Пекинский договор (1925)

Пекинский договор 1925 года (Советско-японская конвенция 1925 года об основных принципах взаимоотношений) — договор между Японией и СССР об установлении дипломатических отношений, подписанный в 1925 году в Пекине.

История

После Октябрьской революции Япония активно участвовала в интернациональной интервенции на Дальнем Востоке России. Попытки советского правительства нормализовать советско-японские отношения оставались безуспешными из-за враждебности Японии. И с разгромом интервенции Антанты в европейской части России в 1918—1920 годах и укреплением международных позиций Советской России Япония продолжала уклоняться от признания СССР.

Такая политика Японии привела к тому, что 13 февраля 1924 года советские властные структуры направили японскому консулу во Владивостоке уведомление, суть которого сводилась к тому, что положение консула Японии с этого момента перестает признаваться советской стороной официальным, а сам он будет рассматриваться как частное лицо.

Подобное развитие событий оказалось для японской стороны достаточно неожиданным. Еще более японское правительство было шокировано установлением в том же 1924 году дипломатических отношений Великобританией и Францией с СССР. Кроме того, дипломатические отношения с советской Россией в 1924 году установил и Китай. В связи с этим японская сторона позитивно откликнулась на очередное предложение Москвы о нормализации межгосударственных отношений, и 14 мая 1924 года официальные советско-японские переговоры начались в Пекине. Итогом этих длительных непростых переговоров стало подписание 20 января 1925 года советско-японской конвенции об основных принципах взаимоотношений, 2 прилагавшихся к ней протоколов «А» и «Б», декларации Советского правительства и 2 нот, которыми стороны обменялись между собой.

Советско-японская конвенция устанавливала двусторонние дипломатические и консульские отношения. Согласно конвенции, Япония обязалась к 15 мая 1925 года вывести свои войска с территории Северного Сахалина, который немедленно после этого на основании протокола «А» переходил под суверенитет СССР. Этим протоколом стороны также подтвердили, что ни одна из них не имеет тайного договора или соглашения с какой-либо третьей стороной, которые бы угрожали суверенитету и безопасности другой стороны. В декларации Советского правительства, приложенной к конвенции, подчеркивалось, что правительство СССР не разделяет с бывшим царским правительством политическую ответственность за заключение Портсмутского мирного договора 1905 года.

Между тем в конвенции было закреплено соглашение сторон, что все заключённые Россией и Японией до 7 ноября 1917 года договоры, соглашения и конвенции, исключая Портсмутский мирный договор, должны быть пересмотрены.

Стороны договорились приступить к пересмотру подписанной в 1907 году российско-японской рыболовной конвенции. Правительство СССР дало согласие на предоставление японским подданным, компаниям и ассоциациям концессий на эксплуатацию сырьевых естественных богатств на всей территории СССР. Детализация условий контрактов на концессии была дана в прилагавшемся к советско-японской конвенции протоколе «Б».

В целом, Пекинский договор 1925 года содержал ряд значительных уступок в пользу Японии, на которые советская сторона пошла ради установления дипломатических отношений и стабилизации таким образом ситуации на российском Дальнем Востоке, поскольку признание Японией Советской России не в последнюю очередь вело к прекращению (или, по крайней мере, усложнению) оказания японской стороной до этого момента активной поддержки антисоветских белогвардейских сил на Дальнем Востоке за пределами СССР.

На основании советско-японской конвенции 22 июля 1925 года были подписаны контракты о предоставлении Японии угольной, а 14 декабря 1925 года — нефтяной концессии.

Согласно материалам советской стороны, японская сторона в дальнейшем систематически нарушала советско-японскую конвенцию и концессионные контракты, создавая конфликтные ситуации с советской стороной.

В ходе переговоров весной 1941 года относительно заключения Советско-японского пакта о нейтралитете советская сторона поставила вопрос о ликвидации японских концессий на Северном Сахалине. Япония дала на это письменное согласие, но оттягивала его выполнение в течение 3 лет. Тем не менее, в конце концов победы Советской Армии над гитлеровской Германией побудили японское правительство пойти на выполнение ранее данного согласия, и 30 марта 1944 года в Москве был подписан Протокол о ликвидации японской нефтяной и угольной концессий на Северном Сахалине и передаче советской стороне всего концессионного имущества японской стороны.

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

Ссылки

[www.worldlii.org/int/other/LNTSer/1925/69.html Текст Пекинского договора (англ.)]

