Пенфилд, Уайлдер Грейвс

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Уайлдер Грейвс Пенфилд
англ. Wilder Graves Penfield

Уайлдер Пенфилд (1934)
Дата рождения:

26 января 1891(1891-01-26)

Место рождения:

Спокан, штат Вашингтон, США

Дата смерти:

5 апреля 1976(1976-04-05) (85 лет)

Место смерти:

Монреаль, Квебек, Канада

Страна:

США США (1891—-1934)
Канада Канада (1934—-1976)

Научная сфера:

Нейрохирургия

Место работы:

Колумбийский университет, Нью-Йоркский неврологический институт, Университет Макгилла, Монреальский неврологический институт

Альма-матер:

Принстонский университет, Оксфордский университет, Университет Джонса Хопкинса

Научный руководитель:

Чарльз Скотт Шеррингтон,
Гарвей Кушинг,
Отфрид Фёрстер

Известен как:

нейрохирург, занимавшийся лечением эпилепсии и создавший функциональные карты коры головного мозга

Награды и премии:
Flavelle Medal[en] (1951)

Уайлдер Грейвс Пенфилд (англ. Wilder Graves Penfield, 26 января 1891, Спокан — 5 апреля 1976, Монреаль) — канадский нейрохирург американского происхождения.





Биография

Родился в Спокане, штат Вашингтон.

Вначале учился в Принстонском университете. Затем после получения стипендии Родса продолжил обучение в колледже Мертона в Оксфордском университете, где изучал невропатологию под руководством Шеррингтон. Затем перевелся в Университет Джонса Хопкинса, который закончил в 1918 г. и получил диплом врача. Последующие несколько лет учился и работал в Оксфорде. Во время своей поездки в Испанию в 1924 обучился методике нейрогистологического исследования Рамон-и-Кахаля, в Германии стажировался у нейрохирурга Отфрида Фёрстера в Бреслау.

После прохождения стажировки у Гарвея Кушинга, работал в неврологическом институте в Нью-Йорке, где начал проводить свои первые операции по поводу эпилепсии. В 1921—1928 работал в Колумбийского университета и одновременно хирургом Нью-Йоркского неврологического института. В Нью-Йорке он познакомился с Дэвидом Рокфеллером, который согласился проспонсировать создание института для изучения хирургического лечения эпилепсии. В связи со скепсисом и препятствиями коллег неврологов в Нью-Йорке, Пенфилду пришлось переехать в Монреаль, где он стал преподавать в университете МакГилла и одновременно работать в Королевском госпитале Виктории нейрохирургом.

В 1934 он становится основателем и первым директором Монреальского неврологического института при университете МакГилла. Данный институт был создан на деньги фонда Рокфеллера. С 1965 по 1968 гг. — президент института семьи. С 1960 Пенфилд посвящает своё внимание литературе. В частности он написал автобиографическую новеллу No man Alone и роман Факел, издававшийся на русском языке в 1964 и 1994 гг., описывающий жизнь Гиппократа.

За свою жизнь 4 раза посещал СССР — в составе Британо-Американо-Канадской миссии в 1943 г., в 1955, 1958 гг., а также в 1962 г. Последний визит был связан с травмой Ландау.

Член Лондонского королевского общества (1943), иностранный член Национальной академии наук США (1953), Академии наук СССР (1958)[1].

Умер Пенфилд в Монреале 5 апреля 1976 года.

Научная деятельность

Пенфилд наибольшее внимание своей медицинской деятельности уделял хирургии эпилепсии. Метод его лечения состоял в деструкции тех отделов коры головного мозга, которые представляли собой очаг судорожной активности. Совместно с электрофизиологом Гербертом Джаспером он разработал методику, которая заключалась в том, что во время операции на открытом мозге производилась электрическая стимуляция его различных отделов, что позволяло более точно локализовать эпилептический очаг и оценить функции тех или иных структур. Во время операции больные находились в сознании и описывали свои ощущения, которые тщательно фиксировались, а затем анализировались.

