Ирландская республиканская армия (1919—1922)
| Ирландская республиканская армия | |
| Óglaigh na hÉireann | |
 Летучий отряд Шона Хогана во время войны за независимость. | |
| Идеология: | |
|---|---|
| Этническая принадлежность: | |
| Лидеры: | |
| Штаб-квартира: | |
| Активна в: | |
| Дата формирования: | |
| Дата роспуска: | |
| Отделилась от: | |
| Была реорганизована в: | |
| Противники: | |
| Количество членов: |
около 100,000 зачисленных к 1919-му, около 15,000 активных (включая прифронтовых и вспомогательных), из них 3,000 оперативных бойцов |
| Участие в конфликтах: | |
Ирландская республиканская армия (ИРА) (англ. Irish Republican Army, ирл. Óglaigh na hÉireann) — революционная военная организация, противостоявшая Британской армии и пробританским силам в войне за независимость Ирландии. Стала наследницей «Ирландских добровольцев» после принятия соответствующего акта самопровозглашённым парламентом Ирландской республики. В 1919—1921 годах вела партизанскую войну против войск метрополии. Вскоре после заключения англо-ирландского договора, ИРА была реорганизована в национальную армию под командованием Майкла Коллинза. Однако, значительная часть партизан не признала договор и развязала гражданскую войну. До сих пор действуют организации, именующие себя «Ирландской республиканской армией».
Содержание
Предыстория
Ирландский республиканизм имеет долгую историю, начиная с «Общества объединённых ирландцев» (англ), устраивавшего восстания в 1798-м и 1803-м годах, продолжая «Ирландским республиканским братством» (ИРБ) (англ), «Защитниками» (англ), «Риббонистами» (англ), «Ирландской земельной лигой» (англ) и другими тайными организациями. Сокращение ИРА впервые применила американская организация «Фенианское братство» (англ), устраивавшая набеги на Канаду.
К началу Первой мировой войны борьба между сторонниками Гомруля и юнионистами (англ) достигли апогея, и британский парламент принял закон об автономии Ирландии, который должен был вступить в силу после окончания войны из-за опасений о возникновении гражданской войны. «Ирландские добровольцы» раскололись: большая часть во главе с лидером «Ирландской парламентской партии» (ИПП) (англ) Джоном Редмондом (англ) была готова согласится с самоуправлением и отправить на фронт мировой войны 20,000 своих членов, но 12,000 человек, оставивших название «Добровольцы», вместе с лидерами ИРБ были согласны только на полную независимость. Их руководитель, Ёин МакНил, (англ) объявил о противоборстве призыву ирландцев на фронт и допустимости вооружённого восстания ради независимости. К «добровольцам» примкнула небольшая, но более боевитая «Ирландская гражданская армия», лидер которой, Джеймс Конноли, вошёл в руководство ИРБ.
Весной 1916-го ИРБ готовило восстание в Дублине, оно договорилось о поставке 20,000 ружей и 10 пулемётов с немцами. Но за 3 дня до восстания судно «Aud», перевозившее оружие, было обнаружено британским флотом и затоплено экипажем. Ёин МакНил узнал о предстоящем восстании в последнюю минуту и запретил «добровольцам» участвовать в нём, в результате лишь 2 из 12 тысяч бойцов вышли на улицы. 24 апреля заговорщики заняли центр Дублина и неделю противостояли британским войскам. В ходе сражения погибло более 500 мирных жителей. Повстанцы вывесили свой флаг и объявили о независимости Ирландии. Однако, сначала большинство ирландцев считало мятежников предателями, дублинцы кидали в колонну пленных повстанцев камни и горшки с испражнениями.
Тем не менее, мнение ирландского общества о повстанцах резко изменилось в течение следующих двух лет. Первоначально это было вызвано негодованием по поводу казни 16-ти руководителей, некоторых из которых считали только соучастниками мятежа. В 1918-м британский парламент принял закон о военной повинности ирландцев, что вызвало негодование и новый кризис (англ). Радикал Имон де Валера проник в националистическую партию Шинн Фейн и стал её лидером, требования партии изменились с доминиона до полного отделения и независимости страны. Шинн Фейн боролась с ИПП на выборах в британский парламент и одержала убедительную победу. Депутаты вышли из британского парламента и создали национальный ирландский парламент (Дойл Эрэн), который объявил о независимости нового государства — Ирландской республики. 100-тысячный контингент Ирландских добровольцев был реорганизован парламентом в национальное войско, которое получило название «Ирландская республиканская армия»(ИРА).
