Пекарев, Александр Васильевич
Поделись знанием:
К таким единицам можно уверенно отнести скульптора Пекарева: к 100-летию Ленина номер главного журнала советских архитекторов «Архитектура СССР» открывался работой скульптора Пекарева[23].
Княжна Марья встала и направилась к двери. Она остановилась.
– Andre, si vous avez. la foi, vous vous seriez adresse a Dieu, pour qu'il vous donne l'amour, que vous ne sentez pas et votre priere aurait ete exaucee. [Если бы ты имел веру, то обратился бы к Богу с молитвою, чтоб Он даровал тебе любовь, которую ты не чувствуешь, и молитва твоя была бы услышана.]
– Да, разве это! – сказал князь Андрей. – Иди, Маша, я сейчас приду.
По дороге к комнате сестры, в галлерее, соединявшей один дом с другим, князь Андрей встретил мило улыбавшуюся m lle Bourienne, уже в третий раз в этот день с восторженною и наивною улыбкой попадавшуюся ему в уединенных переходах.
– Ah! je vous croyais chez vous, [Ах, я думала, вы у себя,] – сказала она, почему то краснея и опуская глаза.
Князь Андрей строго посмотрел на нее. На лице князя Андрея вдруг выразилось озлобление. Он ничего не сказал ей, но посмотрел на ее лоб и волосы, не глядя в глаза, так презрительно, что француженка покраснела и ушла, ничего не сказав.
Когда он подошел к комнате сестры, княгиня уже проснулась, и ее веселый голосок, торопивший одно слово за другим, послышался из отворенной двери. Она говорила, как будто после долгого воздержания ей хотелось вознаградить потерянное время.
– Non, mais figurez vous, la vieille comtesse Zouboff avec de fausses boucles et la bouche pleine de fausses dents, comme si elle voulait defier les annees… [Нет, представьте себе, старая графиня Зубова, с фальшивыми локонами, с фальшивыми зубами, как будто издеваясь над годами…] Xa, xa, xa, Marieie!
Точно ту же фразу о графине Зубовой и тот же смех уже раз пять слышал при посторонних князь Андрей от своей жены.
Он тихо вошел в комнату. Княгиня, толстенькая, румяная, с работой в руках, сидела на кресле и без умолку говорила, перебирая петербургские воспоминания и даже фразы. Князь Андрей подошел, погладил ее по голове и спросил, отдохнула ли она от дороги. Она ответила и продолжала тот же разговор.
Коляска шестериком стояла у подъезда. На дворе была темная осенняя ночь. Кучер не видел дышла коляски. На крыльце суетились люди с фонарями. Огромный дом горел огнями сквозь свои большие окна. В передней толпились дворовые, желавшие проститься с молодым князем; в зале стояли все домашние: Михаил Иванович, m lle Bourienne, княжна Марья и княгиня.
Князь Андрей был позван в кабинет к отцу, который с глазу на глаз хотел проститься с ним. Все ждали их выхода.
Когда князь Андрей вошел в кабинет, старый князь в стариковских очках и в своем белом халате, в котором он никого не принимал, кроме сына, сидел за столом и писал. Он оглянулся.
– Едешь? – И он опять стал писать.
– Пришел проститься.
– Целуй сюда, – он показал щеку, – спасибо, спасибо!
– За что вы меня благодарите?
– За то, что не просрочиваешь, за бабью юбку не держишься. Служба прежде всего. Спасибо, спасибо! – И он продолжал писать, так что брызги летели с трещавшего пера. – Ежели нужно сказать что, говори. Эти два дела могу делать вместе, – прибавил он.
– О жене… Мне и так совестно, что я вам ее на руки оставляю…
– Что врешь? Говори, что нужно.
– Когда жене будет время родить, пошлите в Москву за акушером… Чтоб он тут был.
Старый князь остановился и, как бы не понимая, уставился строгими глазами на сына.
– Я знаю, что никто помочь не может, коли натура не поможет, – говорил князь Андрей, видимо смущенный. – Я согласен, что и из миллиона случаев один бывает несчастный, но это ее и моя фантазия. Ей наговорили, она во сне видела, и она боится.
– Гм… гм… – проговорил про себя старый князь, продолжая дописывать. – Сделаю.
Он расчеркнул подпись, вдруг быстро повернулся к сыну и засмеялся.
– Плохо дело, а?
– Что плохо, батюшка?
– Жена! – коротко и значительно сказал старый князь.
– Я не понимаю, – сказал князь Андрей.
– Да нечего делать, дружок, – сказал князь, – они все такие, не разженишься. Ты не бойся; никому не скажу; а ты сам знаешь.
Он схватил его за руку своею костлявою маленькою кистью, потряс ее, взглянул прямо в лицо сына своими быстрыми глазами, которые, как казалось, насквозь видели человека, и опять засмеялся своим холодным смехом.
Сын вздохнул, признаваясь этим вздохом в том, что отец понял его. Старик, продолжая складывать и печатать письма, с своею привычною быстротой, схватывал и бросал сургуч, печать и бумагу.
– Что делать? Красива! Я всё сделаю. Ты будь покоен, – говорил он отрывисто во время печатания.
Андрей молчал: ему и приятно и неприятно было, что отец понял его. Старик встал и подал письмо сыну.
– Слушай, – сказал он, – о жене не заботься: что возможно сделать, то будет сделано. Теперь слушай: письмо Михайлу Иларионовичу отдай. Я пишу, чтоб он тебя в хорошие места употреблял и долго адъютантом не держал: скверная должность! Скажи ты ему, что я его помню и люблю. Да напиши, как он тебя примет. Коли хорош будет, служи. Николая Андреича Болконского сын из милости служить ни у кого не будет. Ну, теперь поди сюда.
Он говорил такою скороговоркой, что не доканчивал половины слов, но сын привык понимать его. Он подвел сына к бюро, откинул крышку, выдвинул ящик и вынул исписанную его крупным, длинным и сжатым почерком тетрадь.
– Должно быть, мне прежде тебя умереть. Знай, тут мои записки, их государю передать после моей смерти. Теперь здесь – вот ломбардный билет и письмо: это премия тому, кто напишет историю суворовских войн. Переслать в академию. Здесь мои ремарки, после меня читай для себя, найдешь пользу.
Андрей не сказал отцу, что, верно, он проживет еще долго. Он понимал, что этого говорить не нужно.
– Всё исполню, батюшка, – сказал он.
– Ну, теперь прощай! – Он дал поцеловать сыну свою руку и обнял его. – Помни одно, князь Андрей: коли тебя убьют, мне старику больно будет… – Он неожиданно замолчал и вдруг крикливым голосом продолжал: – а коли узнаю, что ты повел себя не как сын Николая Болконского, мне будет… стыдно! – взвизгнул он.
– Этого вы могли бы не говорить мне, батюшка, – улыбаясь, сказал сын.
Старик замолчал.
– Еще я хотел просить вас, – продолжал князь Андрей, – ежели меня убьют и ежели у меня будет сын, не отпускайте его от себя, как я вам вчера говорил, чтоб он вырос у вас… пожалуйста.
– Жене не отдавать? – сказал старик и засмеялся.
Они молча стояли друг против друга. Быстрые глаза старика прямо были устремлены в глаза сына. Что то дрогнуло в нижней части лица старого князя.
– Простились… ступай! – вдруг сказал он. – Ступай! – закричал он сердитым и громким голосом, отворяя дверь кабинета.
– Что такое, что? – спрашивали княгиня и княжна, увидев князя Андрея и на минуту высунувшуюся фигуру кричавшего сердитым голосом старика в белом халате, без парика и в стариковских очках.
Князь Андрей вздохнул и ничего не ответил.
– Ну, – сказал он, обратившись к жене.
И это «ну» звучало холодною насмешкой, как будто он говорил: «теперь проделывайте вы ваши штуки».
– Andre, deja! [Андрей, уже!] – сказала маленькая княгиня, бледнея и со страхом глядя на мужа.
Он обнял ее. Она вскрикнула и без чувств упала на его плечо.
Он осторожно отвел плечо, на котором она лежала, заглянул в ее лицо и бережно посадил ее на кресло.
– Adieu, Marieie, [Прощай, Маша,] – сказал он тихо сестре, поцеловался с нею рука в руку и скорыми шагами вышел из комнаты.
Княгиня лежала в кресле, m lle Бурьен терла ей виски. Княжна Марья, поддерживая невестку, с заплаканными прекрасными глазами, всё еще смотрела в дверь, в которую вышел князь Андрей, и крестила его. Из кабинета слышны были, как выстрелы, часто повторяемые сердитые звуки стариковского сморкания. Только что князь Андрей вышел, дверь кабинета быстро отворилась и выглянула строгая фигура старика в белом халате.
– Уехал? Ну и хорошо! – сказал он, сердито посмотрев на бесчувственную маленькую княгиню, укоризненно покачал головою и захлопнул дверь.
В октябре 1805 года русские войска занимали села и города эрцгерцогства Австрийского, и еще новые полки приходили из России и, отягощая постоем жителей, располагались у крепости Браунау. В Браунау была главная квартира главнокомандующего Кутузова.
11 го октября 1805 года один из только что пришедших к Браунау пехотных полков, ожидая смотра главнокомандующего, стоял в полумиле от города. Несмотря на нерусскую местность и обстановку (фруктовые сады, каменные ограды, черепичные крыши, горы, видневшиеся вдали), на нерусский народ, c любопытством смотревший на солдат, полк имел точно такой же вид, какой имел всякий русский полк, готовившийся к смотру где нибудь в середине России.
