Дети Михаила Фёдоровича

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Пелагея Михайловна»)
Перейти к: навигация, поиск

Дети царя Михаила Фёдоровича — первые русские царевичи и царевны из династии Романовых.

Первая помолвка царя Михаила с Марией Хлоповой не увенчалась свадьбой из-за сопротивления его матери и придворных козней. Невесту сослали из-за якобы плохого здоровья, но Михаил в течение 7 лет не терял надежды на ней жениться. Наконец, когда стало ясно, что это не удастся, он венчался первым браком с Марией Владимировной Долгорукой. Свадьба состоялась 18 сентября 1624 года в Москве. Но через несколько дней молодая царица заболела и через пять месяцев умерла. Летопись называет смерть Марии божьей карой за оскорбление ни в чём не повинной Хлоповой. Оставшись бездетным вдовцом после первого брака, Михаил через два года женился на Евдокии Лукьяновне Стрешневой, которая принесла ему потомство и он смог все-таки заложить царскую династию Романовых.

Всего у пары родилось 10 детей, из которых до взрослого возраста дожили 4 — сын и наследник Алексей (продолжил династию) и три дочери Ирина, Анна и Татьяна (остались незамужними), называемые в следующих царствованиях «царевны Михайловны»[1].





Ирина

Царевна Ирина Михайловна — первая дочь царя (22 апреля 1627 — 8 апреля 1679). Вероятно, имя получила в честь тётки царя Михаила, сестры патриарха Филарета — Ирины Никитичны (ум. 1639).

Датский принц Вальдемар Кристиан был в числе кандидатов на её мужья, однако переговоры зашли в тупик и принц на год был задержан силой оружия в России.

Умерла в возрасте 51 года незамужней, во время правления своего племянника Федора Алексеевича. Погребена в Новоспасском монастыре.

Пелагея

Пелагея Михайловна
царевна
 
Рождение: 17 августа 1628
Смерть: 25 января 1629
Место погребения: Вознесенский монастырьАрхангельский собор
Род: Романовы
Отец: Михаил Фёдорович
Мать: Евдокия Стрешнева
Супруг: нет
Дети: нет
О жене царевича Ивана Ивановича, сыне Ивана Грозного, царевне Пелагее (Параскеве) Михайловне см. статью Соловая, Феодосия Михайловна.

Царевна Пелагея Михайловна (17 августа[2][3] 1628 — 25 января 1629)[4] — второй ребенок царя Михаила Фёдоровича, умерла в младенчестве.

«Новый летописец» о её рождении сообщает[5]:

В лето 7136 (1628) году родилась у государя царя и великого князя Михаила Федоровича всея Русии дочь царевна и великая княжна Пелагея Михайловна, и крещена была в Чудовом монастыре. А крестил её сам святейший патриарх Филарет Никитич московский и всея Русии, а отец крестный был троицкий келарь Александр.

В числе грамот патриарха Филарета есть «О рождении царевны Пелагеи Михайловны»[6]. Причины, почему для ребенка было выбрано нефамильное имя «Пелагея», не ясны[7].

Известно, что в 1628 году (20-го апреля) дьяк Богдан Поздеев «был у государева стола» в Грановитой Палате по случаю рождения царевны Пелагеи Михайловны[8], там же был Иван Поздеев, а на крестинах присутствовал внучатый дядя царицы Яков Стрешнев-меньшой, Фёдор Иванович Шереметев, Василий Петрович Шереметев, Дмитрий Семёнович Погожев и другие.

Тот же «Новый летописец» же сообщает и об её кончине:

В лето 7137 (1629) году преставилась благочестивая царевна и великая княжна Пелагея Михайловна, и погребена в Вознесенском монастыре с благочестивыми царицами.

Была погребена в Вознесенском монастыре в Московском Кремле, после его разрушения большевиками останки, вместе с прочими были перенесены подземную палату южной пристройки Архангельского собора, где находятся и сейчас.

