Пейн, Томас

Томас Пейн
Thomas Paine
Имя при рождении:	Thomas Pain
Дата рождения:	29 января 1737(1737-01-29)
Место рождения:	Тетфорд (Норфолк, Великобритания)
Дата смерти:	8 июня 1809(1809-06-08) (72 года)
Место смерти:	Нью-Йорк (США)
Род деятельности:	прозаик, публицист
Язык произведений:	англ.
Подпись:

Томас Пейн, также Пэйн, иногда Пэн (англ. Thomas Paine; 29 января 1737 года, Тетфорд, Великобритания — 8 июня 1809 года, Нью-Йорк, США) — англо-американский писатель, философ, публицист, прозванный «крёстным отцом США».

Впервые прибыв в Америку в возрасте 37 лет, Пейн поддержал сепаратистские настроения в популярном памфлете «Здравый смысл» (1776) и стал идеологом Американской революции. В трактате «Права человека» (1791) выступил с обоснованием Французской революции с позиций Просвещения, за что был избран в Конвент в 1792 году (хотя не говорил по-французски). В 1794 году написал философский труд «Век разума», проникнутый идеями деизма и верой в торжество разума.

Биография

Томас Пэйн родился 29 января 1737 года в Тетфорде (графство Норфолк, Англия). Он был родом из небогатой квакерской семьи. Образование его ограничивалось местной школой, в которой он даже не выучил латыни. В молодости Пэйн жил в бедности. Работал в мастерской, затем служил в акцизной конторе. Его жена умерла при родах.

Зная о его способностях к красноречию, начальство попросило его написать прошение повысить зарплату. Он написал письмо к правительству, по каким-то причинам его перечитывать не стали и отправили. В нём Пейн с детской непосредственностью написал: «Повысьте нам, пожалуйста, зарплату, а то она у нас такая маленькая, что нам ничего не остается, как брать взятки». И подробно описал, кто берет, когда и сколько. После этого всю акцизную контору отправили под суд. Однако сам Пейн успел скрыться, сел на корабль и в 1774 году прибыл в Америку с рекомендательным письмом от Франклина, с которым познакомился в Англии. Это было накануне разрыва Соединённых Штатов с Англией. На громадном митинге, собранном по этому поводу, Пейн описал самыми мрачными красками тогдашнее правительство Англии, уверяя, что от него добра не дождешься, и советовал американцам объявить о независимости.

В североамериканских колониях

При покровительстве Франклина Пейн занялся в Америке предпринимательством. Он инвестировал в рискованные проекты, в частности, связанные со строительством мостов, которые рассматривал как выдающееся «изобретение человечества, позволяющее овладеть природой, не беспокоя её власти и не разрушая её красоту». Подготовленный Пейном в 1787 г. новаторский проект моста через Скулкилл в Филадельфии был реализован через 9 лет в английском Сандерленде.

В 1775 году Пейн, по поручению конгресса, отвёз в Англию прошение колонистов к королю. Это прошение так и осталось без ответа, а Пейн вернулся в Америку, где издал брошюру «Здравый смысл» (англ. Common Sense), в которой доказывал, что каждый народ имеет полное право устроить у себя правительство, какое ему нравится. По словам Вашингтона, брошюра Пейна произвела переворот в умах. Он развенчивал надежды колонистов на заступничество короля и объявлял монархию противоестественным способом правления. Примеры некомпетентных или никчемных монархов он в изобилии черпал из Ветхого Завета. Считается, что каждое второе семейство в Тринадцати колониях владело экземпляром этой брошюры, что делает её самой успешной книгой в истории Нового света. Феноменальному успеху трактата способствовало то, что он распространялся практически бесплатно, ибо Пейн отказался от авторских прав на своё произведение.

