Педро III (король Арагона)

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Педро III Арагонский»)
Перейти к: навигация, поиск
Педро III Великий
исп. Pedro III el Grande
кат. Pere III el Gran
араг. Pero III lo Gran
окс. Pèire III lo Grand
<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
король Сицилии
4 сентября 1282 — 11 ноября 1285
(под именем Педро I)
Предшественник: Карл I Анжуйский
Преемник: Хайме II Справедливый
король Арагона
27 июля 1276 — 11 ноября 1285
Предшественник: Хайме I ''Завоеватель''
Преемник: Альфонсо III Щедрый
граф Барселоны
27 июля 1276 — 11 ноября 1285
(под именем Педро II)
Предшественник: Хайме I Завоеватель
Преемник: Альфонсо II Щедрый
король Валенсии
27 июля 1276 — 11 ноября 1285
(под именем Педро I)
Предшественник: Хайме I Завоеватель
Преемник: Альфонсо I Щедрый
 
Рождение: 1239(1239)
Валенсия
Смерть: 2 или 11 ноября 1285
Вильяфранка-дель-Пенедес, Каталония
Род: Барселонский дом
Отец: Хайме I Завоеватель
Мать: Иоланда Венгерская
Супруга: Констанция Гогенштауфен
Дети: Альфонсо III Щедрый, Хайме II, Федериго II, Педро, Изабелла, Иоланда;

Педро III (кат. Pietro III d'Aragón; 1239 — 2 или 11 ноября 1285, Вильяфранка-дель-Пенедес) — король Арагона и Валенсии, граф Барселоны с 27 июля 1276 года, король Сицилии (под именем Педро I) с 4 сентября 1282 года. Из Барселонской династии. Сын Хайме I Завоевателя, короля Арагона, Валенсии и Майорки, графа Барселоны, и его второй жены Иоланды Венгерской.





Первые годы царствования

В молодости Педро принимал участие в войнах отца против мавров.

13 июня 1262 года Педро женился на Констанции, дочери сицилийского короля Манфреда.

В 1276 году наследовал отцу в Арагоне, Валенсии и Каталонии. На базе Балеарских островов и южнофранцузских графств Монпелье и Руссильон, также принадлежавших Арагонскому дому, было создано королевство Майорка, переданное Хайме II Майоркскому — второму сыну Хайме I Завоевателя.

В ноябре 1276 года Педро III короновался в Сарагосе, отказавшись от принесения вассальной присяги папе (его дед Педро II и отец Хайме I были вассалами Святого Престола) и заложив тем самым семена конфликта с папством.

Первые годы царствования Педро III был вынужден воевать с недовольными вассалами. Хайме I, воспользовавшись конфликтом вокруг наследства графства Урхель, оккупировал большую часть этого графства. Педро III унаследовал от отца Урхель и вскоре столкнулся с сыном последнего графа Арменголем IV. В 1278 году Педро III вернул Арменголю IV его владения в Урхеле, а граф признал сюзеренитет короля.

В 1280 году против короля восстала каталонская знать, требующая от короля немедленного созыва местных кортесов и подтверждения прежних вольностей — фуэрос. Педро III осадил мятежников в Балагере и через месяц вынудил их капитулировать. Большинство мятежников были арестованы, но вскоре амнистированы, а глава мятежа Рожер-Беренгарий III де Фуа провел в заключении четыре года.

Африканская кампания

В 1277 году тунисский эмир Абу Юсуф Якуб отказался от принесения вассальной присяги. Педро III направил в Тунис военную экспедицию в 1280 году, а в 12811282 годах король собрал флот из 140 кораблей, чтобы самолично покарать эмира. В 1282 году Педро III взял алжирский город Алькойль и превратил его в базу для дальнейшего завоевания Северной Африки. Но начавшееся на Сицилии восстание против Карла I Анжуйского (Сицилийская вечерня) заставило Педро III изменить планы.

