Первая Австрийская Республика
| Первая Австрийская Республика | |||||||||
| нем. Die Erste Republik | |||||||||
| республика | |||||||||
| |||||||||
|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|
| |||||||||
| |||||||||
| Столица | Вена | ||||||||
| Язык(и) | немецкий | ||||||||
| Религия | Римско-католическая церковь | ||||||||
Пе́рвая Австри́йская Респу́блика — государство, возникшее на руинах Австро-Венгерской империи и существовавшее в период между Первой и Второй мировыми войнами.
Республикой Австрия являлась по сути лишь де-факто, так как, согласно конституции, страна официально именовалась Федеральным Государством Австрия. Этот этап истории страны был отмечен постоянными столкновениями между радикальными группировками левого и правого толка, ярким примером чего может служить Июльское восстание 1927 года. Австрийская конституция вступила в силу в 1920 году, а уже в 1929 была отменена. Первая австрийская республика прекратила своё существование в связи с аншлюсом («присоединением») к нацистской Германии. Некоторые историки склонны полагать, что по сути республиканский строй был отменён ещё в 1933-34 годах с установлением диктатуры австрийских фашистов, которые пришли к власти после окончания гражданской войны. Согласно новой конституции, составленной фашистским правительством, Австрия получила статус Федерального государства (нем. Bundesstaat), про республику же не упоминалось вовсе.
Содержание
Основание
В 1919 году, на основании Сен-Жерменского мирного договора, государство Немецкая Австрия было упразднено, в результате чего, некоторые земли с преимущественно немецким населением перешли под юрисдикцию других стран. В частности, Судетская область (нем. Sudetenland) была передана Чехословакии, Тироль — Италии, а часть южных территорий — Королевству сербов, хорватов и словенцев (позднее переименованному в Югославию). Последствия договора вызвали возмущение этнических немцев, громко заявлявших о грубом нарушении принципов послевоенного устройства Европы, выдвинутых американским президентом Вудро Вильсоном, и главным образом пункта, в котором гарантировалось право наций на самоопределение. Австрии удалось сохранить в своём составе лишь две спорные территории. Одной из них была юго-восточная часть провинции Каринтия, заселённая по преимуществу словенцами, претензии на которую имело Королевство сербов, хорватов и словенцев. В результате референдума, состоявшегося 20 октября 1920 года, большинство населения предпочло остаться в составе Австрии. Другим регионом, избежавшим отделения от австрийского государства, стал Бургенланд, известный также под именем Западная Венгрия. Эта провинция являлась частью Венгерского королевства, начиная с 1647 года. Здесь проживали главным образом немцы, а также хорваты и венгры. Согласно Сен-Жерменскому договору, эта территория в 1921 году вошла в состав Австрийской Республики. Тем не менее, по итогам плебисцита, оспоренного австрийцами, один из городов провинции — Шопрон (нем. Ödenburg) всё-таки остался под юрисдикцией Венгрии.
В послевоенный период Австрией управляла коалиция левых и правых сил, которой удалось издать целый ряд прогрессивных социально-экономических и трудовых законов. В 1920 году коалиционное правительство утвердило Конституцию Австрии. Тем не менее, страна испытывала существенный кризис, что во многом обусловливалось потерей экономически важных регионов, оказавшихся в составе других новообразованных стран. Ситуация ещё более усложнялась в результате того, что многие их этих молодых государств являлись кредиторами венских банков.
Правительство и политика в 1920—1932 гг
После 1920 года ведущей силой в правительстве стала Христианско-социальная партия, имевшая тесные связи с римско-католической церковью. Лидер партии Игнац Зейпель, занявший пост канцлера, направил свои усилия на создание политической коалиции между ведущими промышленниками и церковью. Несмотря на долговременное пребывание у власти одной партии, стабильности это австрийской политике отнюдь не прибавило. Страну то и дело будоражили постоянные стычки между левой (Республиканский шуцбунд, нем. Republikanischer Schutzbund) и правой (Союз защиты родины, нем. Heimwehr) политическими военизированными группировками. В 1927 году левые провели массовые акции протеста, поводом для которых послужило оправдание судом правых радикалов, обвинённых в убийстве мужчины и ребёнка. Эта масштабная акция левых сил известна в истории, как Июльское восстание 1927 года. В итоге мятеж удалось подавить лишь при помощи радикальных действий полиции, в результате которых погибло достаточно большое число протестантов. Однако, несмотря на все правительственные меры, эскалация насилия в стране не прекращалась до начала 1930-х, когда канцлером был избран Энгельберт Дольфус.
