Пекарский, Пётр Петрович

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Пётр Петрович Пекарский
Дата рождения:

19 (31) мая 1827(1827-05-31)

Место рождения:

поместье Отрада близ Уфы, Оренбургская губерния, Российская империя

Дата смерти:

12 (24) июля 1872(1872-07-24) (45 лет)

Место смерти:

Павловск,
Санкт-Петербургская губерния, Российская империя

Страна:

Российская империя Российская империя

Научная сфера:

история России, библиография

Альма-матер:

Казанский университет

Награды и премии:


Демидовская премия

Пётр Петро́вич Пека́рский (19 (31) мая 1827 — 12 (24) июля 1872[1]) — исследователь русской литературы и истории, библиограф, академик Петербургской академии наук (1864). Действительный статский советник (1871).





Биография

Сын Петра Николаевича Пекарского (1764—1853) — коллежского советника, предводителя дворянства Оренбургской губернии[2]. Высшее образование получил на юридическом факультете Казанского университета, окончив его в 1847 году со степенью кандидата[3]. В 1848 году служил помощником столоначальника Оренбургского губернского правления, затем был переведён в Самарскую удельную контору[3]. С ноября 1851 года по февраль 1862 служил в канцелярии Министерства финансов[3]. В марте 1862 года перешёл в Государственный архив на должность старшего архивариуса, затем а с 1864 года — начальника отделения[3].

В 1863 году Пекарский был избран адъюнктом по отделу русского языка и словесности Императорской академии наук, в 1864 — экстраординарным академиком, а в 1868 — ординарным[3]. 25 апреля (7 мая1872 года совет Казанского университета возвёл его в степень доктора русской истории honoris causa[3].

Первые его литературные работы: «Русские мемуары XVIII в.» («Современник», 1855, № 4, 5 и 8), «Мистерии и старинный театр в России» («Современник», 1857), «Представители киевской учености в XVII в.» («Отеч. записки» 1862, № 2), «Кондратович» («Современник», 1858, № 6), «Материалы для истории русской литературы» (« Библиографич. зап.», 1858).

На основании материалов государственного архива Пекарским составлена книга «Маркиз де ла Шетарди» (1862), раскрывшая интересные подробности о последних годах царствования Анны Иоанновны, о правлении Анны Леопольдовны и о воцарении Елизаветы Петровны. По материалам того же архива составлены значительные «Дополнения к истории масонства в России» (СПб. 1868, отт. из «Сборника отд. рус. яз. Акад. наук», т. VII).

Получив доступ в богатый академический архив, Пекарский написал ряд интересных статей по истории русской литературы XVIII в.: «Материалы для истории журн. и литературной деятельности Екатерины II» («Записки Акад. наук», т. III, 1863), «Редактор, сотрудники и цензура в русском журнале 1755—64 гг.» («Зап. Акад. наук», XII, 1868), «Жизнь и литературная переписка П. Рыжова» («Сборник отд. рус. яз.», II). Исторические бумаги, собранные К. И. Арсеньевым, приведены в порядок Пекарским, с биографией Арсеньева («Сборник отд. рус. яз.». т. IX); им же изданы «Новые известия о Татищеве» («Зап. Акад. наук», т. IV, 1868) и «Бумаги имп. Екатерины II» («Сборник Императорского Исторического общества», т. VII).

Главнейшие труды Пекарского — «Наука и литература при Петре Великом» (1862) и «История Академии наук» (т. I и II, 1870—1873). В первом труде обстоятельно описаны первые шаги России в деле издания и перевода ученых сочинений, открытия училищ, библиотек, отправления ученых экспедиций и т. п.; целый том посвящён библиографическому описанию книг, изданных при Петре Великом. Книга Пекарского, по верному отзыву Никитенко, заключает «целую библиотеку сведений о зачатках нашего умственного движения, возникшего из реформ Петра Великого». В другом труде Пекарский успел рассмотреть только первый период истории академии (до 1767 г.); кроме общего обзора управления и деятельности академии, он дает и биографии её членов. Значительная часть 2-го тома посвящена биографиям Ломоносова и Тредьяковского.

