Па-де-катр (балет)

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

«Па-де-катр» (фр. Pas de Quatre) — дивертисмент на музыку Цезаря Пуни балетмейстера Жюля-Жозефа Перро (1845); одноимённая постановка Антона Долина (1941)[1].

Летом 1845 года в Лондоне одновременно оказались четыре известных балерины: Мария Тальони, Карлотта Гризи, Фанни Черрито, из Дании приехала ученица Августа Бурнонвиля Люсиль Гран.

Директор «театра Её Величества» (Her Majesty’s Theatre) Benjamin Lumley решил собрать четырёх звёзд на одной сцене для выступления перед английской королевой Викторией.

Жюль-Жозеф Перро выполнил этот специальный высочайший заказ и поставил балетный дивертисмент, каждая из вариаций которого наиболее выгодно раскрывала артистические и технические возможности четырёх знаменитых танцовщиц. Чтобы не обидеть соперниц по сцене, их имена написали не по очерёдности, а по кругу. Вариации не нумеровались и назывались именами балерин.

Музыку заказали Цезарю Пуни. Премьера состоялась 12 июля 1845 года. В театре собрался весь свет лондонского общества. Пресса была восторженной.

Романтический балет нельзя определённо назвать совсем бессюжетным. Каждый образ раскрывал характер балерины, общий танец и чередование вариаций представляли логичное единство действия.

Начало и конец дивертисмента представляли собой застывшую картинную общую позу. Танец балерины начинали вместе, кода была написана в «испанском стиле», с кастаньетами в оркестре.





Образы и вариации

Школа Бурнонвиля отличалась филигранной техникой и мелкими прыжками, в вариации Люсиль Гран было множество pas de bourres и антраша́.

В 1847 году вариацию Люсиль Гран исполняла Каролина Розати.

Шарлотта Гризи была балериной-актрисой, она также обладала хорошим голосом и выступала в опере, но будучи женой Перро, дебютировала в специально поставленной для неё роли Жизели. Её вариация была плавной, артистичной и состояла из арабесков, балансе и нескольких туров.

Танец Фанни Черрито отличался яркостью, темпераментностью и виртуозностью исполнения балетных pas. Вариация для неё была написана в форме вальса на 3/4, и состояла из балансе и лёгких прыжков.

Воздушный образ Сильфиды — Тальони, парящей над землёй, был использован хореографом с акцентом на фиксации балериной позы арабеска на пуантах. На первый взгляд, эта вариация самая простая.

В 1846 году «вариация Тальони» стала вставной в балете «Своенравная жена» Адана, в театре «Ла Скала».

Дальнейшие постановки

Киноплёнку изобрели гораздо позднее, записей балета не осталось. Спектакль не был репертуарным, а примы-балерины не мечтали о преемственности балета, поставленного специально для них.

Тем не менее, в 1936 году спектакль поставили К.Лестер и труппа Алисии Марковой — Долина, (Манчестер).[2]

Этот вариант постановки в редакции К.Лестера в 1946 году исполняла Алисия Алонсо на сцене Ковент-Гардена[1] с Н. Кей, Б. Фоллис и Л. Чейз. Затем балет поставили в «Boston Ballet», Парижской Опере, датском Королевском балете[en]*, Нидерландском национальном балете[en], Национальном балете Канады и в Национальном балете Вашингтона[en][3].

Постановка Долина

В 1941 году Антон Долин поставил свою версию балета:

«Это не реконструкция, а скорее фантазия, основанная на исторических материалах и интуиции хореографа».[4]

Версия была перенесена в Русский балет Монте-Карло.

Партии исполняли:

Н. Красовская (Люсиль Гран), Мия Славенская (Карлотта Гризи), Александра Данилова (Фанни Черрито) и Алисия Маркова (Мария Тальони).