Парламент и ИРА
Первый шаг в реорганизации был сделан на съезде Ирландских добровольцев 27 октября 1917-го, в котором приняли участие около 250-ти членов (многие в это время оставались в лагерях после Пасхального восстания). На съезде прошли выборы нового руководства, были избраны: Имон де Валера (президент), Майкл Коллинз (начальник организации), Дармунд Линч (англ) (начальник коммуникаций), Майкл Стейнс (англ) (начальник снабжения), Рори О’Коннор (англ) (главный инженер), Шон МакГэрри (англ) (генеральный секретарь), Кахал Бру (начальник штаба). Также были выбраны начальники Добровольцев по графствам и Дублину. Многие из избранных входили в ирландский парламент.
21 января 1919-го года в дублинской мэрии открылось первое заседание ирландского парламента (на ирландском языке), премьер-министром был избран Бру. ИРА была признана национальной армией, и должна была подчиняться парламенту, но на практике управление Добровольцами на местах правительством весьма проблематично. Опасения парламентариев подтвердились, когда в тот же день в Южном Типперэри с санкции Шона Трейси (англ) и Дэна Брина (англ) были убиты двое констеблей Королевской Ирландской Полиции (КИП) (англ). Нападения «летучих отрядов» на полицейские учреждения продолжались в разных графствах на протяжении всей войны.
31 января штаб ИРА (Бру и Ричард Мулкахи) выпустил список принципов в дальнейших отношениях Дойл Эрэна и ИРА:
- Правительство обладает теми же правами и авторитетом, что и обычное правительство;
- Правительство, а не члены ИРА, санкционирует кампании ИРА;
- Правительство объявляет о военном положении.
В рамках этой стратегии примирения парламента и ИРА, в августе Бру предложил внести закон об обязательной присяге Дойл Эрэну, причём как всеми членами ИРА, и так и самими депутатами. Коллинз заявил де Валера (новому премьер-министру), что надо утвердить этот закон как можно скорее. Тем не менее, Добровольцы только в августе 1920-го принесли присягу парламенту.
Разгорелась борьба между Бру и Коллинзом. Бру, номинально, был министром обороны, но Коллинз стоял выше на иерархической лестнице ИРА. Бруха и де Валера требовали большей военной активности ИРА, так как считали пропаганду недостаточно действенной. Однако, Коллинзу и Мулкахи удалось сосредоточить в своих руках практически всю власть над ИРА. Лишь некоторые командиры, такие как Том Барри (англ) и Лайам Линч в Корке и Шон МакЁин (англ) в Лонгфорде, были практически неконтролируемыми аппаратом ИРА.
Война за независимость
ИРА принимала участие в войне против британской армии с января 1919-го по июль 1921-го года, наиболее интенсивные бои продолжались с ноября 1920-го по июль 1921-го года. В целом, кампании ИРА в войне можно разделить на три этапа.
Первый этап (1919 год) связан с реорганизацией армии. Организаторы, такие как Эрни О’Мэйли, были разосланы по всей стране для создания крепких партизанских подразделений на местах. На бумаге, в ИРА состояло 100,000 человек, однако только около 15,000 принимало участие в партизанской войне. Коллинз, начальник разведки, создал в Дублине специальный малочисленный «Отряд» (Squad), убивавший полицейских-разведчиков (одним из членов отряда был отец писателя Брендана Биена, Стивен). Отряд осуществлял также рейды на казармы полиции, убив к концу года четверых членов дублинской полиции (англ) и 11 КИП. В конце 1919-го КИП была вынуждена эвакуировать сотрудников большинства своих сельских казарм.
Второй этап (январь — июль 1920-го) характерен нападениями ИРА на укреплённые казарма КИП, расположенные в городах (16 из них были разрушены и 29 сильно повреждены). В это же время британские меры привели к эскалации конфликта. Во-первых, Великобритания объявила военное положение в отдельных частях страны, что позволило отправлять в лагеря и казнить членов ИРА. Во-вторых, она развернула в Ирландии дополнительные силы полиции, «Чёрно-коричневых» (Black and Tans) и Вспомогательную дивизию (Auxiliary Division), а также солдат. Таким образом, третий этап (август 1920-го — июль 1921-го) характерен увеличением британского контингента, что привело к изменению тактики партизан. Теперь они нападали не на казармы, а на колонны британцев, отходя после этого в горы.