Недостаток этого и других трудов Пекарского — отсутствие внутреннего освещения излагаемых фактов; так, например, им излагаются на основании документов внешние факты жизни Ломоносова почти день за днем, но очень мало дается разъяснений характера и поступков Ломоносова. Труды Пекарского носят характер скорее сборников драгоценных материалов, чем исследований. Биографические сведения о Пекарском см. в Отчете Академии наук за 1872 г. и в «Воспоминаниях Я. К. Грота» («Сборник отд. рус. яз.», 1873, т. X): список его трудов — в «Русской старине» 1872, № 12.

П. П. Пекарский похоронен в Санкт-Петербурге на Новодевичьем кладбище[4].

Работы

  • [books.google.com/books?id=xJdJAAAAYAAJ История Императорской академии наук в Петербурге. Т. 1].
  • [nn.mi.ras.ru/Showbook.aspx?bi=629 История Императорской академии наук в Петербурге. Т. 2].
  • Пекарский, П. П. Дополнения к истории масонства в России XVIII столетия. — М. : Телема, 2010. — 224 с. — Репринтное издание 1869 г.</span>
  • Разбор исследования г. Лонгинова: [dlib.rsl.ru/viewer/01003577966 «Новиков и московские мартинисты»] / cост. акад. П. П. Пекарским. — СПб.: тип. Имп. Акад. наук, 1869.
  • Наука и литература в России при Петре Великом. — В 2-х тт. — СПб., 1862.

Награды

Напишите отзыв о статье "Пекарский, Пётр Петрович"

Примечания

  1. Пекарский Петр Петрович // Большая советская энциклопедия : [в 30 т.] / гл. ред. А. М. Прохоров. — 3-е изд. — М. : Советская энциклопедия, 1969—1978.</span>
  2. Пекарский, Петр Николаевич // Русский биографический словарь : в 25 томах. — СПб.М., 1896—1918.
  3. 1 2 3 4 5 6 Пекарский, Петр Петрович // Русский биографический словарь : в 25 томах. — СПб.М., 1896—1918.
  4. Могила на плане Новодевичьего кладбища (№ 65) // Отдел IV // Весь Петербург на 1914 год, адресная и справочная книга г. С.-Петербурга / Ред. А. П. Шашковский. — СПб.: Товарищество А. С. Суворина – «Новое время», 1914. — ISBN 5-94030-052-9.
  5. </ol>

