кредитов на развитие культурных и экономических структур легальных украинских партий. По результатам переговоров, по инициативе польской стороны, было создано украино-польское товарищество по сближению, при поддержке которого вышел ряд статей польских деятелей культуры и науки, осуждающих ряд положений польской официальной политики в отношении украинского меньшинства. С этого момента в украинской политической среде отмечается «нормализация отношений с польскими государственными структурами». Все три ранее закрытые гимназии были вновь открыты в 1931/32 учебном году. Процесс примирения был прерван убийством 15 июня 1934 года в Варшаве польского министра внутренних дел Б. В. Перацкого. 17 июня того же года Ю. Пилсудский издал декрет «О лицах, угрожающих безопасности, спокойствию и общественному порядку», разрешавший заключать без судебного решения в административном порядке лиц, неугодных местным властям. Для этой цели вскоре был создан лагерь в Березе-Картузской.

Пропагандистская кампания

С началом «пацификации» в зарубежной печати, благодаря усилиям украинской диаспоры и собственно руководства ОУН-УВО, была начата «кампания по информированию мирового сообщества». Первыми публикации о «польском преступлении против украинцев» появились в Германии, Италии, затем в Англии и Франции. Сначала статьи появлялись в местных эмигрантских изданиях на украинском языке, а затем выходили их переводные версии. Была подготовлена «Чёрная книга» с фотографиями и свидетельствами, которые должны были подтверждать «польское преступление против украинцев».

Внешнеполитический резонанс от спровоцированных событий использовался руководством ОУН для популяризации своего движения среди эмигрантских кругов (прежде всего Америки). Эта тактика также помогала активизировать сбор средств среди эмигрантов в «освободительный фонд ОУН».

Историография

В ряде работ публицистов и историков, вышедших на Западной Украине с начала 90-х годов XX века, события осени 1930 года оцениваются как «кровавая пацификация», что повторяет общую оценку этих событий в работах историографов ОУН(б), вышедших за послевоенный период в США и Канаде.

Ряд авторов указывают на то, что события осени 1930 года на Западной Украине прямо или опосредованно привели к событиям весны-осени 1943 года на Волыни (т. н. Волынская резня).

Источники

• Смолій В. А. (відп. ред.) Політичний терор і тероризм в Україні. XIX—XX ст. Історичні нариси. Інститут історії України НАН України — К.: Наук. думка, 2002. — 954 с. — ISBN 966-00-0025-1. Раздел IX.1. «Польский террор на украинских землях»
• Смолій В. А. (відп. ред.) Політичний терор і тероризм в Україні. XIX—XX ст. Історичні нариси. Інститут історії України НАН України — К.: Наук. думка, 2002. — 954 с. — ISBN 966-00-0025-1. Раздел IX.2. «Место терроризма в освободительной борьбе УВО-ОУН»

См. также

• Берёза-Картузская (концлагерь)
• Операция Висла
• Волынская резня
• Резня в Сахрыни
• Павлокомская резня
• Трагедия Яновой Долины
• Трагедия Гуты Пеняцкой
• Украинская войсковая организация
• Организация украинских националистов

Отрывок, характеризующий Пацификация украинцев в Восточной Малопольше (1930)

