Первая англо-голландская война
| Первая англо-голландская война | |||
| Основной конфликт: Англо-голландские войны | |||
 Сражение при Схевенингене - финальное сражение Первой англо-голландской войны | |||
| Дата | |||
|---|---|---|---|
| Место | |||
| Итог |
Победа Англии | ||
| Противники | |||
| |||
| Командующие | |||
| |||
| Силы сторон | |||
| |||
| Потери | |||
| |||
Первая англо-голландская война (англ. First Anglo–Dutch War, нидерл. Eerste Engelse Zeeoorlog) — первая из войн Англии и Нидерландов XVII века, протекавшая в 1652—1654 годах и проводившаяся в основном на море.
Содержание
Предпосылки войны
Причиной войны было нараставшее военно-морское и торговое соперничество двух государств. Нидерландские купцы торговали практически по всей Европе, что мешало торговле других государств. Торговый оборот Нидерландов превосходил оборот Англии в пять раз. Нидерландский рыбный промысел в столько же раз превосходил английский до 1636 года, когда Карл I изгнал нидерландскую рыболовную флотилию из трех тысяч судов, занимавшуюся сельдяным промыслом у самого английского берега. К причинам войны надо прибавить также следующее:
- Нидерланды объявили торговлю со своими колониями и т. п. монополией; корабль под иностранным флагом мог быть захвачен;
- Победа Тромпа над испанцами на Доунском рейде, в английских водах, оставила глубокую обиду в сердцах англичан;
- Гордая своим морским могуществом английская нация не могла отнестись равнодушно к успехам нидерландцев в борьбе с дюнкеркскими корсарами.
Все это привело к принятию 9 октября 1651 года Кромвелем Навигационного акта, согласно которому, торговля с Англией разрешалась только на английских судах или на судах государств, из которых этот товар вывозился, причем в последнем случае эти суда должны были идти прямо в Англию, без захода в какие-либо промежуточные порты. Командиры и, по крайней мере, три четверти команды должны были быть англичанами. Суда, не соблюдающие этого акта, подлежали конфискации. В таком же роде были постановления, касающиеся торговли с колониями и рыбного промысла.
Помимо этого англичане восстановили дерзкое требование прежних времен (эдикт короля Иоанна 1202 года), чтобы в английских водах все суда спускали свои флаги перед английским флагом. И кроме того, на основании навигационного акта, английское правительство начало выдавать частным судам каперские свидетельства, чтобы получать удовлетворение за свои мнимые убытки. Английские каперы начали повсюду захватывать нидерландские суда, что, конечно, вызывало со стороны Нидерландов ответные меры, поскольку данные действия наносили громадный вред нидерландской торговле.
Первый год войны, 1652
Флоты противников незначительно различались по силе. У голландцев было больше военных кораблей, но английские корабли были вооружены более тяжелой артиллерией. Обе стороны прибегали к усилению военного флота вооруженными коммерческими кораблями. Слабой стороной Голландии была огромная численность её коммерческого флота, который требовал защиты и давал возможность захватывать богатую добычу, тогда как голландцам эта возможность представлялась в значительно меньшей мере. К тому же географическое положение Англии было очень выгодное, так как все морские пути в Голландию шли мимо английских берегов. Поэтому Голландия, как относительно более слабая на море, заняла с самого начала войны оборонительное положение, тогда как Англия сразу начала действовать наступательно.
Весной 1652 года в Лондоне между английским правительством и голландскими послами шли ещё переговоры, но война была уже неминуема, так как причина (конкуренция в торговле) была неустранима, а предлог найти было нетрудно. В Английском канале у Дувра крейсеровала голландская эскадра из 42 кораблей под командованием адмирала Тромпа, задача которого была охранять возвращавшиеся в Голландию торговые суда на случай нападения на них англичан. Англичане имели в море только два небольших отряда — 9 кораблей под командованием Бёрна в Доунсе, внешнем рейде порта Диль (Downs, Deal), и 8 кораблей под командованием Блэка в Ри (Rye). Остальной английский флот, около 60 кораблей, находился ещё в Темзе. Кроме того, адмирал Эскью с несколькими судами находился в Вест-Индии.