Надпись на надгробии: «Лета 7137 году генваря в 25 день на память иже во святых отца нашего Григория Богослова преставися дщерь государя царя и великого князя Михаила Фёдоровича всея Русии благоверная царевна и великая княжна Пелагея Михайловна всея Русии».

Надпись на крышке саркофага совпадает с ней: «Лета 7137 году генваря 25 день на память иже во святых отца нашего Григория Богослова преставис дщерь государя царя и великого князя Михаила Фёдоровича всея Русии благоверная государыня и великая княжна Пелагея Михайловна всея Русии»[9].

Алексей

Алексей Михайлович (19 марта 1629 — 29 января 1676) — русский царь, единственный выживший из сыновей Михаила. Причины, по которым он был крещён именем «Алексей», не ясны[7], видимо, по святцам, в честь Алексия, человека Божьего.

Похоронен в усыпальнице Рюриковичей — Архангельском соборе.

Мерные иконы

С рождением наследника в царском доме была возобновлена традиция создания мерных икон, придуманная при первом русском царе Иване Грозном и позабытая за Смутное время. Это подчеркивало преемственность власти Романовых. Сохранились мерные иконы всех трёх сыновей царя.

Анна

Царевна Анна Михайловна — третья дочь и четвертый ребенок царя (14 июля 1630 — 27 октября 1692), в постриге Анфиса. Осталась незамужней, незадолго до смерти приняла постриг.

Вероятно, имя получила в честь тётки царя Михаила, сестры патриарха Филарета — Анны Никитичны.

В 1683 году иностранец её описывает: «Анна Михайловна, родная сестра Алексея Михайловича, девица, 70 лет»[10]

Скончалась в возрасте 62 лет в правление своих племянников Ивана V и Петра I. Погребена в Вознесенском монастыре, позже останки перенесены в Архангельский собор.

Марфа

Марфа Михайловна
царевна
 
Рождение: 14 августа (24 августа) 1631(1631-08-24)
Смерть: 21 сентября (1 октября) 1632(1632-10-01) (1 год)
Место погребения: Вознесенский монастырьАрхангельский собор
Род: Романовы
Отец: Михаил Фёдорович
Мать: Евдокия Стрешнева
Супруг: нет
Дети: нет

Царевна Марфа Михайловна[11] (14 (24) августа [3][12] 163121 сентября (1 октября1632) — пятый ребенок и четвертая дочь царя Михаила Фёдоровича, умерла в младенчестве.

Первый член царствующего дома Романовых, получивший имя «Марфа». Оно было дано, очевидно, в честь бабки по отцу — инокини Марфы[7].

Была погребена в Вознесенском монастыре в Московском Кремле, после его разрушения большевиками останки, вместе с прочими были перенесены подземную палату южной пристройки Архангельского собора, где находятся и сейчас.

Надпись на надгробии гласит: «Лета 7141 году сентября в 21 день на память святаго апостола Кондрата преставис государя царя и великого князя Михаила Фёдоровича всея Русии дщерь благоверная и великая княжна Марфа Михайловна в шестом часу дни в пяток»[9].

Надпись на крышке саркофага почти повторяет её: «Лета 7141 сентября в 21 ден преставис государя царя и великого князя Михаила Фёдоровича всея Руси дщерь благоверная царевна и великая княжна Марфа Михайловна в шестом часу дни в пяток». Памятная плита надгробия хранится в фонде архитектурного декора Музеев Московского Кремля[9].

В начале XXI века её захоронение было изучено — в нем было обнаружено детское платье[13].

Иоанн

Царевич Иоанн Михайлович (2 июня 1633 — 10 января 1639) — второй сын царя Михаила Фёдоровича, умер в возрасте 5 лет.

Получил традиционное великокняжеское имя «Иван» (также так звали брата Филарета), был крещён в честь святого Иоанна Нового Белгородского.

Царевич Иван Михайлович умер в возрасте 5 лет, похоронен в Архангельском соборе[14]. Царевич стал первым представителем дома Романовых, похороненным в этой кремлёвской усыпальнице. Погребение находится в одной могиле с родившимся и умершим в том же году братом Василием Михайловичем возле юго-восточного столба собора, надгробный памятник украшают две плиты с эпитафиями.

