1-я Московская гимназия

Первая Московская Гимназия
Основана	1804

Первая Московская Гимназия (губернская) была организована на базе существовавшего с 22 сентября 1786 года Московского Главного народного училища.

История

В конце 1803 года ученики Главного народного училища после экзаменов были переведены во вновь формируемую гимназию. Было отобрано 45 человек для перевода в I класс, 27 — во II класс. Торжественное открытие Московской губернской гимназии, как она была названа, состоялось 2 января 1804 года. Гимназии было предоставлено помещение упразднённого Московского Главного народного училища — дом, где прежде помещалась Юстиц-коллегия с Судным Приказом на Варварке, близ Варварских ворот, у Ипатьевского переулка.

Вскоре, в начале 1806 года, было принято решение о предоставлении гимназии здания на Волхонке, купленного городом у бригадира Ф. А. Лопухина (дом князя Г. С. Волконского). Но в 1810 году дом сгорел, и стоял неотделанным, в 1812 году он опять сгорел; сгорело и здание на Варварке. Питомцы же были эвакуированы в Коломну, затем в Рязань и назад в Коломну; вернулись они в Москву 16 декабря 1813 года. Учение началось в снятом внаём каменном флигеле, принадлежащем купцу Фридриху Н. Лангу по Среднему Кисловскому переулку, в 3-м и 4-м этажах.

Только к маю 1819 года закончилось восстановление сгоревшего помещения, и гимназия переехала в свой дом у Пречистенских ворот на Волхонке и до конца своего существования в нём и находилась. Название первой гимназия получила не сразу: до 1830 года она называлась губернской, затем — второй московской, поскольку 28 марта 1830 года при упразднении Московского университетского благородного пансиона была создана 1-я московская гимназия. Эта 1-я гимназия в 1833 году стала называться Дворянским институтом, а Вторая (бывшая губернская) получила наименование «Первая Московская гимназия»; к этому времени попечитель Московского округа граф С. Г. Строганов, обнаружив переполненность гимназии, сделал представление министру просвещения о необходимости открыть в Москве 2-ю гимназию, что и было исполнено в 1835 году (см. 2-я Московская гимназия).

В период 1804—1831 годов гимназия руководствовалась Уставом 1804 года, преследуя две цели: первое — подготовка к университету и второе — преподавание «наук начальных, но полных для тех, кои не имея намерения продолжать обучение в университете могли бы приобрести сведения, необходимые для благовоспитанного человека». Число учеников в гимназии в этот период было небольшим. Например, в 1804 году — 79 человек, в 1811 — 90, в 1815 — 120. Наименьшее число учеников было в 1807 и 1808 годах — по 60. К 1831 году число учещихся выросло до 263. До 1819 года обучение было бесплатным.

Для поступления в университет можно было сдать соответствующие факультету экзамены; получив не менее «3» и имея общий средний балл более «3,5», выпускник получал право быть зачисленным в университет. В течение первого периода существования гимназии окончило курс 179 учеников; из них 158 были удостоены звания студента. Для простого аттестата зрелости требовались оценки не ниже «3», но аттестаты получали не все выпускники. Однако, сдав экзамены, выпускник Московской гимназии мог получить право на чин XIV класса и даже имел право преподавать в учебных заведениях.

В июле 1831 года началось преобразование гимназии, согласно новому Уставу 1828 года. По этому Уставу гимназии предназначались для детей дворян и чиновников, в них вводился семилетний курс обучения. В октябре 1831 года вышел указ о покупке для гимназии дома жены бывшего екатерининского фаворита, генерал-майорши Елизаветы Михайловны Ермоловой, о перестройке в нём и переделке; в декабре он был приобретён.

С 1838 года выпускники гимназии не сдавали экзамены в университет по причине отличной подготовки. Выпускные экзамены, впрочем, как и ежегодные переводные экзамены, происходили после летних каникул. Переводные экзамены преодолевались гимназистами с большим трудом, но самые сложные — это выпускные экзамены, поскольку претенденты на звание студента экзаменовались профессорами университета и попечителем учебного округа. За период с 1835 по 1849 год 13 человек не сдали выпускные—вступительные экзамены.

