Пеонийский язык
| Пеонийский язык | |
| Регионы: |
Балканы |
|---|---|
| Вымер: | |
| Классификация | |
| Категория: | |
| См. также: Проект:Лингвистика | |
Пеони́йский язык (также: пейонский, пеонский, пайонский) — мёртвый язык племени пеонов (др.-греч. Παι̃ονες), который был распространён в Пеонийском царстве, существовавшем в 1 тыс. до н. э. между Македонией и Фракией.
Территория
Племена пеонийцев, ещё в эпоху создания «Илиады» (VIII в. до н. э.) имевшие в низовьях Аксия выход к Эгейскому морю, были к середине 1 тыс. до н. э. оттеснены от него консолидировавшимися македонцами. Они занимали земли между Аксием на западе и горой Мессапией (Μεσσάπιον, собственно «Между-речная») на востоке, вероятно, тождественной хребту Осоговска-Планина. На юге граница их расселения проходила ниже впадения в Аксий рек Эригон (Црна) и Астиба (совр. Брегальница), на севере — где-то между пеонийской столицей Билазора (совр. Велес) и городом Скупи (ныне Скопье, столица Республики Македония).
Гипотезы о родстве
По мнению ряда древних авторов, родственен фригийскому языку.
Соседство пеонийцев с бригами, как и их совместное примыкание с севера к греко-македонскому пространству, ввиду концепции тесного греко-армяно-фригийского родства вызвало смелую гипотезу о тождестве этнонимической основы Παι- в Παίονες, Παιόπλαι, Παι̃τοι с основой самоназвания армян hayk’ по типу др.-греч. πατήρ: арм. hayr «отец» (В. Георгиев, О. Н. Трубачёв), а в конечном счете о тождестве ранних пеонийцев с праармянами ( Гиндин, Леонид Александрович ).
Лингвистические данные на этот счет не очень определённы. Пеонийские глоссы и топонимы не обнаруживают передвижения смычных, но указывают на сохранение индоевропейского *о (правда, все надежные примеры фиксируют пеонийское [ö] в соседстве с губными смычными, что ограничивает доказательность этих свидетельств):
- пеон. μόναπος «дикий бык, зубр» (по псевдоаристотелевскому трактату «Об удивительных слухах», 1): санскр. manya «воротник», др.-в.-нем. mana «грива», др.-ирл. muin «шея», вал. mwn «шея, воротник»;
- пеон. Στοβοί — город в устье Эригона: прусск. stabis «камень», др.-исл. stapi «высокая скала»;
- гидроним Πόντος, Pontus совр. р. Струмешница < пра-и.е. *pontos или *pn̥tos «путь», др.-инд. pantha- «путь», слав. *pǫtь, лат. pons, -ntis «мост», греч. πάτος «тропа», πόντος «море», арм. hun в двух значениях «русло» и «переправа».
- Менее вероятно сближение пеон. Πόντος с и.-е. *ponktos «болото, влага», др.-инд. paŋka"болото", др.-англ., др.-в.-нем. fuht «влажный» (по И.Дуриданову).
С точки зрения гипотезы о пеонийцах-праармянах интересен гидроним Ερίγων (современная река Црна, то есть «Черная»): это название для «Чёрной реки» образует чёткую изоглоссу с греч. ἔρεβος «мрак», арм. erek «сумерки» < и.-е. *eregwo-: протеза е- отличает эти образования от лишенных её др.-инд. rājas «мрак», rajanī"ночь", гот. riqis «тьма». Внутри же выявляемой изоглоссы пеон.(?) Ερίγων с его делабиализацией и.-е. *gw стоит ближе к сатемному арм. erek, чем к прототипу греч. ἔρεβος. Кроме того, если пеон. Πόντος впрямь отражает и.-е. *ponto-, можно говорить об изоглоссе с арм. hun «русло реки», которая выделила бы пеонийское и армянское словоупотребления среди всех рефлексов данной основы.