Эпитафия Ивана гласит: «Лета 7147 генваря в 10 день на память иже во святых отца нашего Григория архиепископа Низскаго преставися государя царя и великого князя Михаила Фёдоровича всея Руссия сын благоверный царевич князь Иван Михайлович всея Руссии в нощи в 13 часу с среды на четверг»[9].


Софья

Софья Михайловна
царевна
 
Рождение: 30 сентября 1634
Смерть: 23 июня 1636
Место погребения: Вознесенский монастырьАрхангельский собор
Род: Романовы
Отец: Михаил Фёдорович
Мать: Евдокия Стрешнева
Супруг: нет
Дети: нет

Царевна Софья Михайловна (30 сентября 1634 — 23 июня 1636)[3] — седьмой ребенок и пятая дочь царя Михаила Федоровича, умерла в младенчестве.

Причины, по которым ребёнок получил имя «Софья», не ясны[7], хотя оно бытовало в великокняжеской семье Рюриковичей ранее.

Была погребена в Вознесенском монастыре в Московском Кремле, после его разрушения большевиками останки, вместе с прочими были перенесены подземную палату южной пристройки Архангельского собора, где находятся и сейчас.

Надпись на её надгробии гласит: «Лета 7149 июня 23 дня на память святыя мученицы Агриппины преставися государя царя и великого князя Михаила Фёдоровича всея Руссии благоверная царевна и великая княгиня София Михайловна в шестом часу дня в четверток»[9].

Надпись на крышке саркофага примерно повторяет её: «Лета 7144 июня в 23 ден преставися государя царя и великого князя Михаила Фёдоровича всея Русии дщерь благоверная царевна и великая княжна Софья Михайловна в шестом часу дни в четверток на память святые мученицы Агрепе…» (надпись не закончена). Памятная плита надгробия хранится в фонде архитектурного декора Музеев Московского Кремля[9].

В начале XXI века её захоронение было изучено — в нем было обнаружено детское платье, «сшитое на живую нитку, очень просто, через край, без тщательной заделки швов (ткань — итальянский шелк)»[13]. Сохранился покров на гробницу царевны[15].

Татьяна

Царевна Татьяна Михайловна (5 января 1636, Москва — 24 августа 1706, Москва)

Вероятно, имя получила в честь сестры царя Михаила — Татьяны Никитичны.

В 1683 году иностранец её описывает: «Татьяна Михайловна, тоже родная сестра Алексея Михайловича, следующая за Анной»[10].

Скончалась в возрасте 72 лет в царствование своего племянника Петра Великого.

Была погребена в Вознесенском монастыре в Московском Кремле, после его разрушения большевиками останки, вместе с прочими были перенесены подземную палату южной пристройки Архангельского собора, где находятся и сейчас.

Евдокия

Евдокия Михайловна
царевна
 
Рождение: 10 февраля 1637
Смерть: 10 февраля 1637
Место погребения: Вознесенский монастырьАрхангельский собор
Род: Романовы
Отец: Михаил Фёдорович
Мать: Евдокия Стрешнева
Супруг: нет
Дети: нет

Царевна Евдокия Михайловна (10 февраля 1637[3]) — девятый ребенок и седьмая дочь царя Михаила Фёдоровича, умерла в тот же день, что и родилась.

Возможно, получила имя «Евдокия», так как оно было фамильным — в иночестве так звали одну из сестёр Фёдора Никитича Евфимию, в замужестве княгиню Сицкую и, вдобавок, собственно мать девочки звали Евдокия Лукьяновна[7].

Была погребена в Вознесенском монастыре в Московском Кремле, после его разрушения большевиками останки, вместе с прочими были перенесены подземную палату южной пристройки Архангельского собора, где находятся и сейчас.