Сицилийская вечерня и война с Карлом I Анжуйским

Жители Сицилии, завоеванной Карлом I Анжуйским в 1266 году, давно проявляли недовольство оккупационным французским режимом. Карл I Анжуйский, в отличие от предыдущих сицилийских королей Отвилей и Гогенштауфенов, управлял страной из Неаполя, не уделял внимания нуждам острова, а его наместники и вассалы занимались грабежами и насилиями. Недовольные сицилийцы сплотились вокруг графа Джованни Прочиды, который после 1268 года был вынужден бежать из страны и посетил Византию, Рим и Арагон, умоляя о поддержке сицилийского освободительного движения. Папа Николай III, обеспокоенный необычайным усилением своего номинального вассала Карла I Анжуйского, одобрил планы Прочиды. Император Михаил VIII Палеолог, против которого Карл I Анжуйский готовил поход, оказал сицилийцам значительную финансовую помощь. Педро III, как зять последнего Гогенштауфена имевший права на корону Сицилии, также был готов вступить в борьбу за остров. Многие исследователи считают, что африканский поход Педро III был поводом для укрепления флота и армии для последующей высадки в Сицилии.

29 марта 1282 года в Палермо началось восстание против французов — Сицилийская вечерня. Восстание вскоре охватило весь остров, французы были перебиты. Карл I Анжуйский, собиравшийся начать войну против Византии, был вынужден изменить планы и высадился в Мессине, осадив её с моря и суши. Восставшие направили делегацию в Алькойль, умоляя Педро III принять корону Сицилии и защитить её от Карла I Анжуйского. Педро III, по всей видимости готовый к такому повороту событий, согласился. 30 августа 1282 года он высадился в Трапани, по пути в Палермо сицилийцы приветствовали его, и уже 4 сентября 1282 года он короновался в Палермо как король Сицилии (Педро I).

18 ноября 1282 года папа Мартин IV, настроенный профранцузски в отличие от Николая III, отлучил Педро III от Церкви. Под анафему подпал и новый византийский император Андроник II Палеолог, вместе с отцом незримо стоявший за сицилийскими событиями, что означало конец недолговечной Лионской унии.

В сентябре — октябре 1282 года Педро взял под свой контроль всю Сицилию, а Карл I Анжуйский был вынужден снять осаду с Мессины и отплыть на континент. В последующие месяцы сицилийский флот под командованием Руджеро ди Лауриа несколько раз разбивал неаполитанцев, а к февралю 1283 года Педро III занял значительную часть побережья Калабрии.

Карл I Анжуйский был вынужден покинуть Неаполь и отправиться в Прованс, чтобы собрать там новые флот и армию. Наместником Карла в Неаполе остался его сын — будущий Карл II. В июне 1284 года сицилийцы во главе с Рожером де Лориа притворным отступлением выманили неаполитанский флот из Салерно и наголову разбили его. Будущий Карл II попал в плен и был спасен от казни только вмешательством Констанции, жены Педро III. Сам Педро находился в это время в Арагоне, где столкнулся с невиданным доселе сопротивлением знати.

Борьба с Унией. Генеральные привилегии

Конфликт с Карлом I Анжуйским и надвигающаяся война с Францией вынудили Педро III в 1283 году созвать кортесы в Таррагоне, чтобы получить поддержку знати и городов. Вместо этого кортесы обвинили короля в том, что он неосмотрительно начал рискованную войну и отягощает страну незаконными поборами. Педро III высокомерно отверг критику кортесов. В ответ представители знати и городов образовали Унию — союз для защиты традиционных вольностей — фуэрос. Новые кортесы в Сарагосе вновь потребовали от короля подтверждения фуэрос. Педро III, теперь нуждающийся в поддержке своих подданных, уступил.

Итогом кортесов в Сарагосе стало подписание Педро III Privilegio General — Генеральных привилегий. Этот документ имел основополагающее значение для Арагона в течение последующих четырех царствований, вплоть до правления Педро IV Церемонного.