Хотя война затронула все ирландские провинции, основная тяжесть легла на Дублин и юго-западную провинцию Манстер. В Дублине атаковали патрули, а в Манстере устраивали засады на дорогах. В Белфасте особенностью было большое количество протестантов и юнионистов среди жителей, ИРА и юнионисты убивали представителей противоположной религии. Здесь война продолжалась и после подписания мирного договора, погибло около 500 человек.
ИРА была вновь реформирована в апреле 1921-го: дивизии создавались по территориальному признаку, подразделения были укрупнены. Но это не помогло осилить самоуправство командиров мелких отрядов. В мае ИРА неудачно напала на дублинскую таможню (англ) — 5 бойцов погибло, 80 попали в плен. К июлю Коллинз понял, что ИРА находится в шаге от гибели: у армии было всего 3,000 современных винтовок и практически закончились боеприпасы, 5,000 тысяч партизан сидели в застенках. Неожиданное прекращение войны спасло ситуацию.
Мирный договор и раскол
Премьер-министр Великобритании Дэвид Ллойд Джордж всегда называл ИРА «бандой убийц», однако большие финансовые затраты на войну и международная реакция сделали его позицию более уступчивой. К тому же король Георг V в Белфасте неожиданно призвал стороны к примирению. 11 июля де Валера встретился с генералом Макриди (англ) для переговоров. В результате ИРА получила право сохранить оружие, на время перемирия стороны должны были «оставаться в казармах». Офицеры ИРА считали перемирие временным и стали вербовать и готовить новых членов.
В декабре 1921-го ирландская делегация во главе с Коллинзом и министром иностранных дел Артуром Гриффитом прибыла в Лондон для новых переговоров. Спорными моментами были статус ирландского государства (Ирландия стала доминионом) и использование британцами портов в южной Ирландии. Эти вопросы впоследствии привели к расколу ИРА. Ирландских лидеров интересовал вопрос Северной Ирландии, стороны договорились определить её границы позже по итогам работы специальной комиссии.
В самой ИРА итоги мирной конференции восприняли неоднозначно. В Генеральном штабе 4 из 13 членов были против договора, среди рядовых членов разрыв в численности сторон был ещё меньше. Многие члены ИРА не собирались присягать на верность новому ирландскому парламенту. 16 января 1922-го О’Мэйли вышел из состава Штаба и взял себе в подчинение 2-ю Южную дивизию. Через месяц начальник Центрально-Лимерикской бригады, Лайам Форд (англ) объявил о выходе из повиновения главнокомандованию армии и непризнании нового ирландского государства, его бригада объявила о своей принадлежности к Ирландской республике. 22-го марта Рори О’Коннор объявил, что ИРА больше не подчиняется Ирландскому правительству и будет бороться с ним для восстановления республики. 28-го марта новое руководство про-республиканской ИРА приказало своим членам отказаться от постов в полиции и армии доминиона и подтвердить присягу республике.
Члены ИРА, согласившиеся с договором, вышли из её состава и стали ядром Ирландской армии (7,000—8,000 человек). Они вступили в войну с ИРА. 24 мая 1923-го начальник штаба ИРА Фрэнк Айкен (англ) объявил о прекращении огня, однако многие боевики и с этим не согласились и продолжили борьбу в составе другой организации, назвавшей себя ИРА.
Напишите отзыв о статье "Ирландская республиканская армия (1919—1922)"
Литература
- Tim Pat Coogan, The I.R.A., 1970. ISBN 0-00-653155-5
Отрывок, характеризующий Ирландская республиканская армия (1919—1922)
– Я вашему Наполеону не покорюсь. Другие как хотят… Ежели вы не хотите этого сделать…– Да я сделаю, я сейчас прикажу.
Княжне, видимо, досадно было, что не на кого было сердиться. Она, что то шепча, присела на стул.
– Но вам это неправильно доносят, – сказал Пьер. – В городе все тихо, и опасности никакой нет. Вот я сейчас читал… – Пьер показал княжне афишки. – Граф пишет, что он жизнью отвечает, что неприятель не будет в Москве.