Надпись на надгробии гласит: «Лета 7145 года февраля в 10 день на память святаго мученика Харлампия преставись государя царя и великого князя Михаила Фёдоровича всея Руссии дщерь благоверная царевна и великая княжна Евдокия Михайловна в ночи в 5 часу с пятницы на субботу»[9].

Надпись на крышке саркофага её повторяет: «Лета 7145 февраля в 9 день на память святаго мученика Евлампия преставис государя царя и великого князя Михаила Фёдоровича всея Руси дщерь благоверная царевна и великая княжна Евдокея Михайловна в нощи в 5 часу и с пятницы на субботу». Памятная плита надгробия хранится в фонде архитектурного декора Музеев Московского Кремля[9].

Сохранилась братина с её гроба[15].

Василий

Царевич Василий Михайлович (14 марта — 25 марта 1639[3]) — последний, 10-й ребёнок в семье. Скончался через несколько дней после рождения.

Получил традиционное великокняжеское имя «Василий», то же имя носил брат Филарета.

Погребён в Архангельском соборе Москвы.

См. также

Напишите отзыв о статье "Дети Михаила Фёдоровича"

Примечания

  1. [www.vostlit.info/Texts/Dokumenty/Russ/XVII/1680-1700/PetrI/gram_sinai_monast_05_02_1689.htm ЖАЛОВАННАЯ ГРАМОТА 1689 г. МОНАСТЫРЮ СВ. ЕКАТЕРИНЫ НА СИНАЕ]
  2. Или 17 апреля
  3. 1 2 3 4 5 [dlib.rsl.ru/viewer/01004169063#page13?page=13 Родословная книга Всероссiйскаго дворянства]. // Составилъ В. Дурасов. — Ч. I. — Градъ Св. Петра, 1906.
  4. [dic.academic.ru/dic.nsf/enc_biography/99664/%D0%9F%D0%B5%D0%BB%D0%B0%D0%B3%D0%B5%D1%8F Половцев]
  5. [www.sedmitza.ru/lib/text/439363/ Новый летописец, XVIII]
  6. [krotov.info/lib_sec/01_a/kt/y_siyskogo_1913.htm Акты Сийского монастыря. Выпуск первый. Грамоты патриарха Филарета (1613—1633 г.г.) Архангельск: Архангельский епархиальный церковно-археологический комитет, 1913. 116 с.]
  7. 1 2 3 4 5 Успенский Ф. Б. Именослов : историческая семантика имени. М., 2007. С. 306
  8. [www.biografija.ru/biography/pozdeev-bogdan.htm Поздеев Богдан]
  9. 1 2 3 4 5 6 7 8 Панова Т.Д. [russist.ru/nekropol/kreml1.htm Погребения на территории Кремля. 196]. Некрополи Московского Кремля. Руссист (2003). Проверено 27 марта 2011. [www.webcitation.org/68wpKQSSA Архивировано из первоисточника 6 июля 2012]. Ошибка в сносках?: Неверный тег <ref>: название «.D0.BF.D0.B0.D0.BD» определено несколько раз для различного содержимого
  10. 1 2 [www.vostlit.info/Texts/Dokumenty/Russ/XVII/1680-1700/Dnevnik_izb_bojar/text2.htm Дневник зверского избиения бояр в столице в 1682 году и избрания двух царей Петра и Иоанна [Пер. А. Василенка // Рождение империи. – М.: Фонд Сергея Дубова, 1997. – С. 9-20.].
  11. Встречается ошибочный вариант «Мария»
  12. Или 19 (29) августа
  13. 1 2 [www.kreml.ru/ru/projects/1/necropolis/2006/baby/ Уникальная реставрация одежды и первая реконструкция облика ребенка Древней Руси // ММК]
  14. Иоанн Михайлович (царевич) // Русский биографический словарь : в 25 томах. — СПб.М., 1896—1918.
  15. 1 2 [www.kreml.ru/ru/news/exhibition/archive/index.php?id_4=61 Реликвии царской усыпальницы. Великие княгини и царицы // ММК ]