С вечера, на последнем переходе, был получен приказ, что главнокомандующий будет смотреть полк на походе. Хотя слова приказа и показались неясны полковому командиру, и возник вопрос, как разуметь слова приказа: в походной форме или нет? в совете батальонных командиров было решено представить полк в парадной форме на том основании, что всегда лучше перекланяться, чем не докланяться. И солдаты, после тридцативерстного перехода, не смыкали глаз, всю ночь чинились, чистились; адъютанты и ротные рассчитывали, отчисляли; и к утру полк, вместо растянутой беспорядочной толпы, какою он был накануне на последнем переходе, представлял стройную массу 2 000 людей, из которых каждый знал свое место, свое дело и из которых на каждом каждая пуговка и ремешок были на своем месте и блестели чистотой. Не только наружное было исправно, но ежели бы угодно было главнокомандующему заглянуть под мундиры, то на каждом он увидел бы одинаково чистую рубаху и в каждом ранце нашел бы узаконенное число вещей, «шильце и мыльце», как говорят солдаты. Было только одно обстоятельство, насчет которого никто не мог быть спокоен. Это была обувь. Больше чем у половины людей сапоги были разбиты. Но недостаток этот происходил не от вины полкового командира, так как, несмотря на неоднократные требования, ему не был отпущен товар от австрийского ведомства, а полк прошел тысячу верст.
Полковой командир был пожилой, сангвинический, с седеющими бровями и бакенбардами генерал, плотный и широкий больше от груди к спине, чем от одного плеча к другому. На нем был новый, с иголочки, со слежавшимися складками мундир и густые золотые эполеты, которые как будто не книзу, а кверху поднимали его тучные плечи. Полковой командир имел вид человека, счастливо совершающего одно из самых торжественных дел жизни. Он похаживал перед фронтом и, похаживая, подрагивал на каждом шагу, слегка изгибаясь спиною. Видно, было, что полковой командир любуется своим полком, счастлив им, что все его силы душевные заняты только полком; но, несмотря на то, его подрагивающая походка как будто говорила, что, кроме военных интересов, в душе его немалое место занимают и интересы общественного быта и женский пол.
– Ну, батюшка Михайло Митрич, – обратился он к одному батальонному командиру (батальонный командир улыбаясь подался вперед; видно было, что они были счастливы), – досталось на орехи нынче ночью. Однако, кажется, ничего, полк не из дурных… А?
Батальонный командир понял веселую иронию и засмеялся.
– И на Царицыном лугу с поля бы не прогнали.
– Что? – сказал командир.
В это время по дороге из города, по которой расставлены были махальные, показались два верховые. Это были адъютант и казак, ехавший сзади.
Адъютант был прислан из главного штаба подтвердить полковому командиру то, что было сказано неясно во вчерашнем приказе, а именно то, что главнокомандующий желал видеть полк совершенно в том положении, в котором oн шел – в шинелях, в чехлах и без всяких приготовлений.
К Кутузову накануне прибыл член гофкригсрата из Вены, с предложениями и требованиями итти как можно скорее на соединение с армией эрцгерцога Фердинанда и Мака, и Кутузов, не считая выгодным это соединение, в числе прочих доказательств в пользу своего мнения намеревался показать австрийскому генералу то печальное положение, в котором приходили войска из России. С этою целью он и хотел выехать навстречу полку, так что, чем хуже было бы положение полка, тем приятнее было бы это главнокомандующему. Хотя адъютант и не знал этих подробностей, однако он передал полковому командиру непременное требование главнокомандующего, чтобы люди были в шинелях и чехлах, и что в противном случае главнокомандующий будет недоволен. Выслушав эти слова, полковой командир опустил голову, молча вздернул плечами и сангвиническим жестом развел руки.
– Наделали дела! – проговорил он. – Вот я вам говорил же, Михайло Митрич, что на походе, так в шинелях, – обратился он с упреком к батальонному командиру. – Ах, мой Бог! – прибавил он и решительно выступил вперед. – Господа ротные командиры! – крикнул он голосом, привычным к команде. – Фельдфебелей!… Скоро ли пожалуют? – обратился он к приехавшему адъютанту с выражением почтительной учтивости, видимо относившейся к лицу, про которое он говорил.
– Через час, я думаю.
– Успеем переодеть?
– Не знаю, генерал…
Полковой командир, сам подойдя к рядам, распорядился переодеванием опять в шинели. Ротные командиры разбежались по ротам, фельдфебели засуетились (шинели были не совсем исправны) и в то же мгновение заколыхались, растянулись и говором загудели прежде правильные, молчаливые четвероугольники. Со всех сторон отбегали и подбегали солдаты, подкидывали сзади плечом, через голову перетаскивали ранцы, снимали шинели и, высоко поднимая руки, натягивали их в рукава.
Через полчаса всё опять пришло в прежний порядок, только четвероугольники сделались серыми из черных. Полковой командир, опять подрагивающею походкой, вышел вперед полка и издалека оглядел его.
– Это что еще? Это что! – прокричал он, останавливаясь. – Командира 3 й роты!..
– Командир 3 й роты к генералу! командира к генералу, 3 й роты к командиру!… – послышались голоса по рядам, и адъютант побежал отыскивать замешкавшегося офицера.
Когда звуки усердных голосов, перевирая, крича уже «генерала в 3 ю роту», дошли по назначению, требуемый офицер показался из за роты и, хотя человек уже пожилой и не имевший привычки бегать, неловко цепляясь носками, рысью направился к генералу. Лицо капитана выражало беспокойство школьника, которому велят сказать невыученный им урок. На красном (очевидно от невоздержания) носу выступали пятна, и рот не находил положения. Полковой командир с ног до головы осматривал капитана, в то время как он запыхавшись подходил, по мере приближения сдерживая шаг.
– Вы скоро людей в сарафаны нарядите! Это что? – крикнул полковой командир, выдвигая нижнюю челюсть и указывая в рядах 3 й роты на солдата в шинели цвета фабричного сукна, отличавшегося от других шинелей. – Сами где находились? Ожидается главнокомандующий, а вы отходите от своего места? А?… Я вас научу, как на смотр людей в казакины одевать!… А?…
Ротный командир, не спуская глаз с начальника, всё больше и больше прижимал свои два пальца к козырьку, как будто в одном этом прижимании он видел теперь свое спасенье.
– Ну, что ж вы молчите? Кто у вас там в венгерца наряжен? – строго шутил полковой командир.
– Ваше превосходительство…
– Ну что «ваше превосходительство»? Ваше превосходительство! Ваше превосходительство! А что ваше превосходительство – никому неизвестно.
– Ваше превосходительство, это Долохов, разжалованный… – сказал тихо капитан.
– Что он в фельдмаршалы, что ли, разжалован или в солдаты? А солдат, так должен быть одет, как все, по форме.
– Ваше превосходительство, вы сами разрешили ему походом.
– Разрешил? Разрешил? Вот вы всегда так, молодые люди, – сказал полковой командир, остывая несколько. – Разрешил? Вам что нибудь скажешь, а вы и… – Полковой командир помолчал. – Вам что нибудь скажешь, а вы и… – Что? – сказал он, снова раздражаясь. – Извольте одеть людей прилично…
И полковой командир, оглядываясь на адъютанта, своею вздрагивающею походкой направился к полку. Видно было, что его раздражение ему самому понравилось, и что он, пройдясь по полку, хотел найти еще предлог своему гневу. Оборвав одного офицера за невычищенный знак, другого за неправильность ряда, он подошел к 3 й роте.
– Кааак стоишь? Где нога? Нога где? – закричал полковой командир с выражением страдания в голосе, еще человек за пять не доходя до Долохова, одетого в синеватую шинель.
Долохов медленно выпрямил согнутую ногу и прямо, своим светлым и наглым взглядом, посмотрел в лицо генерала.
– Зачем синяя шинель? Долой… Фельдфебель! Переодеть его… дря… – Он не успел договорить.
– Генерал, я обязан исполнять приказания, но не обязан переносить… – поспешно сказал Долохов.
– Во фронте не разговаривать!… Не разговаривать, не разговаривать!…
– Не обязан переносить оскорбления, – громко, звучно договорил Долохов.
Глаза генерала и солдата встретились. Генерал замолчал, сердито оттягивая книзу тугой шарф.
– Извольте переодеться, прошу вас, – сказал он, отходя.
– Едет! – закричал в это время махальный.
Полковой командир, покраснел, подбежал к лошади, дрожащими руками взялся за стремя, перекинул тело, оправился, вынул шпагу и с счастливым, решительным лицом, набок раскрыв рот, приготовился крикнуть. Полк встрепенулся, как оправляющаяся птица, и замер.
– Смир р р р на! – закричал полковой командир потрясающим душу голосом, радостным для себя, строгим в отношении к полку и приветливым в отношении к подъезжающему начальнику.
По широкой, обсаженной деревьями, большой, бесшоссейной дороге, слегка погромыхивая рессорами, шибкою рысью ехала высокая голубая венская коляска цугом. За коляской скакали свита и конвой кроатов. Подле Кутузова сидел австрийский генерал в странном, среди черных русских, белом мундире. Коляска остановилась у полка. Кутузов и австрийский генерал о чем то тихо говорили, и Кутузов слегка улыбнулся, в то время как, тяжело ступая, он опускал ногу с подножки, точно как будто и не было этих 2 000 людей, которые не дыша смотрели на него и на полкового командира.
Раздался крик команды, опять полк звеня дрогнул, сделав на караул. В мертвой тишине послышался слабый голос главнокомандующего. Полк рявкнул: «Здравья желаем, ваше го го го го ство!» И опять всё замерло. Сначала Кутузов стоял на одном месте, пока полк двигался; потом Кутузов рядом с белым генералом, пешком, сопутствуемый свитою, стал ходить по рядам.
По тому, как полковой командир салютовал главнокомандующему, впиваясь в него глазами, вытягиваясь и подбираясь, как наклоненный вперед ходил за генералами по рядам, едва удерживая подрагивающее движение, как подскакивал при каждом слове и движении главнокомандующего, – видно было, что он исполнял свои обязанности подчиненного еще с большим наслаждением, чем обязанности начальника. Полк, благодаря строгости и старательности полкового командира, был в прекрасном состоянии сравнительно с другими, приходившими в то же время к Браунау. Отсталых и больных было только 217 человек. И всё было исправно, кроме обуви.