«Здравый смысл» подготовил колонистов к окончательному разрыву с метрополией. Пейну приписывается также авторство анонимной статьи «Африканское рабство в Америке» (African Slavery in America, март 1775), содержавшей одно из первых изложений идеологии аболиционизма; под её влиянием было создано первое в Америке аболиционистское общество. После того, как была составлена декларация независимости и началась война с Англией, Пейн отправился в лагерь Вашингтона и написал цикл из 13 памфлетов «Американский кризис», в надежде поддержать мужество небольшой американской армии. Одна из его статей была, по приказанию Джорджа Вашингтона, прочитана войскам вместо дневного приказа и до того вдохновила солдат, что, бросаясь в бой с англичанами, они повторяли начальные слова статьи Пейна: «Настало время испытать силу человеческой души!».

Благодаря изданным сочинениям Пейн сделался самым популярным, после Вашингтона, человеком в Америке. В 1780 году, когда Чарлстон был взят английскими войсками и Вашингтон оказался в самом отчаянном положении, для покрытия чрезвычайных военных расходов Пейн предложил устроить национальную подписку и первый внёс 500 долларов. В 1781 году Пейн был отправлен американским правительством в Париж для переговоров о получении займа и выполнил это поручение успешно.

В революционной Франции

По окончании войны Пейн возвратился в Англию. Вспыхнувшую в 1789 году французскую революцию Пейн, наряду с Бернсом и Вордсвортом, приветствовал как зарю свободы для всего человечества. Когда в 1790 году Бёрк издал свои «Размышления о Французской революции», Пейн возражал ему обширной брошюрой «Права человека» (англ. Rights of Man), в которой отстаивал естественные, прирожденные права человека. По мнению Пейна, человек вступает в общественный союз не для умаления прирожденных ему прав, а для их обеспечения; уступая часть своих прав в интересах общества, он оставляет за собой свободу мысли, свободу религиозной совести и право делать для своего счастья всё, что не вредит другим. Полемизируя по этому вопросу с Бёрком, Пейн горячо защищает новую конституцию Франции, дающую право голоса всем, кто платит хоть самую ничтожную подать, и дает злую характеристику английской конституции, которая вся направлена к тому, чтобы дать королю средства подкупать своих подданных. Задетое за живое, правительство решилось преследовать автора брошюры.

В мае 1792 года Пейн был предан суду по обвинению в оскорблении короля и конституции. Пейн не мог присутствовать на суде; избранный членом национального конвента, он жил в Париже, поручив защиту своей книги и личности знаменитому адвокату Томасу Эрскину. Несмотря на блестящую речь Эрскина, возбудившую энтузиазм у молодежи, присяжные признали Пейна виновным. Не имея возможности посадить в тюрьму автора брошюры, правительство подвергло преследованию всех тех, у кого можно было её найти. Как член конвента, Пейн был сторонником жирондистов и всегда голосовал вместе с ними. В процессе против короля он стоял за изгнание Людовика XVI и предупреждал собрание, что казнь короля будет громадной политической ошибкой и произведет крайне неблагоприятное впечатление в Америке, где Людовик XVI был очень популярен. Вместо казни он советовал отправить короля в изгнание в Америку; там он увидит, «как растёт общественное благосостояние при республиканском правлении, основанном на свободе и на справедливом представительстве».

Монтаньяры не могли простить Пейну его заступничества за короля; после падения жирондистов он был арестован, приговорен к смерти и спасся только благодаря счастливой случайности. Во время своего заключения Пейн написал своё знаменитое сочинение — «Век разума», в котором пытался приложить приёмы рационалистической критики к объяснению Библии.

Поздние годы

В 1804 году Пейн вернулся в Америку. Президент Джефферсон, помня заслуги Пейна в деле американской свободы, предоставил в его распоряжение целый корабль. Думая, что его и теперь примут с восторгом, Пейн жестоко ошибся в своих расчетах. «Век Разума» вооружил против него религиозно настроенное американское общество; подстрекаемые духовенством, прежние друзья отвернулись от него. Он не мог перенести этого и стал искать утешения в вине.