29 мая Тромп появился перед Дувром, где стал на якорь и объяснил, что он принужден был подойти к английским берегам из-за неблагоприятных ветров. Бёрн потребовал удаления голландцев, и по его извещению подошел из Ри Блэк. Одним из требований, предъявленных Англии к Голландии во время переговоров, было признание английского флота хозяином морей, омывающих Англию, в знак чего голландские корабли при встрече с английскими должны были первыми салютовать им приспусканием флага. Теперь Блэк, проходя со своим кораблем мимо корабля Тромпа, сделал три предупредительных выстрела, требуя салюта. Тромп ответил огнём целого борта.
Завязался общий бой, в котором англичане, несмотря на больше чем двойное превосходство в числе голландцев, взяли у них два корабля. Темнота разделила противников. Эта стычка и послужила предлогом для начала военных действий.
План англичан всецело был основан на нападении на голландскую промышленность и торговлю. 7 июля Блэк с 39 военными кораблями, 2 брандерами и 18 вооруженными коммерческими судами вышел из Темзы к северу с приказанием уничтожить голландскую рыболовную флотилию у северо-восточного берега Шотландии (вопрос о праве рыбной ловли был также одной из причин войны), а затем перехватывать те коммерческие голландские суда, которые выберут путь вокруг Шотландии. Эскью, который в это время вернулся из Вест-Индии, получил приказание перейти из Плимута в Доунс для защиты подступов к Темзе, куда он и прибыл 8 июня, и численность его эскадры была доведена до 14 судов, из них половина вооруженных купцов. По усилении его эскадры вооружавшимися в Темзе судами, он должен был опять идти в канал, чтобы перехватывать голландские торговые суда.
Положение Тромпа было превосходно. Противник разбросал свои силы в погоне за второстепенными целями, а у него было 32 военных корабля, 6 брандеров и 54 вооруженных купца. Кроме того, от возвращавшихся из Лондона после прекращения переговоров послов, он узнал о слабом составе эскадры Эскью. Он мог разбить противника по частям. Однако, попытка нападения на Эскью не удалась, так как тот стоял очень близко к берегу, под защитой сильных береговых укреплений, и направление ветра не благоприятствовало нападению. Поэтому Тромп погнался за Блэком, который в это время успел разогнать рыболовную флотилию, забрав около 100 её судов и все 13 небольших фрегатов, которые её охраняли, и уже перешел к Шетландским островам для выполнения второй своей задачи. Здесь Тромп настиг его 5 августа, но до боя дело не дошло, так как задул жестокий шторм от северо-запада, при чём английский флот успел укрыться под берегом, а голландский страшно пострадал. Только с 39 судами Тромп вернулся в Голландию, остальные или затонули, или были повреждены и разбросаны, и возвратились по одиночке только в сентябре. Тромп был сменен. Его место занял Витте-де-Витт, а в помощники ему был назначен знаменитый Рюйтер.
Только 28 июля была официально объявлена война. Обе стороны продолжали держаться того же образа действий — нападения на торговлю со стороны англичан и защиты её со стороны голландцев. В особенности для англичан преследование этой второстепенной цели было ошибочно, так как их эскадры, хотя и уступали по численности голландским, но были сильнее и в их составе было гораздо больше настоящих военных судов. Это давало англичанам большое преимущество в бою, что и проявилось в стычке перед Дувром 29 мая.
Эскью с 52 военными кораблями в это время перешел в Плимут, а Блэк находился у восточного берега Англии. 21 августа Рюйтер с 30 военными судами вышел в море, имея задачей провести через Английский канал в море караван из 60 коммерческих судов. Около 20-ти из этих судов были вооружены и могли усилить эскадру Рюйтера. 26 августа Эскью около Плимута преградил ему путь и произошел бой, последствием которого было отступление Эскью в Плимут. Проведя караван в море, Рюйтер хотел напасть на Эскью в Плимуте, но этому помешал ветер.