Кутузов прошел по рядам, изредка останавливаясь и говоря по нескольку ласковых слов офицерам, которых он знал по турецкой войне, а иногда и солдатам. Поглядывая на обувь, он несколько раз грустно покачивал головой и указывал на нее австрийскому генералу с таким выражением, что как бы не упрекал в этом никого, но не мог не видеть, как это плохо. Полковой командир каждый раз при этом забегал вперед, боясь упустить слово главнокомандующего касательно полка. Сзади Кутузова, в таком расстоянии, что всякое слабо произнесенное слово могло быть услышано, шло человек 20 свиты. Господа свиты разговаривали между собой и иногда смеялись. Ближе всех за главнокомандующим шел красивый адъютант. Это был князь Болконский. Рядом с ним шел его товарищ Несвицкий, высокий штаб офицер, чрезвычайно толстый, с добрым, и улыбающимся красивым лицом и влажными глазами; Несвицкий едва удерживался от смеха, возбуждаемого черноватым гусарским офицером, шедшим подле него. Гусарский офицер, не улыбаясь, не изменяя выражения остановившихся глаз, с серьезным лицом смотрел на спину полкового командира и передразнивал каждое его движение. Каждый раз, как полковой командир вздрагивал и нагибался вперед, точно так же, точь в точь так же, вздрагивал и нагибался вперед гусарский офицер. Несвицкий смеялся и толкал других, чтобы они смотрели на забавника.
Кутузов шел медленно и вяло мимо тысячей глаз, которые выкатывались из своих орбит, следя за начальником. Поровнявшись с 3 й ротой, он вдруг остановился. Свита, не предвидя этой остановки, невольно надвинулась на него.
– А, Тимохин! – сказал главнокомандующий, узнавая капитана с красным носом, пострадавшего за синюю шинель.
Казалось, нельзя было вытягиваться больше того, как вытягивался Тимохин, в то время как полковой командир делал ему замечание. Но в эту минуту обращения к нему главнокомандующего капитан вытянулся так, что, казалось, посмотри на него главнокомандующий еще несколько времени, капитан не выдержал бы; и потому Кутузов, видимо поняв его положение и желая, напротив, всякого добра капитану, поспешно отвернулся. По пухлому, изуродованному раной лицу Кутузова пробежала чуть заметная улыбка.
– Еще измайловский товарищ, – сказал он. – Храбрый офицер! Ты доволен им? – спросил Кутузов у полкового командира.
И полковой командир, отражаясь, как в зеркале, невидимо для себя, в гусарском офицере, вздрогнул, подошел вперед и отвечал:
– Очень доволен, ваше высокопревосходительство.
– Мы все не без слабостей, – сказал Кутузов, улыбаясь и отходя от него. – У него была приверженность к Бахусу.
Полковой командир испугался, не виноват ли он в этом, и ничего не ответил. Офицер в эту минуту заметил лицо капитана с красным носом и подтянутым животом и так похоже передразнил его лицо и позу, что Несвицкий не мог удержать смеха.
Кутузов обернулся. Видно было, что офицер мог управлять своим лицом, как хотел: в ту минуту, как Кутузов обернулся, офицер успел сделать гримасу, а вслед за тем принять самое серьезное, почтительное и невинное выражение.
Третья рота была последняя, и Кутузов задумался, видимо припоминая что то. Князь Андрей выступил из свиты и по французски тихо сказал:
– Вы приказали напомнить о разжалованном Долохове в этом полку.
– Где тут Долохов? – спросил Кутузов.
Долохов, уже переодетый в солдатскую серую шинель, не дожидался, чтоб его вызвали. Стройная фигура белокурого с ясными голубыми глазами солдата выступила из фронта. Он подошел к главнокомандующему и сделал на караул.
– Претензия? – нахмурившись слегка, спросил Кутузов.
– Это Долохов, – сказал князь Андрей.
– A! – сказал Кутузов. – Надеюсь, что этот урок тебя исправит, служи хорошенько. Государь милостив. И я не забуду тебя, ежели ты заслужишь.
Голубые ясные глаза смотрели на главнокомандующего так же дерзко, как и на полкового командира, как будто своим выражением разрывая завесу условности, отделявшую так далеко главнокомандующего от солдата.
– Об одном прошу, ваше высокопревосходительство, – сказал он своим звучным, твердым, неспешащим голосом. – Прошу дать мне случай загладить мою вину и доказать мою преданность государю императору и России.
Кутузов отвернулся. На лице его промелькнула та же улыбка глаз, как и в то время, когда он отвернулся от капитана Тимохина. Он отвернулся и поморщился, как будто хотел выразить этим, что всё, что ему сказал Долохов, и всё, что он мог сказать ему, он давно, давно знает, что всё это уже прискучило ему и что всё это совсем не то, что нужно. Он отвернулся и направился к коляске.
Полк разобрался ротами и направился к назначенным квартирам невдалеке от Браунау, где надеялся обуться, одеться и отдохнуть после трудных переходов.
– Вы на меня не претендуете, Прохор Игнатьич? – сказал полковой командир, объезжая двигавшуюся к месту 3 ю роту и подъезжая к шедшему впереди ее капитану Тимохину. Лицо полкового командира выражало после счастливо отбытого смотра неудержимую радость. – Служба царская… нельзя… другой раз во фронте оборвешь… Сам извинюсь первый, вы меня знаете… Очень благодарил! – И он протянул руку ротному.
– Помилуйте, генерал, да смею ли я! – отвечал капитан, краснея носом, улыбаясь и раскрывая улыбкой недостаток двух передних зубов, выбитых прикладом под Измаилом.
– Да господину Долохову передайте, что я его не забуду, чтоб он был спокоен. Да скажите, пожалуйста, я всё хотел спросить, что он, как себя ведет? И всё…
– По службе очень исправен, ваше превосходительство… но карахтер… – сказал Тимохин.
– А что, что характер? – спросил полковой командир.
– Находит, ваше превосходительство, днями, – говорил капитан, – то и умен, и учен, и добр. А то зверь. В Польше убил было жида, изволите знать…
– Ну да, ну да, – сказал полковой командир, – всё надо пожалеть молодого человека в несчастии. Ведь большие связи… Так вы того…
– Слушаю, ваше превосходительство, – сказал Тимохин, улыбкой давая чувствовать, что он понимает желания начальника.
– Ну да, ну да.
Полковой командир отыскал в рядах Долохова и придержал лошадь.
– До первого дела – эполеты, – сказал он ему.
Долохов оглянулся, ничего не сказал и не изменил выражения своего насмешливо улыбающегося рта.
– Ну, вот и хорошо, – продолжал полковой командир. – Людям по чарке водки от меня, – прибавил он, чтобы солдаты слышали. – Благодарю всех! Слава Богу! – И он, обогнав роту, подъехал к другой.
– Что ж, он, право, хороший человек; с ним служить можно, – сказал Тимохин субалтерн офицеру, шедшему подле него.
| Александр Пекарев | |||||||||||||
 | |||||||||||||
| Имя при рождении: |
Александр Васильевич Пекарев | ||||||||||||
|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|
| Дата рождения: | |||||||||||||
| Место рождения: |
село Старый Двор, Суздальский уезд, Владимирской губернии, Российская империя[1] | ||||||||||||
| Дата смерти: |
12 февраля 1978 (72 года) | ||||||||||||
| Место смерти: | |||||||||||||
| Происхождение: |
из семьи крестьян | ||||||||||||
| Подданство: | |||||||||||||
| Гражданство: | |||||||||||||
| Жанр: | |||||||||||||
| Учёба: | |||||||||||||
| Стиль: |
социалистический реализм | ||||||||||||
| Влияние: | |||||||||||||
| Награды: |
| ||||||||||||
Алекса́ндр Васи́льевич Пе́карев (7 (20) декабря 1905 — 12 февраля 1978) — советский архитектор, скульптор. Член Союза Архитекторов СССР. Член Союза художников СССР. Участник Великой Отечественной войны, подполковник в отставке, парторг ЦК ВКП(б) на строительстве Дворца Советов в Москве.
Содержание
Биография
1920—1945
Александр Васильевич Пекарев родился 7 (20) декабря 1905 года в селе Старый Двор Суздальского уезда Владимирской губернии[1] в семье крестьян.
В начале 20-х годов, спасаясь от голода в деревне, Александр Пекарев перебрался в Москву[2], где в то время работал на стройке каменщиком его дядя. Начав с подсобника каменщика на строительстве жилого дома № 2 по Хамовнической набережной (ныне Фрунзенская наб. 2/1)[2]. Александр быстро освоил новую тогда специальность арматурщика и на строительстве здания Центрального телеграфа в Москве уже работал бригадиром.
По окончании работ на Центральном Телеграфе вместе со своей бригадой перешёл на строительство «Дома правительства» — комплекс сооружений на Берсеневской набережной Москвы-реки. Построенный по проекту архитектора Бориса Иофана, этот комплекс известен как «Дом на набережной». На этом строительстве бригада А. Пекарева занимает первое место во Всесоюзном социалистическом соревновании комсомольско-молодёжных бригад[2].
В 1930 году Александр заканчивает рабфак и вступает в ВКП(б)[2].
На молодого рабочего обратил внимание главный архитектор стройки Б. М. Иофан и по его совету Александр Пекарев поступает в организованный в 1933 году Московский архитектурный институт (МАрхИ)[2]. Здесь Пекарева выбирают парторгом факультета[3]. После окончания института он работает в Строительном управлении московского Кремля, а затем в Управлении строительства Дворца Советов, который по замыслу должен был стать самым высоким зданием мира. Пекарев избирается секретарём партийной организации строительства и утверждается в должности парторга ЦК ВКП(б)[3]. Он избирается также членом Бюро Фрунзенского райкома ВКП(б) г. Москвы и депутатом райсовета[2], где он знакомится с Екатериной Фурцевой, будущим Mинистром культуры СССР.