Пейн умер 8 июня 1809 года в нью-йоркском квартале Гринвич-Виллидж, оставленный почти всеми, но спокойный, с утешительным сознанием, что прожил жизнь недаром. «Жизнь моя, — писал он к одному из своих приятелей за несколько дней до смерти, — была полезна для человечества; я, насколько мог, делал добро и умираю спокойно, надеясь на милосердие Создателя».

Пейн просил, чтобы его похоронили в Нью-Йорке на квакерском кладбище, однако местная община отказалась предоставить место для знаменитого «безбожника». Его погребли под каштановым деревом на принадлежавшей ему ферме. На похоронах некогда самого популярного человека Америки присутствовало всего 6 человек (из них 2 слуги-негра).

В 1819 г. радикально настроенный английский публицист Уильям Коббет выкопал останки Пейна и перевёз их на родину, намереваясь добиться почётного перезахоронения «великого сына Англии». Этого не случилось, и судьба праха Пейна после смерти Коббета остаётся загадкой. Многие впоследствии утверждали, что им принадлежит череп или правая кисть одного из основателей США, ссылаясь на то, что получили эти «реликвии» от самого Коббета.

Воззрения Т. Пейна

В религиозных воззрениях Пейн был последователем английских деистов; целью его было поколебать, как он выражался, библейскую и христианскую мифологию. В 1795 году Пейн издал небольшой трактат, в котором резюмировал свои политические убеждения. В 1797 году он основал, в противовес обществу атеистов, теофилантропический кружок, в заседаниях которого излагал основы своей, очищенной от суеверий, религии. Масонство считал продолжением друидских ритуалов древних кельтов.

Пейн был типическим представителем как политического, так и религиозного рационализма. Он был самоучкой, многого не знал и потому нередко говорил наивности, которые живо подхватывались его врагами. Несомненно, однако, что он отличался здравым смыслом, сильной логикой и замечательной ясностью изложения. Это был народный трибун в полном смысле этого слова, не только потому, что умел говорить языком понятным народу, но и потому, что руководящей идеей его жизни было служение народу. К известному выражению Франклина: «Мое отечество там, где свобода», Пейн сделал такую поправку: «Мое отечество там, где нет свободы, но где люди бьются, чтоб добыть её».

Анализируя формы государства, Пейн различал «старые» (монархические) и «новые» (республиканские) формы. В основу этой классификации были положены принципы образования правления — наследование или выборность. Правление, основанное на передаче власти по наследству, он называл «самым несправедливым и несовершенным из всех систем правления». Не имея под собой никакой правовой основы, утверждал Пейн, такая власть неизбежно является тиранической, узурпирующей народный суверенитет. Абсолютные монархии «являются позором для человеческой природы».

Сочинения

• Полное собрание сочинений П. («Writings of Th. P.», collected and edited by Moneure Conway) вышло в Нью-Йорке в 1895 г.
• Пейн Т. Избранные сочинения. М., 1959.

Библиография

• Воронов В. В. Прогрессивные тенденции социологических воззрений Томаса Пэна // Философские науки, 1959, № 3.
• Гончаров Л. Н. Общественно-политические идеи Т. Пейна. Фрунзе, 1959.
• Громаков Б. С. Политические и правовые взгляды Томаса Пейна. М., 1960.
• [istmat.info/node/29044 Гольдберг Н. М. Томас Пейн. М., 1969 (Библиотека «Мыслители прошлого»)].
• Стороженко Н. И.,. Пэн, Томас // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• [docs.google.com/file/d/0B7jQ98Osk2SDRWk0alRheEdOc00/edit?usp=sharing Фаст Г. Гражданин Том Пейн / Роман; перевод с англ. М.Кан. М.: Терра. 1997].
• Урнов Д. Неистовый Том, или Потерянный прах. — М: Политиздат, 1989. — 382 с. — 2 000 000 экз. — ISBN 5-250-00429-6.
• Райт-Ковалёва Р. Роберт Бернс. — М: Молодая гвардия, 1965. — 352 с. — (Жизнь Замечательных Людей). — 100 000 экз.