Рюйтер крейсеровал до конца сентября в западной части Английского канала, обеспечивая таким образом свободу движения коммерческих судов, но, когда он получил известие, что Блэк вышел в море с главными силами английского флота, он отступил к голландским берегам, и 2 октября между Дюнкирхеном и Ньюпортом соединился с де-Виттом. Блэк не успел помешать этому соединению. Де-Витт имел 64 корабля, а Блэк — 68. Встреча произошла 8 октября недалеко от Ньюпорта, у мели Кентиш-Нок (Kentish Knock), причём англичане взяли верх; но, хотя они в ночь после боя получили подкрепление из 16 кораблей из эскадры Эскью, англичане не решились преследовать де-Витта, опасаясь мелей у голландских берегов. В расчете, что побежденный голландский флот не в состоянии будет выйти скоро в море, англичане опять разбросали свои силы. 18 кораблей было послано в Зунд, так как возникли недоразумения с Данией, которая помогала Голландии, конвоируя её торговые суда; 12 кораблей находились в Плимуте, 20 кораблей конвоировали торговые суда, многие корабли чинились в Темзе, и сам Блэк находился в Доунсе всего только с 37 судами.
Между тем, голландцы энергично работали над восстановлением флота и к декабрю собрали эскадру из 73 судов, большинство которых были вооруженные торговые корабли. Из-за болезни де-Витта, командование флотом было возвращено Тромпу. Тромпу была поставлена задача провести через Английский канал в океан караван из 300 коммерческих судов и провести в Голландию собравшиеся у острова Ре торговые корабли, возвращавшиеся из колонии. Так как англичане захватывали в канале во множестве одиночные торговые суда, последним было приказано собираться в караваны, которые предполагалось проводить под конвоем сильных эскадр. Узнав о разделении английских морских сил, Тромп оставил караван у голландских берегов, направился к Доунсу и появился внезапно перед Блэком 9 декабря. Блэк не мог остаться на якоре, так как не озаботился, как это сделал в июле Эскью, сооружением береговых батарей, а встречный ветер мешал ему отступить в Темзу. Вынужденный принять бой, Блэк был 10 декабря разбит, а Тромп беспрепятственно вывел свой караван в океан и в продолжении нескольких недель владел водами Английского канала.
Второй год войны, 1653
Англичане энергично приступили к сбору своих судов и вооружению новых, и в середине февраля Блэк с 70 судами был готов к выходу в море. Задача его была — не позволить Тромпу провести караван от острова Ре. У Тромпа было 80 более слабых судов и его сильно стеснял караван из 250 торговых кораблей. 28 февраля 1653 года противники встретились у Портленда. Бой продолжался 3 дня. Голландцы потеряли 12 кораблей и около 39 торговых судов, а англичане только один корабль. Но все-таки Тромпу удалось достигнуть цели и привести свой караван в Голландию, так что стратегический успех был на стороне голландцев.
Военные действия имели место и в Средиземном море. С 1650 года англичане имели там эскадру для охраны торговых судов от пиратов. В 1652 году эта эскадра состояла всего из 6 военных кораблей и 2 вооруженных коммерческих судов, тогда как голландцы имели там около 30 судов, хотя и гораздо более слабые. Один из английских отрядов был заблокирован голландцами в Ливорно, а другому, после жестокого боя, удалось прорваться на остров Эльбу, где он тоже был заблокирован.
Поражение англичан при Дувре отозвалось на положении дел в Средиземном море. Герцог Тосканский под давлением голландцев потребовал выхода английских отрядов из Ливорно и с острова Эльбы. 14 марта Бэдилей, находившийся на Эльбе, корабли которого были гораздо сильнее голландских, вышел с целью отвлечь на себя внимание противника и дать возможность выйти из Ливорно более слабому Аппльтону. Голландцы поддались на эту удочку и пошли за Бэдилеем, но Аппльтон вышел слишком рано, и голландцы поспели наброситься на него со всеми силами. Произошел горячий бой, в котором почти весь отряд Аппльтона был уничтожен, а Бэдилея голландцы не преследовали. В мае Бэдилей получил приказание покинуть Средиземное море, которое англичане считали невозможным удержать за собой.
