Певцов, Илларион Николаевич

Илларион Николаевич Певцов
Место рождения:	село Антополь, Гродненская губерния, ныне Дрогичинский район, Брестская область, Белоруссия
Профессия:	актёр, театральный педагог
Годы активности:	1902—1934
Театр:	Ленинградский театр драмы им. Пушкина
Награды:

Илларио́н Никола́евич Певцо́в (1879—1934) — русский и советский актёр, театральный педагог, Народный артист РСФСР (1932) .

Биография

Илларион Певцов родился 7 декабря 1879 года в селе Антополь, ныне Брестской области в Белоруссии. Окончил музыкально-драматическое училище Московского филармонического общества (1902).

По воспоминаниям А.Я. Бруштейн (см. её книгу «Дорога уходит в даль. В рассветный час.»), его считали неизлечимым заикой. Постоянными занятиями он сумел практически полностью преодолевать этот дефект на сцене, хотя в обыденной жизни ему так и не удалось избавиться от своего заикания. Бывали у него и срывы, периоды, когда он не мог играть из-за невозможности управлять своей речью.

В 1902—1905 годах актёр «Товарищества новой драмы» под руководством В. Э. Мейерхольда, в 1905 — Театра-студии на Поварской, в 1905—1913 — театров Костромы, Тифлиса, Харькова, Ростова-на-Дону, Риги, в 1913—1915 — труппы под руководством Н. Н. Синельникова в Харькове. В 1915—1919 годах актёр Московского драматического театра Суходольских. С успехом дебютировал в 1915 году в роли Побяржина в пьесе Льва Урванцова «Вера Мирцева» («Уголовное дело»), в том же году исполнил заглавную роль в пьесе Л. Н. Андреева «Тот, кто получает пощёчины». В 1920—1922 руководил самодеятельным драматическим коллективом в Иваново-Вознесенске. С 1922 по 1925 в Московском Художественном театре (МХТ), затем в 1-й студии МХТ (МХАТ 2-й).

С 1925 года и до конца жизни служил в Ленинградском театре драмы им. Пушкина. Играл роли убеждённых и скрытых врагов революции в пьесах советских авторов: Нозеласова в пьесе Вс. Иванова «Бронепоезд 14-69» (1927), Севастьянова в комедии «Конец Криворыльска» и Геннадия Дубровина в драме «Огненный мост» Б. С. Ромашова (1929). Среди сыгранных Певцовым ролей положительных героев, строителей нового общества, Красильщиков («Штиль» В. Г. Билль-Белоцерковского), Путнин («Ярость» Е. Г. Яновского, 1930 ). Создал убедительный образ профессора Бородина в пьесе А. Н. Афиногенова «Страх» (1931), через сомнения и тревогу принимающего правду революции. Из других ролей: Неизвестный («Маскарад» М. Ю. Лермонтова), Протасов («Живой труп» Л. Н. Толстого) , Крутицкий («Не было ни гроша, да вдруг алтын» А. Н. Островского, консула Берника («Столпы общества» Г. Ибсена).

В феврале 1928 года в связи с 25-летием сценической деятельности Певцову было присвоено звание заслуженного артиста Республики. В 1932 году Певцов был удостоен звания народного артиста РСФСР.

В кино с 1916 года. В фильме братьев Васильевых «Чапаев» (1934) создал запоминающийся образ «белого» полковника Бороздина.

Илларион Певцов занимался преподавательской деятельностью, среди его учеников Виталий Доронин, Рина Зелёная.

Певцов умер в ночь с 24 на 25 октября 1934 года в Ленинграде. Похоронен на некрополе мастеров искусств Александро-Невской лавры.

Признание и награды

• Народный артист РСФСР (1932)

Творчество

Роли в театре

• 1927 — «Бронепоезд 14-69» Всеволода Иванова. Режиссёр: Н. В. Петров — Незеласов

Фильмография

1. 1916 — Не убий
2. 1916 — Проданная слава
3. 1916 — Старость Лекока
4. 1917 — Смерть богов
5. 1917 — Жизнь, побеждённая смертью
6. 1929 — Смертный номер
7. 1932 — Победители ночи
8. 1934 — Чудо
9. 1934 — Чапаев — полковник Бороздин

Дополнительная информация

• О Илларионе Певцове упоминает А.Я. Бруштейн в своей автобиографической книге «В рассветный час»

Ссылки

• [kbanda.ru/index.php/3111-dramaticheskaya-zhizn-illariona-pevtsova В. Кузнецов. Драматическая жизнь Иллариона Певцова]

Отрывок, характеризующий Певцов, Илларион Николаевич

– Об князе, Михайле…
– Молчи, молчи. – Князь захлопал рукой по столу. – Да! Знаю, письмо князя Андрея. Княжна Марья читала. Десаль что то про Витебск говорил. Теперь прочту.
Он велел достать письмо из кармана и придвинуть к кровати столик с лимонадом и витушкой – восковой свечкой и, надев очки, стал читать. Тут только в тишине ночи, при слабом свете из под зеленого колпака, он, прочтя письмо, в первый раз на мгновение понял его значение.
«Французы в Витебске, через четыре перехода они могут быть у Смоленска; может, они уже там».
– Тишка! – Тихон вскочил. – Нет, не надо, не надо! – прокричал он.
Он спрятал письмо под подсвечник и закрыл глаза. И ему представился Дунай, светлый полдень, камыши, русский лагерь, и он входит, он, молодой генерал, без одной морщины на лице, бодрый, веселый, румяный, в расписной шатер Потемкина, и жгучее чувство зависти к любимцу, столь же сильное, как и тогда, волнует его. И он вспоминает все те слова, которые сказаны были тогда при первом Свидании с Потемкиным. И ему представляется с желтизною в жирном лице невысокая, толстая женщина – матушка императрица, ее улыбки, слова, когда она в первый раз, обласкав, приняла его, и вспоминается ее же лицо на катафалке и то столкновение с Зубовым, которое было тогда при ее гробе за право подходить к ее руке.
«Ах, скорее, скорее вернуться к тому времени, и чтобы теперешнее все кончилось поскорее, поскорее, чтобы оставили они меня в покое!»


