Пелагия Дивеевская

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Пелагия Дивеевская
Имя в миру

Пелагия Ивановна Серебренникова

Рождение

1809(1809)

Смерть

30 января (12 февраля) 1884(1884-02-12)
Серафимо-Дивеевский монастырь

Почитается

в Русской православной церкви

Канонизирована

в 2004 году

В лике

блаженных

Главная святыня

мощи в Серафимо-Дивеевском монастыре

День памяти

30 января и в Соборе Дивеевских и Нижегородских святых

Пелагия Дивеевская (1809, Арзамас — 30 января (12 февраля) 1884, Серафимо-Дивеевский монастырь) — первая из трёх канонизированных блаженных Серафимо-Дивеевского монастыря[1]. По завету Серафима Саровского стала юродивой и после его смерти оберегала сестер обители.[2]



Биография

Родилась Пелагия Ивановна в 1809 году в богатой купеческой семье в Арзамасе.[3] Росла в доме сурового отчима. По рассказам матери, она с детства отличалась странностями, и мать поскорее постаралась выдать замуж «дурочку». Во время смотрин Пелагея разыграла безумие, но её жених не отказался от неё[1]. Трое её детей: два сына и дочь умерли в младенчестве.

В 1828 году молодые супруги посетили Саровскую пустынь, чтобы получить наставления и молитвенную помощь отца Серафима. Святой старец Серафим долго беседовал с Пелагией и указал ей путь высочайшего самоотвержения. Он возложил на неё подвиг юродства, как необходимый для её душевного спасения, и предрёк ей, что она впоследствии будет жить в Дивееве и заменит там его самого. Сказал ей батюшка Серафим: «Иди, матушка, иди немедля в мою-то обитель, побереги моих сирот-то. Многие тобою спасутся, и будешь ты свет миру».[2]

После этого она стала учиться Иисусовой молитве[3]. Днями она как будто всё более стала терять рассудок, бегая по улицам Арзамаса, безобразно крича. Вызывая пересуды и оскорбления, которые искренно радовали её душу, презревшую все блага мира сего.[3] По ночам она молилась на паперти церкви. Муж не понимал её подвига, бил её и издевался, приковывал на цепь. По его просьбе городничий жестоко наказал Пелагию Ивановну. Мать рассказывала: «Клочьями висело её тело, кровь залила всю комнату, а она хотя бы охнула».[2] Городничий же во сне увидел уготованный ему котёл.[2]

Муж отрекся от Пелагеи и в 1837 году[3] мать поместила её в Дивеевскую обитель. Здесь она в первое время продолжала безумствовать, терпела лишения, она никогда не просила пищи, а вкушала, когда предложат и очень скудно. Круглый год ходила босиком, не мылась, спала на полу на войлочной подстилке, денег никогда ни от кого не брала, говорила иносказательно, но имела дар прозорливости.

Сорок шесть лет Пелагея провела в обители. Во время смуты в обители блаженная по-своему воевала за правду, и даже, обличив архиерея, ударила его по щеке.[2] Война с врагами выглядела как буйное помешательство, но после битвы, оставлявшей разбитую посуду, поломанную мебель, разорванную одежду, сестры умиротворялись и вразумлялись.[1]

После окончания смуты блаженная переменилась, полюбила цветы и стала заниматься ими. Игумения Мария ничего не предпринимала без её совета.[2] Кого в послушание послать, кого принять в обитель или выслать решала матушка с благословения блаженной.[3]

Духовные дары стали привлекать к ней множество людей разного звания и разными проблемами. К ней приходили, писали письма. Утешая и врачуя, наставляя и обличая, блаженная многих направляла по пути спасения. По словам келейницы: «всякому она говорила лишь то, что Сам Господь укажет, и кому что надо было для душевного спасения: одного ласкает, другого бранит, кому улыбается, от кого отворачивается, с одним плачет, а с другим вздыхает, кого приютит, а кого отгонит, а с иным, хоть весь день просиди, ни полслова не скажет, точно будто и не видит».[1]

Сохранилось описание Пелагии Ивановны, сделанное художником М. П. Петровым в 1874 году: «на полу на войлоке сидела старая, скорченная и грязная женщина, с огромными ногтями на руках и босых ногах», «она немедленно по приходе моем встала и выпрямилась предо мною во весь рост. Это была женщина красиво сложенная, с необыкновенно живыми, блестящими глазами».[3]