– Ах, этот ваш граф, – с злобой заговорила княжна, – это лицемер, злодей, который сам настроил народ бунтовать. Разве не он писал в этих дурацких афишах, что какой бы там ни был, тащи его за хохол на съезжую (и как глупо)! Кто возьмет, говорит, тому и честь и слава. Вот и долюбезничался. Варвара Ивановна говорила, что чуть не убил народ ее за то, что она по французски заговорила…
– Да ведь это так… Вы всё к сердцу очень принимаете, – сказал Пьер и стал раскладывать пасьянс.
Несмотря на то, что пасьянс сошелся, Пьер не поехал в армию, а остался в опустевшей Москве, все в той же тревоге, нерешимости, в страхе и вместе в радости ожидая чего то ужасного.
На другой день княжна к вечеру уехала, и к Пьеру приехал его главноуправляющий с известием, что требуемых им денег для обмундирования полка нельзя достать, ежели не продать одно имение. Главноуправляющий вообще представлял Пьеру, что все эти затеи полка должны были разорить его. Пьер с трудом скрывал улыбку, слушая слова управляющего.
– Ну, продайте, – говорил он. – Что ж делать, я не могу отказаться теперь!
Чем хуже было положение всяких дел, и в особенности его дел, тем Пьеру было приятнее, тем очевиднее было, что катастрофа, которой он ждал, приближается. Уже никого почти из знакомых Пьера не было в городе. Жюли уехала, княжна Марья уехала. Из близких знакомых одни Ростовы оставались; но к ним Пьер не ездил.
В этот день Пьер, для того чтобы развлечься, поехал в село Воронцово смотреть большой воздушный шар, который строился Леппихом для погибели врага, и пробный шар, который должен был быть пущен завтра. Шар этот был еще не готов; но, как узнал Пьер, он строился по желанию государя. Государь писал графу Растопчину об этом шаре следующее:
«Aussitot que Leppich sera pret, composez lui un equipage pour sa nacelle d'hommes surs et intelligents et depechez un courrier au general Koutousoff pour l'en prevenir. Je l'ai instruit de la chose.
Recommandez, je vous prie, a Leppich d'etre bien attentif sur l'endroit ou il descendra la premiere fois, pour ne pas se tromper et ne pas tomber dans les mains de l'ennemi. Il est indispensable qu'il combine ses mouvements avec le general en chef».
[Только что Леппих будет готов, составьте экипаж для его лодки из верных и умных людей и пошлите курьера к генералу Кутузову, чтобы предупредить его.
Я сообщил ему об этом. Внушите, пожалуйста, Леппиху, чтобы он обратил хорошенько внимание на то место, где он спустится в первый раз, чтобы не ошибиться и не попасть в руки врага. Необходимо, чтоб он соображал свои движения с движениями главнокомандующего.]
Возвращаясь домой из Воронцова и проезжая по Болотной площади, Пьер увидал толпу у Лобного места, остановился и слез с дрожек. Это была экзекуция французского повара, обвиненного в шпионстве. Экзекуция только что кончилась, и палач отвязывал от кобылы жалостно стонавшего толстого человека с рыжими бакенбардами, в синих чулках и зеленом камзоле. Другой преступник, худенький и бледный, стоял тут же. Оба, судя по лицам, были французы. С испуганно болезненным видом, подобным тому, который имел худой француз, Пьер протолкался сквозь толпу.
– Что это? Кто? За что? – спрашивал он. Но вниманье толпы – чиновников, мещан, купцов, мужиков, женщин в салопах и шубках – так было жадно сосредоточено на то, что происходило на Лобном месте, что никто не отвечал ему. Толстый человек поднялся, нахмурившись, пожал плечами и, очевидно, желая выразить твердость, стал, не глядя вокруг себя, надевать камзол; но вдруг губы его задрожали, и он заплакал, сам сердясь на себя, как плачут взрослые сангвинические люди. Толпа громко заговорила, как показалось Пьеру, – для того, чтобы заглушить в самой себе чувство жалости.
– Повар чей то княжеский…
– Что, мусью, видно, русский соус кисел французу пришелся… оскомину набил, – сказал сморщенный приказный, стоявший подле Пьера, в то время как француз заплакал. Приказный оглянулся вокруг себя, видимо, ожидая оценки своей шутки. Некоторые засмеялись, некоторые испуганно продолжали смотреть на палача, который раздевал другого.
Пьер засопел носом, сморщился и, быстро повернувшись, пошел назад к дрожкам, не переставая что то бормотать про себя в то время, как он шел и садился. В продолжение дороги он несколько раз вздрагивал и вскрикивал так громко, что кучер спрашивал его:
– Что прикажете?