Ссылки

• [www.youtube.com/watch?v=Dxdqdax4VbQ Электронная лекция Йельского университета]
• [www.chayka.org/oarticle.php?id=209 Крестный отец Соединенных Штатов], журнал «Чайка»
• Рукшина К. [www.russianscientist.org/files/archive/History/2009_RUKSHINA-21.pdf Почему Америка не приняла Томаса Пейна]
• Рукшина К. Томас Пейн (1737—1809) и рождение современных демократий. [www.lebed.com/2007/art5007.htm Часть 1], [www.lebed.com/2007/art5015.htm часть 2], [www.lebed.com/2007/art5048.htm часть3] и [www.lebed.com/2007/art5087.htm часть 4].
• [www.agitclub.ru/museum/revolution1/eng/poulsen10.htm Из книги Ч. Поулсена «Английские бунтари»]

Отрывок, характеризующий Пейн, Томас

– Я тебе говог'ю, – закричал Денисов, – он малый славный.
– Так то лучше, граф, – повторил штаб ротмистр, как будто за его признание начиная величать его титулом. – Подите и извинитесь, ваше сиятельство, да с.
– Господа, всё сделаю, никто от меня слова не услышит, – умоляющим голосом проговорил Ростов, – но извиняться не могу, ей Богу, не могу, как хотите! Как я буду извиняться, точно маленький, прощенья просить?
Денисов засмеялся.
– Вам же хуже. Богданыч злопамятен, поплатитесь за упрямство, – сказал Кирстен.
– Ей Богу, не упрямство! Я не могу вам описать, какое чувство, не могу…
– Ну, ваша воля, – сказал штаб ротмистр. – Что ж, мерзавец то этот куда делся? – спросил он у Денисова.
– Сказался больным, завтг'а велено пг'иказом исключить, – проговорил Денисов.
– Это болезнь, иначе нельзя объяснить, – сказал штаб ротмистр.
– Уж там болезнь не болезнь, а не попадайся он мне на глаза – убью! – кровожадно прокричал Денисов.
В комнату вошел Жерков.
– Ты как? – обратились вдруг офицеры к вошедшему.
– Поход, господа. Мак в плен сдался и с армией, совсем.
– Врешь!
– Сам видел.
– Как? Мака живого видел? с руками, с ногами?
– Поход! Поход! Дать ему бутылку за такую новость. Ты как же сюда попал?
– Опять в полк выслали, за чорта, за Мака. Австрийской генерал пожаловался. Я его поздравил с приездом Мака…Ты что, Ростов, точно из бани?
– Тут, брат, у нас, такая каша второй день.
Вошел полковой адъютант и подтвердил известие, привезенное Жерковым. На завтра велено было выступать.
– Поход, господа!
– Ну, и слава Богу, засиделись.