11 января 1884 года, сказав, что у неё болит голова, Пелагия Ивановна направилась к двери, чтобы выйти на улицу, но упала.[3] Через несколько дней она стала всем кланяться в ноги и просить прощение. 20 января у неё началось воспаление лёгких.[3] 23 января к ней пришел священник чтобы причастить, но блаженная несколько раз отодвигала от себя святую Чашу.[3] «Разве другой-то раз можно?» — проговорила блаженная, что окружающие восприняли как то, что Ангел Господень её уже причастил до этого.[3] 25 января по ней была прочитана отходная, после чего Пелагия Ивановна совсем замолкла.[3] Многострадальная душа блаженной отошла к Богу 30 января в четверть второго.[3]

Отпевание было совершено на девятый день, при большом стечении народа. Похоронили святую в кипарисовом гробу, украшенном херувимами, на внутренней стороне крышки была дощечка с надписью: «Проходившая путь Христа ради юродства раба Божия блаженная Пелагея З0-го января 1884 года отошла ко Господу».[3] На могиле, расположенной напротив главного алтаря Троицкого собора, был воздвигнут памятник с надписями с четырёх сторон:[3]

  • «Пелагея Ивановна Серебренникова, урожденная Сурина, по благословению старца Божия иеромонаха Серафима за святое послушание оставила все счастье земной жизни, мужа и детей, приняв на себя подвиг юродства, и приняла гонения, заушения, биения и цепи Христа Господа ради. Родилась в 1809 году, прожила в монастыре 47 лет, и 30 января 1884 года отошла ко Господу 75 лет от роду»;
  • «Блажени есте, егда поносят вам, и изжденут, и рекут всяк зол глагол на вы, лжуще мене ради. Радуйтеся и веселитеся, яко мзда ваша многа на небесех. Все здесь претерпевшая и все превозмогшая силою любви твоей к Богу, любви Его ради потерпи нашу немощь духовную и крестом подвига твоего заступи нас»;
  • «Свято-Троицкого Серафимо-Дивеева монастыря Серафимов Серафим, блаженная Пелагея. Пелагея, взяв крест свой ради Бога, на земле жила она вся в Боге, и на небе живёт вечно с Богом»;
  • «Блажени изгнани правды ради, яко тех есть Царство Небесное. На тернистом пути подвига твоего не оставляла ты никого, к тебе прибегающего не забуди и там, в блаженстве вечной Божией славы, обитель, тобою излюбленную».

Современники называли блаженную «вторым Серафимом».[4] До революции сохранились толстая железная цепь которой некогда была прикована страдалица своим мужем к стене и келья в которой она скончалась.[4]

Преемницей Пелагии стала блаженная Параскева. В Дивеевской обители преемственность блаженных стариц не прекращалась вплоть до её закрытия.[1] Последней дивеевской блаженной называют Анну Васильевну. Подвиг юродства Анны Васильевны начался по благословению саровского старца Анатолия, который велел ей странствовать по Дивеево. Только в последние годы стала она жить вместе с дивеевскими сестрами в домике номер 16 на улице Лесной.[5]

Канонизация

31 июля 2004 года блаженная старица Пелагия Дивеевская была прославлена в лике местночтимых святых Нижегородской епархии. В октябре 2004 года Архиерейским собором было принято решение о её общецерковном почитании.

Святые мощи блаженной Пелагии были обретены в сентябре 2004 года и покоятся в Казанской церкви Серафимо-Дивеевского монастыря. В честь блаженной Пелагеи был освящен один из восьми её приделов, с северной стороны.[1]

Напишите отзыв о статье "Пелагия Дивеевская"

Примечания

  1. 1 2 3 4 5 6 [www.nne.ru/smi/ev/article.php?id=522 «Блажени изгнани правды ради»], Нижегородские епархиальные ведомости, №3 (192) за 2011 год
  2. 1 2 3 4 5 6 [www.nne.ru/saints/Pelagia.php Святая блаженная Пелагия Ивановна Серебренникова (память 12 февраля)], Святые покровители Нижегородской земли, Нижегородская митрополия
  3. 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 [4udel.nne.ru/saints/50/pelagia Блаженная Пелагия], Свято-Троицкий Серафимо-Дивеевский монастырь
  4. 1 2 [www.diveevo.nne.ru/news/1000/1095/1099&gid=188 День памяти блаженной Пелагии Ивановны], Свято-Троицкий Серафимо-Дивеевский монастырь, 12 февраля 2011 года
  5. [www.diveevo.nne.ru/index.php?id=5082 День кончины блаженной Анны Васильевны Бобковой]. Жизнь обители. Официальный сайт Свято-Троицкого Серафимо-Дивеевского монастыря (14 мая 2014 года). Проверено 28 мая 2014.