Австрофашизм
Представитель Христианско-социальной партии Энгельберт Дольфус пришёл к власти в 1932 году. Он явился инициатором введения в стране диктаторского правления, централизации власти и политики фашизма. Воспользовавшись в 1933 году оплошностью парламентариев при составлении закона, правительство Дольфуса проголосовало за роспуск Национального Совета и объявило о приостановлении деятельности парламента.
Правительство находилось в остром соперничестве с набирающей силу Национал-социалистической партией, целью которой было присоединение Австрии к Германии. Австрофашизм Дольфуса имел тенденцию к укреплению связей с католической церковью, и отвергал возможность вхождения в состав преимущественно протестантской Германии. Конфликт вылился в гражданскую войну между сторонниками нацистов, социалистов и австрофашистов.
В 1934 году Дольфус ввёл однопартийный режим правления, лидирующая роль при этом была отдана партии Отечественный фронт (нем. Vaterländische Front). Государство установило полный контроль над производством и подвергло репрессиям сторонников Национал-социалистической партии. Реакцией со стороны нацистов стало убийство 25 июля 1934 года канцлера Дольфуса.
Это событие вызвало бурю эмоций в соседней Италии, во главе которой находился фашистский диктатор Бенито Муссолини. Дуче подозревал Германию в организации убийства Дольфуса и пообещал военную помощь австрофашистскому правительству в случае вторжения немецких войск. Во многом обеспокоенность Муссолини была вызвана тем, что нацисты Германии выдвигали претензии на итальянскую провинцию Тироль, большинство в которой составляли этнические немцы. Благодаря поддержке со стороны Италии, австрийское государство избежало угрозы насильственного присоединения к Германии ещё в 1934 году.
Следующим австрийским канцлером стал Курт Шушниг. Он продолжил политику Дольфуса по сдерживанию нацистов, а в 1936 году запретил деятельность другой радикальной организации — Внутренней обороны.
Аншлюс
В 1938 году Гитлер добился одобрения Италией его планов по аннексии Австрии, и тут же открыто заявил о намерении взять власть в соседнем государстве в свои руки. Шушниг, пытавшийся любым способом избежать войны с немцами, назначил референдум по вопросу о присоединении к Германии. У него оставалась последняя надежда на то, что мнение народа сможет изменить ситуацию в пользу сохранения суверенитета Австрии. Гитлера явно не устраивал подобный ход событий, и он потребовал немедленной отставки Шушнига, который был вынужден в итоге подчиниться. 11 марта канцлер передал свои полномочия лидеру австрийских нацистов Артуру Зейссу-Инкварту, а уже на следующий день в страну были введены немецкие войска. 13 марта 1938 года Австрийская Республика официально прекратила своё существование и стала частью Третьего рейха в виде так называемых альпийских и дунайских рейхсгау.
Список канцлеров Первой Республики
<imagemap>: неверное или отсутствующее изображение |
Для улучшения этой статьи желательно?:
|
Напишите отзыв о статье "Первая Австрийская Республика"
Отрывок, характеризующий Первая Австрийская Республика
Но она все таки надеялась и спросила словами, в которые она не верила:– Но как его рана? Вообще в каком он положении?
– Вы, вы… увидите, – только могла сказать Наташа.
Они посидели несколько времени внизу подле его комнаты, с тем чтобы перестать плакать и войти к нему с спокойными лицами.
– Как шла вся болезнь? Давно ли ему стало хуже? Когда это случилось? – спрашивала княжна Марья.
Наташа рассказывала, что первое время была опасность от горячечного состояния и от страданий, но в Троице это прошло, и доктор боялся одного – антонова огня. Но и эта опасность миновалась. Когда приехали в Ярославль, рана стала гноиться (Наташа знала все, что касалось нагноения и т. п.), и доктор говорил, что нагноение может пойти правильно. Сделалась лихорадка. Доктор говорил, что лихорадка эта не так опасна.
– Но два дня тому назад, – начала Наташа, – вдруг это сделалось… – Она удержала рыданья. – Я не знаю отчего, но вы увидите, какой он стал.
– Ослабел? похудел?.. – спрашивала княжна.
– Нет, не то, но хуже. Вы увидите. Ах, Мари, Мари, он слишком хорош, он не может, не может жить… потому что…
Когда Наташа привычным движением отворила его дверь, пропуская вперед себя княжну, княжна Марья чувствовала уже в горле своем готовые рыданья. Сколько она ни готовилась, ни старалась успокоиться, она знала, что не в силах будет без слез увидать его.