Отрывок, характеризующий Пекинский договор (1925)

– Марья Богдановна! Кажется началось, – сказала княжна Марья, испуганно раскрытыми глазами глядя на бабушку.
– Ну и слава Богу, княжна, – не прибавляя шага, сказала Марья Богдановна. – Вам девицам про это знать не следует.
– Но как же из Москвы доктор еще не приехал? – сказала княжна. (По желанию Лизы и князя Андрея к сроку было послано в Москву за акушером, и его ждали каждую минуту.)
– Ничего, княжна, не беспокойтесь, – сказала Марья Богдановна, – и без доктора всё хорошо будет.
Через пять минут княжна из своей комнаты услыхала, что несут что то тяжелое. Она выглянула – официанты несли для чего то в спальню кожаный диван, стоявший в кабинете князя Андрея. На лицах несших людей было что то торжественное и тихое.
Княжна Марья сидела одна в своей комнате, прислушиваясь к звукам дома, изредка отворяя дверь, когда проходили мимо, и приглядываясь к тому, что происходило в коридоре. Несколько женщин тихими шагами проходили туда и оттуда, оглядывались на княжну и отворачивались от нее. Она не смела спрашивать, затворяла дверь, возвращалась к себе, и то садилась в свое кресло, то бралась за молитвенник, то становилась на колена пред киотом. К несчастию и удивлению своему, она чувствовала, что молитва не утишала ее волнения. Вдруг дверь ее комнаты тихо отворилась и на пороге ее показалась повязанная платком ее старая няня Прасковья Савишна, почти никогда, вследствие запрещения князя,не входившая к ней в комнату.
– С тобой, Машенька, пришла посидеть, – сказала няня, – да вот княжовы свечи венчальные перед угодником зажечь принесла, мой ангел, – сказала она вздохнув.
– Ах как я рада, няня.
– Бог милостив, голубка. – Няня зажгла перед киотом обвитые золотом свечи и с чулком села у двери. Княжна Марья взяла книгу и стала читать. Только когда слышались шаги или голоса, княжна испуганно, вопросительно, а няня успокоительно смотрели друг на друга. Во всех концах дома было разлито и владело всеми то же чувство, которое испытывала княжна Марья, сидя в своей комнате. По поверью, что чем меньше людей знает о страданиях родильницы, тем меньше она страдает, все старались притвориться незнающими; никто не говорил об этом, но во всех людях, кроме обычной степенности и почтительности хороших манер, царствовавших в доме князя, видна была одна какая то общая забота, смягченность сердца и сознание чего то великого, непостижимого, совершающегося в эту минуту.
В большой девичьей не слышно было смеха. В официантской все люди сидели и молчали, на готове чего то. На дворне жгли лучины и свечи и не спали. Старый князь, ступая на пятку, ходил по кабинету и послал Тихона к Марье Богдановне спросить: что? – Только скажи: князь приказал спросить что? и приди скажи, что она скажет.
– Доложи князю, что роды начались, – сказала Марья Богдановна, значительно посмотрев на посланного. Тихон пошел и доложил князю.
– Хорошо, – сказал князь, затворяя за собою дверь, и Тихон не слыхал более ни малейшего звука в кабинете. Немного погодя, Тихон вошел в кабинет, как будто для того, чтобы поправить свечи. Увидав, что князь лежал на диване, Тихон посмотрел на князя, на его расстроенное лицо, покачал головой, молча приблизился к нему и, поцеловав его в плечо, вышел, не поправив свечей и не сказав, зачем он приходил. Таинство торжественнейшее в мире продолжало совершаться. Прошел вечер, наступила ночь. И чувство ожидания и смягчения сердечного перед непостижимым не падало, а возвышалось. Никто не спал.

Была одна из тех мартовских ночей, когда зима как будто хочет взять свое и высыпает с отчаянной злобой свои последние снега и бураны. Навстречу немца доктора из Москвы, которого ждали каждую минуту и за которым была выслана подстава на большую дорогу, к повороту на проселок, были высланы верховые с фонарями, чтобы проводить его по ухабам и зажорам.
Княжна Марья уже давно оставила книгу: она сидела молча, устремив лучистые глаза на сморщенное, до малейших подробностей знакомое, лицо няни: на прядку седых волос, выбившуюся из под платка, на висящий мешочек кожи под подбородком.
Няня Савишна, с чулком в руках, тихим голосом рассказывала, сама не слыша и не понимая своих слов, сотни раз рассказанное о том, как покойница княгиня в Кишиневе рожала княжну Марью, с крестьянской бабой молдаванкой, вместо бабушки.
– Бог помилует, никогда дохтура не нужны, – говорила она. Вдруг порыв ветра налег на одну из выставленных рам комнаты (по воле князя всегда с жаворонками выставлялось по одной раме в каждой комнате) и, отбив плохо задвинутую задвижку, затрепал штофной гардиной, и пахнув холодом, снегом, задул свечу. Княжна Марья вздрогнула; няня, положив чулок, подошла к окну и высунувшись стала ловить откинутую раму. Холодный ветер трепал концами ее платка и седыми, выбившимися прядями волос.
– Княжна, матушка, едут по прешпекту кто то! – сказала она, держа раму и не затворяя ее. – С фонарями, должно, дохтур…
– Ах Боже мой! Слава Богу! – сказала княжна Марья, – надо пойти встретить его: он не знает по русски.
Княжна Марья накинула шаль и побежала навстречу ехавшим. Когда она проходила переднюю, она в окно видела, что какой то экипаж и фонари стояли у подъезда. Она вышла на лестницу. На столбике перил стояла сальная свеча и текла от ветра. Официант Филипп, с испуганным лицом и с другой свечей в руке, стоял ниже, на первой площадке лестницы. Еще пониже, за поворотом, по лестнице, слышны были подвигавшиеся шаги в теплых сапогах. И какой то знакомый, как показалось княжне Марье, голос, говорил что то.