Генеральными привилегиями была усилена власть хустисьи — судьи-посредника между королём и Унией. По всем спорным вопросам решение хустисьи было обязательным. Король обязался созывать кортесы не реже одного раза в год и советоваться с ними по всем текущим делам. В королевский совет были введены представители всех трех сословий, без одобрения этого совета король не мог ни объявлять войну, ни заключать мир. Все введенные Педро III налоги были упразднены, введение новых налогов без согласия совета и кортесов не допускалось.

Крестовый поход против Педро III

Отлучение Педро III от Церкви автоматически делало его изгоем среди европейских монархов и освобождало его подданных от присяги. Первым это дал почувствовать родной брат Педро III — Хайме II Майоркский. В 1283 году он признал французского короля Филиппа III Смелого сеньором графства Монпелье, а также разрешил французским армии и флоту свободный проход через Руссильон.

В мае 1284 года папа Мартин IV объявил о низложении Педро III и предоставил арагонскую корону Карлу Валуа, второму сыну Филиппа III Французского (Карл Валуа приходился по своей матери Изабелле Арагонской племянником Педро III). Поскольку Педро III не собирался подчиняться вердикту папы и не отказывался от арагонской и сицилийской корон, Мартин IV объявил против короля крестовый поход.

В 1284 году армия Филиппа III и Карла Валуа, пройдя Руссильон и перевалив Пиренеи, вторглась в Каталонию В 1285 году французы после долгой осады взяли Жерону — первый крупный город Каталонии. Здесь папский легат короновал Карла Валуа в качестве короля Арагона. Поскольку далеко не все вассалы поддержали Педро III, его положение было критическим. Но вскоре ход войны изменился: сицилийский флот под командованием Рожера де Лориа разбил французов, что лишило Филиппа III возможности получать подкрепления и продовольствие из Франции, а в лагере самой французской армии началась эпидемия дизентерии.

Французы просили у Педро III перемирия, чтобы иметь возможности отступить за Пиренеи. Но Педро III отказал в перемирии и устроил врагам засаду у перевала Паниссар (Panissars), в которой французы были разбиты. 5 октября 1285 года Филипп III умер в Перпиньяне, его сын Филипп IV Красивый предпочел прекратить боевые действия. Теперь уже Педро III перешел Пиренеи и занял Руссильон, его брат Хайме II Майоркский вновь признал себя вассалом Арагона и, боясь брата, бежал под защиту французов в Нарбонн. Педро III начал подготовку к экспедиции на Майорку, но во время её подготовки умер 2 (или 11) ноября 1285 года.

К моменту смерти Педро III опасность, грозившая Арагонскому дому, исчезла. Филипп III умер, его сын Филипп IV, прагматичный политик, отказался продолжать авантюрный крестовый поход. 7 января 1285 года умер и Карл I Анжуйский, а его сын Карл II, хоть и провозглашенный в Неаполе королём, находился с 1284 года в арагонском плену.

Педро III — король-трубадур

Педро III, помимо политических и военных талантов, обладал еще и поэтическим даром. Он не только покровительствовал трубадурам, но и сам был поэтом. Известно два его стихотворных произведения. Неожиданным образом этот дар Педро III нашел отражение в «Божественной комедии». Данте изобразил Педро III и его заклятого врага Карла I Анжуйского согласно поющими у врат Чистилища.

Семья и дети

Педро III был женат с 13 июня 1262 года на Констанции, дочери Манфреда Гогенштауфена (1232 — 26 февраля 1266), короля Сицилии.

От этого поистине венценосного брака родилось четверо сыновей (из которых трое были королями) и две дочери (обе королевы):

Итоги царствования

Относительно короткое царствование Педро III во многих отношениях стало переломным в истории Европы и Средиземноморья.

Педро III стал первым королём после Гогенштауфенов открыто противоставшим папству, отказавшимся признать сюзеренитет пап и победившим в этой борьбе.