</center>

Отрывок, характеризующий Дети Михаила Фёдоровича

Кочубей, улыбнувшись, покачал головой, как бы удивляясь наивности Болконского.
– Мы с ним говорили про вас на днях, – продолжал Кочубей, – о ваших вольных хлебопашцах…
– Да, это вы, князь, отпустили своих мужиков? – сказал Екатерининский старик, презрительно обернувшись на Болконского.
– Маленькое именье ничего не приносило дохода, – отвечал Болконский, чтобы напрасно не раздражать старика, стараясь смягчить перед ним свой поступок.
– Vous craignez d'etre en retard, [Боитесь опоздать,] – сказал старик, глядя на Кочубея.
– Я одного не понимаю, – продолжал старик – кто будет землю пахать, коли им волю дать? Легко законы писать, а управлять трудно. Всё равно как теперь, я вас спрашиваю, граф, кто будет начальником палат, когда всем экзамены держать?
– Те, кто выдержат экзамены, я думаю, – отвечал Кочубей, закидывая ногу на ногу и оглядываясь.
– Вот у меня служит Пряничников, славный человек, золото человек, а ему 60 лет, разве он пойдет на экзамены?…
– Да, это затруднительно, понеже образование весьма мало распространено, но… – Граф Кочубей не договорил, он поднялся и, взяв за руку князя Андрея, пошел навстречу входящему высокому, лысому, белокурому человеку, лет сорока, с большим открытым лбом и необычайной, странной белизной продолговатого лица. На вошедшем был синий фрак, крест на шее и звезда на левой стороне груди. Это был Сперанский. Князь Андрей тотчас узнал его и в душе его что то дрогнуло, как это бывает в важные минуты жизни. Было ли это уважение, зависть, ожидание – он не знал. Вся фигура Сперанского имела особенный тип, по которому сейчас можно было узнать его. Ни у кого из того общества, в котором жил князь Андрей, он не видал этого спокойствия и самоуверенности неловких и тупых движений, ни у кого он не видал такого твердого и вместе мягкого взгляда полузакрытых и несколько влажных глаз, не видал такой твердости ничего незначащей улыбки, такого тонкого, ровного, тихого голоса, и, главное, такой нежной белизны лица и особенно рук, несколько широких, но необыкновенно пухлых, нежных и белых. Такую белизну и нежность лица князь Андрей видал только у солдат, долго пробывших в госпитале. Это был Сперанский, государственный секретарь, докладчик государя и спутник его в Эрфурте, где он не раз виделся и говорил с Наполеоном.
Сперанский не перебегал глазами с одного лица на другое, как это невольно делается при входе в большое общество, и не торопился говорить. Он говорил тихо, с уверенностью, что будут слушать его, и смотрел только на то лицо, с которым говорил.
Князь Андрей особенно внимательно следил за каждым словом и движением Сперанского. Как это бывает с людьми, особенно с теми, которые строго судят своих ближних, князь Андрей, встречаясь с новым лицом, особенно с таким, как Сперанский, которого он знал по репутации, всегда ждал найти в нем полное совершенство человеческих достоинств.
Сперанский сказал Кочубею, что жалеет о том, что не мог приехать раньше, потому что его задержали во дворце. Он не сказал, что его задержал государь. И эту аффектацию скромности заметил князь Андрей. Когда Кочубей назвал ему князя Андрея, Сперанский медленно перевел свои глаза на Болконского с той же улыбкой и молча стал смотреть на него.
– Я очень рад с вами познакомиться, я слышал о вас, как и все, – сказал он.
Кочубей сказал несколько слов о приеме, сделанном Болконскому Аракчеевым. Сперанский больше улыбнулся.
– Директором комиссии военных уставов мой хороший приятель – господин Магницкий, – сказал он, договаривая каждый слог и каждое слово, – и ежели вы того пожелаете, я могу свести вас с ним. (Он помолчал на точке.) Я надеюсь, что вы найдете в нем сочувствие и желание содействовать всему разумному.
Около Сперанского тотчас же составился кружок и тот старик, который говорил о своем чиновнике, Пряничникове, тоже с вопросом обратился к Сперанскому.