Отрывок, характеризующий Пелагия Дивеевская

Между тем князь Василий отворил дверь в комнату княжны.
В комнате было полутемно; только две лампадки горели перед образами, и хорошо пахло куреньем и цветами. Вся комната была установлена мелкою мебелью шифоньерок, шкапчиков, столиков. Из за ширм виднелись белые покрывала высокой пуховой кровати. Собачка залаяла.
– Ах, это вы, mon cousin?
Она встала и оправила волосы, которые у нее всегда, даже и теперь, были так необыкновенно гладки, как будто они были сделаны из одного куска с головой и покрыты лаком.
– Что, случилось что нибудь? – спросила она. – Я уже так напугалась.
– Ничего, всё то же; я только пришел поговорить с тобой, Катишь, о деле, – проговорил князь, устало садясь на кресло, с которого она встала. – Как ты нагрела, однако, – сказал он, – ну, садись сюда, causons. [поговорим.]
– Я думала, не случилось ли что? – сказала княжна и с своим неизменным, каменно строгим выражением лица села против князя, готовясь слушать.
– Хотела уснуть, mon cousin, и не могу.
– Ну, что, моя милая? – сказал князь Василий, взяв руку княжны и пригибая ее по своей привычке книзу.
Видно было, что это «ну, что» относилось ко многому такому, что, не называя, они понимали оба.
Княжна, с своею несообразно длинною по ногам, сухою и прямою талией, прямо и бесстрастно смотрела на князя выпуклыми серыми глазами. Она покачала головой и, вздохнув, посмотрела на образа. Жест ее можно было объяснить и как выражение печали и преданности, и как выражение усталости и надежды на скорый отдых. Князь Василий объяснил этот жест как выражение усталости.
– А мне то, – сказал он, – ты думаешь, легче? Je suis ereinte, comme un cheval de poste; [Я заморен, как почтовая лошадь;] а всё таки мне надо с тобой поговорить, Катишь, и очень серьезно.
Князь Василий замолчал, и щеки его начинали нервически подергиваться то на одну, то на другую сторону, придавая его лицу неприятное выражение, какое никогда не показывалось на лице князя Василия, когда он бывал в гостиных. Глаза его тоже были не такие, как всегда: то они смотрели нагло шутливо, то испуганно оглядывались.
Княжна, своими сухими, худыми руками придерживая на коленях собачку, внимательно смотрела в глаза князю Василию; но видно было, что она не прервет молчания вопросом, хотя бы ей пришлось молчать до утра.
– Вот видите ли, моя милая княжна и кузина, Катерина Семеновна, – продолжал князь Василий, видимо, не без внутренней борьбы приступая к продолжению своей речи, – в такие минуты, как теперь, обо всём надо подумать. Надо подумать о будущем, о вас… Я вас всех люблю, как своих детей, ты это знаешь.
Княжна так же тускло и неподвижно смотрела на него.
– Наконец, надо подумать и о моем семействе, – сердито отталкивая от себя столик и не глядя на нее, продолжал князь Василий, – ты знаешь, Катишь, что вы, три сестры Мамонтовы, да еще моя жена, мы одни прямые наследники графа. Знаю, знаю, как тебе тяжело говорить и думать о таких вещах. И мне не легче; но, друг мой, мне шестой десяток, надо быть ко всему готовым. Ты знаешь ли, что я послал за Пьером, и что граф, прямо указывая на его портрет, требовал его к себе?
Князь Василий вопросительно посмотрел на княжну, но не мог понять, соображала ли она то, что он ей сказал, или просто смотрела на него…
– Я об одном не перестаю молить Бога, mon cousin, – отвечала она, – чтоб он помиловал его и дал бы его прекрасной душе спокойно покинуть эту…
– Да, это так, – нетерпеливо продолжал князь Василий, потирая лысину и опять с злобой придвигая к себе отодвинутый столик, – но, наконец…наконец дело в том, ты сама знаешь, что прошлою зимой граф написал завещание, по которому он всё имение, помимо прямых наследников и нас, отдавал Пьеру.
– Мало ли он писал завещаний! – спокойно сказала княжна. – Но Пьеру он не мог завещать. Пьер незаконный.
– Ma chere, – сказал вдруг князь Василий, прижав к себе столик, оживившись и начав говорить скорей, – но что, ежели письмо написано государю, и граф просит усыновить Пьера? Понимаешь, по заслугам графа его просьба будет уважена…
Княжна улыбнулась, как улыбаются люди, которые думают что знают дело больше, чем те, с кем разговаривают.