– Куда ж ты едешь? – крикнул Пьер на кучера, выезжавшего на Лубянку.
– К главнокомандующему приказали, – отвечал кучер.
– Дурак! скотина! – закричал Пьер, что редко с ним случалось, ругая своего кучера. – Домой я велел; и скорее ступай, болван. Еще нынче надо выехать, – про себя проговорил Пьер.
Пьер при виде наказанного француза и толпы, окружавшей Лобное место, так окончательно решил, что не может долее оставаться в Москве и едет нынче же в армию, что ему казалось, что он или сказал об этом кучеру, или что кучер сам должен был знать это.
Приехав домой, Пьер отдал приказание своему все знающему, все умеющему, известному всей Москве кучеру Евстафьевичу о том, что он в ночь едет в Можайск к войску и чтобы туда были высланы его верховые лошади. Все это не могло быть сделано в тот же день, и потому, по представлению Евстафьевича, Пьер должен был отложить свой отъезд до другого дня, с тем чтобы дать время подставам выехать на дорогу.
24 го числа прояснело после дурной погоды, и в этот день после обеда Пьер выехал из Москвы. Ночью, переменя лошадей в Перхушкове, Пьер узнал, что в этот вечер было большое сражение. Рассказывали, что здесь, в Перхушкове, земля дрожала от выстрелов. На вопросы Пьера о том, кто победил, никто не мог дать ему ответа. (Это было сражение 24 го числа при Шевардине.) На рассвете Пьер подъезжал к Можайску.
Все дома Можайска были заняты постоем войск, и на постоялом дворе, на котором Пьера встретили его берейтор и кучер, в горницах не было места: все было полно офицерами.
В Можайске и за Можайском везде стояли и шли войска. Казаки, пешие, конные солдаты, фуры, ящики, пушки виднелись со всех сторон. Пьер торопился скорее ехать вперед, и чем дальше он отъезжал от Москвы и чем глубже погружался в это море войск, тем больше им овладевала тревога беспокойства и не испытанное еще им новое радостное чувство. Это было чувство, подобное тому, которое он испытывал и в Слободском дворце во время приезда государя, – чувство необходимости предпринять что то и пожертвовать чем то. Он испытывал теперь приятное чувство сознания того, что все то, что составляет счастье людей, удобства жизни, богатство, даже самая жизнь, есть вздор, который приятно откинуть в сравнении с чем то… С чем, Пьер не мог себе дать отчета, да и ее старался уяснить себе, для кого и для чего он находит особенную прелесть пожертвовать всем. Его не занимало то, для чего он хочет жертвовать, но самое жертвование составляло для него новое радостное чувство.
24 го было сражение при Шевардинском редуте, 25 го не было пущено ни одного выстрела ни с той, ни с другой стороны, 26 го произошло Бородинское сражение.
Для чего и как были даны и приняты сражения при Шевардине и при Бородине? Для чего было дано Бородинское сражение? Ни для французов, ни для русских оно не имело ни малейшего смысла. Результатом ближайшим было и должно было быть – для русских то, что мы приблизились к погибели Москвы (чего мы боялись больше всего в мире), а для французов то, что они приблизились к погибели всей армии (чего они тоже боялись больше всего в мире). Результат этот был тогда же совершении очевиден, а между тем Наполеон дал, а Кутузов принял это сражение.
Ежели бы полководцы руководились разумными причинами, казалось, как ясно должно было быть для Наполеона, что, зайдя за две тысячи верст и принимая сражение с вероятной случайностью потери четверти армии, он шел на верную погибель; и столь же ясно бы должно было казаться Кутузову, что, принимая сражение и тоже рискуя потерять четверть армии, он наверное теряет Москву. Для Кутузова это было математически ясно, как ясно то, что ежели в шашках у меня меньше одной шашкой и я буду меняться, я наверное проиграю и потому не должен меняться.
Когда у противника шестнадцать шашек, а у меня четырнадцать, то я только на одну восьмую слабее его; а когда я поменяюсь тринадцатью шашками, то он будет втрое сильнее меня.