Педро III, оказавшись в сложной внешнеполитической ситуации, был вынужден уступить Унии — союзу арагонской, валенсийской и каталонской знати, направленному на защиту фуэрос против короля. Преемники Педро III получили из его рук ограниченную кортесами и Унией власть. Сломить Унию и повернуть арагонскую историю в сторону абсолютизма удалось после ожесточенной борьбы только четвертому преемнику Педро III — Педро IV Церемонному, правившему в 13361387 годах.

Педро III, вмешавшись в борьбу сицилийцев против Карла I Анжуйского, добился распада могущественного Сицилийского королевства. Этого не удалось достичь ни Византии, ни папству, ни Священной Римской империи. После Педро III гегемония на Средиземноморье постепенно перешла от Анжуйской династии к Арагонскому дому. Преемникам Педро III удалось в течение XIV века присоединить к своим владениям Сардинию, Корсику, Афины, а в XV веке и Неаполь.

Разгром Педро III Карла I Анжуйского спас Византию от повторения Четвертого крестового похода и позволил ей продлить существование еще на полтора века. Одновременно конфликт Арагонского и Анжуйского домов объективно отвлек Европу от внимания к Восточному Средиземноморью, что привело к скорому падению последних анклавов, удерживаемых крестоносцами на Востоке.

Педро III, а по его следам и его преемники, для сохранения контроля над Сицилией были вынуждены сделать ряд уступок сицилийской знати. В итоге сильное централизованное государство Отвилей и Гогенштауфенов уступило место слабой раздираемой усобицами монархии.

В культуре

  • Король упоминается в одной из новелл «Декамерона» (X, 7): Король Пьетро, узнав о страстной любви к нему больной Лизы, утешает её, выдает её впоследствии за родовитого юношу и, поцеловав её в лоб, навсегда потом зовет себя её рыцарем
Предшественник:
Хайме I
Список королей Арагона
12761285
Преемник:
Альфонсо III
Предшественник:
Карл I Анжуйский
Король Сицилии
12821285
Преемник:
Хайме

Напишите отзыв о статье "Педро III (король Арагона)"

Ссылки

  • [libro.uca.edu/chaytor/hac7.htm Биография на сайте Библиотеки Иберийских ресурсов] (англ.). H. J. Chaytor. Проверено 7 июня 2009. [www.webcitation.org/67laDeZ4X Архивировано из первоисточника 19 мая 2012].
  • [www.cervantesvirtual.com/historia/monarquia/pedro_iii.shtml Биография на сайте «La Monarquia Hispanica»] (исп.). José Hinojosa Montalvo. Проверено 7 июня 2009. [www.webcitation.org/67laE3vzs Архивировано из первоисточника 19 мая 2012].

Отрывок, характеризующий Педро III (король Арагона)