Князь Андрей, не вступая в разговор, наблюдал все движения Сперанского, этого человека, недавно ничтожного семинариста и теперь в руках своих, – этих белых, пухлых руках, имевшего судьбу России, как думал Болконский. Князя Андрея поразило необычайное, презрительное спокойствие, с которым Сперанский отвечал старику. Он, казалось, с неизмеримой высоты обращал к нему свое снисходительное слово. Когда старик стал говорить слишком громко, Сперанский улыбнулся и сказал, что он не может судить о выгоде или невыгоде того, что угодно было государю.
Поговорив несколько времени в общем кругу, Сперанский встал и, подойдя к князю Андрею, отозвал его с собой на другой конец комнаты. Видно было, что он считал нужным заняться Болконским.
– Я не успел поговорить с вами, князь, среди того одушевленного разговора, в который был вовлечен этим почтенным старцем, – сказал он, кротко презрительно улыбаясь и этой улыбкой как бы признавая, что он вместе с князем Андреем понимает ничтожность тех людей, с которыми он только что говорил. Это обращение польстило князю Андрею. – Я вас знаю давно: во первых, по делу вашему о ваших крестьянах, это наш первый пример, которому так желательно бы было больше последователей; а во вторых, потому что вы один из тех камергеров, которые не сочли себя обиженными новым указом о придворных чинах, вызывающим такие толки и пересуды.
– Да, – сказал князь Андрей, – отец не хотел, чтобы я пользовался этим правом; я начал службу с нижних чинов.
– Ваш батюшка, человек старого века, очевидно стоит выше наших современников, которые так осуждают эту меру, восстановляющую только естественную справедливость.
– Я думаю однако, что есть основание и в этих осуждениях… – сказал князь Андрей, стараясь бороться с влиянием Сперанского, которое он начинал чувствовать. Ему неприятно было во всем соглашаться с ним: он хотел противоречить. Князь Андрей, обыкновенно говоривший легко и хорошо, чувствовал теперь затруднение выражаться, говоря с Сперанским. Его слишком занимали наблюдения над личностью знаменитого человека.
– Основание для личного честолюбия может быть, – тихо вставил свое слово Сперанский.
– Отчасти и для государства, – сказал князь Андрей.
– Как вы разумеете?… – сказал Сперанский, тихо опустив глаза.
– Я почитатель Montesquieu, – сказал князь Андрей. – И его мысль о том, что le рrincipe des monarchies est l'honneur, me parait incontestable. Certains droits еt privileges de la noblesse me paraissent etre des moyens de soutenir ce sentiment. [основа монархий есть честь, мне кажется несомненной. Некоторые права и привилегии дворянства мне кажутся средствами для поддержания этого чувства.]
Улыбка исчезла на белом лице Сперанского и физиономия его много выиграла от этого. Вероятно мысль князя Андрея показалась ему занимательною.
– Si vous envisagez la question sous ce point de vue, [Если вы так смотрите на предмет,] – начал он, с очевидным затруднением выговаривая по французски и говоря еще медленнее, чем по русски, но совершенно спокойно. Он сказал, что честь, l'honneur, не может поддерживаться преимуществами вредными для хода службы, что честь, l'honneur, есть или: отрицательное понятие неделанья предосудительных поступков, или известный источник соревнования для получения одобрения и наград, выражающих его.
Доводы его были сжаты, просты и ясны.
Институт, поддерживающий эту честь, источник соревнования, есть институт, подобный Legion d'honneur [Ордену почетного легиона] великого императора Наполеона, не вредящий, а содействующий успеху службы, а не сословное или придворное преимущество.
– Я не спорю, но нельзя отрицать, что придворное преимущество достигло той же цели, – сказал князь Андрей: – всякий придворный считает себя обязанным достойно нести свое положение.
– Но вы им не хотели воспользоваться, князь, – сказал Сперанский, улыбкой показывая, что он, неловкий для своего собеседника спор, желает прекратить любезностью. – Ежели вы мне сделаете честь пожаловать ко мне в среду, – прибавил он, – то я, переговорив с Магницким, сообщу вам то, что может вас интересовать, и кроме того буду иметь удовольствие подробнее побеседовать с вами. – Он, закрыв глаза, поклонился, и a la francaise, [на французский манер,] не прощаясь, стараясь быть незамеченным, вышел из залы.