До Бородинского сражения наши силы приблизительно относились к французским как пять к шести, а после сражения как один к двум, то есть до сражения сто тысяч; ста двадцати, а после сражения пятьдесят к ста. А вместе с тем умный и опытный Кутузов принял сражение. Наполеон же, гениальный полководец, как его называют, дал сражение, теряя четверть армии и еще более растягивая свою линию. Ежели скажут, что, заняв Москву, он думал, как занятием Вены, кончить кампанию, то против этого есть много доказательств. Сами историки Наполеона рассказывают, что еще от Смоленска он хотел остановиться, знал опасность своего растянутого положения знал, что занятие Москвы не будет концом кампании, потому что от Смоленска он видел, в каком положении оставлялись ему русские города, и не получал ни одного ответа на свои неоднократные заявления о желании вести переговоры.
Давая и принимая Бородинское сражение, Кутузов и Наполеон поступили непроизвольно и бессмысленно. А историки под совершившиеся факты уже потом подвели хитросплетенные доказательства предвидения и гениальности полководцев, которые из всех непроизвольных орудий мировых событий были самыми рабскими и непроизвольными деятелями.
Древние оставили нам образцы героических поэм, в которых герои составляют весь интерес истории, и мы все еще не можем привыкнуть к тому, что для нашего человеческого времени история такого рода не имеет смысла.
На другой вопрос: как даны были Бородинское и предшествующее ему Шевардинское сражения – существует точно так же весьма определенное и всем известное, совершенно ложное представление. Все историки описывают дело следующим образом:
Русская армия будто бы в отступлении своем от Смоленска отыскивала себе наилучшую позицию для генерального сражения, и таковая позиция была найдена будто бы у Бородина.
Русские будто бы укрепили вперед эту позицию, влево от дороги (из Москвы в Смоленск), под прямым почти углом к ней, от Бородина к Утице, на том самом месте, где произошло сражение.
Впереди этой позиции будто бы был выставлен для наблюдения за неприятелем укрепленный передовой пост на Шевардинском кургане. 24 го будто бы Наполеон атаковал передовой пост и взял его; 26 го же атаковал всю русскую армию, стоявшую на позиции на Бородинском поле.
Так говорится в историях, и все это совершенно несправедливо, в чем легко убедится всякий, кто захочет вникнуть в сущность дела.
Русские не отыскивали лучшей позиции; а, напротив, в отступлении своем прошли много позиций, которые были лучше Бородинской. Они не остановились ни на одной из этих позиций: и потому, что Кутузов не хотел принять позицию, избранную не им, и потому, что требованье народного сражения еще недостаточно сильно высказалось, и потому, что не подошел еще Милорадович с ополчением, и еще по другим причинам, которые неисчислимы. Факт тот – что прежние позиции были сильнее и что Бородинская позиция (та, на которой дано сражение) не только не сильна, но вовсе не есть почему нибудь позиция более, чем всякое другое место в Российской империи, на которое, гадая, указать бы булавкой на карте.
Русские не только не укрепляли позицию Бородинского поля влево под прямым углом от дороги (то есть места, на котором произошло сражение), но и никогда до 25 го августа 1812 года не думали о том, чтобы сражение могло произойти на этом месте. Этому служит доказательством, во первых, то, что не только 25 го не было на этом месте укреплений, но что, начатые 25 го числа, они не были кончены и 26 го; во вторых, доказательством служит положение Шевардинского редута: Шевардинский редут, впереди той позиции, на которой принято сражение, не имеет никакого смысла. Для чего был сильнее всех других пунктов укреплен этот редут? И для чего, защищая его 24 го числа до поздней ночи, были истощены все усилия и потеряно шесть тысяч человек? Для наблюдения за неприятелем достаточно было казачьего разъезда. В третьих, доказательством того, что позиция, на которой произошло сражение, не была предвидена и что Шевардинский редут не был передовым пунктом этой позиции, служит то, что Барклай де Толли и Багратион до 25 го числа находились в убеждении, что Шевардинский редут есть левый фланг позиции и что сам Кутузов в донесении своем, писанном сгоряча после сражения, называет Шевардинский редут левым флангом позиции. Уже гораздо после, когда писались на просторе донесения о Бородинском сражении, было (вероятно, для оправдания ошибок главнокомандующего, имеющего быть непогрешимым) выдумано то несправедливое и странное показание, будто Шевардинский редут служил передовым постом (тогда как это был только укрепленный пункт левого фланга) и будто Бородинское сражение было принято нами на укрепленной и наперед избранной позиции, тогда как оно произошло на совершенно неожиданном и почти не укрепленном месте.