Что же касается племени пайтов на Гебре, то название главного притока Гебра Эргина (Εργῖνος, совр. Эргене) явно соотносится с обозначением пеонийско-бригийского Эригона. Не менее очевидна идентичность гидронима Ἄξιος в Пеонии тождественному по форме названию реки в Подунавье (Малая Скифия), совр. Чернавода, далее родственного эксклюзивному общеиран. axšaina «черный, темный», откуда и греч. Πόντος Ἄξεινος «Черное море». Эти соответствия проливают свет на пути древних миграций и, возможно, обнаруживают соседство предков пеонийцев с раннеиранскими племенами. Упоминание Арриана[1] о проживании пайтов на некой «Черной реке» (по-гречески Μέλας ποταμός) вполне коррелирует с внутренней формой названий Эргина с Эригоном, а также Аксия-Вардара (о последнем названии см. дарданский язык). По-видимому, греческое название реки Мелас представляет кальку с местного (пайтийского?) гидронима — наименования для «черной речки», «черной воды». Можно думать, что этносы с именами от основы Παι- принесли с собою специфические для них наименования «черной воды» (одно из этих обозначений, возможно, заимствовано у праиранцев), появляющиеся в тех районах Северных Балкан, где данные племена оседают.
Можно указать на некоторые пеонийские формы с хорошими древнеевропейскими параллелями. Так, пеонийское прозвище Диониса Δύαλος (Hes.) разъясняется через др.-англ. dwelian «вводить в заблуждение, морочить», dwala «морок, заблуждение», др.-исл. dull «обман, иллюзия», «самомнение», гот. dwals «глупый», др.-ирл. dall «слепой» — пеонийцы обозначали Диониса как бога очаровывающего, наводящего экстатические иллюзии. Показательно существенно иное семантическое развитие той же основы в греч. θολερός «мглистый, мутный, гряз-ный», θόλος «чернила» (<*dhwolo-), др.-инд. dhāli «пыль». Имя пеонийского царя Αυδολέων (на монетах Αυδωλέων), торжественный расширенный вариант к простому Λέων «Лев», родственно иллирийским именам Audarus, Audata, Audenta (однако у иллирийцев не видно антропонимических композитов с данной основой), а далее гот. audags «блаженный», audahafts «счастливый», др.-исл. audr «богатство», др.-англ. wad «богатство, счастье».
Чрезвычайно древний индоевропейский термин видим в основе пеонийского этнонима Λαιαιοι, сопоставимого с хетт. laiya «военный поход», греч. λαός «народ», «войско», дор. λαία, аттич. λεία, ион. ληίη «военная добыча», мик. ra-wi-ja-ja (=lāwiyayā) термин для женщин-пленниц, захваченных в качестве добычи.
Что касается ареальных связей пеонийского в области фонетики, интересно царское имя Λύκκεος (на монетах), в греческих надписях передаваемое как Λύππειος. Это дублирование легче всего объяснить, если видеть во втором варианте древнемакедонскую форму того же «Волчьего» имени (*Lukweio-). Передача и.-е. *-kw- через пеонийское -kk- находит параллели в иллирийских рефлексах и.-е. *-kw-, -k’w- по личным именам Liccaius <*wleikwa «влага» и Ecco<*ek’wo-«конь». Показательно, однако, что в иллирийском индоевропейский термин для «волка» (*wḷkwo-) отражается иначе, как показывают топонимы Ulcinium, Ulcisia castra, так что речь должна идти не об иллирийском элементе у пеонийцев, но об иллиро-пеонийской фонетической изоглоссе. Современное название города Штип в Республике Македония (< Ãστιβος) на крайнем юге Пеонии, несмотря на сходное фонетическое развитие в албанском (ср. алб. shteg «тропа» при гот. staiga «дорога», др.-греч. στοιχος «ряд, вереница» и т. д.) не следует рассматривать непременно в качестве древнего албанизма (есть основания думать, что раннеалбанский ареал мог локализоваться несколько севернее, ср. дарданский язык), но, возможно, как отражение звукового развития, в какую-то эпоху сблизившего данное пространство с ранне-албанским.