Кутузов отступил к Вене, уничтожая за собой мосты на реках Инне (в Браунау) и Трауне (в Линце). 23 го октября .русские войска переходили реку Энс. Русские обозы, артиллерия и колонны войск в середине дня тянулись через город Энс, по сю и по ту сторону моста.
День был теплый, осенний и дождливый. Пространная перспектива, раскрывавшаяся с возвышения, где стояли русские батареи, защищавшие мост, то вдруг затягивалась кисейным занавесом косого дождя, то вдруг расширялась, и при свете солнца далеко и ясно становились видны предметы, точно покрытые лаком. Виднелся городок под ногами с своими белыми домами и красными крышами, собором и мостом, по обеим сторонам которого, толпясь, лилися массы русских войск. Виднелись на повороте Дуная суда, и остров, и замок с парком, окруженный водами впадения Энса в Дунай, виднелся левый скалистый и покрытый сосновым лесом берег Дуная с таинственною далью зеленых вершин и голубеющими ущельями. Виднелись башни монастыря, выдававшегося из за соснового, казавшегося нетронутым, дикого леса; далеко впереди на горе, по ту сторону Энса, виднелись разъезды неприятеля.
Между орудиями, на высоте, стояли спереди начальник ариергарда генерал с свитским офицером, рассматривая в трубу местность. Несколько позади сидел на хоботе орудия Несвицкий, посланный от главнокомандующего к ариергарду.
Казак, сопутствовавший Несвицкому, подал сумочку и фляжку, и Несвицкий угощал офицеров пирожками и настоящим доппелькюмелем. Офицеры радостно окружали его, кто на коленах, кто сидя по турецки на мокрой траве.
– Да, не дурак был этот австрийский князь, что тут замок выстроил. Славное место. Что же вы не едите, господа? – говорил Несвицкий.
– Покорно благодарю, князь, – отвечал один из офицеров, с удовольствием разговаривая с таким важным штабным чиновником. – Прекрасное место. Мы мимо самого парка проходили, двух оленей видели, и дом какой чудесный!
– Посмотрите, князь, – сказал другой, которому очень хотелось взять еще пирожок, но совестно было, и который поэтому притворялся, что он оглядывает местность, – посмотрите ка, уж забрались туда наши пехотные. Вон там, на лужку, за деревней, трое тащут что то. .Они проберут этот дворец, – сказал он с видимым одобрением.
– И то, и то, – сказал Несвицкий. – Нет, а чего бы я желал, – прибавил он, прожевывая пирожок в своем красивом влажном рте, – так это вон туда забраться.
Он указывал на монастырь с башнями, видневшийся на горе. Он улыбнулся, глаза его сузились и засветились.
– А ведь хорошо бы, господа!
Офицеры засмеялись.
– Хоть бы попугать этих монашенок. Итальянки, говорят, есть молоденькие. Право, пять лет жизни отдал бы!
– Им ведь и скучно, – смеясь, сказал офицер, который был посмелее.
Между тем свитский офицер, стоявший впереди, указывал что то генералу; генерал смотрел в зрительную трубку.
– Ну, так и есть, так и есть, – сердито сказал генерал, опуская трубку от глаз и пожимая плечами, – так и есть, станут бить по переправе. И что они там мешкают?
На той стороне простым глазом виден был неприятель и его батарея, из которой показался молочно белый дымок. Вслед за дымком раздался дальний выстрел, и видно было, как наши войска заспешили на переправе.
Несвицкий, отдуваясь, поднялся и, улыбаясь, подошел к генералу.
– Не угодно ли закусить вашему превосходительству? – сказал он.
– Нехорошо дело, – сказал генерал, не отвечая ему, – замешкались наши.
– Не съездить ли, ваше превосходительство? – сказал Несвицкий.
– Да, съездите, пожалуйста, – сказал генерал, повторяя то, что уже раз подробно было приказано, – и скажите гусарам, чтобы они последние перешли и зажгли мост, как я приказывал, да чтобы горючие материалы на мосту еще осмотреть.
– Очень хорошо, – отвечал Несвицкий.
Он кликнул казака с лошадью, велел убрать сумочку и фляжку и легко перекинул свое тяжелое тело на седло.
– Право, заеду к монашенкам, – сказал он офицерам, с улыбкою глядевшим на него, и поехал по вьющейся тропинке под гору.
– Нут ка, куда донесет, капитан, хватите ка! – сказал генерал, обращаясь к артиллеристу. – Позабавьтесь от скуки.
– Прислуга к орудиям! – скомандовал офицер.
И через минуту весело выбежали от костров артиллеристы и зарядили.
– Первое! – послышалась команда.
Бойко отскочил 1 й номер. Металлически, оглушая, зазвенело орудие, и через головы всех наших под горой, свистя, пролетела граната и, далеко не долетев до неприятеля, дымком показала место своего падения и лопнула.
Лица солдат и офицеров повеселели при этом звуке; все поднялись и занялись наблюдениями над видными, как на ладони, движениями внизу наших войск и впереди – движениями приближавшегося неприятеля. Солнце в ту же минуту совсем вышло из за туч, и этот красивый звук одинокого выстрела и блеск яркого солнца слились в одно бодрое и веселое впечатление.