Великая Отечественная война
Первый год Великой Отечественной войны войны Александр Васильевич проводит в Москве на строительстве оборонительных сооружений и организуя эвакуацию на Урал сотрудников проектных мастерских Дворца Советов. Их направляли в посёлок Красная Горка, (Каменск-Уральский), на строительство Уральского алюминиевого завода. В Красную Горку была эвакуирована и семья Александра Васильевича.
Рассказывает сын Александра Васильевича, Денис:
Нас было четверо: моя мама, обе мои бабушки и я. В посёлке Красная Горка на втором этаже кирпичного дома нам выделили большую комнату в двухкомнатной квартире. Комната была проходной и нам дали право самим найти семью во вторую, меньшую комнату. Мои родители остановились на Марии Михайловне Гоберман, матери с 17-ти летним сыном. В 1937 её муж Георгий Платонович Гоберман был репрессирован[5] и Мария Михайловна, как жена «врага народа», никуда не могла устроиться на работу, но мой отец имел мужество взять её в проектную мастерскую Дворца Советов. Так мы и прожили всю войну вшестером. А мальчик, который ходил мимо моей детской кроватки, впоследствии стал русским писателем Анатолием Алексиным.
20 апреля 1942 года Фрунзенским военкоматом Москвы А. Пекарев был призван в РККА[6] и направлен в Ковров на должность начальника политотдела 1-й Запасной кавалерийской бригады[7][8], командовал которой генерал-майор П. Л. Рудчук. В действующей армии с 1943. С апреля 1944 гвардии подполковник А. Пекарев — начальник политотдела 19-й гвардейской рудненской стрелковой дивизии[9]. Он участвует в Смоленской, Белорусской, Мемельской, Гумбиннен-Гольдапской и Восточно-Прусской наступательных операциях 3-го Белорусского фронта. За участие в Белорусской операции А. Пекарев Фронтовым приказом № 502 от 2.07.1944 за подписью генерала армии И. Д. Черняховского был награждён орденом «Красного Знамени»[10]. Интересно отметить, что тем же Фронтовым приказом был награждён орденом «Красного Знамени» гвардии полковник Василий Иосифович Сталин — сын И. В. Сталина[11].
Советско-японская война
После взятия Кёнигсберга[12] в апреле 1945 19-я гвардейская стрелковая дивизия в составе 39-й армии под командованием генерал-полковника И. И. Людникова была переброшена на Дальний Восток на Советско-японскую войну, где дивизия участвовала в Хингано-Мукденской наступательной операции[13][14]. За участие в боях гвардии подполковник А. Пекарев получил второй орден «Красного Знамени».
В представлении к награде написано:
За период боевых операций по разгрому Японо-манчжурских войск подразделения и части дивизии проявили высокое политико-моральное состояние, упорство в бою, стремительность в наступлении и при преследовании. Такое состояние войск в значительной мере определилось той большой политико-воспитательной работой, которая была проведена как в период подготовки к операции, так и в ходе её выполнения.Тов. ПЕКАРЕВ как непосредственный руководитель партийно-политической работы в дивизии, в этих условиях показал своё умение воспитывать воинов в духе беззаветной преданности своей Родине и жгучей ненависти к врагу. Партийно-политический аппарат и все коммунисты и комсомольцы дивизии проявили в боях чудеса храбрости и выносливости, они своим примером цементировали подразделения и части и воодушевляли их на боевые подвиги.
Тов. ПЕКАРЕВ достоин правительственной награды ордена «Красное Знамя»[6]
1945—1978
В октябре 1945 после капитуляции Японии А. Пекарев по демобилизации возвращается в Москву на своё прежнее место работы в Управление строительства Дворца Советов, проект которого к тому времени был заморожен и Управление переориентировано на строительство в Москве высотных зданий[15], в том числе высотного здания Московского университета. Главным архитектором проекта был всё тот же архитектор Б. М. Иофан, который когда-то заметил одарённого крестьянского юношу Сашу Пекарева и дал ему «путевку в жизнь».
Шёл 1947 год. К этому времени вернулись с фронта многие, с кем А. Пекарев учился в архитектурном институте и работал здесь до войны, в том числе его друзья архитекторы Яков Белопольский, Александр Борецкий, скульптор Евгений Вучетич[16] и многие другие, вернулся с Урала из эвакуации весь коллектив проектных мастерских. Но общее настроение в проектных мастерских было не радостным. После мощного подъёма патриотических чувств СССР вступал в эпоху борьбы с «безродными космополитами»[17]. А. Пекареву стали поступать звонки из московского горкома партии с требованиями уволить того или иного архитектора[18], стали приходить сотрудники проектных мастерских с необычными жалобами. Как говорил архитектор Борис Борецкий, у Саши Пекарева было абсолютное чувство справедливости и это не позволяло ему идти на сделку со своей совестью. В «Российском государственном архиве» (РГАСПИ)[19] должны находиться письма А. В. Пекарева И. В. Сталину, начинавшиеся словами «Я, как честный коммунист, …». Далее А. Пекарев сообщал, что ему опять звонил секретарь московского горкома партии и требовал уволить ряд архитекторов и что он, Пекарев, ни при каких обстоятельствах этого делать не будет, так как совершенно очевидно, что речь идёт не об их профессиональных качествах (к которым претензий нет), но об их национальной принадлежности, и он, Пекарев, категорически против этого возражает. Александр Васильевич прекрасно понимал, кто такие «безродные космополиты», а будучи женатым на еврейке он особенно остро это чувствовал.
К концу 1947 года А. Пекарев, член ВКП(б) и партийный секретарь, уже окончательно для себя решил, что если он и не может совсем выйти из партии, то порвать с партийной работой он просто обязан[3]. Но как? И тут приходит на помощь его тёща — Нина Ильинична, скульптор, получившая образование в Париже и с огромным опытом преподавания в знаменитых ВХУТЕМАСе и ВХУТЕИНе. Именно она посоветовала Александру Васильевичу учиться скульптуре. Это, конечно же, потребовало неимоверных усилий со стороны самого Пекарева: в прихожей своей квартиры на Фрунзенской набережной он организовал импровизированную мастерскую и не только все выходные, но каждый вечер до глубокой ночи после напряжённой работы в Управлении строительства, которая часто затягивалась допоздна, Александр Васильевич учился лепить из глины. Ему охотно позировали рабочие со строительства и просто друзья. Приходила Нина Ильинична и давала ему, что называется, частные уроки. «Александр Васильевич, я сделаю из вас хорошего скульптора!» — говорила она и своё слово сдержала: уже в 1948 году на Всесоюзную выставку произведений молодых художников комиссия отбирает скульптурный портрет рабочего-стахановца В. Р. Быкова работы Александра Пекарева[20]. В это же время его старый друг скульптор Евгений Вучетич[21] назначается главным скульптором ВСХВ и приглашает Александра Пекарева стать своим заместителем. После ухода Вучетича в 1950 году главным скульптором становится А. Пекарев[2].
Творчество
Скульптор А. Пекарев работал преимущественно в области портретной скульптуры. Он автор целой галереи портретов деятелей науки и культуры, передовых рабочих и колхозников. Среди них писатель Максим Горький, русский путешественник Н. М. Пржевальский, нобелевский лауреат И. И. Мечников, академики В. В. Вернадский и Н. В. Цицин, Герой Социалистического Труда Д. М. Гармаш и другие. Им созданы памятники героям труда А. Д. Кошевой — на территории ВДНХ, Ибраю Жахаеву в Кзыл-Орде, надгробия писателю Александру Беку, артисткам Екатерине Гельцер и Марии Максаковой. Созданная Пекаревым мемориальная доска балерине Гельцер, установленная в Москве (Брюсов пер. 17), критики относят к лучшим работам этого жанра[2].
Это был кормилец такой, всенародный кормилец был. Он кормил всех скульпторов. Очень выгодно было делать фигуру Ленина. Если фигура солдата стоила 1200 рублей, то в два раза дороже стоила фигура Ленина. Поэтому их множество, их просто тысячи. Существует определенная иконография, но кому-то удается возвыситься, кому-то — нет. Я думаю, что количество произведений искусства среди этих фигур очень ничтожно. На самом деле, наверное, единицы[22].
К таким единицам можно уверенно отнести скульптора Пекарева: к 100-летию Ленина номер главного журнала советских архитекторов «Архитектура СССР» открывался работой скульптора Пекарева[23].
Мастерская
Мастерская Александра Васильевича находилась в Москве на Фрунзенской набережной на восьмом этаже дома № 46 (жил он в этом же доме в квартире 28). Сюда к нему приходили позировать писатель Александр Бек, поэт Евгений Долматовский, академик РАН Николай Цицин, архитектор Яков Белопольский и многие другие. Здесь часто бывал друг Александра Васильевича скульптор Евгений Вучетич.
Различные скульптурные работы Александр Васильевич выполнял также и в своей летней мастерской, находившейся в Снегирях под Москвой в посёлке Архитекторов. Здесь его соседями были Б. М. Иофан, А. Б. Борецкий, Д. Н. Чечулин, а также инженеры-строители В. Н. Насонов и Г. С. Хромов. Здесь также имела свою летнюю мастерскую старейший член Союза художников СССР, скульптор Н. И. Нисс-Гольдман.
Выставки
Произведения А. В. Пекарева экспонируются в 18-ти музеях[23]. Он участник большинства московских, республиканских и всесоюзных художественных выставок. Вот лишь некоторые из них:
- 1948 — Всесоюзная выставка произведений молодых художников, посвященная 30-летию ВЛКСМ. Государственный музей изобразительных искусств имени А. С. Пушкина. Москва.[20].