Впереди его шел берейтор Кутузова, ведя лошадей в попонах. За берейтором ехала повозка, и за повозкой шел старик дворовый, в картузе, полушубке и с кривыми ногами.
– Тит, а Тит! – сказал берейтор.
– Чего? – рассеянно отвечал старик.
– Тит! Ступай молотить.
– Э, дурак, тьфу! – сердито плюнув, сказал старик. Прошло несколько времени молчаливого движения, и повторилась опять та же шутка.
В пятом часу вечера сражение было проиграно на всех пунктах. Более ста орудий находилось уже во власти французов.
Пржебышевский с своим корпусом положил оружие. Другие колонны, растеряв около половины людей, отступали расстроенными, перемешанными толпами.
Остатки войск Ланжерона и Дохтурова, смешавшись, теснились около прудов на плотинах и берегах у деревни Аугеста.
В 6 м часу только у плотины Аугеста еще слышалась жаркая канонада одних французов, выстроивших многочисленные батареи на спуске Праценских высот и бивших по нашим отступающим войскам.
В арьергарде Дохтуров и другие, собирая батальоны, отстреливались от французской кавалерии, преследовавшей наших. Начинало смеркаться. На узкой плотине Аугеста, на которой столько лет мирно сиживал в колпаке старичок мельник с удочками, в то время как внук его, засучив рукава рубашки, перебирал в лейке серебряную трепещущую рыбу; на этой плотине, по которой столько лет мирно проезжали на своих парных возах, нагруженных пшеницей, в мохнатых шапках и синих куртках моравы и, запыленные мукой, с белыми возами уезжали по той же плотине, – на этой узкой плотине теперь между фурами и пушками, под лошадьми и между колес толпились обезображенные страхом смерти люди, давя друг друга, умирая, шагая через умирающих и убивая друг друга для того только, чтобы, пройдя несколько шагов, быть точно. так же убитыми.
Каждые десять секунд, нагнетая воздух, шлепало ядро или разрывалась граната в средине этой густой толпы, убивая и обрызгивая кровью тех, которые стояли близко. Долохов, раненый в руку, пешком с десятком солдат своей роты (он был уже офицер) и его полковой командир, верхом, представляли из себя остатки всего полка. Влекомые толпой, они втеснились во вход к плотине и, сжатые со всех сторон, остановились, потому что впереди упала лошадь под пушкой, и толпа вытаскивала ее. Одно ядро убило кого то сзади их, другое ударилось впереди и забрызгало кровью Долохова. Толпа отчаянно надвинулась, сжалась, тронулась несколько шагов и опять остановилась.
Пройти эти сто шагов, и, наверное, спасен; простоять еще две минуты, и погиб, наверное, думал каждый. Долохов, стоявший в середине толпы, рванулся к краю плотины, сбив с ног двух солдат, и сбежал на скользкий лед, покрывший пруд.
– Сворачивай, – закричал он, подпрыгивая по льду, который трещал под ним, – сворачивай! – кричал он на орудие. – Держит!…
Лед держал его, но гнулся и трещал, и очевидно было, что не только под орудием или толпой народа, но под ним одним он сейчас рухнется. На него смотрели и жались к берегу, не решаясь еще ступить на лед. Командир полка, стоявший верхом у въезда, поднял руку и раскрыл рот, обращаясь к Долохову. Вдруг одно из ядер так низко засвистело над толпой, что все нагнулись. Что то шлепнулось в мокрое, и генерал упал с лошадью в лужу крови. Никто не взглянул на генерала, не подумал поднять его.
– Пошел на лед! пошел по льду! Пошел! вороти! аль не слышишь! Пошел! – вдруг после ядра, попавшего в генерала, послышались бесчисленные голоса, сами не зная, что и зачем кричавшие.
Одно из задних орудий, вступавшее на плотину, своротило на лед. Толпы солдат с плотины стали сбегать на замерзший пруд. Под одним из передних солдат треснул лед, и одна нога ушла в воду; он хотел оправиться и провалился по пояс.
Ближайшие солдаты замялись, орудийный ездовой остановил свою лошадь, но сзади всё еще слышались крики: «Пошел на лед, что стал, пошел! пошел!» И крики ужаса послышались в толпе. Солдаты, окружавшие орудие, махали на лошадей и били их, чтобы они сворачивали и подвигались. Лошади тронулись с берега. Лед, державший пеших, рухнулся огромным куском, и человек сорок, бывших на льду, бросились кто вперед, кто назад, потопляя один другого.
Ядра всё так же равномерно свистели и шлепались на лед, в воду и чаще всего в толпу, покрывавшую плотину, пруды и берег.