Литература

Ссылки

Отрывок, характеризующий Пекарский, Пётр Петрович

«Для распространения чистой истины и доставления торжества добродетели, читал он, должны мы очистить людей от предрассудков, распространить правила, сообразные с духом времени, принять на себя воспитание юношества, соединиться неразрывными узами с умнейшими людьми, смело и вместе благоразумно преодолевать суеверие, неверие и глупость, образовать из преданных нам людей, связанных между собою единством цели и имеющих власть и силу.
«Для достижения сей цели должно доставить добродетели перевес над пороком, должно стараться, чтобы честный человек обретал еще в сем мире вечную награду за свои добродетели. Но в сих великих намерениях препятствуют нам весьма много – нынешние политические учреждения. Что же делать при таковом положении вещей? Благоприятствовать ли революциям, всё ниспровергнуть, изгнать силу силой?… Нет, мы весьма далеки от того. Всякая насильственная реформа достойна порицания, потому что ни мало не исправит зла, пока люди остаются таковы, каковы они есть, и потому что мудрость не имеет нужды в насилии.
«Весь план ордена должен быть основан на том, чтоб образовать людей твердых, добродетельных и связанных единством убеждения, убеждения, состоящего в том, чтобы везде и всеми силами преследовать порок и глупость и покровительствовать таланты и добродетель: извлекать из праха людей достойных, присоединяя их к нашему братству. Тогда только орден наш будет иметь власть – нечувствительно вязать руки покровителям беспорядка и управлять ими так, чтоб они того не примечали. Одним словом, надобно учредить всеобщий владычествующий образ правления, который распространялся бы над целым светом, не разрушая гражданских уз, и при коем все прочие правления могли бы продолжаться обыкновенным своим порядком и делать всё, кроме того только, что препятствует великой цели нашего ордена, то есть доставлению добродетели торжества над пороком. Сию цель предполагало само христианство. Оно учило людей быть мудрыми и добрыми, и для собственной своей выгоды следовать примеру и наставлениям лучших и мудрейших человеков.
«Тогда, когда всё погружено было во мраке, достаточно было, конечно, одного проповедания: новость истины придавала ей особенную силу, но ныне потребны для нас гораздо сильнейшие средства. Теперь нужно, чтобы человек, управляемый своими чувствами, находил в добродетели чувственные прелести. Нельзя искоренить страстей; должно только стараться направить их к благородной цели, и потому надобно, чтобы каждый мог удовлетворять своим страстям в пределах добродетели, и чтобы наш орден доставлял к тому средства.
«Как скоро будет у нас некоторое число достойных людей в каждом государстве, каждый из них образует опять двух других, и все они тесно между собой соединятся – тогда всё будет возможно для ордена, который втайне успел уже сделать многое ко благу человечества».
Речь эта произвела не только сильное впечатление, но и волнение в ложе. Большинство же братьев, видевшее в этой речи опасные замыслы иллюминатства, с удивившею Пьера холодностью приняло его речь. Великий мастер стал возражать Пьеру. Пьер с большим и большим жаром стал развивать свои мысли. Давно не было столь бурного заседания. Составились партии: одни обвиняли Пьера, осуждая его в иллюминатстве; другие поддерживали его. Пьера в первый раз поразило на этом собрании то бесконечное разнообразие умов человеческих, которое делает то, что никакая истина одинаково не представляется двум людям. Даже те из членов, которые казалось были на его стороне, понимали его по своему, с ограничениями, изменениями, на которые он не мог согласиться, так как главная потребность Пьера состояла именно в том, чтобы передать свою мысль другому точно так, как он сам понимал ее.
По окончании заседания великий мастер с недоброжелательством и иронией сделал Безухому замечание о его горячности и о том, что не одна любовь к добродетели, но и увлечение борьбы руководило им в споре. Пьер не отвечал ему и коротко спросил, будет ли принято его предложение. Ему сказали, что нет, и Пьер, не дожидаясь обычных формальностей, вышел из ложи и уехал домой.