- 1951 — «Всесоюзная художественная выставка 1951 года». Государственная Третьяковская галерея. Москва.[24]
- 1952 — «Всесоюзная художественная выставка 1952 года». Государственная Третьяковская галерея. Москва.[25]
- 1954 — «Всесоюзная художественная выставка 1954 года». Москва.[26]
- 1958 — Выставка «40 лет Советских Вооруженных сил». В залах Академии художеств СССР. Москва.[27]
- 1958 — Всесоюзная художественная выставка «40 лет ВЛКСМ». Центральный выставочный зал. Москва.[28][29]
- 1960 — Республиканская художественная выставка «Советская Россия». Центральный выставочный зал. Москва.[30] К выставке был издан подробный каталог работ.[31]
- 1961 — Выставка произведений московских художников 1961
- 1962 — Выставка к 30-летию Московской организации Союза художников РСФСР. Центральный выставочный зал. Москва.[32]. Эта выставка запомнилась знаковым посещением выставки партийным руководством во главе с Хрущевым Н. С. и сопровождалось резкой критикой авангардистских работ, представленных в экспозиции — см. Посещение Хрущёвым выставки авангардистов.
- 1965 — Всесоюзная художественная выставка «На страже мира», посвященная 20-летию Победы советского народа в Великой Отечественной войне. Центральный выставочный зал. Москва.[33][34]
Награды
- Орден Красного Знамени (02.07.1944)[10]
- Орден Красного Знамени (28.09.1945)[6]
- Орден Отечественной войны 1-й степени (02.03.1945)[35]
- Медаль «За оборону Москвы» (20.04.1945)[36]
- Медаль «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941—1945 гг.»
- Медаль «Тридцать лет Победы в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.»
- Медаль «За победу над Японией»
- Медаль «За взятие Кёнигсберга»
- Медаль «За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941—1945 гг.»
- Медаль «В память 800-летия Москвы»
Семья
- Отец — Василий Алексеевич Пекарев, крестьянин (1869—1929).
- Мать — Мария Фёдоровна Пекарева (урож. Архарова), крестьянка (1875—1960).
- Жена — Нисс Александровна Пекарева (урож. Гольдман) (1912—1984) архитектор, автор многочисленных статей и монографий по истории и теории архитектуры, в том числе «И. А. Фомин» (1953), «Новая Каховка» (1958), «Московский Метрополитен» (1958), «Электросталь» (1962), «Кремлёвский дворец съездов» (фотоальбом, 1965—1978, ряд переизданий), «М. В. Посохин: народный архитектор СССР» (1985) и др.
- Сын — Денис (1938), окончил ЛИСИ. Работал мастером на строительстве металлургического комбината «Североникель» (г.Мончегорск). C 1973 живёт в Риме. Работал в Ватикане на «Радио Ватикана» (1974—1977), в Русской службе Би-би-си в Лондоне(1978—1981), на «Радио Свобода» в Мюнхене (1985—1995)[37][38].
- Сёстры — Евдокия (1898—1967), Любовь (1900—1996) , Александра (1902—1999), Анна (1914—1924), Антонина (1915—1998).
- Тёща — Нина Ильинична Нисс-Гольдман (1892—1990) — художник, скульптор, педагог, один из членов-учредителей общества художников «4 искусства» (1924—1931, Москва), член Общества русских скульпторов (ОРС) (1925—1932, Москва), член МОССХа с момента его основания (1932), старейший член Союза художников СССР.
- Дядя — Алексей Фёдорович Архаров (1880—1938) — 176 дорожный участок ОШОСДОРа, г. Смоленск, бухгалтер. Арестован 20 декабря 1937 г. УГБ УНКВД Смоленской обл. Расстрелян 10 января 1938 г. Реабилитирован 14 октября 1958[39][40].
- Тётя — Татьяна Фёдоровна Архарова (1877—1938) — крестьянка. Верующая. Проживала в Старом Дворе. Арестована 24 октября 1937 г. Приговор: 10 лет лишения свободы. Умерла в колонии в 1938[41].
- Племянник — Игорь Владимирович Смирнов (1924—1942), сын сестры Любы, погиб на фронте Великой Отечественной войны[42].
Галерея
- Memorial plaque for Russian ballet dancer Yekaterina Geltzer in Bryusov pereulok, Moscow.jpg
Мемориальная доска
Екатерине Гельцер.
Скульптор
А. В. Пекарев. 1964 - Worker Sculptor A.V.Pekarev 1948.jpg
Портрет рабочего.
Скульптор
А. В. Пекарев. 1948 - Bikov V.R.-Sculptor Pekarev A.V.1948.jpg
Рабочий-стахановец
В. Р. Быков.
Скульптор
А. В. Пекарев. 1948 - Sculptor Pekarev A.V.-Predsedatel.1954.jpg
«Председатель».
Скульптор
А. В. Пекарев. 1954 - Lenin sculptor Pekarev A.V. 1969.jpg
В. И. Ленин.
Скульптор
А. В. Пекарев.
Гранит. 1969
Напишите отзыв о статье "Пекарев, Александр Васильевич"
Примечания
- ↑ 1 2 Ныне — Суздальский район, Владимирская область, Россия.
- ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 9 А. В. Пекарев // «Московский художник» 17 января 1979, № 3 (818)
- ↑ 1 2 3 «Панорама искусств» 7, С.261. Москва, Советский художник, 1984
- ↑ Оригинал Записной книжки А. Пекарева хранится в Историческом архиве Исследовательского института Восточной Европы при Бременском Университете, Германия
- ↑ [www.mk.ru/culture/2014/08/01/schastlivye-chasov-ne-nablyudayut.html Анатолию Алексину 90 лет.] // «Московский Комсомолец» 1 августа 2014
- ↑ 1 2 3 [www.podvignaroda.ru/?n=29937961 Наградные документы] в электронном банке документов «Подвиг Народа» (архивные материалы ЦАМО, ф. 33, оп. 686196, д. 7626)
- ↑ [ldb1.narod.ru/simple38.html Д. Б. Ломоносов 10. Ковров. Кавалерийская наука]
- ↑ Некоторые вопросы истории города Коврова в период Великой Отечественной войны 1941—1945 гг [www.kovrov-museum.ru/netcat_files/userfiles/RSb19/nikulin13sb19.pdf]
- ↑ [samsv.narod.ru/Div/Sd/gvsd019/default.html 19-я гвардейская стрелковая дивизия]
- ↑ 1 2 [www.podvignaroda.ru/?n=33235752 Наградные документы] в электронном банке документов «Подвиг Народа» (архивные материалы ЦАМО, ф. 33, оп. 690155, д. 3934)
- ↑ [www.podvignaroda.ru/?n=33235769 Наградные документы] в электронном банке документов «Подвиг Народа» (архивные материалы ЦАМО, ф. 33, оп. 690155, д. 3934)
- ↑ [www.redstar.ru/2010/04/09_04/2_01.html Взятие Кёнигсберга]/«Красная звезда»
- ↑ [halhingol.ru/hingano-mukdenskaya-operaciya.html Хингано-Мукденская наступательная операция]
- ↑ Коллектив авторов. Русский архив: Великая Отечественная. Ставка ВКГ: Документы и материалы 1944-1945 / Под общей редакцией В. А. Золотарева. — М.: ТЕРРА, 1999. — Т. 16. — 368 с. — ISBN 5-300-01162-2.
- ↑ [grachev62.narod.ru/stalin/t18/t18_199.htm Постановление СМ СССР «О строительстве в г. Москве многоэтажных зданий» от 13 января 1947 года]
- ↑ В 1940 году назначен руководителем художественно-экспериментальных мастерских Управления строительства Дворца Советов в Москве. / Москва: Энциклопедия / Глав. ред. С. О. Шмидт; Сост.: М. И. Андреев, В. М. Карев. — М. : Большая Российская энциклопедия, 1997. — 976 с. — 100 000 экз. — ISBN 5-85270-277-3.</span>
- ↑ [www.eleven.co.il/article/15418 Евреи в Советском Союзе в 1945-53 гг.] — статья из Электронной еврейской энциклопедии: Многие исследователи, описывающие данную кампанию, считают её антисемитской по характеру
- ↑ [www.voskres.ru/idea/vdovin.htm Александр Вдовин. «Низкопоклонники» и «космополиты»] Кампания борьбы с космополитизмом сопровождалась обвинениями советских евреев в «безродном космополитизме» и враждебности к патриотическим чувствам советских граждан, а также их увольнениями со многих постов и должностей и арестами
- ↑ «Российский государственный архив социально-политической истории» (РГАСПИ) [rgaspi.org]
- ↑ 1 2 Всесоюзная выставка работ молодых художников, посвященная 30-летию ВЛКСМ. Живопись. Скульптура. Графика. Каталог. — М-Л: Искусство, 1948.
- ↑ 25 октября 1948 года Совет Министров СССР постановил возобновить работу ВСХВ с 1950 года. С 1950 по 1954 годы обветшавший комплекс 1939 года был масштабно перестроен. Руководили реконструкцией академик архитектуры, профессор, главный архитектор ВСХВ А. Ф. Жуков, на должность главного скульптора был приглашён создатель «Воина освободителя» в Берлине и Родины-матери в Сталинграде (Волгограде) — Евгений Вучетич
- ↑ Скульптор Георгий Франгулян — о том, как ваять противоречивых политических деятелей [m.tvrain.ru/teleshow/lobkov/lobkov_v_snose_pamjatnikov_est_chto_to_aziatskoe_no_lenin_byl_luchshim_kormiltsem_skulptorov-358471/?video]
- ↑ 1 2 Образ Ленина в работах архитектора-скульптора А. Пекарева | «Архитектура СССР» 1969, 5 [www.dshinin.ru/Upload_Books3/Books/2010-09-17/201009171451151.pdf]
- ↑ Всесоюзная художественная выставка 1951 года. Живопись, скульптура, графика, цветная фотография. Каталог. Изд. Второе. — М: Государственная Третьяковская галерея, 1952.
- ↑ Всесоюзная художественная выставка 1952 года. Живопись, скульптура, графика. Каталог. — М: Государственная Третьяковская галерея, 1952.
- ↑ Всесоюзная художественная выставка 1954 года. — М: Советский художник, 1955.
- ↑ Художественная выставка «40 лет Советских Вооруженных сил». Каталог. — М: МК СССР, 1958.
- ↑ Всесоюзная художественная выставка «40 лет ВЛКСМ». Каталог. М., МК СССР, 1958.