– И что это вам стоит! – говорил он. – У меня ее нет, – достаньте, пожалуйста, подложите на минуточку, – говорил он жалким голосом.
Доктор вышел в сени, чтобы умыть руки.
– Ах, бессовестные, право, – говорил доктор камердинеру, лившему ему воду на руки. – Только на минуту не досмотрел. Ведь вы его прямо на рану положили. Ведь это такая боль, что я удивляюсь, как он терпит.
– Мы, кажется, подложили, господи Иисусе Христе, – говорил камердинер.
В первый раз князь Андрей понял, где он был и что с ним было, и вспомнил то, что он был ранен и как в ту минуту, когда коляска остановилась в Мытищах, он попросился в избу. Спутавшись опять от боли, он опомнился другой раз в избе, когда пил чай, и тут опять, повторив в своем воспоминании все, что с ним было, он живее всего представил себе ту минуту на перевязочном пункте, когда, при виде страданий нелюбимого им человека, ему пришли эти новые, сулившие ему счастие мысли. И мысли эти, хотя и неясно и неопределенно, теперь опять овладели его душой. Он вспомнил, что у него было теперь новое счастье и что это счастье имело что то такое общее с Евангелием. Потому то он попросил Евангелие. Но дурное положение, которое дали его ране, новое переворачиванье опять смешали его мысли, и он в третий раз очнулся к жизни уже в совершенной тишине ночи. Все спали вокруг него. Сверчок кричал через сени, на улице кто то кричал и пел, тараканы шелестели по столу и образам, в осенняя толстая муха билась у него по изголовью и около сальной свечи, нагоревшей большим грибом и стоявшей подле него.
Душа его была не в нормальном состоянии. Здоровый человек обыкновенно мыслит, ощущает и вспоминает одновременно о бесчисленном количестве предметов, но имеет власть и силу, избрав один ряд мыслей или явлений, на этом ряде явлений остановить все свое внимание. Здоровый человек в минуту глубочайшего размышления отрывается, чтобы сказать учтивое слово вошедшему человеку, и опять возвращается к своим мыслям. Душа же князя Андрея была не в нормальном состоянии в этом отношении. Все силы его души были деятельнее, яснее, чем когда нибудь, но они действовали вне его воли. Самые разнообразные мысли и представления одновременно владели им. Иногда мысль его вдруг начинала работать, и с такой силой, ясностью и глубиною, с какою никогда она не была в силах действовать в здоровом состоянии; но вдруг, посредине своей работы, она обрывалась, заменялась каким нибудь неожиданным представлением, и не было сил возвратиться к ней.
«Да, мне открылась новое счастье, неотъемлемое от человека, – думал он, лежа в полутемной тихой избе и глядя вперед лихорадочно раскрытыми, остановившимися глазами. Счастье, находящееся вне материальных сил, вне материальных внешних влияний на человека, счастье одной души, счастье любви! Понять его может всякий человек, но сознать и предписать его мот только один бог. Но как же бог предписал этот закон? Почему сын?.. И вдруг ход мыслей этих оборвался, и князь Андрей услыхал (не зная, в бреду или в действительности он слышит это), услыхал какой то тихий, шепчущий голос, неумолкаемо в такт твердивший: „И пити пити питии“ потом „и ти тии“ опять „и пити пити питии“ опять „и ти ти“. Вместе с этим, под звук этой шепчущей музыки, князь Андрей чувствовал, что над лицом его, над самой серединой воздвигалось какое то странное воздушное здание из тонких иголок или лучинок. Он чувствовал (хотя это и тяжело ему было), что ему надо было старательна держать равновесие, для того чтобы воздвигавшееся здание это не завалилось; но оно все таки заваливалось и опять медленно воздвигалось при звуках равномерно шепчущей музыки. „Тянется! тянется! растягивается и все тянется“, – говорил себе князь Андрей. Вместе с прислушаньем к шепоту и с ощущением этого тянущегося и воздвигающегося здания из иголок князь Андрей видел урывками и красный, окруженный кругом свет свечки и слышал шуршанъе тараканов и шуршанье мухи, бившейся на подушку и на лицо его. И всякий раз, как муха прикасалась к егв лицу, она производила жгучее ощущение; но вместе с тем его удивляло то, что, ударяясь в самую область воздвигавшегося на лице его здания, муха не разрушала его. Но, кроме этого, было еще одно важное. Это было белое у двери, это была статуя сфинкса, которая тоже давила его.
«Но, может быть, это моя рубашка на столе, – думал князь Андрей, – а это мои ноги, а это дверь; но отчего же все тянется и выдвигается и пити пити пити и ти ти – и пити пити пити… – Довольно, перестань, пожалуйста, оставь, – тяжело просил кого то князь Андрей. И вдруг опять выплывала мысль и чувство с необыкновенной ясностью и силой.