На Праценской горе, на том самом месте, где он упал с древком знамени в руках, лежал князь Андрей Болконский, истекая кровью, и, сам не зная того, стонал тихим, жалостным и детским стоном.
К вечеру он перестал стонать и совершенно затих. Он не знал, как долго продолжалось его забытье. Вдруг он опять чувствовал себя живым и страдающим от жгучей и разрывающей что то боли в голове.
«Где оно, это высокое небо, которое я не знал до сих пор и увидал нынче?» было первою его мыслью. «И страдания этого я не знал также, – подумал он. – Да, я ничего, ничего не знал до сих пор. Но где я?»
Он стал прислушиваться и услыхал звуки приближающегося топота лошадей и звуки голосов, говоривших по французски. Он раскрыл глаза. Над ним было опять всё то же высокое небо с еще выше поднявшимися плывущими облаками, сквозь которые виднелась синеющая бесконечность. Он не поворачивал головы и не видал тех, которые, судя по звуку копыт и голосов, подъехали к нему и остановились.
Подъехавшие верховые были Наполеон, сопутствуемый двумя адъютантами. Бонапарте, объезжая поле сражения, отдавал последние приказания об усилении батарей стреляющих по плотине Аугеста и рассматривал убитых и раненых, оставшихся на поле сражения.
– De beaux hommes! [Красавцы!] – сказал Наполеон, глядя на убитого русского гренадера, который с уткнутым в землю лицом и почернелым затылком лежал на животе, откинув далеко одну уже закоченевшую руку.
– Les munitions des pieces de position sont epuisees, sire! [Батарейных зарядов больше нет, ваше величество!] – сказал в это время адъютант, приехавший с батарей, стрелявших по Аугесту.
– Faites avancer celles de la reserve, [Велите привезти из резервов,] – сказал Наполеон, и, отъехав несколько шагов, он остановился над князем Андреем, лежавшим навзничь с брошенным подле него древком знамени (знамя уже, как трофей, было взято французами).
– Voila une belle mort, [Вот прекрасная смерть,] – сказал Наполеон, глядя на Болконского.
Князь Андрей понял, что это было сказано о нем, и что говорит это Наполеон. Он слышал, как называли sire того, кто сказал эти слова. Но он слышал эти слова, как бы он слышал жужжание мухи. Он не только не интересовался ими, но он и не заметил, а тотчас же забыл их. Ему жгло голову; он чувствовал, что он исходит кровью, и он видел над собою далекое, высокое и вечное небо. Он знал, что это был Наполеон – его герой, но в эту минуту Наполеон казался ему столь маленьким, ничтожным человеком в сравнении с тем, что происходило теперь между его душой и этим высоким, бесконечным небом с бегущими по нем облаками. Ему было совершенно всё равно в эту минуту, кто бы ни стоял над ним, что бы ни говорил об нем; он рад был только тому, что остановились над ним люди, и желал только, чтоб эти люди помогли ему и возвратили бы его к жизни, которая казалась ему столь прекрасною, потому что он так иначе понимал ее теперь. Он собрал все свои силы, чтобы пошевелиться и произвести какой нибудь звук. Он слабо пошевелил ногою и произвел самого его разжалобивший, слабый, болезненный стон.
– А! он жив, – сказал Наполеон. – Поднять этого молодого человека, ce jeune homme, и свезти на перевязочный пункт!
Сказав это, Наполеон поехал дальше навстречу к маршалу Лану, который, сняв шляпу, улыбаясь и поздравляя с победой, подъезжал к императору.
Князь Андрей не помнил ничего дальше: он потерял сознание от страшной боли, которую причинили ему укладывание на носилки, толчки во время движения и сондирование раны на перевязочном пункте. Он очнулся уже только в конце дня, когда его, соединив с другими русскими ранеными и пленными офицерами, понесли в госпиталь. На этом передвижении он чувствовал себя несколько свежее и мог оглядываться и даже говорить.
Первые слова, которые он услыхал, когда очнулся, – были слова французского конвойного офицера, который поспешно говорил:
– Надо здесь остановиться: император сейчас проедет; ему доставит удовольствие видеть этих пленных господ.
– Нынче так много пленных, чуть не вся русская армия, что ему, вероятно, это наскучило, – сказал другой офицер.
– Ну, однако! Этот, говорят, командир всей гвардии императора Александра, – сказал первый, указывая на раненого русского офицера в белом кавалергардском мундире.
Болконский узнал князя Репнина, которого он встречал в петербургском свете. Рядом с ним стоял другой, 19 летний мальчик, тоже раненый кавалергардский офицер.
Бонапарте, подъехав галопом, остановил лошадь.
– Кто старший? – сказал он, увидав пленных.
Назвали полковника, князя Репнина.