Первое время своего пребыванья в Петербурге, князь Андрей почувствовал весь свой склад мыслей, выработавшийся в его уединенной жизни, совершенно затемненным теми мелкими заботами, которые охватили его в Петербурге.
С вечера, возвращаясь домой, он в памятной книжке записывал 4 или 5 необходимых визитов или rendez vous [свиданий] в назначенные часы. Механизм жизни, распоряжение дня такое, чтобы везде поспеть во время, отнимали большую долю самой энергии жизни. Он ничего не делал, ни о чем даже не думал и не успевал думать, а только говорил и с успехом говорил то, что он успел прежде обдумать в деревне.
Он иногда замечал с неудовольствием, что ему случалось в один и тот же день, в разных обществах, повторять одно и то же. Но он был так занят целые дни, что не успевал подумать о том, что он ничего не думал.
Сперанский, как в первое свидание с ним у Кочубея, так и потом в середу дома, где Сперанский с глазу на глаз, приняв Болконского, долго и доверчиво говорил с ним, сделал сильное впечатление на князя Андрея.
Князь Андрей такое огромное количество людей считал презренными и ничтожными существами, так ему хотелось найти в другом живой идеал того совершенства, к которому он стремился, что он легко поверил, что в Сперанском он нашел этот идеал вполне разумного и добродетельного человека. Ежели бы Сперанский был из того же общества, из которого был князь Андрей, того же воспитания и нравственных привычек, то Болконский скоро бы нашел его слабые, человеческие, не геройские стороны, но теперь этот странный для него логический склад ума тем более внушал ему уважения, что он не вполне понимал его. Кроме того, Сперанский, потому ли что он оценил способности князя Андрея, или потому что нашел нужным приобресть его себе, Сперанский кокетничал перед князем Андреем своим беспристрастным, спокойным разумом и льстил князю Андрею той тонкой лестью, соединенной с самонадеянностью, которая состоит в молчаливом признавании своего собеседника с собою вместе единственным человеком, способным понимать всю глупость всех остальных, и разумность и глубину своих мыслей.
Во время длинного их разговора в середу вечером, Сперанский не раз говорил: «У нас смотрят на всё, что выходит из общего уровня закоренелой привычки…» или с улыбкой: «Но мы хотим, чтоб и волки были сыты и овцы целы…» или: «Они этого не могут понять…» и всё с таким выраженьем, которое говорило: «Мы: вы да я, мы понимаем, что они и кто мы ».
Этот первый, длинный разговор с Сперанским только усилил в князе Андрее то чувство, с которым он в первый раз увидал Сперанского. Он видел в нем разумного, строго мыслящего, огромного ума человека, энергией и упорством достигшего власти и употребляющего ее только для блага России. Сперанский в глазах князя Андрея был именно тот человек, разумно объясняющий все явления жизни, признающий действительным только то, что разумно, и ко всему умеющий прилагать мерило разумности, которым он сам так хотел быть. Всё представлялось так просто, ясно в изложении Сперанского, что князь Андрей невольно соглашался с ним во всем. Ежели он возражал и спорил, то только потому, что хотел нарочно быть самостоятельным и не совсем подчиняться мнениям Сперанского. Всё было так, всё было хорошо, но одно смущало князя Андрея: это был холодный, зеркальный, не пропускающий к себе в душу взгляд Сперанского, и его белая, нежная рука, на которую невольно смотрел князь Андрей, как смотрят обыкновенно на руки людей, имеющих власть. Зеркальный взгляд и нежная рука эта почему то раздражали князя Андрея. Неприятно поражало князя Андрея еще слишком большое презрение к людям, которое он замечал в Сперанском, и разнообразность приемов в доказательствах, которые он приводил в подтверждение своих мнений. Он употреблял все возможные орудия мысли, исключая сравнения, и слишком смело, как казалось князю Андрею, переходил от одного к другому. То он становился на почву практического деятеля и осуждал мечтателей, то на почву сатирика и иронически подсмеивался над противниками, то становился строго логичным, то вдруг поднимался в область метафизики. (Это последнее орудие доказательств он особенно часто употреблял.) Он переносил вопрос на метафизические высоты, переходил в определения пространства, времени, мысли и, вынося оттуда опровержения, опять спускался на почву спора.
Вообще главная черта ума Сперанского, поразившая князя Андрея, была несомненная, непоколебимая вера в силу и законность ума. Видно было, что никогда Сперанскому не могла притти в голову та обыкновенная для князя Андрея мысль, что нельзя всё таки выразить всего того, что думаешь, и никогда не приходило сомнение в том, что не вздор ли всё то, что я думаю и всё то, во что я верю? И этот то особенный склад ума Сперанского более всего привлекал к себе князя Андрея.
Первое время своего знакомства с Сперанским князь Андрей питал к нему страстное чувство восхищения, похожее на то, которое он когда то испытывал к Бонапарте. То обстоятельство, что Сперанский был сын священника, которого можно было глупым людям, как это и делали многие, пошло презирать в качестве кутейника и поповича, заставляло князя Андрея особенно бережно обходиться с своим чувством к Сперанскому, и бессознательно усиливать его в самом себе.
В тот первый вечер, который Болконский провел у него, разговорившись о комиссии составления законов, Сперанский с иронией рассказывал князю Андрею о том, что комиссия законов существует 150 лет, стоит миллионы и ничего не сделала, что Розенкампф наклеил ярлычки на все статьи сравнительного законодательства. – И вот и всё, за что государство заплатило миллионы! – сказал он.
– Мы хотим дать новую судебную власть Сенату, а у нас нет законов. Поэтому то таким людям, как вы, князь, грех не служить теперь.
Князь Андрей сказал, что для этого нужно юридическое образование, которого он не имеет.
– Да его никто не имеет, так что же вы хотите? Это circulus viciosus, [заколдованный круг,] из которого надо выйти усилием.