Над мостом уже пролетели два неприятельские ядра, и на мосту была давка. В средине моста, слезши с лошади, прижатый своим толстым телом к перилам, стоял князь Несвицкий.
Он, смеючись, оглядывался назад на своего казака, который с двумя лошадьми в поводу стоял несколько шагов позади его.
Только что князь Несвицкий хотел двинуться вперед, как опять солдаты и повозки напирали на него и опять прижимали его к перилам, и ему ничего не оставалось, как улыбаться.
– Экой ты, братец, мой! – говорил казак фурштатскому солдату с повозкой, напиравшему на толпившуюся v самых колес и лошадей пехоту, – экой ты! Нет, чтобы подождать: видишь, генералу проехать.
Но фурштат, не обращая внимания на наименование генерала, кричал на солдат, запружавших ему дорогу: – Эй! землячки! держись влево, постой! – Но землячки, теснясь плечо с плечом, цепляясь штыками и не прерываясь, двигались по мосту одною сплошною массой. Поглядев за перила вниз, князь Несвицкий видел быстрые, шумные, невысокие волны Энса, которые, сливаясь, рябея и загибаясь около свай моста, перегоняли одна другую. Поглядев на мост, он видел столь же однообразные живые волны солдат, кутасы, кивера с чехлами, ранцы, штыки, длинные ружья и из под киверов лица с широкими скулами, ввалившимися щеками и беззаботно усталыми выражениями и движущиеся ноги по натасканной на доски моста липкой грязи. Иногда между однообразными волнами солдат, как взбрызг белой пены в волнах Энса, протискивался между солдатами офицер в плаще, с своею отличною от солдат физиономией; иногда, как щепка, вьющаяся по реке, уносился по мосту волнами пехоты пеший гусар, денщик или житель; иногда, как бревно, плывущее по реке, окруженная со всех сторон, проплывала по мосту ротная или офицерская, наложенная доверху и прикрытая кожами, повозка.
– Вишь, их, как плотину, прорвало, – безнадежно останавливаясь, говорил казак. – Много ль вас еще там?
– Мелион без одного! – подмигивая говорил близко проходивший в прорванной шинели веселый солдат и скрывался; за ним проходил другой, старый солдат.
– Как он (он – неприятель) таперича по мосту примется зажаривать, – говорил мрачно старый солдат, обращаясь к товарищу, – забудешь чесаться.
И солдат проходил. За ним другой солдат ехал на повозке.
– Куда, чорт, подвертки запихал? – говорил денщик, бегом следуя за повозкой и шаря в задке.
И этот проходил с повозкой. За этим шли веселые и, видимо, выпившие солдаты.
– Как он его, милый человек, полыхнет прикладом то в самые зубы… – радостно говорил один солдат в высоко подоткнутой шинели, широко размахивая рукой.
– То то оно, сладкая ветчина то. – отвечал другой с хохотом.
И они прошли, так что Несвицкий не узнал, кого ударили в зубы и к чему относилась ветчина.
– Эк торопятся, что он холодную пустил, так и думаешь, всех перебьют. – говорил унтер офицер сердито и укоризненно.
– Как оно пролетит мимо меня, дяденька, ядро то, – говорил, едва удерживаясь от смеха, с огромным ртом молодой солдат, – я так и обмер. Право, ей Богу, так испужался, беда! – говорил этот солдат, как будто хвастаясь тем, что он испугался. И этот проходил. За ним следовала повозка, непохожая на все проезжавшие до сих пор. Это был немецкий форшпан на паре, нагруженный, казалось, целым домом; за форшпаном, который вез немец, привязана была красивая, пестрая, с огромным вымем, корова. На перинах сидела женщина с грудным ребенком, старуха и молодая, багроворумяная, здоровая девушка немка. Видно, по особому разрешению были пропущены эти выселявшиеся жители. Глаза всех солдат обратились на женщин, и, пока проезжала повозка, двигаясь шаг за шагом, и, все замечания солдат относились только к двум женщинам. На всех лицах была почти одна и та же улыбка непристойных мыслей об этой женщине.