Версию «по Долину» возобновил в 1957 году М. Люипар в Оперном театре в Бонне, затем балет был поставлен в 1961 году в London Festival Ballet[en] на балерин А. Маркову, Н. Рябушинскую, П. Хинтон, Н. Россана. [уточнить]

В 1971 году балет был поставлен в Балетной труппе Пенсильвании, а в 1972 году — в New York City Ballet[en] на балерин К. Фраччи, Э. д’Антуоно, В. Верди, П. Мак-Брайд. [уточнить]

Балет в Петербурге

В 1966 году балет был возобновлён «по Долину» в театре им. Кирова, первыми исполнительницами были:

Габриэла Комлева, Наталия Большакова, Н. С. Груздева, А. И. Сизова.

Следующее возобновление было в 1978 году на балерин:

Ирину Колпакову, Аллу Сизову, В. М. Ганибалову, О. Д. Искандерову.

Версия Алонсо

В 1966 году балет под названием Grand Pas de Quatre («Гран-па-де-катр») поставила Алисия Алонсо в кубинском национальном балете[en]. Эта версия представляет собой симбиоз «классической» версии и «стиля Алисии Алонсо»: «Перро-Лестер-Долин-Алонсо».

Первые исполнительницы:

Мирта Пла[es], Аврора Бош[es], Лойпа Араухо[es], М. Мартинес.

«Гран-па-де-катр» был многократно показан в России, последний раз 2 августа 2011 года на новой сцене Большого театра состоялся гала-концерт «Viva Alicia!».[5]

Видео

Напишите отзыв о статье "Па-де-катр (балет)"

Примечания

  1. 1 2 [www.ozon.ru/context/detail/id/979955/ Балет. Энциклопедия]. — Балет. Энциклопедия, 1981. — 624 с. — 100 000 экз.
  2. Суриц Е.Я. Всё о балете = словарь-справочник / под редакцией Ю.И.Слонимского. — Л.: «Музыка», 1966. — С. 389. — 454 с. — 28 000 экз.
  3. Назывался так с 1944 года, потом The Washington Ballet, с 1976 года: [www.washingtonballet.org/about-twb/default.htm The Washington Ballet]. [www.webcitation.org/6AdQo2SMh Архивировано из первоисточника 13 сентября 2012].
  4. [www.stanmus.ru/performance.html?id=28 Па-де-Катр]. Московский Академический Музыкальный Театр. [www.webcitation.org/6AdQoeDp4 Архивировано из первоисточника 13 сентября 2012].
  5. А.Фирер [www.rg.ru/2011/08/04/alisia.html «Алисия в стране балета»]. — "Российская газета", 04.08.2011, 00:08. — Вып. 169. — № 5545.

Литература

  • Суриц Е.Я. Всё о балете = словарь-справочник / под редакцией Ю.И.Слонимского. — Л.: «Музыка», 1966. — С. 421. — 454 с. — 28 000 экз.
  • [www.ozon.ru/context/detail/id/979955/ Балет. Энциклопедия]. — Балет. Энциклопедия, 1981. — 624 с. — 100 000 экз.


Отрывок, характеризующий Па-де-катр (балет)