После Портлендского сражения противники приступили к новым вооружениям и постройкам военных кораблей, так как предыдущие бои показали слабость кораблей, переделанных из торговых. Голландское правительство запретило своим подданным рыбную ловлю у берегов Гренландии, чтобы облегчить набор экипажей и освободить флот от необходимости защищать рыбаков. Тромп правильно настаивал на отказе от защиты торговли, имея в виду обратить все усилия на то, чтобы сломить морскую силу англичан. Однако, в начале мая 1653 года, несмотря и на то, что новые корабли ещё не были готовы, голландское правительство потребовало, чтобы Тромп вывел в океан вокруг Шотландии 200 торговых судов, шедших в Испанию и во Францию, и привел собравшиеся на севере Шотландии торговые суда, возвращавшиеся в Голландию. Это было очень рискованно, но, к счастью для голландцев, удалось.
Английский флот под командованием Монка и Дина получил об этом известие, подошел к голландским берегам, чтобы захватить караван, и 15 мая был всего в нескольких милях от Тромпа, но вследствие тумана его не видел. Также случайно англичане не встретились с ним, когда он в конце мая шел назад, они держались у голландских берегов.
По возвращении, Тромп собрал все свои силы и с 98 кораблями и 6 брандерами вышел в море с единственной задачей — найти английский флот и дать ему генеральное сражение. К этому стремились и англичане, силы которых состояли из 100 кораблей и 5 брандеров, причём опять корабли их были больше, сильнее вооружены, и в состав их флота входило меньшее число вооруженных торговых судов. Противники встретились 12 июня у Нортфореланда. Бой продолжался два дня, Тромп был разбит, и флот его укрылся в Текселе и Виллингене. Английский флот пострадал так мало и так хорошо был снабжен, что не вернулся в свои базы, а заблокировал голландское побережье, заняв с главными силами позицию между Текселем и Виллингеном.
Именно теперь голландская морская торговля и рыбная ловля прекратились совсем и Голландия несла огромные убытки. С редкою энергией голландцы чинили свои корабли и вооружали новые суда. 3 августа Тромп вышел из Виллингена с 90 кораблями и 5 брандерами. Его задача была соединиться с эскадрой де-Витта, находившегося в Текселе с 27 кораблями и 4 брандерами, что ему и удалось 9 августа в виду английского флота.
10 августа произошел решительный бой у Схевенингена, в котором голландский флот снова потерпел поражение, причём был убит Тромп. Англичане были также настолько повреждены, что вынуждены были вернуться к своим берегам, и голландская морская торговля могла продолжаться; военные флоты противников были настолько ослаблены, что не были в состоянии в этом году приступить к каким-либо серьезным операциям.
Третий год войны, 1654
15 апреля 1654 года был заключен Вестминстерский мир, по которому Голландия вынуждена была признать Навигационный Акт. Война эта характеризуется тем, что оба флота, начав с преследования второстепенных целей — нападения на торговлю и её защиты — силой обстоятельств были приведены к сосредоточению сил для борьбы за обладание морем, то есть к правильной стратегии.
См. также
Напишите отзыв о статье "Первая англо-голландская война"
Примечания
Литература
- Военная энциклопедия / Под ред. В. Ф. Новицкого и др. — СПб.: т-во И. В. Сытина, 1911—1915.
- [militera.lib.ru/h/stenzel/1_11.html Штенцель Альфред. История войн на море. Первая англо-голландская война 1652—1654 гг.]
Отрывок, характеризующий Первая англо-голландская война
Граф Тюрен ввел его в большую приемную, где дожидалось много генералов, камергеров и польских магнатов, из которых многих Балашев видал при дворе русского императора. Дюрок сказал, что император Наполеон примет русского генерала перед своей прогулкой.После нескольких минут ожидания дежурный камергер вышел в большую приемную и, учтиво поклонившись Балашеву, пригласил его идти за собой.