– Ишь, колбаса то, тоже убирается!
– Продай матушку, – ударяя на последнем слоге, говорил другой солдат, обращаясь к немцу, который, опустив глаза, сердито и испуганно шел широким шагом.
– Эк убралась как! То то черти!
– Вот бы тебе к ним стоять, Федотов.
– Видали, брат!
– Куда вы? – спрашивал пехотный офицер, евший яблоко, тоже полуулыбаясь и глядя на красивую девушку.
Немец, закрыв глаза, показывал, что не понимает.
– Хочешь, возьми себе, – говорил офицер, подавая девушке яблоко. Девушка улыбнулась и взяла. Несвицкий, как и все, бывшие на мосту, не спускал глаз с женщин, пока они не проехали. Когда они проехали, опять шли такие же солдаты, с такими же разговорами, и, наконец, все остановились. Как это часто бывает, на выезде моста замялись лошади в ротной повозке, и вся толпа должна была ждать.
– И что становятся? Порядку то нет! – говорили солдаты. – Куда прешь? Чорт! Нет того, чтобы подождать. Хуже того будет, как он мост подожжет. Вишь, и офицера то приперли, – говорили с разных сторон остановившиеся толпы, оглядывая друг друга, и всё жались вперед к выходу.
Оглянувшись под мост на воды Энса, Несвицкий вдруг услышал еще новый для него звук, быстро приближающегося… чего то большого и чего то шлепнувшегося в воду.
– Ишь ты, куда фатает! – строго сказал близко стоявший солдат, оглядываясь на звук.
– Подбадривает, чтобы скорей проходили, – сказал другой неспокойно.
Толпа опять тронулась. Несвицкий понял, что это было ядро.
– Эй, казак, подавай лошадь! – сказал он. – Ну, вы! сторонись! посторонись! дорогу!
Он с большим усилием добрался до лошади. Не переставая кричать, он тронулся вперед. Солдаты пожались, чтобы дать ему дорогу, но снова опять нажали на него так, что отдавили ему ногу, и ближайшие не были виноваты, потому что их давили еще сильнее.
– Несвицкий! Несвицкий! Ты, г'ожа! – послышался в это время сзади хриплый голос.
Несвицкий оглянулся и увидал в пятнадцати шагах отделенного от него живою массой двигающейся пехоты красного, черного, лохматого, в фуражке на затылке и в молодецки накинутом на плече ментике Ваську Денисова.
– Вели ты им, чег'тям, дьяволам, дать дог'огу, – кричал. Денисов, видимо находясь в припадке горячности, блестя и поводя своими черными, как уголь, глазами в воспаленных белках и махая невынутою из ножен саблей, которую он держал такою же красною, как и лицо, голою маленькою рукой.
– Э! Вася! – отвечал радостно Несвицкий. – Да ты что?
– Эскадг'ону пг'ойти нельзя, – кричал Васька Денисов, злобно открывая белые зубы, шпоря своего красивого вороного, кровного Бедуина, который, мигая ушами от штыков, на которые он натыкался, фыркая, брызгая вокруг себя пеной с мундштука, звеня, бил копытами по доскам моста и, казалось, готов был перепрыгнуть через перила моста, ежели бы ему позволил седок. – Что это? как баг'аны! точь в точь баг'аны! Пг'очь… дай дог'огу!… Стой там! ты повозка, чог'т! Саблей изг'ублю! – кричал он, действительно вынимая наголо саблю и начиная махать ею.