История (та, которая называется этим словом), отвечая на эти вопросы, говорит, что это случилось оттого, что Кутузов, и Тормасов, и Чичагов, и тот то, и тот то не сделали таких то и таких то маневров.
Но отчего они не сделали всех этих маневров? Отчего, ежели они были виноваты в том, что не достигнута была предназначавшаяся цель, – отчего их не судили и не казнили? Но, даже ежели и допустить, что виною неудачи русских были Кутузов и Чичагов и т. п., нельзя понять все таки, почему и в тех условиях, в которых находились русские войска под Красным и под Березиной (в обоих случаях русские были в превосходных силах), почему не взято в плен французское войско с маршалами, королями и императорами, когда в этом состояла цель русских?
Объяснение этого странного явления тем (как то делают русские военные историки), что Кутузов помешал нападению, неосновательно потому, что мы знаем, что воля Кутузова не могла удержать войска от нападения под Вязьмой и под Тарутиным.
Почему то русское войско, которое с слабейшими силами одержало победу под Бородиным над неприятелем во всей его силе, под Красным и под Березиной в превосходных силах было побеждено расстроенными толпами французов?
Если цель русских состояла в том, чтобы отрезать и взять в плен Наполеона и маршалов, и цель эта не только не была достигнута, и все попытки к достижению этой цели всякий раз были разрушены самым постыдным образом, то последний период кампании совершенно справедливо представляется французами рядом побед и совершенно несправедливо представляется русскими историками победоносным.
Русские военные историки, настолько, насколько для них обязательна логика, невольно приходят к этому заключению и, несмотря на лирические воззвания о мужестве и преданности и т. д., должны невольно признаться, что отступление французов из Москвы есть ряд побед Наполеона и поражений Кутузова.
Но, оставив совершенно в стороне народное самолюбие, чувствуется, что заключение это само в себе заключает противуречие, так как ряд побед французов привел их к совершенному уничтожению, а ряд поражений русских привел их к полному уничтожению врага и очищению своего отечества.
Источник этого противуречия лежит в том, что историками, изучающими события по письмам государей и генералов, по реляциям, рапортам, планам и т. п., предположена ложная, никогда не существовавшая цель последнего периода войны 1812 года, – цель, будто бы состоявшая в том, чтобы отрезать и поймать Наполеона с маршалами и армией.
Цели этой никогда не было и не могло быть, потому что она не имела смысла, и достижение ее было совершенно невозможно.
Цель эта не имела никакого смысла, во первых, потому, что расстроенная армия Наполеона со всей возможной быстротой бежала из России, то есть исполняла то самое, что мог желать всякий русский. Для чего же было делать различные операции над французами, которые бежали так быстро, как только они могли?
Во вторых, бессмысленно было становиться на дороге людей, всю свою энергию направивших на бегство.
В третьих, бессмысленно было терять свои войска для уничтожения французских армий, уничтожавшихся без внешних причин в такой прогрессии, что без всякого загораживания пути они не могли перевести через границу больше того, что они перевели в декабре месяце, то есть одну сотую всего войска.
В четвертых, бессмысленно было желание взять в плен императора, королей, герцогов – людей, плен которых в высшей степени затруднил бы действия русских, как то признавали самые искусные дипломаты того времени (J. Maistre и другие). Еще бессмысленнее было желание взять корпуса французов, когда свои войска растаяли наполовину до Красного, а к корпусам пленных надо было отделять дивизии конвоя, и когда свои солдаты не всегда получали полный провиант и забранные уже пленные мерли с голода.
Весь глубокомысленный план о том, чтобы отрезать и поймать Наполеона с армией, был подобен тому плану огородника, который, выгоняя из огорода потоптавшую его гряды скотину, забежал бы к воротам и стал бы по голове бить эту скотину. Одно, что можно бы было сказать в оправдание огородника, было бы то, что он очень рассердился. Но это нельзя было даже сказать про составителей проекта, потому что не они пострадали от потоптанных гряд.
Но, кроме того, что отрезывание Наполеона с армией было бессмысленно, оно было невозможно.
Невозможно это было, во первых, потому что, так как из опыта видно, что движение колонн на пяти верстах в одном сражении никогда не совпадает с планами, то вероятность того, чтобы Чичагов, Кутузов и Витгенштейн сошлись вовремя в назначенное место, была столь ничтожна, что она равнялась невозможности, как то и думал Кутузов, еще при получении плана сказавший, что диверсии на большие расстояния не приносят желаемых результатов.