Пенфилд использовал информацию, полученную в ходе сотен операций на мозге, для создания функциональных карт коры (поверхности) мозга. Он обобщил результаты картографии основных моторных и сенсорных областей коры и впервые точно нанёс на карту корковые области, касающиеся речи. С помощью метода электрической стимуляции отдельных участков мозга Пенфилдом было установлено точное представительство в коре головного мозга различных мышц и органов тела человека. Схематично его изображают в виде «гомункулуса» (человечка), части тела которого пропорциональны зонам мозга, в которых они представлены. Поэтому пальцы рук, губы и язык с большим числом нервных окончаний изображаются крупнее, чем туловище и ноги.

Широко применяя электростимуляцию, Пенфилд получил ценные данные о функциональной организации коры головного мозга человека. Этой теме посвящена монография «Кора головного мозга человека» (The Cerebral Cortex of Man, 1950), написанная им совместно с Т. Рамуссеном. В 1951 г. им совместно с Гербертом Джаспером была опубликована монография «Эпилепсия и функциональная анатомия головного мозга». Среди других трудов Пенфилда — «Цитология и клеточная патология нервной системы» (Cytology and Cellular Pathology of the Nervous System, 1932); «Типы эпилептических припадков» (Epileptic Seizure Patterns, 1951); «Загадка интеллекта» (The Mystery of Mind, 1975).

Память

  • В 1994 занесён в канадский медицинский зал славы.
  • 5 октября 1978 именем Пенфилда названо авеню в Монреале (45°30′01″N 73°34′59″W45.500342°N 73,583103°W).
  • Имя Пенфилда носит синдром пароксизмальной гипертензии, возникающий при опухолях мозга, а также симптом принудительного мышления как формы эпилептического эквивалента.
  • Коуна — Пенфилда метод син. краниотомия субокципитальная миопластическая — метод вскрытия задней черепной ямки через дугообразный разрез кожи в затылочной области между верхушками сосцевидных отростков, проходящий на 4—5 см выше наружного затылочного выступа.
  • В 1971 году был участником конференции в Ленинградском нейрохирургическом институте им. проф. А. Л. Поленова.

Цитаты [2]

  • Врачи — люди особенные. Непохожие на других. И жена врача должна так же отличаться от прочих женщин, как её муж отличается от прочих мужчин. Чтобы быть счастливой в течение долгих лет, которые её муж посвящает врачеванию, ей мало одной красоты и поэзии. Она должна уметь работать. Она должна уметь быть терпеливой. Она должна быть чуткой и отзывчивой. Она должна любить тебя, но более того — она должна любить твою работу. Иначе она никогда не будет счастлива, да и ты тоже. И ты не сможешь сделать для больных всего, что хотел бы.
  • Даже самые великие люди, если только они не умирают в молодости, рано или поздно должны склониться перед болью в позвоночнике
  • Занемогший врач бывает самым капризным пациентом
  • Уменье расспрашивать больного — уже само по себе большое искусство. Всякий опытный врач скоро убеждается, что лишь дети и подростки бывают непосредственны в своих ответах. На остальных влияют прочно сложившиеся предубеждения и собственные идеи; сами того не замечая, они подчас мешают ему добраться до истины, нередко почти очевидной.

Напишите отзыв о статье "Пенфилд, Уайлдер Грейвс"

Примечания

  1. [www.ras.ru/win/db/show_per.asp?P=.id-51698.ln-ru Профиль Уайлдера Грейвса Пенфилда] на официальном сайте РАН
  2. Пенфилд У. Факел / М.: Издательство «Прогресс», 1964

Ссылки

  • [www.peoples.ru/medicine/neurosurgery/penfield/ Уайлдер Пенфилд] — краткая биография.

Отрывок, характеризующий Пенфилд, Уайлдер Грейвс

Но Милорадович, очевидно, в эту минуту думал менее всего о том, о чем спорили генералы.
– Ma foi, [Ей Богу,] – сказал он, – завтра всё увидим на поле сражения.
Вейротер усмехнулся опять тою улыбкой, которая говорила, что ему смешно и странно встречать возражения от русских генералов и доказывать то, в чем не только он сам слишком хорошо был уверен, но в чем уверены были им государи императоры.
– Неприятель потушил огни, и слышен непрерывный шум в его лагере, – сказал он. – Что это значит? – Или он удаляется, чего одного мы должны бояться, или он переменяет позицию (он усмехнулся). Но даже ежели бы он и занял позицию в Тюрасе, он только избавляет нас от больших хлопот, и распоряжения все, до малейших подробностей, остаются те же.
– Каким же образом?.. – сказал князь Андрей, уже давно выжидавший случая выразить свои сомнения.
Кутузов проснулся, тяжело откашлялся и оглянул генералов.
– Господа, диспозиция на завтра, даже на нынче (потому что уже первый час), не может быть изменена, – сказал он. – Вы ее слышали, и все мы исполним наш долг. А перед сражением нет ничего важнее… (он помолчал) как выспаться хорошенько.
Он сделал вид, что привстает. Генералы откланялись и удалились. Было уже за полночь. Князь Андрей вышел.