На Пьера опять нашла та тоска, которой он так боялся. Он три дня после произнесения своей речи в ложе лежал дома на диване, никого не принимая и никуда не выезжая.
В это время он получил письмо от жены, которая умоляла его о свидании, писала о своей грусти по нем и о желании посвятить ему всю свою жизнь.
В конце письма она извещала его, что на днях приедет в Петербург из за границы.
Вслед за письмом в уединение Пьера ворвался один из менее других уважаемых им братьев масонов и, наведя разговор на супружеские отношения Пьера, в виде братского совета, высказал ему мысль о том, что строгость его к жене несправедлива, и что Пьер отступает от первых правил масона, не прощая кающуюся.
В это же самое время теща его, жена князя Василья, присылала за ним, умоляя его хоть на несколько минут посетить ее для переговоров о весьма важном деле. Пьер видел, что был заговор против него, что его хотели соединить с женою, и это было даже не неприятно ему в том состоянии, в котором он находился. Ему было всё равно: Пьер ничто в жизни не считал делом большой важности, и под влиянием тоски, которая теперь овладела им, он не дорожил ни своею свободою, ни своим упорством в наказании жены.
«Никто не прав, никто не виноват, стало быть и она не виновата», думал он. – Ежели Пьер не изъявил тотчас же согласия на соединение с женою, то только потому, что в состоянии тоски, в котором он находился, он не был в силах ничего предпринять. Ежели бы жена приехала к нему, он бы теперь не прогнал ее. Разве не всё равно было в сравнении с тем, что занимало Пьера, жить или не жить с женою?
Не отвечая ничего ни жене, ни теще, Пьер раз поздним вечером собрался в дорогу и уехал в Москву, чтобы повидаться с Иосифом Алексеевичем. Вот что писал Пьер в дневнике своем.
«Москва, 17 го ноября.
Сейчас только приехал от благодетеля, и спешу записать всё, что я испытал при этом. Иосиф Алексеевич живет бедно и страдает третий год мучительною болезнью пузыря. Никто никогда не слыхал от него стона, или слова ропота. С утра и до поздней ночи, за исключением часов, в которые он кушает самую простую пищу, он работает над наукой. Он принял меня милостиво и посадил на кровати, на которой он лежал; я сделал ему знак рыцарей Востока и Иерусалима, он ответил мне тем же, и с кроткой улыбкой спросил меня о том, что я узнал и приобрел в прусских и шотландских ложах. Я рассказал ему всё, как умел, передав те основания, которые я предлагал в нашей петербургской ложе и сообщил о дурном приеме, сделанном мне, и о разрыве, происшедшем между мною и братьями. Иосиф Алексеевич, изрядно помолчав и подумав, на всё это изложил мне свой взгляд, который мгновенно осветил мне всё прошедшее и весь будущий путь, предлежащий мне. Он удивил меня, спросив о том, помню ли я, в чем состоит троякая цель ордена: 1) в хранении и познании таинства; 2) в очищении и исправлении себя для воспринятия оного и 3) в исправлении рода человеческого чрез стремление к таковому очищению. Какая есть главнейшая и первая цель из этих трех? Конечно собственное исправление и очищение. Только к этой цели мы можем всегда стремиться независимо от всех обстоятельств. Но вместе с тем эта то цель и требует от нас наиболее трудов, и потому, заблуждаясь гордостью, мы, упуская эту цель, беремся либо за таинство, которое недостойны воспринять по нечистоте своей, либо беремся за исправление рода человеческого, когда сами из себя являем пример мерзости и разврата. Иллюминатство не есть чистое учение именно потому, что оно увлеклось общественной деятельностью и преисполнено гордости. На этом основании Иосиф Алексеевич осудил мою речь и всю мою деятельность. Я согласился с ним в глубине души своей. По случаю разговора нашего о моих семейных делах, он сказал мне: – Главная обязанность истинного масона, как я сказал вам, состоит в совершенствовании самого себя. Но часто мы думаем, что, удалив от себя все трудности нашей жизни, мы скорее достигнем этой цели; напротив, государь мой, сказал он мне, только в среде светских волнений можем мы достигнуть трех главных целей: 1) самопознания, ибо человек может познавать себя только через сравнение, 2) совершенствования, только борьбой достигается оно, и 3) достигнуть главной добродетели – любви к смерти. Только превратности жизни могут показать нам тщету ее и могут содействовать – нашей врожденной любви к смерти или возрождению к новой жизни. Слова эти тем более замечательны, что Иосиф Алексеевич, несмотря на свои тяжкие физические страдания, никогда не тяготится жизнию, а любит смерть, к которой он, несмотря на всю чистоту и высоту своего внутреннего человека, не чувствует еще себя достаточно готовым. Потом благодетель объяснил мне вполне значение великого квадрата мироздания и указал на то, что тройственное и седьмое число суть основание всего. Он советовал мне не отстраняться от общения с петербургскими братьями и, занимая в ложе только должности 2 го градуса, стараться, отвлекая братьев от увлечений гордости, обращать их на истинный путь самопознания и совершенствования. Кроме того для себя лично советовал мне первее всего следить за самим собою, и с этою целью дал мне тетрадь, ту самую, в которой я пишу и буду вписывать впредь все свои поступки».