- ↑ Соколов-Скаля П. Молодость нашей страны // Искусство. 1958, № 10. С.3-7.
- ↑ Время перемен. Искусство 1960—1985 в Советском Союзе. — Санкт-Петербург: Государственный Русский музей, 2006.
- ↑ Республиканская художественная выставка «Советская Россия». Каталог. — М: Советский художник, 1960.
- ↑ Художник. 1962, № 12. С.60.
- ↑ Всесоюзная художественная выставка «На страже мира». К 20-летию Победы советского народа в Великой Отечественной войне. — М: Советский художник, 1965.
- ↑ Полищук Э. Советские живописцы о войне и мире // Искусство. 1965, № 9. С.2-11.
- ↑ [www.podvignaroda.ru/?n=25667214 Наградные документы] в электронном банке документов «Подвиг Народа» (архивные материалы ЦАМО, ф. 33, оп. 686196, д. 3540)
- ↑ [www.podvignaroda.ru/?n=1531896596 Наградные документы] в электронном банке документов «Подвиг Народа» (архивные материалы ЦАМО, ф. 33, оп. 44677, д. 471)
- ↑ [archive.svoboda.org/50/Files/1992.html#1992-1 Радио Свобода: ПОЛВЕКА В ЭФИРЕ — ЛЮДИ-1992]
- ↑ Denis Pekarev (англ.) на сайте Internet Movie Database
- ↑ Книга памяти жертв незаконных политических репрессий Смоленской области [www.memo.ru/memory/smolensk/index.htm]
- ↑ [lists.memo.ru/d2/f268.htm#n22 Списки жертв политических репрессий в СССР]
- ↑ Книга памяти жертв политических репрессий Владимирской области «Боль и память» [www.avo.ru/web/guest/kniga-pamati-zertv-politiceskih-repressij]
- ↑ [www.obd-memorial.ru/html/index.html МЕМОРИАЛ]
</ol>
Отрывок, характеризующий Пекарев, Александр Васильевич
– Пойдем к ней, надо проститься. Или иди одна, разбуди ее, а я сейчас приду. Петрушка! – крикнул он камердинеру, – поди сюда, убирай. Это в сиденье, это на правую сторону.Княжна Марья встала и направилась к двери. Она остановилась.
– Andre, si vous avez. la foi, vous vous seriez adresse a Dieu, pour qu'il vous donne l'amour, que vous ne sentez pas et votre priere aurait ete exaucee. [Если бы ты имел веру, то обратился бы к Богу с молитвою, чтоб Он даровал тебе любовь, которую ты не чувствуешь, и молитва твоя была бы услышана.]
– Да, разве это! – сказал князь Андрей. – Иди, Маша, я сейчас приду.
По дороге к комнате сестры, в галлерее, соединявшей один дом с другим, князь Андрей встретил мило улыбавшуюся m lle Bourienne, уже в третий раз в этот день с восторженною и наивною улыбкой попадавшуюся ему в уединенных переходах.
– Ah! je vous croyais chez vous, [Ах, я думала, вы у себя,] – сказала она, почему то краснея и опуская глаза.
Князь Андрей строго посмотрел на нее. На лице князя Андрея вдруг выразилось озлобление. Он ничего не сказал ей, но посмотрел на ее лоб и волосы, не глядя в глаза, так презрительно, что француженка покраснела и ушла, ничего не сказав.
Когда он подошел к комнате сестры, княгиня уже проснулась, и ее веселый голосок, торопивший одно слово за другим, послышался из отворенной двери. Она говорила, как будто после долгого воздержания ей хотелось вознаградить потерянное время.
– Non, mais figurez vous, la vieille comtesse Zouboff avec de fausses boucles et la bouche pleine de fausses dents, comme si elle voulait defier les annees… [Нет, представьте себе, старая графиня Зубова, с фальшивыми локонами, с фальшивыми зубами, как будто издеваясь над годами…] Xa, xa, xa, Marieie!
Точно ту же фразу о графине Зубовой и тот же смех уже раз пять слышал при посторонних князь Андрей от своей жены.
Он тихо вошел в комнату. Княгиня, толстенькая, румяная, с работой в руках, сидела на кресле и без умолку говорила, перебирая петербургские воспоминания и даже фразы. Князь Андрей подошел, погладил ее по голове и спросил, отдохнула ли она от дороги. Она ответила и продолжала тот же разговор.
Коляска шестериком стояла у подъезда. На дворе была темная осенняя ночь. Кучер не видел дышла коляски. На крыльце суетились люди с фонарями. Огромный дом горел огнями сквозь свои большие окна. В передней толпились дворовые, желавшие проститься с молодым князем; в зале стояли все домашние: Михаил Иванович, m lle Bourienne, княжна Марья и княгиня.
Князь Андрей был позван в кабинет к отцу, который с глазу на глаз хотел проститься с ним. Все ждали их выхода.
Когда князь Андрей вошел в кабинет, старый князь в стариковских очках и в своем белом халате, в котором он никого не принимал, кроме сына, сидел за столом и писал. Он оглянулся.
– Едешь? – И он опять стал писать.
– Пришел проститься.
– Целуй сюда, – он показал щеку, – спасибо, спасибо!
– За что вы меня благодарите?
– За то, что не просрочиваешь, за бабью юбку не держишься. Служба прежде всего. Спасибо, спасибо! – И он продолжал писать, так что брызги летели с трещавшего пера. – Ежели нужно сказать что, говори. Эти два дела могу делать вместе, – прибавил он.
– О жене… Мне и так совестно, что я вам ее на руки оставляю…
– Что врешь? Говори, что нужно.
– Когда жене будет время родить, пошлите в Москву за акушером… Чтоб он тут был.
Старый князь остановился и, как бы не понимая, уставился строгими глазами на сына.
– Я знаю, что никто помочь не может, коли натура не поможет, – говорил князь Андрей, видимо смущенный. – Я согласен, что и из миллиона случаев один бывает несчастный, но это ее и моя фантазия. Ей наговорили, она во сне видела, и она боится.
– Гм… гм… – проговорил про себя старый князь, продолжая дописывать. – Сделаю.
Он расчеркнул подпись, вдруг быстро повернулся к сыну и засмеялся.
– Плохо дело, а?
– Что плохо, батюшка?
– Жена! – коротко и значительно сказал старый князь.
– Я не понимаю, – сказал князь Андрей.
– Да нечего делать, дружок, – сказал князь, – они все такие, не разженишься. Ты не бойся; никому не скажу; а ты сам знаешь.
Он схватил его за руку своею костлявою маленькою кистью, потряс ее, взглянул прямо в лицо сына своими быстрыми глазами, которые, как казалось, насквозь видели человека, и опять засмеялся своим холодным смехом.
Сын вздохнул, признаваясь этим вздохом в том, что отец понял его. Старик, продолжая складывать и печатать письма, с своею привычною быстротой, схватывал и бросал сургуч, печать и бумагу.
– Что делать? Красива! Я всё сделаю. Ты будь покоен, – говорил он отрывисто во время печатания.
Андрей молчал: ему и приятно и неприятно было, что отец понял его. Старик встал и подал письмо сыну.
– Слушай, – сказал он, – о жене не заботься: что возможно сделать, то будет сделано. Теперь слушай: письмо Михайлу Иларионовичу отдай. Я пишу, чтоб он тебя в хорошие места употреблял и долго адъютантом не держал: скверная должность! Скажи ты ему, что я его помню и люблю. Да напиши, как он тебя примет. Коли хорош будет, служи. Николая Андреича Болконского сын из милости служить ни у кого не будет. Ну, теперь поди сюда.
Он говорил такою скороговоркой, что не доканчивал половины слов, но сын привык понимать его. Он подвел сына к бюро, откинул крышку, выдвинул ящик и вынул исписанную его крупным, длинным и сжатым почерком тетрадь.
– Должно быть, мне прежде тебя умереть. Знай, тут мои записки, их государю передать после моей смерти. Теперь здесь – вот ломбардный билет и письмо: это премия тому, кто напишет историю суворовских войн. Переслать в академию. Здесь мои ремарки, после меня читай для себя, найдешь пользу.
Андрей не сказал отцу, что, верно, он проживет еще долго. Он понимал, что этого говорить не нужно.
– Всё исполню, батюшка, – сказал он.
– Ну, теперь прощай! – Он дал поцеловать сыну свою руку и обнял его. – Помни одно, князь Андрей: коли тебя убьют, мне старику больно будет… – Он неожиданно замолчал и вдруг крикливым голосом продолжал: – а коли узнаю, что ты повел себя не как сын Николая Болконского, мне будет… стыдно! – взвизгнул он.
– Этого вы могли бы не говорить мне, батюшка, – улыбаясь, сказал сын.
Старик замолчал.
– Еще я хотел просить вас, – продолжал князь Андрей, – ежели меня убьют и ежели у меня будет сын, не отпускайте его от себя, как я вам вчера говорил, чтоб он вырос у вас… пожалуйста.
– Жене не отдавать? – сказал старик и засмеялся.
Они молча стояли друг против друга. Быстрые глаза старика прямо были устремлены в глаза сына. Что то дрогнуло в нижней части лица старого князя.
– Простились… ступай! – вдруг сказал он. – Ступай! – закричал он сердитым и громким голосом, отворяя дверь кабинета.
– Что такое, что? – спрашивали княгиня и княжна, увидев князя Андрея и на минуту высунувшуюся фигуру кричавшего сердитым голосом старика в белом халате, без парика и в стариковских очках.
Князь Андрей вздохнул и ничего не ответил.
– Ну, – сказал он, обратившись к жене.
И это «ну» звучало холодною насмешкой, как будто он говорил: «теперь проделывайте вы ваши штуки».
– Andre, deja! [Андрей, уже!] – сказала маленькая княгиня, бледнея и со страхом глядя на мужа.
Он обнял ее. Она вскрикнула и без чувств упала на его плечо.