Через неделю князь Андрей был членом комиссии составления воинского устава, и, чего он никак не ожидал, начальником отделения комиссии составления вагонов. По просьбе Сперанского он взял первую часть составляемого гражданского уложения и, с помощью Code Napoleon и Justiniani, [Кодекса Наполеона и Юстиниана,] работал над составлением отдела: Права лиц.


Года два тому назад, в 1808 году, вернувшись в Петербург из своей поездки по имениям, Пьер невольно стал во главе петербургского масонства. Он устроивал столовые и надгробные ложи, вербовал новых членов, заботился о соединении различных лож и о приобретении подлинных актов. Он давал свои деньги на устройство храмин и пополнял, на сколько мог, сборы милостыни, на которые большинство членов были скупы и неаккуратны. Он почти один на свои средства поддерживал дом бедных, устроенный орденом в Петербурге. Жизнь его между тем шла по прежнему, с теми же увлечениями и распущенностью. Он любил хорошо пообедать и выпить, и, хотя и считал это безнравственным и унизительным, не мог воздержаться от увеселений холостых обществ, в которых он участвовал.
В чаду своих занятий и увлечений Пьер однако, по прошествии года, начал чувствовать, как та почва масонства, на которой он стоял, тем более уходила из под его ног, чем тверже он старался стать на ней. Вместе с тем он чувствовал, что чем глубже уходила под его ногами почва, на которой он стоял, тем невольнее он был связан с ней. Когда он приступил к масонству, он испытывал чувство человека, доверчиво становящего ногу на ровную поверхность болота. Поставив ногу, он провалился. Чтобы вполне увериться в твердости почвы, на которой он стоял, он поставил другую ногу и провалился еще больше, завяз и уже невольно ходил по колено в болоте.