Княжна Марья понимала то, что разумела Наташа словами: сним случилось это два дня тому назад. Она понимала, что это означало то, что он вдруг смягчился, и что смягчение, умиление эти были признаками смерти. Она, подходя к двери, уже видела в воображении своем то лицо Андрюши, которое она знала с детства, нежное, кроткое, умиленное, которое так редко бывало у него и потому так сильно всегда на нее действовало. Она знала, что он скажет ей тихие, нежные слова, как те, которые сказал ей отец перед смертью, и что она не вынесет этого и разрыдается над ним. Но, рано ли, поздно ли, это должно было быть, и она вошла в комнату. Рыдания все ближе и ближе подступали ей к горлу, в то время как она своими близорукими глазами яснее и яснее различала его форму и отыскивала его черты, и вот она увидала его лицо и встретилась с ним взглядом.
Он лежал на диване, обложенный подушками, в меховом беличьем халате. Он был худ и бледен. Одна худая, прозрачно белая рука его держала платок, другою он, тихими движениями пальцев, трогал тонкие отросшие усы. Глаза его смотрели на входивших.
Увидав его лицо и встретившись с ним взглядом, княжна Марья вдруг умерила быстроту своего шага и почувствовала, что слезы вдруг пересохли и рыдания остановились. Уловив выражение его лица и взгляда, она вдруг оробела и почувствовала себя виноватой.
«Да в чем же я виновата?» – спросила она себя. «В том, что живешь и думаешь о живом, а я!..» – отвечал его холодный, строгий взгляд.
В глубоком, не из себя, но в себя смотревшем взгляде была почти враждебность, когда он медленно оглянул сестру и Наташу.
Он поцеловался с сестрой рука в руку, по их привычке.
– Здравствуй, Мари, как это ты добралась? – сказал он голосом таким же ровным и чуждым, каким был его взгляд. Ежели бы он завизжал отчаянным криком, то этот крик менее бы ужаснул княжну Марью, чем звук этого голоса.
– И Николушку привезла? – сказал он также ровно и медленно и с очевидным усилием воспоминанья.
– Как твое здоровье теперь? – говорила княжна Марья, сама удивляясь тому, что она говорила.
– Это, мой друг, у доктора спрашивать надо, – сказал он, и, видимо сделав еще усилие, чтобы быть ласковым, он сказал одним ртом (видно было, что он вовсе не думал того, что говорил): – Merci, chere amie, d'etre venue. [Спасибо, милый друг, что приехала.]
Княжна Марья пожала его руку. Он чуть заметно поморщился от пожатия ее руки. Он молчал, и она не знала, что говорить. Она поняла то, что случилось с ним за два дня. В словах, в тоне его, в особенности во взгляде этом – холодном, почти враждебном взгляде – чувствовалась страшная для живого человека отчужденность от всего мирского. Он, видимо, с трудом понимал теперь все живое; но вместе с тем чувствовалось, что он не понимал живого не потому, чтобы он был лишен силы понимания, но потому, что он понимал что то другое, такое, чего не понимали и не могли понять живые и что поглощало его всего.
– Да, вот как странно судьба свела нас! – сказал он, прерывая молчание и указывая на Наташу. – Она все ходит за мной.
Княжна Марья слушала и не понимала того, что он говорил. Он, чуткий, нежный князь Андрей, как мог он говорить это при той, которую он любил и которая его любила! Ежели бы он думал жить, то не таким холодно оскорбительным тоном он сказал бы это. Ежели бы он не знал, что умрет, то как же ему не жалко было ее, как он мог при ней говорить это! Одно объяснение только могло быть этому, это то, что ему было все равно, и все равно оттого, что что то другое, важнейшее, было открыто ему.
Разговор был холодный, несвязный и прерывался беспрестанно.
– Мари проехала через Рязань, – сказала Наташа. Князь Андрей не заметил, что она называла его сестру Мари. А Наташа, при нем назвав ее так, в первый раз сама это заметила.
– Ну что же? – сказал он.
– Ей рассказывали, что Москва вся сгорела, совершенно, что будто бы…
Наташа остановилась: нельзя было говорить. Он, очевидно, делал усилия, чтобы слушать, и все таки не мог.
– Да, сгорела, говорят, – сказал он. – Это очень жалко, – и он стал смотреть вперед, пальцами рассеянно расправляя усы.