«Да, любовь, – думал он опять с совершенной ясностью), но не та любовь, которая любит за что нибудь, для чего нибудь или почему нибудь, но та любовь, которую я испытал в первый раз, когда, умирая, я увидал своего врага и все таки полюбил его. Я испытал то чувство любви, которая есть самая сущность души и для которой не нужно предмета. Я и теперь испытываю это блаженное чувство. Любить ближних, любить врагов своих. Все любить – любить бога во всех проявлениях. Любить человека дорогого можно человеческой любовью; но только врага можно любить любовью божеской. И от этого то я испытал такую радость, когда я почувствовал, что люблю того человека. Что с ним? Жив ли он… Любя человеческой любовью, можно от любви перейти к ненависти; но божеская любовь не может измениться. Ничто, ни смерть, ничто не может разрушить ее. Она есть сущность души. А сколь многих людей я ненавидел в своей жизни. И из всех людей никого больше не любил я и не ненавидел, как ее». И он живо представил себе Наташу не так, как он представлял себе ее прежде, с одною ее прелестью, радостной для себя; но в первый раз представил себе ее душу. И он понял ее чувство, ее страданья, стыд, раскаянье. Он теперь в первый раз поняд всю жестокость своего отказа, видел жестокость своего разрыва с нею. «Ежели бы мне было возможно только еще один раз увидать ее. Один раз, глядя в эти глаза, сказать…»
И пити пити пити и ти ти, и пити пити – бум, ударилась муха… И внимание его вдруг перенеслось в другой мир действительности и бреда, в котором что то происходило особенное. Все так же в этом мире все воздвигалось, не разрушаясь, здание, все так же тянулось что то, так же с красным кругом горела свечка, та же рубашка сфинкс лежала у двери; но, кроме всего этого, что то скрипнуло, пахнуло свежим ветром, и новый белый сфинкс, стоячий, явился пред дверью. И в голове этого сфинкса было бледное лицо и блестящие глаза той самой Наташи, о которой он сейчас думал.
«О, как тяжел этот неперестающий бред!» – подумал князь Андрей, стараясь изгнать это лицо из своего воображения. Но лицо это стояло пред ним с силою действительности, и лицо это приближалось. Князь Андрей хотел вернуться к прежнему миру чистой мысли, но он не мог, и бред втягивал его в свою область. Тихий шепчущий голос продолжал свой мерный лепет, что то давило, тянулось, и странное лицо стояло перед ним. Князь Андрей собрал все свои силы, чтобы опомниться; он пошевелился, и вдруг в ушах его зазвенело, в глазах помутилось, и он, как человек, окунувшийся в воду, потерял сознание. Когда он очнулся, Наташа, та самая живая Наташа, которую изо всех людей в мире ему более всего хотелось любить той новой, чистой божеской любовью, которая была теперь открыта ему, стояла перед ним на коленях. Он понял, что это была живая, настоящая Наташа, и не удивился, но тихо обрадовался. Наташа, стоя на коленях, испуганно, но прикованно (она не могла двинуться) глядела на него, удерживая рыдания. Лицо ее было бледно и неподвижно. Только в нижней части его трепетало что то.
Князь Андрей облегчительно вздохнул, улыбнулся и протянул руку.
– Вы? – сказал он. – Как счастливо!
Наташа быстрым, но осторожным движением подвинулась к нему на коленях и, взяв осторожно его руку, нагнулась над ней лицом и стала целовать ее, чуть дотрогиваясь губами.
– Простите! – сказала она шепотом, подняв голову и взглядывая на него. – Простите меня!
– Я вас люблю, – сказал князь Андрей.
– Простите…
– Что простить? – спросил князь Андрей.
– Простите меня за то, что я сделала, – чуть слышным, прерывным шепотом проговорила Наташа и чаще стала, чуть дотрогиваясь губами, целовать руку.
– Я люблю тебя больше, лучше, чем прежде, – сказал князь Андрей, поднимая рукой ее лицо так, чтобы он мог глядеть в ее глаза.
Глаза эти, налитые счастливыми слезами, робко, сострадательно и радостно любовно смотрели на него. Худое и бледное лицо Наташи с распухшими губами было более чем некрасиво, оно было страшно. Но князь Андрей не видел этого лица, он видел сияющие глаза, которые были прекрасны. Сзади их послышался говор.
Петр камердинер, теперь совсем очнувшийся от сна, разбудил доктора. Тимохин, не спавший все время от боли в ноге, давно уже видел все, что делалось, и, старательно закрывая простыней свое неодетое тело, ежился на лавке.
– Это что такое? – сказал доктор, приподнявшись с своего ложа. – Извольте идти, сударыня.
В это же время в дверь стучалась девушка, посланная графиней, хватившейся дочери.
Как сомнамбулка, которую разбудили в середине ее сна, Наташа вышла из комнаты и, вернувшись в свою избу, рыдая упала на свою постель.