Балашев вошел в маленькую приемную, из которой была одна дверь в кабинет, в тот самый кабинет, из которого отправлял его русский император. Балашев простоял один минуты две, ожидая. За дверью послышались поспешные шаги. Быстро отворились обе половинки двери, камергер, отворивший, почтительно остановился, ожидая, все затихло, и из кабинета зазвучали другие, твердые, решительные шаги: это был Наполеон. Он только что окончил свой туалет для верховой езды. Он был в синем мундире, раскрытом над белым жилетом, спускавшимся на круглый живот, в белых лосинах, обтягивающих жирные ляжки коротких ног, и в ботфортах. Короткие волоса его, очевидно, только что были причесаны, но одна прядь волос спускалась книзу над серединой широкого лба. Белая пухлая шея его резко выступала из за черного воротника мундира; от него пахло одеколоном. На моложавом полном лице его с выступающим подбородком было выражение милостивого и величественного императорского приветствия.
Он вышел, быстро подрагивая на каждом шагу и откинув несколько назад голову. Вся его потолстевшая, короткая фигура с широкими толстыми плечами и невольно выставленным вперед животом и грудью имела тот представительный, осанистый вид, который имеют в холе живущие сорокалетние люди. Кроме того, видно было, что он в этот день находился в самом хорошем расположении духа.
Он кивнул головою, отвечая на низкий и почтительный поклон Балашева, и, подойдя к нему, тотчас же стал говорить как человек, дорожащий всякой минутой своего времени и не снисходящий до того, чтобы приготавливать свои речи, а уверенный в том, что он всегда скажет хорошо и что нужно сказать.
– Здравствуйте, генерал! – сказал он. – Я получил письмо императора Александра, которое вы доставили, и очень рад вас видеть. – Он взглянул в лицо Балашева своими большими глазами и тотчас же стал смотреть вперед мимо него.
Очевидно было, что его не интересовала нисколько личность Балашева. Видно было, что только то, что происходило в его душе, имело интерес для него. Все, что было вне его, не имело для него значения, потому что все в мире, как ему казалось, зависело только от его воли.
– Я не желаю и не желал войны, – сказал он, – но меня вынудили к ней. Я и теперь (он сказал это слово с ударением) готов принять все объяснения, которые вы можете дать мне. – И он ясно и коротко стал излагать причины своего неудовольствия против русского правительства.
Судя по умеренно спокойному и дружелюбному тону, с которым говорил французский император, Балашев был твердо убежден, что он желает мира и намерен вступить в переговоры.
– Sire! L'Empereur, mon maitre, [Ваше величество! Император, государь мой,] – начал Балашев давно приготовленную речь, когда Наполеон, окончив свою речь, вопросительно взглянул на русского посла; но взгляд устремленных на него глаз императора смутил его. «Вы смущены – оправьтесь», – как будто сказал Наполеон, с чуть заметной улыбкой оглядывая мундир и шпагу Балашева. Балашев оправился и начал говорить. Он сказал, что император Александр не считает достаточной причиной для войны требование паспортов Куракиным, что Куракин поступил так по своему произволу и без согласия на то государя, что император Александр не желает войны и что с Англией нет никаких сношений.
– Еще нет, – вставил Наполеон и, как будто боясь отдаться своему чувству, нахмурился и слегка кивнул головой, давая этим чувствовать Балашеву, что он может продолжать.
Высказав все, что ему было приказано, Балашев сказал, что император Александр желает мира, но не приступит к переговорам иначе, как с тем условием, чтобы… Тут Балашев замялся: он вспомнил те слова, которые император Александр не написал в письме, но которые непременно приказал вставить в рескрипт Салтыкову и которые приказал Балашеву передать Наполеону. Балашев помнил про эти слова: «пока ни один вооруженный неприятель не останется на земле русской», но какое то сложное чувство удержало его. Он не мог сказать этих слов, хотя и хотел это сделать. Он замялся и сказал: с условием, чтобы французские войска отступили за Неман.