Лысые Горы, именье князя Николая Андреича Болконского, находились в шестидесяти верстах от Смоленска, позади его, и в трех верстах от Московской дороги.
В тот же вечер, как князь отдавал приказания Алпатычу, Десаль, потребовав у княжны Марьи свидания, сообщил ей, что так как князь не совсем здоров и не принимает никаких мер для своей безопасности, а по письму князя Андрея видно, что пребывание в Лысых Горах небезопасно, то он почтительно советует ей самой написать с Алпатычем письмо к начальнику губернии в Смоленск с просьбой уведомить ее о положении дел и о мере опасности, которой подвергаются Лысые Горы. Десаль написал для княжны Марьи письмо к губернатору, которое она подписала, и письмо это было отдано Алпатычу с приказанием подать его губернатору и, в случае опасности, возвратиться как можно скорее.
Получив все приказания, Алпатыч, провожаемый домашними, в белой пуховой шляпе (княжеский подарок), с палкой, так же как князь, вышел садиться в кожаную кибиточку, заложенную тройкой сытых саврасых.
Колокольчик был подвязан, и бубенчики заложены бумажками. Князь никому не позволял в Лысых Горах ездить с колокольчиком. Но Алпатыч любил колокольчики и бубенчики в дальней дороге. Придворные Алпатыча, земский, конторщик, кухарка – черная, белая, две старухи, мальчик казачок, кучера и разные дворовые провожали его.
Дочь укладывала за спину и под него ситцевые пуховые подушки. Свояченица старушка тайком сунула узелок. Один из кучеров подсадил его под руку.
– Ну, ну, бабьи сборы! Бабы, бабы! – пыхтя, проговорил скороговоркой Алпатыч точно так, как говорил князь, и сел в кибиточку. Отдав последние приказания о работах земскому и в этом уж не подражая князю, Алпатыч снял с лысой головы шляпу и перекрестился троекратно.
– Вы, ежели что… вы вернитесь, Яков Алпатыч; ради Христа, нас пожалей, – прокричала ему жена, намекавшая на слухи о войне и неприятеле.
– Бабы, бабы, бабьи сборы, – проговорил Алпатыч про себя и поехал, оглядывая вокруг себя поля, где с пожелтевшей рожью, где с густым, еще зеленым овсом, где еще черные, которые только начинали двоить. Алпатыч ехал, любуясь на редкостный урожай ярового в нынешнем году, приглядываясь к полоскам ржаных пелей, на которых кое где начинали зажинать, и делал свои хозяйственные соображения о посеве и уборке и о том, не забыто ли какое княжеское приказание.
Два раза покормив дорогой, к вечеру 4 го августа Алпатыч приехал в город.
По дороге Алпатыч встречал и обгонял обозы и войска. Подъезжая к Смоленску, он слышал дальние выстрелы, но звуки эти не поразили его. Сильнее всего поразило его то, что, приближаясь к Смоленску, он видел прекрасное поле овса, которое какие то солдаты косили, очевидно, на корм и по которому стояли лагерем; это обстоятельство поразило Алпатыча, но он скоро забыл его, думая о своем деле.
Все интересы жизни Алпатыча уже более тридцати лет были ограничены одной волей князя, и он никогда не выходил из этого круга. Все, что не касалось до исполнения приказаний князя, не только не интересовало его, но не существовало для Алпатыча.
Алпатыч, приехав вечером 4 го августа в Смоленск, остановился за Днепром, в Гаченском предместье, на постоялом дворе, у дворника Ферапонтова, у которого он уже тридцать лет имел привычку останавливаться. Ферапонтов двенадцать лет тому назад, с легкой руки Алпатыча, купив рощу у князя, начал торговать и теперь имел дом, постоялый двор и мучную лавку в губернии. Ферапонтов был толстый, черный, красный сорокалетний мужик, с толстыми губами, с толстой шишкой носом, такими же шишками над черными, нахмуренными бровями и толстым брюхом.
Ферапонтов, в жилете, в ситцевой рубахе, стоял у лавки, выходившей на улицу. Увидав Алпатыча, он подошел к нему.
– Добро пожаловать, Яков Алпатыч. Народ из города, а ты в город, – сказал хозяин.
– Что ж так, из города? – сказал Алпатыч.
– И я говорю, – народ глуп. Всё француза боятся.
– Бабьи толки, бабьи толки! – проговорил Алпатыч.
– Так то и я сужу, Яков Алпатыч. Я говорю, приказ есть, что не пустят его, – значит, верно. Да и мужики по три рубля с подводы просят – креста на них нет!
Яков Алпатыч невнимательно слушал. Он потребовал самовар и сена лошадям и, напившись чаю, лег спать.