– Вы командир кавалергардского полка императора Александра? – спросил Наполеон.
– Я командовал эскадроном, – отвечал Репнин.
– Ваш полк честно исполнил долг свой, – сказал Наполеон.
– Похвала великого полководца есть лучшая награда cолдату, – сказал Репнин.
– С удовольствием отдаю ее вам, – сказал Наполеон. – Кто этот молодой человек подле вас?
Князь Репнин назвал поручика Сухтелена.
Посмотрев на него, Наполеон сказал, улыбаясь:
– II est venu bien jeune se frotter a nous. [Молод же явился он состязаться с нами.]
– Молодость не мешает быть храбрым, – проговорил обрывающимся голосом Сухтелен.
– Прекрасный ответ, – сказал Наполеон. – Молодой человек, вы далеко пойдете!
Князь Андрей, для полноты трофея пленников выставленный также вперед, на глаза императору, не мог не привлечь его внимания. Наполеон, видимо, вспомнил, что он видел его на поле и, обращаясь к нему, употребил то самое наименование молодого человека – jeune homme, под которым Болконский в первый раз отразился в его памяти.
– Et vous, jeune homme? Ну, а вы, молодой человек? – обратился он к нему, – как вы себя чувствуете, mon brave?
Несмотря на то, что за пять минут перед этим князь Андрей мог сказать несколько слов солдатам, переносившим его, он теперь, прямо устремив свои глаза на Наполеона, молчал… Ему так ничтожны казались в эту минуту все интересы, занимавшие Наполеона, так мелочен казался ему сам герой его, с этим мелким тщеславием и радостью победы, в сравнении с тем высоким, справедливым и добрым небом, которое он видел и понял, – что он не мог отвечать ему.
Да и всё казалось так бесполезно и ничтожно в сравнении с тем строгим и величественным строем мысли, который вызывали в нем ослабление сил от истекшей крови, страдание и близкое ожидание смерти. Глядя в глаза Наполеону, князь Андрей думал о ничтожности величия, о ничтожности жизни, которой никто не мог понять значения, и о еще большем ничтожестве смерти, смысл которой никто не мог понять и объяснить из живущих.
Император, не дождавшись ответа, отвернулся и, отъезжая, обратился к одному из начальников:
– Пусть позаботятся об этих господах и свезут их в мой бивуак; пускай мой доктор Ларрей осмотрит их раны. До свидания, князь Репнин, – и он, тронув лошадь, галопом поехал дальше.
На лице его было сиянье самодовольства и счастия.
Солдаты, принесшие князя Андрея и снявшие с него попавшийся им золотой образок, навешенный на брата княжною Марьею, увидав ласковость, с которою обращался император с пленными, поспешили возвратить образок.
Князь Андрей не видал, кто и как надел его опять, но на груди его сверх мундира вдруг очутился образок на мелкой золотой цепочке.
«Хорошо бы это было, – подумал князь Андрей, взглянув на этот образок, который с таким чувством и благоговением навесила на него сестра, – хорошо бы это было, ежели бы всё было так ясно и просто, как оно кажется княжне Марье. Как хорошо бы было знать, где искать помощи в этой жизни и чего ждать после нее, там, за гробом! Как бы счастлив и спокоен я был, ежели бы мог сказать теперь: Господи, помилуй меня!… Но кому я скажу это! Или сила – неопределенная, непостижимая, к которой я не только не могу обращаться, но которой не могу выразить словами, – великое всё или ничего, – говорил он сам себе, – или это тот Бог, который вот здесь зашит, в этой ладонке, княжной Марьей? Ничего, ничего нет верного, кроме ничтожества всего того, что мне понятно, и величия чего то непонятного, но важнейшего!»
Носилки тронулись. При каждом толчке он опять чувствовал невыносимую боль; лихорадочное состояние усилилось, и он начинал бредить. Те мечтания об отце, жене, сестре и будущем сыне и нежность, которую он испытывал в ночь накануне сражения, фигура маленького, ничтожного Наполеона и над всем этим высокое небо, составляли главное основание его горячечных представлений.
Тихая жизнь и спокойное семейное счастие в Лысых Горах представлялись ему. Он уже наслаждался этим счастием, когда вдруг являлся маленький Напoлеон с своим безучастным, ограниченным и счастливым от несчастия других взглядом, и начинались сомнения, муки, и только небо обещало успокоение. К утру все мечтания смешались и слились в хаос и мрак беспамятства и забвения, которые гораздо вероятнее, по мнению самого Ларрея, доктора Наполеона, должны были разрешиться смертью, чем выздоровлением.
– C'est un sujet nerveux et bilieux, – сказал Ларрей, – il n'en rechappera pas. [Это человек нервный и желчный, он не выздоровеет.]
Князь Андрей, в числе других безнадежных раненых, был сдан на попечение жителей.