Напишите отзыв о статье "Пеонийский язык"
Примечания
- ↑ Anab. I, 11, 4
См. также
Литература
- Koedderitzsch R. Brygisch, Paeonisch, Makedonisch // Linguistique balkanique, 28, 4, 1985.
Отрывок, характеризующий Пеонийский язык
Наташа подала ему руку и вышла. Княжна Марья, напротив, вместо того чтобы уйти, опустилась в кресло и своим лучистым, глубоким взглядом строго и внимательно посмотрела на Пьера. Усталость, которую она очевидно выказывала перед этим, теперь совсем прошла. Она тяжело и продолжительно вздохнула, как будто приготавливаясь к длинному разговору.Все смущение и неловкость Пьера, при удалении Наташи, мгновенно исчезли и заменились взволнованным оживлением. Он быстро придвинул кресло совсем близко к княжне Марье.
– Да, я и хотел сказать вам, – сказал он, отвечая, как на слова, на ее взгляд. – Княжна, помогите мне. Что мне делать? Могу я надеяться? Княжна, друг мой, выслушайте меня. Я все знаю. Я знаю, что я не стою ее; я знаю, что теперь невозможно говорить об этом. Но я хочу быть братом ей. Нет, я не хочу.. я не могу…
Он остановился и потер себе лицо и глаза руками.
– Ну, вот, – продолжал он, видимо сделав усилие над собой, чтобы говорить связно. – Я не знаю, с каких пор я люблю ее. Но я одну только ее, одну любил во всю мою жизнь и люблю так, что без нее не могу себе представить жизни. Просить руки ее теперь я не решаюсь; но мысль о том, что, может быть, она могла бы быть моею и что я упущу эту возможность… возможность… ужасна. Скажите, могу я надеяться? Скажите, что мне делать? Милая княжна, – сказал он, помолчав немного и тронув ее за руку, так как она не отвечала.
– Я думаю о том, что вы мне сказали, – отвечала княжна Марья. – Вот что я скажу вам. Вы правы, что теперь говорить ей об любви… – Княжна остановилась. Она хотела сказать: говорить ей о любви теперь невозможно; но она остановилась, потому что она третий день видела по вдруг переменившейся Наташе, что не только Наташа не оскорбилась бы, если б ей Пьер высказал свою любовь, но что она одного только этого и желала.
– Говорить ей теперь… нельзя, – все таки сказала княжна Марья.
– Но что же мне делать?
– Поручите это мне, – сказала княжна Марья. – Я знаю…
Пьер смотрел в глаза княжне Марье.
– Ну, ну… – говорил он.
– Я знаю, что она любит… полюбит вас, – поправилась княжна Марья.
Не успела она сказать эти слова, как Пьер вскочил и с испуганным лицом схватил за руку княжну Марью.
– Отчего вы думаете? Вы думаете, что я могу надеяться? Вы думаете?!
– Да, думаю, – улыбаясь, сказала княжна Марья. – Напишите родителям. И поручите мне. Я скажу ей, когда будет можно. Я желаю этого. И сердце мое чувствует, что это будет.
– Нет, это не может быть! Как я счастлив! Но это не может быть… Как я счастлив! Нет, не может быть! – говорил Пьер, целуя руки княжны Марьи.
– Вы поезжайте в Петербург; это лучше. А я напишу вам, – сказала она.
– В Петербург? Ехать? Хорошо, да, ехать. Но завтра я могу приехать к вам?
На другой день Пьер приехал проститься. Наташа была менее оживлена, чем в прежние дни; но в этот день, иногда взглянув ей в глаза, Пьер чувствовал, что он исчезает, что ни его, ни ее нет больше, а есть одно чувство счастья. «Неужели? Нет, не может быть», – говорил он себе при каждом ее взгляде, жесте, слове, наполнявших его душу радостью.
Когда он, прощаясь с нею, взял ее тонкую, худую руку, он невольно несколько дольше удержал ее в своей.
«Неужели эта рука, это лицо, эти глаза, все это чуждое мне сокровище женской прелести, неужели это все будет вечно мое, привычное, такое же, каким я сам для себя? Нет, это невозможно!..»