– Я тебе скажу больше, – продолжал князь Василий, хватая ее за руку, – письмо было написано, хотя и не отослано, и государь знал о нем. Вопрос только в том, уничтожено ли оно, или нет. Ежели нет, то как скоро всё кончится , – князь Василий вздохнул, давая этим понять, что он разумел под словами всё кончится , – и вскроют бумаги графа, завещание с письмом будет передано государю, и просьба его, наверно, будет уважена. Пьер, как законный сын, получит всё.
– А наша часть? – спросила княжна, иронически улыбаясь так, как будто всё, но только не это, могло случиться.
– Mais, ma pauvre Catiche, c'est clair, comme le jour. [Но, моя дорогая Катишь, это ясно, как день.] Он один тогда законный наследник всего, а вы не получите ни вот этого. Ты должна знать, моя милая, были ли написаны завещание и письмо, и уничтожены ли они. И ежели почему нибудь они забыты, то ты должна знать, где они, и найти их, потому что…
– Этого только недоставало! – перебила его княжна, сардонически улыбаясь и не изменяя выражения глаз. – Я женщина; по вашему мы все глупы; но я настолько знаю, что незаконный сын не может наследовать… Un batard, [Незаконный,] – прибавила она, полагая этим переводом окончательно показать князю его неосновательность.
– Как ты не понимаешь, наконец, Катишь! Ты так умна: как ты не понимаешь, – ежели граф написал письмо государю, в котором просит его признать сына законным, стало быть, Пьер уж будет не Пьер, а граф Безухой, и тогда он по завещанию получит всё? И ежели завещание с письмом не уничтожены, то тебе, кроме утешения, что ты была добродетельна et tout ce qui s'en suit, [и всего, что отсюда вытекает,] ничего не останется. Это верно.
– Я знаю, что завещание написано; но знаю тоже, что оно недействительно, и вы меня, кажется, считаете за совершенную дуру, mon cousin, – сказала княжна с тем выражением, с которым говорят женщины, полагающие, что они сказали нечто остроумное и оскорбительное.
– Милая ты моя княжна Катерина Семеновна, – нетерпеливо заговорил князь Василий. – Я пришел к тебе не за тем, чтобы пикироваться с тобой, а за тем, чтобы как с родной, хорошею, доброю, истинною родной, поговорить о твоих же интересах. Я тебе говорю десятый раз, что ежели письмо к государю и завещание в пользу Пьера есть в бумагах графа, то ты, моя голубушка, и с сестрами, не наследница. Ежели ты мне не веришь, то поверь людям знающим: я сейчас говорил с Дмитрием Онуфриичем (это был адвокат дома), он то же сказал.
Видимо, что то вдруг изменилось в мыслях княжны; тонкие губы побледнели (глаза остались те же), и голос, в то время как она заговорила, прорывался такими раскатами, каких она, видимо, сама не ожидала.
– Это было бы хорошо, – сказала она. – Я ничего не хотела и не хочу.
Она сбросила свою собачку с колен и оправила складки платья.
– Вот благодарность, вот признательность людям, которые всем пожертвовали для него, – сказала она. – Прекрасно! Очень хорошо! Мне ничего не нужно, князь.
– Да, но ты не одна, у тебя сестры, – ответил князь Василий.
Но княжна не слушала его.
– Да, я это давно знала, но забыла, что, кроме низости, обмана, зависти, интриг, кроме неблагодарности, самой черной неблагодарности, я ничего не могла ожидать в этом доме…
– Знаешь ли ты или не знаешь, где это завещание? – спрашивал князь Василий еще с большим, чем прежде, подергиванием щек.
– Да, я была глупа, я еще верила в людей и любила их и жертвовала собой. А успевают только те, которые подлы и гадки. Я знаю, чьи это интриги.
Княжна хотела встать, но князь удержал ее за руку. Княжна имела вид человека, вдруг разочаровавшегося во всем человеческом роде; она злобно смотрела на своего собеседника.
– Еще есть время, мой друг. Ты помни, Катишь, что всё это сделалось нечаянно, в минуту гнева, болезни, и потом забыто. Наша обязанность, моя милая, исправить его ошибку, облегчить его последние минуты тем, чтобы не допустить его сделать этой несправедливости, не дать ему умереть в мыслях, что он сделал несчастными тех людей…
– Тех людей, которые всем пожертвовали для него, – подхватила княжна, порываясь опять встать, но князь не пустил ее, – чего он никогда не умел ценить. Нет, mon cousin, – прибавила она со вздохом, – я буду помнить, что на этом свете нельзя ждать награды, что на этом свете нет ни чести, ни справедливости. На этом свете надо быть хитрою и злою.
– Ну, voyons, [послушай,] успокойся; я знаю твое прекрасное сердце.
– Нет, у меня злое сердце.