В начале 1806 года Николай Ростов вернулся в отпуск. Денисов ехал тоже домой в Воронеж, и Ростов уговорил его ехать с собой до Москвы и остановиться у них в доме. На предпоследней станции, встретив товарища, Денисов выпил с ним три бутылки вина и подъезжая к Москве, несмотря на ухабы дороги, не просыпался, лежа на дне перекладных саней, подле Ростова, который, по мере приближения к Москве, приходил все более и более в нетерпение.
«Скоро ли? Скоро ли? О, эти несносные улицы, лавки, калачи, фонари, извозчики!» думал Ростов, когда уже они записали свои отпуски на заставе и въехали в Москву.
– Денисов, приехали! Спит! – говорил он, всем телом подаваясь вперед, как будто он этим положением надеялся ускорить движение саней. Денисов не откликался.
– Вот он угол перекресток, где Захар извозчик стоит; вот он и Захар, и всё та же лошадь. Вот и лавочка, где пряники покупали. Скоро ли? Ну!
– К какому дому то? – спросил ямщик.
– Да вон на конце, к большому, как ты не видишь! Это наш дом, – говорил Ростов, – ведь это наш дом! Денисов! Денисов! Сейчас приедем.
Денисов поднял голову, откашлялся и ничего не ответил.
– Дмитрий, – обратился Ростов к лакею на облучке. – Ведь это у нас огонь?
– Так точно с и у папеньки в кабинете светится.
– Еще не ложились? А? как ты думаешь? Смотри же не забудь, тотчас достань мне новую венгерку, – прибавил Ростов, ощупывая новые усы. – Ну же пошел, – кричал он ямщику. – Да проснись же, Вася, – обращался он к Денисову, который опять опустил голову. – Да ну же, пошел, три целковых на водку, пошел! – закричал Ростов, когда уже сани были за три дома от подъезда. Ему казалось, что лошади не двигаются. Наконец сани взяли вправо к подъезду; над головой своей Ростов увидал знакомый карниз с отбитой штукатуркой, крыльцо, тротуарный столб. Он на ходу выскочил из саней и побежал в сени. Дом также стоял неподвижно, нерадушно, как будто ему дела не было до того, кто приехал в него. В сенях никого не было. «Боже мой! все ли благополучно?» подумал Ростов, с замиранием сердца останавливаясь на минуту и тотчас пускаясь бежать дальше по сеням и знакомым, покривившимся ступеням. Всё та же дверная ручка замка, за нечистоту которой сердилась графиня, также слабо отворялась. В передней горела одна сальная свеча.