С этого дня, во время всего дальнейшего путешествия Ростовых, на всех отдыхах и ночлегах, Наташа не отходила от раненого Болконского, и доктор должен был признаться, что он не ожидал от девицы ни такой твердости, ни такого искусства ходить за раненым.
Как ни страшна казалась для графини мысль, что князь Андрей мог (весьма вероятно, по словам доктора) умереть во время дороги на руках ее дочери, она не могла противиться Наташе. Хотя вследствие теперь установившегося сближения между раненым князем Андреем и Наташей приходило в голову, что в случае выздоровления прежние отношения жениха и невесты будут возобновлены, никто, еще менее Наташа и князь Андрей, не говорил об этом: нерешенный, висящий вопрос жизни или смерти не только над Болконским, но над Россией заслонял все другие предположения.


Пьер проснулся 3 го сентября поздно. Голова его болела, платье, в котором он спал не раздеваясь, тяготило его тело, и на душе было смутное сознание чего то постыдного, совершенного накануне; это постыдное был вчерашний разговор с капитаном Рамбалем.
Часы показывали одиннадцать, но на дворе казалось особенно пасмурно. Пьер встал, протер глаза и, увидав пистолет с вырезным ложем, который Герасим положил опять на письменный стол, Пьер вспомнил то, где он находился и что ему предстояло именно в нынешний день.
«Уж не опоздал ли я? – подумал Пьер. – Нет, вероятно, он сделает свой въезд в Москву не ранее двенадцати». Пьер не позволял себе размышлять о том, что ему предстояло, но торопился поскорее действовать.
Оправив на себе платье, Пьер взял в руки пистолет и сбирался уже идти. Но тут ему в первый раз пришла мысль о том, каким образом, не в руке же, по улице нести ему это оружие. Даже и под широким кафтаном трудно было спрятать большой пистолет. Ни за поясом, ни под мышкой нельзя было поместить его незаметным. Кроме того, пистолет был разряжен, а Пьер не успел зарядить его. «Все равно, кинжал», – сказал себе Пьер, хотя он не раз, обсуживая исполнение своего намерения, решал сам с собою, что главная ошибка студента в 1809 году состояла в том, что он хотел убить Наполеона кинжалом. Но, как будто главная цель Пьера состояла не в том, чтобы исполнить задуманное дело, а в том, чтобы показать самому себе, что не отрекается от своего намерения и делает все для исполнения его, Пьер поспешно взял купленный им у Сухаревой башни вместе с пистолетом тупой зазубренный кинжал в зеленых ножнах и спрятал его под жилет.
Подпоясав кафтан и надвинув шапку, Пьер, стараясь не шуметь и не встретить капитана, прошел по коридору и вышел на улицу.
Тот пожар, на который так равнодушно смотрел он накануне вечером, за ночь значительно увеличился. Москва горела уже с разных сторон. Горели в одно и то же время Каретный ряд, Замоскворечье, Гостиный двор, Поварская, барки на Москве реке и дровяной рынок у Дорогомиловского моста.
Путь Пьера лежал через переулки на Поварскую и оттуда на Арбат, к Николе Явленному, у которого он в воображении своем давно определил место, на котором должно быть совершено его дело. У большей части домов были заперты ворота и ставни. Улицы и переулки были пустынны. В воздухе пахло гарью и дымом. Изредка встречались русские с беспокойно робкими лицами и французы с негородским, лагерным видом, шедшие по серединам улиц. И те и другие с удивлением смотрели на Пьера. Кроме большого роста и толщины, кроме странного мрачно сосредоточенного и страдальческого выражения лица и всей фигуры, русские присматривались к Пьеру, потому что не понимали, к какому сословию мог принадлежать этот человек. Французы же с удивлением провожали его глазами, в особенности потому, что Пьер, противно всем другим русским, испуганно или любопытна смотревшим на французов, не обращал на них никакого внимания. У ворот одного дома три француза, толковавшие что то не понимавшим их русским людям, остановили Пьера, спрашивая, не знает ли он по французски?