Военный совет, на котором князю Андрею не удалось высказать свое мнение, как он надеялся, оставил в нем неясное и тревожное впечатление. Кто был прав: Долгоруков с Вейротером или Кутузов с Ланжероном и др., не одобрявшими план атаки, он не знал. «Но неужели нельзя было Кутузову прямо высказать государю свои мысли? Неужели это не может иначе делаться? Неужели из за придворных и личных соображений должно рисковать десятками тысяч и моей, моей жизнью?» думал он.
«Да, очень может быть, завтра убьют», подумал он. И вдруг, при этой мысли о смерти, целый ряд воспоминаний, самых далеких и самых задушевных, восстал в его воображении; он вспоминал последнее прощание с отцом и женою; он вспоминал первые времена своей любви к ней! Вспомнил о ее беременности, и ему стало жалко и ее и себя, и он в нервично размягченном и взволнованном состоянии вышел из избы, в которой он стоял с Несвицким, и стал ходить перед домом.
Ночь была туманная, и сквозь туман таинственно пробивался лунный свет. «Да, завтра, завтра! – думал он. – Завтра, может быть, всё будет кончено для меня, всех этих воспоминаний не будет более, все эти воспоминания не будут иметь для меня более никакого смысла. Завтра же, может быть, даже наверное, завтра, я это предчувствую, в первый раз мне придется, наконец, показать всё то, что я могу сделать». И ему представилось сражение, потеря его, сосредоточение боя на одном пункте и замешательство всех начальствующих лиц. И вот та счастливая минута, тот Тулон, которого так долго ждал он, наконец, представляется ему. Он твердо и ясно говорит свое мнение и Кутузову, и Вейротеру, и императорам. Все поражены верностью его соображения, но никто не берется исполнить его, и вот он берет полк, дивизию, выговаривает условие, чтобы уже никто не вмешивался в его распоряжения, и ведет свою дивизию к решительному пункту и один одерживает победу. А смерть и страдания? говорит другой голос. Но князь Андрей не отвечает этому голосу и продолжает свои успехи. Диспозиция следующего сражения делается им одним. Он носит звание дежурного по армии при Кутузове, но делает всё он один. Следующее сражение выиграно им одним. Кутузов сменяется, назначается он… Ну, а потом? говорит опять другой голос, а потом, ежели ты десять раз прежде этого не будешь ранен, убит или обманут; ну, а потом что ж? – «Ну, а потом, – отвечает сам себе князь Андрей, – я не знаю, что будет потом, не хочу и не могу знать: но ежели хочу этого, хочу славы, хочу быть известным людям, хочу быть любимым ими, то ведь я не виноват, что я хочу этого, что одного этого я хочу, для одного этого я живу. Да, для одного этого! Я никогда никому не скажу этого, но, Боже мой! что же мне делать, ежели я ничего не люблю, как только славу, любовь людскую. Смерть, раны, потеря семьи, ничто мне не страшно. И как ни дороги, ни милы мне многие люди – отец, сестра, жена, – самые дорогие мне люди, – но, как ни страшно и неестественно это кажется, я всех их отдам сейчас за минуту славы, торжества над людьми, за любовь к себе людей, которых я не знаю и не буду знать, за любовь вот этих людей», подумал он, прислушиваясь к говору на дворе Кутузова. На дворе Кутузова слышались голоса укладывавшихся денщиков; один голос, вероятно, кучера, дразнившего старого Кутузовского повара, которого знал князь Андрей, и которого звали Титом, говорил: «Тит, а Тит?»
– Ну, – отвечал старик.
– Тит, ступай молотить, – говорил шутник.
– Тьфу, ну те к чорту, – раздавался голос, покрываемый хохотом денщиков и слуг.
«И все таки я люблю и дорожу только торжеством над всеми ими, дорожу этой таинственной силой и славой, которая вот тут надо мной носится в этом тумане!»