Он осторожно отвел плечо, на котором она лежала, заглянул в ее лицо и бережно посадил ее на кресло.
– Adieu, Marieie, [Прощай, Маша,] – сказал он тихо сестре, поцеловался с нею рука в руку и скорыми шагами вышел из комнаты.
Княгиня лежала в кресле, m lle Бурьен терла ей виски. Княжна Марья, поддерживая невестку, с заплаканными прекрасными глазами, всё еще смотрела в дверь, в которую вышел князь Андрей, и крестила его. Из кабинета слышны были, как выстрелы, часто повторяемые сердитые звуки стариковского сморкания. Только что князь Андрей вышел, дверь кабинета быстро отворилась и выглянула строгая фигура старика в белом халате.
– Уехал? Ну и хорошо! – сказал он, сердито посмотрев на бесчувственную маленькую княгиню, укоризненно покачал головою и захлопнул дверь.
В октябре 1805 года русские войска занимали села и города эрцгерцогства Австрийского, и еще новые полки приходили из России и, отягощая постоем жителей, располагались у крепости Браунау. В Браунау была главная квартира главнокомандующего Кутузова.
11 го октября 1805 года один из только что пришедших к Браунау пехотных полков, ожидая смотра главнокомандующего, стоял в полумиле от города. Несмотря на нерусскую местность и обстановку (фруктовые сады, каменные ограды, черепичные крыши, горы, видневшиеся вдали), на нерусский народ, c любопытством смотревший на солдат, полк имел точно такой же вид, какой имел всякий русский полк, готовившийся к смотру где нибудь в середине России.
С вечера, на последнем переходе, был получен приказ, что главнокомандующий будет смотреть полк на походе. Хотя слова приказа и показались неясны полковому командиру, и возник вопрос, как разуметь слова приказа: в походной форме или нет? в совете батальонных командиров было решено представить полк в парадной форме на том основании, что всегда лучше перекланяться, чем не докланяться. И солдаты, после тридцативерстного перехода, не смыкали глаз, всю ночь чинились, чистились; адъютанты и ротные рассчитывали, отчисляли; и к утру полк, вместо растянутой беспорядочной толпы, какою он был накануне на последнем переходе, представлял стройную массу 2 000 людей, из которых каждый знал свое место, свое дело и из которых на каждом каждая пуговка и ремешок были на своем месте и блестели чистотой. Не только наружное было исправно, но ежели бы угодно было главнокомандующему заглянуть под мундиры, то на каждом он увидел бы одинаково чистую рубаху и в каждом ранце нашел бы узаконенное число вещей, «шильце и мыльце», как говорят солдаты. Было только одно обстоятельство, насчет которого никто не мог быть спокоен. Это была обувь. Больше чем у половины людей сапоги были разбиты. Но недостаток этот происходил не от вины полкового командира, так как, несмотря на неоднократные требования, ему не был отпущен товар от австрийского ведомства, а полк прошел тысячу верст.
Полковой командир был пожилой, сангвинический, с седеющими бровями и бакенбардами генерал, плотный и широкий больше от груди к спине, чем от одного плеча к другому. На нем был новый, с иголочки, со слежавшимися складками мундир и густые золотые эполеты, которые как будто не книзу, а кверху поднимали его тучные плечи. Полковой командир имел вид человека, счастливо совершающего одно из самых торжественных дел жизни. Он похаживал перед фронтом и, похаживая, подрагивал на каждом шагу, слегка изгибаясь спиною. Видно, было, что полковой командир любуется своим полком, счастлив им, что все его силы душевные заняты только полком; но, несмотря на то, его подрагивающая походка как будто говорила, что, кроме военных интересов, в душе его немалое место занимают и интересы общественного быта и женский пол.
– Ну, батюшка Михайло Митрич, – обратился он к одному батальонному командиру (батальонный командир улыбаясь подался вперед; видно было, что они были счастливы), – досталось на орехи нынче ночью. Однако, кажется, ничего, полк не из дурных… А?
Батальонный командир понял веселую иронию и засмеялся.
– И на Царицыном лугу с поля бы не прогнали.
– Что? – сказал командир.
В это время по дороге из города, по которой расставлены были махальные, показались два верховые. Это были адъютант и казак, ехавший сзади.
Адъютант был прислан из главного штаба подтвердить полковому командиру то, что было сказано неясно во вчерашнем приказе, а именно то, что главнокомандующий желал видеть полк совершенно в том положении, в котором oн шел – в шинелях, в чехлах и без всяких приготовлений.
К Кутузову накануне прибыл член гофкригсрата из Вены, с предложениями и требованиями итти как можно скорее на соединение с армией эрцгерцога Фердинанда и Мака, и Кутузов, не считая выгодным это соединение, в числе прочих доказательств в пользу своего мнения намеревался показать австрийскому генералу то печальное положение, в котором приходили войска из России. С этою целью он и хотел выехать навстречу полку, так что, чем хуже было бы положение полка, тем приятнее было бы это главнокомандующему. Хотя адъютант и не знал этих подробностей, однако он передал полковому командиру непременное требование главнокомандующего, чтобы люди были в шинелях и чехлах, и что в противном случае главнокомандующий будет недоволен. Выслушав эти слова, полковой командир опустил голову, молча вздернул плечами и сангвиническим жестом развел руки.
– Наделали дела! – проговорил он. – Вот я вам говорил же, Михайло Митрич, что на походе, так в шинелях, – обратился он с упреком к батальонному командиру. – Ах, мой Бог! – прибавил он и решительно выступил вперед. – Господа ротные командиры! – крикнул он голосом, привычным к команде. – Фельдфебелей!… Скоро ли пожалуют? – обратился он к приехавшему адъютанту с выражением почтительной учтивости, видимо относившейся к лицу, про которое он говорил.
– Через час, я думаю.
– Успеем переодеть?
– Не знаю, генерал…
Полковой командир, сам подойдя к рядам, распорядился переодеванием опять в шинели. Ротные командиры разбежались по ротам, фельдфебели засуетились (шинели были не совсем исправны) и в то же мгновение заколыхались, растянулись и говором загудели прежде правильные, молчаливые четвероугольники. Со всех сторон отбегали и подбегали солдаты, подкидывали сзади плечом, через голову перетаскивали ранцы, снимали шинели и, высоко поднимая руки, натягивали их в рукава.
Через полчаса всё опять пришло в прежний порядок, только четвероугольники сделались серыми из черных. Полковой командир, опять подрагивающею походкой, вышел вперед полка и издалека оглядел его.
– Это что еще? Это что! – прокричал он, останавливаясь. – Командира 3 й роты!..
– Командир 3 й роты к генералу! командира к генералу, 3 й роты к командиру!… – послышались голоса по рядам, и адъютант побежал отыскивать замешкавшегося офицера.
Когда звуки усердных голосов, перевирая, крича уже «генерала в 3 ю роту», дошли по назначению, требуемый офицер показался из за роты и, хотя человек уже пожилой и не имевший привычки бегать, неловко цепляясь носками, рысью направился к генералу. Лицо капитана выражало беспокойство школьника, которому велят сказать невыученный им урок. На красном (очевидно от невоздержания) носу выступали пятна, и рот не находил положения. Полковой командир с ног до головы осматривал капитана, в то время как он запыхавшись подходил, по мере приближения сдерживая шаг.
– Вы скоро людей в сарафаны нарядите! Это что? – крикнул полковой командир, выдвигая нижнюю челюсть и указывая в рядах 3 й роты на солдата в шинели цвета фабричного сукна, отличавшегося от других шинелей. – Сами где находились? Ожидается главнокомандующий, а вы отходите от своего места? А?… Я вас научу, как на смотр людей в казакины одевать!… А?…
Ротный командир, не спуская глаз с начальника, всё больше и больше прижимал свои два пальца к козырьку, как будто в одном этом прижимании он видел теперь свое спасенье.
– Ну, что ж вы молчите? Кто у вас там в венгерца наряжен? – строго шутил полковой командир.
– Ваше превосходительство…
– Ну что «ваше превосходительство»? Ваше превосходительство! Ваше превосходительство! А что ваше превосходительство – никому неизвестно.
– Ваше превосходительство, это Долохов, разжалованный… – сказал тихо капитан.
– Что он в фельдмаршалы, что ли, разжалован или в солдаты? А солдат, так должен быть одет, как все, по форме.
– Ваше превосходительство, вы сами разрешили ему походом.
– Разрешил? Разрешил? Вот вы всегда так, молодые люди, – сказал полковой командир, остывая несколько. – Разрешил? Вам что нибудь скажешь, а вы и… – Полковой командир помолчал. – Вам что нибудь скажешь, а вы и… – Что? – сказал он, снова раздражаясь. – Извольте одеть людей прилично…
И полковой командир, оглядываясь на адъютанта, своею вздрагивающею походкой направился к полку. Видно было, что его раздражение ему самому понравилось, и что он, пройдясь по полку, хотел найти еще предлог своему гневу. Оборвав одного офицера за невычищенный знак, другого за неправильность ряда, он подошел к 3 й роте.
– Кааак стоишь? Где нога? Нога где? – закричал полковой командир с выражением страдания в голосе, еще человек за пять не доходя до Долохова, одетого в синеватую шинель.
Долохов медленно выпрямил согнутую ногу и прямо, своим светлым и наглым взглядом, посмотрел в лицо генерала.
– Зачем синяя шинель? Долой… Фельдфебель! Переодеть его… дря… – Он не успел договорить.
– Генерал, я обязан исполнять приказания, но не обязан переносить… – поспешно сказал Долохов.
– Во фронте не разговаривать!… Не разговаривать, не разговаривать!…
– Не обязан переносить оскорбления, – громко, звучно договорил Долохов.
Глаза генерала и солдата встретились. Генерал замолчал, сердито оттягивая книзу тугой шарф.
– Извольте переодеться, прошу вас, – сказал он, отходя.
– Едет! – закричал в это время махальный.