Пьер отрицательно покачал головой и пошел дальше. В другом переулке на него крикнул часовой, стоявший у зеленого ящика, и Пьер только на повторенный грозный крик и звук ружья, взятого часовым на руку, понял, что он должен был обойти другой стороной улицы. Он ничего не слышал и не видел вокруг себя. Он, как что то страшное и чуждое ему, с поспешностью и ужасом нес в себе свое намерение, боясь – наученный опытом прошлой ночи – как нибудь растерять его. Но Пьеру не суждено было донести в целости свое настроение до того места, куда он направлялся. Кроме того, ежели бы даже он и не был ничем задержан на пути, намерение его не могло быть исполнено уже потому, что Наполеон тому назад более четырех часов проехал из Дорогомиловского предместья через Арбат в Кремль и теперь в самом мрачном расположении духа сидел в царском кабинете кремлевского дворца и отдавал подробные, обстоятельные приказания о мерах, которые немедленно должны были бытт, приняты для тушения пожара, предупреждения мародерства и успокоения жителей. Но Пьер не знал этого; он, весь поглощенный предстоящим, мучился, как мучаются люди, упрямо предпринявшие дело невозможное – не по трудностям, но по несвойственности дела с своей природой; он мучился страхом того, что он ослабеет в решительную минуту и, вследствие того, потеряет уважение к себе.
Он хотя ничего не видел и не слышал вокруг себя, но инстинктом соображал дорогу и не ошибался переулками, выводившими его на Поварскую.
По мере того как Пьер приближался к Поварской, дым становился сильнее и сильнее, становилось даже тепло от огня пожара. Изредка взвивались огненные языка из за крыш домов. Больше народу встречалось на улицах, и народ этот был тревожнее. Но Пьер, хотя и чувствовал, что что то такое необыкновенное творилось вокруг него, не отдавал себе отчета о том, что он подходил к пожару. Проходя по тропинке, шедшей по большому незастроенному месту, примыкавшему одной стороной к Поварской, другой к садам дома князя Грузинского, Пьер вдруг услыхал подле самого себя отчаянный плач женщины. Он остановился, как бы пробудившись от сна, и поднял голову.
В стороне от тропинки, на засохшей пыльной траве, были свалены кучей домашние пожитки: перины, самовар, образа и сундуки. На земле подле сундуков сидела немолодая худая женщина, с длинными высунувшимися верхними зубами, одетая в черный салоп и чепчик. Женщина эта, качаясь и приговаривая что то, надрываясь плакала. Две девочки, от десяти до двенадцати лет, одетые в грязные коротенькие платьица и салопчики, с выражением недоумения на бледных, испуганных лицах, смотрели на мать. Меньшой мальчик, лет семи, в чуйке и в чужом огромном картузе, плакал на руках старухи няньки. Босоногая грязная девка сидела на сундуке и, распустив белесую косу, обдергивала опаленные волосы, принюхиваясь к ним. Муж, невысокий сутуловатый человек в вицмундире, с колесообразными бакенбардочками и гладкими височками, видневшимися из под прямо надетого картуза, с неподвижным лицом раздвигал сундуки, поставленные один на другом, и вытаскивал из под них какие то одеяния.
Женщина почти бросилась к ногам Пьера, когда она увидала его.
– Батюшки родимые, христиане православные, спасите, помогите, голубчик!.. кто нибудь помогите, – выговаривала она сквозь рыдания. – Девочку!.. Дочь!.. Дочь мою меньшую оставили!.. Сгорела! О о оо! для того я тебя леле… О о оо!
– Полно, Марья Николаевна, – тихим голосом обратился муж к жене, очевидно, для того только, чтобы оправдаться пред посторонним человеком. – Должно, сестрица унесла, а то больше где же быть? – прибавил он.
– Истукан! Злодей! – злобно закричала женщина, вдруг прекратив плач. – Сердца в тебе нет, свое детище не жалеешь. Другой бы из огня достал. А это истукан, а не человек, не отец. Вы благородный человек, – скороговоркой, всхлипывая, обратилась женщина к Пьеру. – Загорелось рядом, – бросило к нам. Девка закричала: горит! Бросились собирать. В чем были, в том и выскочили… Вот что захватили… Божье благословенье да приданую постель, а то все пропало. Хвать детей, Катечки нет. О, господи! О о о! – и опять она зарыдала. – Дитятко мое милое, сгорело! сгорело!
– Да где, где же она осталась? – сказал Пьер. По выражению оживившегося лица его женщина поняла, что этот человек мог помочь ей.
– Батюшка! Отец! – закричала она, хватая его за ноги. – Благодетель, хоть сердце мое успокой… Аниска, иди, мерзкая, проводи, – крикнула она на девку, сердито раскрывая рот и этим движением еще больше выказывая свои длинные зубы.