– А ты встретилась с графом Николаем, Мари? – сказал вдруг князь Андрей, видимо желая сделать им приятное. – Он писал сюда, что ты ему очень полюбилась, – продолжал он просто, спокойно, видимо не в силах понимать всего того сложного значения, которое имели его слова для живых людей. – Ежели бы ты его полюбила тоже, то было бы очень хорошо… чтобы вы женились, – прибавил он несколько скорее, как бы обрадованный словами, которые он долго искал и нашел наконец. Княжна Марья слышала его слова, но они не имели для нее никакого другого значения, кроме того, что они доказывали то, как страшно далек он был теперь от всего живого.
– Что обо мне говорить! – сказала она спокойно и взглянула на Наташу. Наташа, чувствуя на себе ее взгляд, не смотрела на нее. Опять все молчали.
– Andre, ты хоч… – вдруг сказала княжна Марья содрогнувшимся голосом, – ты хочешь видеть Николушку? Он все время вспоминал о тебе.
Князь Андрей чуть заметно улыбнулся в первый раз, но княжна Марья, так знавшая его лицо, с ужасом поняла, что это была улыбка не радости, не нежности к сыну, но тихой, кроткой насмешки над тем, что княжна Марья употребляла, по ее мнению, последнее средство для приведения его в чувства.
– Да, я очень рад Николушке. Он здоров?
Когда привели к князю Андрею Николушку, испуганно смотревшего на отца, но не плакавшего, потому что никто не плакал, князь Андрей поцеловал его и, очевидно, не знал, что говорить с ним.
Когда Николушку уводили, княжна Марья подошла еще раз к брату, поцеловала его и, не в силах удерживаться более, заплакала.
Он пристально посмотрел на нее.
– Ты об Николушке? – сказал он.
Княжна Марья, плача, утвердительно нагнула голову.
– Мари, ты знаешь Еван… – но он вдруг замолчал.
– Что ты говоришь?
– Ничего. Не надо плакать здесь, – сказал он, тем же холодным взглядом глядя на нее.
Когда княжна Марья заплакала, он понял, что она плакала о том, что Николушка останется без отца. С большим усилием над собой он постарался вернуться назад в жизнь и перенесся на их точку зрения.
«Да, им это должно казаться жалко! – подумал он. – А как это просто!»
«Птицы небесные ни сеют, ни жнут, но отец ваш питает их», – сказал он сам себе и хотел то же сказать княжне. «Но нет, они поймут это по своему, они не поймут! Этого они не могут понимать, что все эти чувства, которыми они дорожат, все наши, все эти мысли, которые кажутся нам так важны, что они – не нужны. Мы не можем понимать друг друга». – И он замолчал.
Маленькому сыну князя Андрея было семь лет. Он едва умел читать, он ничего не знал. Он многое пережил после этого дня, приобретая знания, наблюдательность, опытность; но ежели бы он владел тогда всеми этими после приобретенными способностями, он не мог бы лучше, глубже понять все значение той сцены, которую он видел между отцом, княжной Марьей и Наташей, чем он ее понял теперь. Он все понял и, не плача, вышел из комнаты, молча подошел к Наташе, вышедшей за ним, застенчиво взглянул на нее задумчивыми прекрасными глазами; приподнятая румяная верхняя губа его дрогнула, он прислонился к ней головой и заплакал.
С этого дня он избегал Десаля, избегал ласкавшую его графиню и либо сидел один, либо робко подходил к княжне Марье и к Наташе, которую он, казалось, полюбил еще больше своей тетки, и тихо и застенчиво ласкался к ним.
Княжна Марья, выйдя от князя Андрея, поняла вполне все то, что сказало ей лицо Наташи. Она не говорила больше с Наташей о надежде на спасение его жизни. Она чередовалась с нею у его дивана и не плакала больше, но беспрестанно молилась, обращаясь душою к тому вечному, непостижимому, которого присутствие так ощутительно было теперь над умиравшим человеком.
Князь Андрей не только знал, что он умрет, но он чувствовал, что он умирает, что он уже умер наполовину. Он испытывал сознание отчужденности от всего земного и радостной и странной легкости бытия. Он, не торопясь и не тревожась, ожидал того, что предстояло ему. То грозное, вечное, неведомое и далекое, присутствие которого он не переставал ощущать в продолжение всей своей жизни, теперь для него было близкое и – по той странной легкости бытия, которую он испытывал, – почти понятное и ощущаемое.
Прежде он боялся конца. Он два раза испытал это страшное мучительное чувство страха смерти, конца, и теперь уже не понимал его.