Наполеон заметил смущение Балашева при высказывании последних слов; лицо его дрогнуло, левая икра ноги начала мерно дрожать. Не сходя с места, он голосом, более высоким и поспешным, чем прежде, начал говорить. Во время последующей речи Балашев, не раз опуская глаза, невольно наблюдал дрожанье икры в левой ноге Наполеона, которое тем более усиливалось, чем более он возвышал голос.
– Я желаю мира не менее императора Александра, – начал он. – Не я ли осьмнадцать месяцев делаю все, чтобы получить его? Я осьмнадцать месяцев жду объяснений. Но для того, чтобы начать переговоры, чего же требуют от меня? – сказал он, нахмурившись и делая энергически вопросительный жест своей маленькой белой и пухлой рукой.
– Отступления войск за Неман, государь, – сказал Балашев.
– За Неман? – повторил Наполеон. – Так теперь вы хотите, чтобы отступили за Неман – только за Неман? – повторил Наполеон, прямо взглянув на Балашева.
Балашев почтительно наклонил голову.
Вместо требования четыре месяца тому назад отступить из Номерании, теперь требовали отступить только за Неман. Наполеон быстро повернулся и стал ходить по комнате.
– Вы говорите, что от меня требуют отступления за Неман для начатия переговоров; но от меня требовали точно так же два месяца тому назад отступления за Одер и Вислу, и, несмотря на то, вы согласны вести переговоры.
Он молча прошел от одного угла комнаты до другого и опять остановился против Балашева. Лицо его как будто окаменело в своем строгом выражении, и левая нога дрожала еще быстрее, чем прежде. Это дрожанье левой икры Наполеон знал за собой. La vibration de mon mollet gauche est un grand signe chez moi, [Дрожание моей левой икры есть великий признак,] – говорил он впоследствии.
– Такие предложения, как то, чтобы очистить Одер и Вислу, можно делать принцу Баденскому, а не мне, – совершенно неожиданно для себя почти вскрикнул Наполеон. – Ежели бы вы мне дали Петербуг и Москву, я бы не принял этих условий. Вы говорите, я начал войну? А кто прежде приехал к армии? – император Александр, а не я. И вы предлагаете мне переговоры тогда, как я издержал миллионы, тогда как вы в союзе с Англией и когда ваше положение дурно – вы предлагаете мне переговоры! А какая цель вашего союза с Англией? Что она дала вам? – говорил он поспешно, очевидно, уже направляя свою речь не для того, чтобы высказать выгоды заключения мира и обсудить его возможность, а только для того, чтобы доказать и свою правоту, и свою силу, и чтобы доказать неправоту и ошибки Александра.
Вступление его речи было сделано, очевидно, с целью выказать выгоду своего положения и показать, что, несмотря на то, он принимает открытие переговоров. Но он уже начал говорить, и чем больше он говорил, тем менее он был в состоянии управлять своей речью.
Вся цель его речи теперь уже, очевидно, была в том, чтобы только возвысить себя и оскорбить Александра, то есть именно сделать то самое, чего он менее всего хотел при начале свидания.
– Говорят, вы заключили мир с турками?
Балашев утвердительно наклонил голову.
– Мир заключен… – начал он. Но Наполеон не дал ему говорить. Ему, видно, нужно было говорить самому, одному, и он продолжал говорить с тем красноречием и невоздержанием раздраженности, к которому так склонны балованные люди.
– Да, я знаю, вы заключили мир с турками, не получив Молдавии и Валахии. А я бы дал вашему государю эти провинции так же, как я дал ему Финляндию. Да, – продолжал он, – я обещал и дал бы императору Александру Молдавию и Валахию, а теперь он не будет иметь этих прекрасных провинций. Он бы мог, однако, присоединить их к своей империи, и в одно царствование он бы расширил Россию от Ботнического залива до устьев Дуная. Катерина Великая не могла бы сделать более, – говорил Наполеон, все более и более разгораясь, ходя по комнате и повторяя Балашеву почти те же слова, которые ои говорил самому Александру в Тильзите. – Tout cela il l'aurait du a mon amitie… Ah! quel beau regne, quel beau regne! – повторил он несколько раз, остановился, достал золотую табакерку из кармана и жадно потянул из нее носом.