– Прощайте, граф, – сказала она ему громко. – Я очень буду ждать вас, – прибавила она шепотом.
И эти простые слова, взгляд и выражение лица, сопровождавшие их, в продолжение двух месяцев составляли предмет неистощимых воспоминаний, объяснений и счастливых мечтаний Пьера. «Я очень буду ждать вас… Да, да, как она сказала? Да, я очень буду ждать вас. Ах, как я счастлив! Что ж это такое, как я счастлив!» – говорил себе Пьер.
В душе Пьера теперь не происходило ничего подобного тому, что происходило в ней в подобных же обстоятельствах во время его сватовства с Элен.
Он не повторял, как тогда, с болезненным стыдом слов, сказанных им, не говорил себе: «Ах, зачем я не сказал этого, и зачем, зачем я сказал тогда „je vous aime“?» [я люблю вас] Теперь, напротив, каждое слово ее, свое он повторял в своем воображении со всеми подробностями лица, улыбки и ничего не хотел ни убавить, ни прибавить: хотел только повторять. Сомнений в том, хорошо ли, или дурно то, что он предпринял, – теперь не было и тени. Одно только страшное сомнение иногда приходило ему в голову. Не во сне ли все это? Не ошиблась ли княжна Марья? Не слишком ли я горд и самонадеян? Я верю; а вдруг, что и должно случиться, княжна Марья скажет ей, а она улыбнется и ответит: «Как странно! Он, верно, ошибся. Разве он не знает, что он человек, просто человек, а я?.. Я совсем другое, высшее».
Только это сомнение часто приходило Пьеру. Планов он тоже не делал теперь никаких. Ему казалось так невероятно предстоящее счастье, что стоило этому совершиться, и уж дальше ничего не могло быть. Все кончалось.
Радостное, неожиданное сумасшествие, к которому Пьер считал себя неспособным, овладело им. Весь смысл жизни, не для него одного, но для всего мира, казался ему заключающимся только в его любви и в возможности ее любви к нему. Иногда все люди казались ему занятыми только одним – его будущим счастьем. Ему казалось иногда, что все они радуются так же, как и он сам, и только стараются скрыть эту радость, притворяясь занятыми другими интересами. В каждом слове и движении он видел намеки на свое счастие. Он часто удивлял людей, встречавшихся с ним, своими значительными, выражавшими тайное согласие, счастливыми взглядами и улыбками. Но когда он понимал, что люди могли не знать про его счастье, он от всей души жалел их и испытывал желание как нибудь объяснить им, что все то, чем они заняты, есть совершенный вздор и пустяки, не стоящие внимания.
Когда ему предлагали служить или когда обсуждали какие нибудь общие, государственные дела и войну, предполагая, что от такого или такого исхода такого то события зависит счастие всех людей, он слушал с кроткой соболезнующею улыбкой и удивлял говоривших с ним людей своими странными замечаниями. Но как те люди, которые казались Пьеру понимающими настоящий смысл жизни, то есть его чувство, так и те несчастные, которые, очевидно, не понимали этого, – все люди в этот период времени представлялись ему в таком ярком свете сиявшего в нем чувства, что без малейшего усилия, он сразу, встречаясь с каким бы то ни было человеком, видел в нем все, что было хорошего и достойного любви.
Рассматривая дела и бумаги своей покойной жены, он к ее памяти не испытывал никакого чувства, кроме жалости в том, что она не знала того счастья, которое он знал теперь. Князь Василий, особенно гордый теперь получением нового места и звезды, представлялся ему трогательным, добрым и жалким стариком.
Пьер часто потом вспоминал это время счастливого безумия. Все суждения, которые он составил себе о людях и обстоятельствах за этот период времени, остались для него навсегда верными. Он не только не отрекался впоследствии от этих взглядов на людей и вещи, но, напротив, в внутренних сомнениях и противуречиях прибегал к тому взгляду, который он имел в это время безумия, и взгляд этот всегда оказывался верен.