Полковой командир, покраснел, подбежал к лошади, дрожащими руками взялся за стремя, перекинул тело, оправился, вынул шпагу и с счастливым, решительным лицом, набок раскрыв рот, приготовился крикнуть. Полк встрепенулся, как оправляющаяся птица, и замер.
– Смир р р р на! – закричал полковой командир потрясающим душу голосом, радостным для себя, строгим в отношении к полку и приветливым в отношении к подъезжающему начальнику.
По широкой, обсаженной деревьями, большой, бесшоссейной дороге, слегка погромыхивая рессорами, шибкою рысью ехала высокая голубая венская коляска цугом. За коляской скакали свита и конвой кроатов. Подле Кутузова сидел австрийский генерал в странном, среди черных русских, белом мундире. Коляска остановилась у полка. Кутузов и австрийский генерал о чем то тихо говорили, и Кутузов слегка улыбнулся, в то время как, тяжело ступая, он опускал ногу с подножки, точно как будто и не было этих 2 000 людей, которые не дыша смотрели на него и на полкового командира.
Раздался крик команды, опять полк звеня дрогнул, сделав на караул. В мертвой тишине послышался слабый голос главнокомандующего. Полк рявкнул: «Здравья желаем, ваше го го го го ство!» И опять всё замерло. Сначала Кутузов стоял на одном месте, пока полк двигался; потом Кутузов рядом с белым генералом, пешком, сопутствуемый свитою, стал ходить по рядам.
По тому, как полковой командир салютовал главнокомандующему, впиваясь в него глазами, вытягиваясь и подбираясь, как наклоненный вперед ходил за генералами по рядам, едва удерживая подрагивающее движение, как подскакивал при каждом слове и движении главнокомандующего, – видно было, что он исполнял свои обязанности подчиненного еще с большим наслаждением, чем обязанности начальника. Полк, благодаря строгости и старательности полкового командира, был в прекрасном состоянии сравнительно с другими, приходившими в то же время к Браунау. Отсталых и больных было только 217 человек. И всё было исправно, кроме обуви.
Кутузов прошел по рядам, изредка останавливаясь и говоря по нескольку ласковых слов офицерам, которых он знал по турецкой войне, а иногда и солдатам. Поглядывая на обувь, он несколько раз грустно покачивал головой и указывал на нее австрийскому генералу с таким выражением, что как бы не упрекал в этом никого, но не мог не видеть, как это плохо. Полковой командир каждый раз при этом забегал вперед, боясь упустить слово главнокомандующего касательно полка. Сзади Кутузова, в таком расстоянии, что всякое слабо произнесенное слово могло быть услышано, шло человек 20 свиты. Господа свиты разговаривали между собой и иногда смеялись. Ближе всех за главнокомандующим шел красивый адъютант. Это был князь Болконский. Рядом с ним шел его товарищ Несвицкий, высокий штаб офицер, чрезвычайно толстый, с добрым, и улыбающимся красивым лицом и влажными глазами; Несвицкий едва удерживался от смеха, возбуждаемого черноватым гусарским офицером, шедшим подле него. Гусарский офицер, не улыбаясь, не изменяя выражения остановившихся глаз, с серьезным лицом смотрел на спину полкового командира и передразнивал каждое его движение. Каждый раз, как полковой командир вздрагивал и нагибался вперед, точно так же, точь в точь так же, вздрагивал и нагибался вперед гусарский офицер. Несвицкий смеялся и толкал других, чтобы они смотрели на забавника.
Кутузов шел медленно и вяло мимо тысячей глаз, которые выкатывались из своих орбит, следя за начальником. Поровнявшись с 3 й ротой, он вдруг остановился. Свита, не предвидя этой остановки, невольно надвинулась на него.
– А, Тимохин! – сказал главнокомандующий, узнавая капитана с красным носом, пострадавшего за синюю шинель.
Казалось, нельзя было вытягиваться больше того, как вытягивался Тимохин, в то время как полковой командир делал ему замечание. Но в эту минуту обращения к нему главнокомандующего капитан вытянулся так, что, казалось, посмотри на него главнокомандующий еще несколько времени, капитан не выдержал бы; и потому Кутузов, видимо поняв его положение и желая, напротив, всякого добра капитану, поспешно отвернулся. По пухлому, изуродованному раной лицу Кутузова пробежала чуть заметная улыбка.
– Еще измайловский товарищ, – сказал он. – Храбрый офицер! Ты доволен им? – спросил Кутузов у полкового командира.
И полковой командир, отражаясь, как в зеркале, невидимо для себя, в гусарском офицере, вздрогнул, подошел вперед и отвечал:
– Очень доволен, ваше высокопревосходительство.
– Мы все не без слабостей, – сказал Кутузов, улыбаясь и отходя от него. – У него была приверженность к Бахусу.
Полковой командир испугался, не виноват ли он в этом, и ничего не ответил. Офицер в эту минуту заметил лицо капитана с красным носом и подтянутым животом и так похоже передразнил его лицо и позу, что Несвицкий не мог удержать смеха.
Кутузов обернулся. Видно было, что офицер мог управлять своим лицом, как хотел: в ту минуту, как Кутузов обернулся, офицер успел сделать гримасу, а вслед за тем принять самое серьезное, почтительное и невинное выражение.
Третья рота была последняя, и Кутузов задумался, видимо припоминая что то. Князь Андрей выступил из свиты и по французски тихо сказал:
– Вы приказали напомнить о разжалованном Долохове в этом полку.
– Где тут Долохов? – спросил Кутузов.
Долохов, уже переодетый в солдатскую серую шинель, не дожидался, чтоб его вызвали. Стройная фигура белокурого с ясными голубыми глазами солдата выступила из фронта. Он подошел к главнокомандующему и сделал на караул.
– Претензия? – нахмурившись слегка, спросил Кутузов.
– Это Долохов, – сказал князь Андрей.
– A! – сказал Кутузов. – Надеюсь, что этот урок тебя исправит, служи хорошенько. Государь милостив. И я не забуду тебя, ежели ты заслужишь.
Голубые ясные глаза смотрели на главнокомандующего так же дерзко, как и на полкового командира, как будто своим выражением разрывая завесу условности, отделявшую так далеко главнокомандующего от солдата.
– Об одном прошу, ваше высокопревосходительство, – сказал он своим звучным, твердым, неспешащим голосом. – Прошу дать мне случай загладить мою вину и доказать мою преданность государю императору и России.
Кутузов отвернулся. На лице его промелькнула та же улыбка глаз, как и в то время, когда он отвернулся от капитана Тимохина. Он отвернулся и поморщился, как будто хотел выразить этим, что всё, что ему сказал Долохов, и всё, что он мог сказать ему, он давно, давно знает, что всё это уже прискучило ему и что всё это совсем не то, что нужно. Он отвернулся и направился к коляске.
Полк разобрался ротами и направился к назначенным квартирам невдалеке от Браунау, где надеялся обуться, одеться и отдохнуть после трудных переходов.
– Вы на меня не претендуете, Прохор Игнатьич? – сказал полковой командир, объезжая двигавшуюся к месту 3 ю роту и подъезжая к шедшему впереди ее капитану Тимохину. Лицо полкового командира выражало после счастливо отбытого смотра неудержимую радость. – Служба царская… нельзя… другой раз во фронте оборвешь… Сам извинюсь первый, вы меня знаете… Очень благодарил! – И он протянул руку ротному.
– Помилуйте, генерал, да смею ли я! – отвечал капитан, краснея носом, улыбаясь и раскрывая улыбкой недостаток двух передних зубов, выбитых прикладом под Измаилом.
– Да господину Долохову передайте, что я его не забуду, чтоб он был спокоен. Да скажите, пожалуйста, я всё хотел спросить, что он, как себя ведет? И всё…
– По службе очень исправен, ваше превосходительство… но карахтер… – сказал Тимохин.
– А что, что характер? – спросил полковой командир.
– Находит, ваше превосходительство, днями, – говорил капитан, – то и умен, и учен, и добр. А то зверь. В Польше убил было жида, изволите знать…
– Ну да, ну да, – сказал полковой командир, – всё надо пожалеть молодого человека в несчастии. Ведь большие связи… Так вы того…
– Слушаю, ваше превосходительство, – сказал Тимохин, улыбкой давая чувствовать, что он понимает желания начальника.
– Ну да, ну да.
Полковой командир отыскал в рядах Долохова и придержал лошадь.
– До первого дела – эполеты, – сказал он ему.
Долохов оглянулся, ничего не сказал и не изменил выражения своего насмешливо улыбающегося рта.
– Ну, вот и хорошо, – продолжал полковой командир. – Людям по чарке водки от меня, – прибавил он, чтобы солдаты слышали. – Благодарю всех! Слава Богу! – И он, обогнав роту, подъехал к другой.
– Что ж, он, право, хороший человек; с ним служить можно, – сказал Тимохин субалтерн офицеру, шедшему подле него.
Категории:
- Персоналии по алфавиту
- Родившиеся в Суздальском районе
- Родившиеся 20 декабря
- Родившиеся в 1905 году
- Умершие 12 февраля
- Умершие в 1978 году
- Умершие в Москве
- Скульпторы по алфавиту
- Скульпторы СССР
- Скульпторы России
- Скульпторы XX века
- Кавалеры ордена Красного Знамени
- Кавалеры ордена Отечественной войны I степени
- Награждённые медалью «За оборону Москвы»
- Награждённые медалью «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941—1945 гг.»
- Награждённые медалью «За победу над Японией»
- Награждённые медалью «За взятие Кенигсберга»
- Награждённые медалью «За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941—1945 гг.»
- Художники по алфавиту
- Художники XX века
- Художники России
- Художники СССР
- Художники Москвы
- Родившиеся во Владимирской губернии
- Члены Союза художников СССР
- Члены Союза архитекторов СССР
- Члены КПСС
- Художники-соцреалисты СССР
- Выпускники МАРХИ
- Участники Великой Отечественной войны
- Персоналии:Владимир
- Персоналии:Суздаль
- Похороненные на Преображенском кладбище