– Quel beau regne aurait pu etre celui de l'Empereur Alexandre! [Всем этим он был бы обязан моей дружбе… О, какое прекрасное царствование, какое прекрасное царствование! О, какое прекрасное царствование могло бы быть царствование императора Александра!]
Он с сожалением взглянул на Балашева, и только что Балашев хотел заметить что то, как он опять поспешно перебил его.
– Чего он мог желать и искать такого, чего бы он не нашел в моей дружбе?.. – сказал Наполеон, с недоумением пожимая плечами. – Нет, он нашел лучшим окружить себя моими врагами, и кем же? – продолжал он. – Он призвал к себе Штейнов, Армфельдов, Винцингероде, Бенигсенов, Штейн – прогнанный из своего отечества изменник, Армфельд – развратник и интриган, Винцингероде – беглый подданный Франции, Бенигсен несколько более военный, чем другие, но все таки неспособный, который ничего не умел сделать в 1807 году и который бы должен возбуждать в императоре Александре ужасные воспоминания… Положим, ежели бы они были способны, можно бы их употреблять, – продолжал Наполеон, едва успевая словом поспевать за беспрестанно возникающими соображениями, показывающими ему его правоту или силу (что в его понятии было одно и то же), – но и того нет: они не годятся ни для войны, ни для мира. Барклай, говорят, дельнее их всех; но я этого не скажу, судя по его первым движениям. А они что делают? Что делают все эти придворные! Пфуль предлагает, Армфельд спорит, Бенигсен рассматривает, а Барклай, призванный действовать, не знает, на что решиться, и время проходит. Один Багратион – военный человек. Он глуп, но у него есть опытность, глазомер и решительность… И что за роль играет ваш молодой государь в этой безобразной толпе. Они его компрометируют и на него сваливают ответственность всего совершающегося. Un souverain ne doit etre a l'armee que quand il est general, [Государь должен находиться при армии только тогда, когда он полководец,] – сказал он, очевидно, посылая эти слова прямо как вызов в лицо государя. Наполеон знал, как желал император Александр быть полководцем.
– Уже неделя, как началась кампания, и вы не сумели защитить Вильну. Вы разрезаны надвое и прогнаны из польских провинций. Ваша армия ропщет…
– Напротив, ваше величество, – сказал Балашев, едва успевавший запоминать то, что говорилось ему, и с трудом следивший за этим фейерверком слов, – войска горят желанием…
– Я все знаю, – перебил его Наполеон, – я все знаю, и знаю число ваших батальонов так же верно, как и моих. У вас нет двухсот тысяч войска, а у меня втрое столько. Даю вам честное слово, – сказал Наполеон, забывая, что это его честное слово никак не могло иметь значения, – даю вам ma parole d'honneur que j'ai cinq cent trente mille hommes de ce cote de la Vistule. [честное слово, что у меня пятьсот тридцать тысяч человек по сю сторону Вислы.] Турки вам не помощь: они никуда не годятся и доказали это, замирившись с вами. Шведы – их предопределение быть управляемыми сумасшедшими королями. Их король был безумный; они переменили его и взяли другого – Бернадота, который тотчас сошел с ума, потому что сумасшедший только, будучи шведом, может заключать союзы с Россией. – Наполеон злобно усмехнулся и опять поднес к носу табакерку.