Во вторых, невозможно было потому, что, для того чтобы парализировать ту силу инерции, с которой двигалось назад войско Наполеона, надо было без сравнения большие войска, чем те, которые имели русские.
В третьих, невозможно это было потому, что военное слово отрезать не имеет никакого смысла. Отрезать можно кусок хлеба, но не армию. Отрезать армию – перегородить ей дорогу – никак нельзя, ибо места кругом всегда много, где можно обойти, и есть ночь, во время которой ничего не видно, в чем могли бы убедиться военные ученые хоть из примеров Красного и Березины. Взять же в плен никак нельзя без того, чтобы тот, кого берут в плен, на это не согласился, как нельзя поймать ласточку, хотя и можно взять ее, когда она сядет на руку. Взять в плен можно того, кто сдается, как немцы, по правилам стратегии и тактики. Но французские войска совершенно справедливо не находили этого удобным, так как одинаковая голодная и холодная смерть ожидала их на бегстве и в плену.
В четвертых же, и главное, это было невозможно потому, что никогда, с тех пор как существует мир, не было войны при тех страшных условиях, при которых она происходила в 1812 году, и русские войска в преследовании французов напрягли все свои силы и не могли сделать большего, не уничтожившись сами.
В движении русской армии от Тарутина до Красного выбыло пятьдесят тысяч больными и отсталыми, то есть число, равное населению большого губернского города. Половина людей выбыла из армии без сражений.
И об этом то периоде кампании, когда войска без сапог и шуб, с неполным провиантом, без водки, по месяцам ночуют в снегу и при пятнадцати градусах мороза; когда дня только семь и восемь часов, а остальное ночь, во время которой не может быть влияния дисциплины; когда, не так как в сраженье, на несколько часов только люди вводятся в область смерти, где уже нет дисциплины, а когда люди по месяцам живут, всякую минуту борясь с смертью от голода и холода; когда в месяц погибает половина армии, – об этом то периоде кампании нам рассказывают историки, как Милорадович должен был сделать фланговый марш туда то, а Тормасов туда то и как Чичагов должен был передвинуться туда то (передвинуться выше колена в снегу), и как тот опрокинул и отрезал, и т. д., и т. д.
Русские, умиравшие наполовину, сделали все, что можно сделать и должно было сделать для достижения достойной народа цели, и не виноваты в том, что другие русские люди, сидевшие в теплых комнатах, предполагали сделать то, что было невозможно.
Все это странное, непонятное теперь противоречие факта с описанием истории происходит только оттого, что историки, писавшие об этом событии, писали историю прекрасных чувств и слов разных генералов, а не историю событий.
Для них кажутся очень занимательны слова Милорадовича, награды, которые получил тот и этот генерал, и их предположения; а вопрос о тех пятидесяти тысячах, которые остались по госпиталям и могилам, даже не интересует их, потому что не подлежит их изучению.
А между тем стоит только отвернуться от изучения рапортов и генеральных планов, а вникнуть в движение тех сотен тысяч людей, принимавших прямое, непосредственное участие в событии, и все, казавшиеся прежде неразрешимыми, вопросы вдруг с необыкновенной легкостью и простотой получают несомненное разрешение.
Цель отрезывания Наполеона с армией никогда не существовала, кроме как в воображении десятка людей. Она не могла существовать, потому что она была бессмысленна, и достижение ее было невозможно.
Цель народа была одна: очистить свою землю от нашествия. Цель эта достигалась, во первых, сама собою, так как французы бежали, и потому следовало только не останавливать это движение. Во вторых, цель эта достигалась действиями народной войны, уничтожавшей французов, и, в третьих, тем, что большая русская армия шла следом за французами, готовая употребить силу в случае остановки движения французов.
Русская армия должна была действовать, как кнут на бегущее животное. И опытный погонщик знал, что самое выгодное держать кнут поднятым, угрожая им, а не по голове стегать бегущее животное.



Когда человек видит умирающее животное, ужас охватывает его: то, что есть он сам, – сущность его, в его глазах очевидно уничтожается – перестает быть. Но когда умирающее есть человек, и человек любимый – ощущаемый, тогда, кроме ужаса перед уничтожением жизни, чувствуется разрыв и духовная рана, которая, так же как и рана физическая, иногда убивает, иногда залечивается, но всегда болит и боится внешнего раздражающего прикосновения.