Ростов в эту ночь был со взводом во фланкёрской цепи, впереди отряда Багратиона. Гусары его попарно были рассыпаны в цепи; сам он ездил верхом по этой линии цепи, стараясь преодолеть сон, непреодолимо клонивший его. Назади его видно было огромное пространство неясно горевших в тумане костров нашей армии; впереди его была туманная темнота. Сколько ни вглядывался Ростов в эту туманную даль, он ничего не видел: то серелось, то как будто чернелось что то; то мелькали как будто огоньки, там, где должен быть неприятель; то ему думалось, что это только в глазах блестит у него. Глаза его закрывались, и в воображении представлялся то государь, то Денисов, то московские воспоминания, и он опять поспешно открывал глаза и близко перед собой он видел голову и уши лошади, на которой он сидел, иногда черные фигуры гусар, когда он в шести шагах наезжал на них, а вдали всё ту же туманную темноту. «Отчего же? очень может быть, – думал Ростов, – что государь, встретив меня, даст поручение, как и всякому офицеру: скажет: „Поезжай, узнай, что там“. Много рассказывали же, как совершенно случайно он узнал так какого то офицера и приблизил к себе. Что, ежели бы он приблизил меня к себе! О, как бы я охранял его, как бы я говорил ему всю правду, как бы я изобличал его обманщиков», и Ростов, для того чтобы живо представить себе свою любовь и преданность государю, представлял себе врага или обманщика немца, которого он с наслаждением не только убивал, но по щекам бил в глазах государя. Вдруг дальний крик разбудил Ростова. Он вздрогнул и открыл глаза.
«Где я? Да, в цепи: лозунг и пароль – дышло, Ольмюц. Экая досада, что эскадрон наш завтра будет в резервах… – подумал он. – Попрошусь в дело. Это, может быть, единственный случай увидеть государя. Да, теперь недолго до смены. Объеду еще раз и, как вернусь, пойду к генералу и попрошу его». Он поправился на седле и тронул лошадь, чтобы еще раз объехать своих гусар. Ему показалось, что было светлей. В левой стороне виднелся пологий освещенный скат и противоположный, черный бугор, казавшийся крутым, как стена. На бугре этом было белое пятно, которого никак не мог понять Ростов: поляна ли это в лесу, освещенная месяцем, или оставшийся снег, или белые дома? Ему показалось даже, что по этому белому пятну зашевелилось что то. «Должно быть, снег – это пятно; пятно – une tache», думал Ростов. «Вот тебе и не таш…»
«Наташа, сестра, черные глаза. На… ташка (Вот удивится, когда я ей скажу, как я увидал государя!) Наташку… ташку возьми…» – «Поправей то, ваше благородие, а то тут кусты», сказал голос гусара, мимо которого, засыпая, проезжал Ростов. Ростов поднял голову, которая опустилась уже до гривы лошади, и остановился подле гусара. Молодой детский сон непреодолимо клонил его. «Да, бишь, что я думал? – не забыть. Как с государем говорить буду? Нет, не то – это завтра. Да, да! На ташку, наступить… тупить нас – кого? Гусаров. А гусары в усы… По Тверской ехал этот гусар с усами, еще я подумал о нем, против самого Гурьева дома… Старик Гурьев… Эх, славный малый Денисов! Да, всё это пустяки. Главное теперь – государь тут. Как он на меня смотрел, и хотелось ему что то сказать, да он не смел… Нет, это я не смел. Да это пустяки, а главное – не забывать, что я нужное то думал, да. На – ташку, нас – тупить, да, да, да. Это хорошо». – И он опять упал головой на шею лошади. Вдруг ему показалось, что в него стреляют. «Что? Что? Что!… Руби! Что?…» заговорил, очнувшись, Ростов. В то мгновение, как он открыл глаза, Ростов услыхал перед собою там, где был неприятель, протяжные крики тысячи голосов. Лошади его и гусара, стоявшего подле него, насторожили уши на эти крики. На том месте, с которого слышались крики, зажегся и потух один огонек, потом другой, и по всей линии французских войск на горе зажглись огни, и крики всё более и более усиливались. Ростов слышал звуки французских слов, но не мог их разобрать. Слишком много гудело голосов. Только слышно было: аааа! и рррр!