На каждую из фраз Наполеона Балашев хотел и имел что возразить; беспрестанно он делал движение человека, желавшего сказать что то, но Наполеон перебивал его. Например, о безумии шведов Балашев хотел сказать, что Швеция есть остров, когда Россия за нее; но Наполеон сердито вскрикнул, чтобы заглушить его голос. Наполеон находился в том состоянии раздражения, в котором нужно говорить, говорить и говорить, только для того, чтобы самому себе доказать свою справедливость. Балашеву становилось тяжело: он, как посол, боялся уронить достоинство свое и чувствовал необходимость возражать; но, как человек, он сжимался нравственно перед забытьем беспричинного гнева, в котором, очевидно, находился Наполеон. Он знал, что все слова, сказанные теперь Наполеоном, не имеют значения, что он сам, когда опомнится, устыдится их. Балашев стоял, опустив глаза, глядя на движущиеся толстые ноги Наполеона, и старался избегать его взгляда.
– Да что мне эти ваши союзники? – говорил Наполеон. – У меня союзники – это поляки: их восемьдесят тысяч, они дерутся, как львы. И их будет двести тысяч.
И, вероятно, еще более возмутившись тем, что, сказав это, он сказал очевидную неправду и что Балашев в той же покорной своей судьбе позе молча стоял перед ним, он круто повернулся назад, подошел к самому лицу Балашева и, делая энергические и быстрые жесты своими белыми руками, закричал почти:
– Знайте, что ежели вы поколеблете Пруссию против меня, знайте, что я сотру ее с карты Европы, – сказал он с бледным, искаженным злобой лицом, энергическим жестом одной маленькой руки ударяя по другой. – Да, я заброшу вас за Двину, за Днепр и восстановлю против вас ту преграду, которую Европа была преступна и слепа, что позволила разрушить. Да, вот что с вами будет, вот что вы выиграли, удалившись от меня, – сказал он и молча прошел несколько раз по комнате, вздрагивая своими толстыми плечами. Он положил в жилетный карман табакерку, опять вынул ее, несколько раз приставлял ее к носу и остановился против Балашева. Он помолчал, поглядел насмешливо прямо в глаза Балашеву и сказал тихим голосом: – Et cependant quel beau regne aurait pu avoir votre maitre! [A между тем какое прекрасное царствование мог бы иметь ваш государь!]
Балашев, чувствуя необходимость возражать, сказал, что со стороны России дела не представляются в таком мрачном виде. Наполеон молчал, продолжая насмешливо глядеть на него и, очевидно, его не слушая. Балашев сказал, что в России ожидают от войны всего хорошего. Наполеон снисходительно кивнул головой, как бы говоря: «Знаю, так говорить ваша обязанность, но вы сами в это не верите, вы убеждены мною».
В конце речи Балашева Наполеон вынул опять табакерку, понюхал из нее и, как сигнал, стукнул два раза ногой по полу. Дверь отворилась; почтительно изгибающийся камергер подал императору шляпу и перчатки, другой подал носовои платок. Наполеон, ne глядя на них, обратился к Балашеву.
– Уверьте от моего имени императора Александра, – сказал оц, взяв шляпу, – что я ему предан по прежнему: я анаю его совершенно и весьма высоко ценю высокие его качества. Je ne vous retiens plus, general, vous recevrez ma lettre a l'Empereur. [Не удерживаю вас более, генерал, вы получите мое письмо к государю.] – И Наполеон пошел быстро к двери. Из приемной все бросилось вперед и вниз по лестнице.
После всего того, что сказал ему Наполеон, после этих взрывов гнева и после последних сухо сказанных слов:
«Je ne vous retiens plus, general, vous recevrez ma lettre», Балашев был уверен, что Наполеон уже не только не пожелает его видеть, но постарается не видать его – оскорбленного посла и, главное, свидетеля его непристойной горячности. Но, к удивлению своему, Балашев через Дюрока получил в этот день приглашение к столу императора.
На обеде были Бессьер, Коленкур и Бертье. Наполеон встретил Балашева с веселым и ласковым видом. Не только не было в нем выражения застенчивости или упрека себе за утреннюю вспышку, но он, напротив, старался ободрить Балашева. Видно было, что уже давно для Наполеона в его убеждении не существовало возможности ошибок и что в его понятии все то, что он делал, было хорошо не потому, что оно сходилось с представлением того, что хорошо и дурно, но потому, что он делал это.