В 1849 году преподавание было разделено на общее и специальное. В общих классах (I, II и III) изучали: Закон Божий, русский язык, математику, историю всеобщую и русскую (в III классе), географию, естествоведение, немецкий и французский языки, чистописание, черчение и рисование. В специальных классах (IV, V, VI, VII) изучали общие предметы и специальные. Общие: Закон Божий, русский язык, математика, физика и математическая география, продолжалось изучение истории всеобщей и русской, географии, естествоведения, немецкого и французского языков. Специальные предметы были следующие: русское законоведение (V, VI, VII классы) для готовящихся на службу; латинский язык (IV, V, VI, VII классы) для готовящихся в университет.

В 1850 годах, во время перестройки собственного здания, гимназия помещалась на Пречистенке в доме № 19. 30 октября 1854 года была освящена собственная гимназическая церковь имени св. Стефана Пермского. Щедрыми жертвователями на устроение церкви стали купец Хлудов, коллежский ассесор Миронов, коллежский регистратор Миронов и художник Лонжикотти.

Следующий период в истории гимназии (1865—1871) связан с реформированием по Уставу 1864 года, когда гимназии стали делиться на классические и реальные. Доступ в университеты открывали только классические, которой и стала 1-я гимназия.

1 ноября 1872 года в здании гимназии состоялось торжественное открытие Московских высших женских курсов.

Около 1918 года в основном здании гимназии уже размещался Китайский университет (Университет трудящихся Востока), а в 1920—1925 годах — Московский лесной институт, организованный из лесного факультета Петровской сельскохозяйственной академии.

Известные выпускники

См.: Выпускники 1-й Московской гимназии

Также учились

• Алмазов, Борис Николаевич
• Арсеньев, Сергей Васильевич
• Волошин, Максимилиан Александрович (до 1893)
• Катков, Михаил Никифорович
• Поливанов, Лев Иванович
• Пущин, Лаврентий Иванович
• Соловьёв, Владимир Сергеевич
• Трапезников, Вадим Александрович
• Чулков, Георгий Иванович (с 1897)
• Эренбург, Илья Григорьевич

Директора

• Пётр Михайлович Дружинин (2 января 1804 г. — 20 июля 1827 г.)
• Василий Иванович Медем (22 октября 1827 г. — 12 ноября 1830 г.)
• Матвей Алексеевич Окулов (15 ноября 1830 г. — 3 июля 1853)
• Иван Абрамович Шпеер (19 августа 1853 г. — 4 мая 1856 г.)
• Гавриил Киприанович Виноградов (5 июля 1856 г. — 1 июня 1863 г.)
• Михаил Афанасьевич Малиновский (с 18 мая 1863 г. по 17 апреля 1871 г.)
• Иван Дмитриевич Лебедев (с 10 июля 1871 г. по 5 июня 1887 г.)
• Иосиф Освальдович Гобза (с 27 июля 1887 г. по 12 августа 1907 г.)
• Артур Августович Грунау (с 12 августа 1907 г. по 1917 г.)

Преподаватели

См.: Преподаватели 1-й Московской гимназии

• Козьмин, Константин Андреевич — русский язык и словесность
• Никольский, Владимир Николаевич — после окончания юридического факультета Московского университета был старшим учителем до 1850 года.
• Фохт, Николай Богданович — русский язык

См. также

• Образование в Российской империи
• Журнал полезных изобретений

Литература

• Христофорова Н. В. Российские гимназии XVIII—XX веков. На материале г. Москвы. — М.: ГЛК, 2001—2002.
• Александрова В. Старейшая гимназия Москвы. — Народное образование. — 1991. — № 2.
• [dlib.rsl.ru/viewer/01003711731#?page=3 Столетие первой московской гимназии (1804—1904)]. — М., 1903.

Отрывок, характеризующий 1-я Московская гимназия

В конце января Пьер приехал в Москву и поселился в уцелевшем флигеле. Он съездил к графу Растопчину, к некоторым знакомым, вернувшимся в Москву, и собирался на третий день ехать в Петербург. Все торжествовали победу; все кипело жизнью в разоренной и оживающей столице. Пьеру все были рады; все желали видеть его, и все расспрашивали его про то, что он видел. Пьер чувствовал себя особенно дружелюбно расположенным ко всем людям, которых он встречал; но невольно теперь он держал себя со всеми людьми настороже, так, чтобы не связать себя чем нибудь. Он на все вопросы, которые ему делали, – важные или самые ничтожные, – отвечал одинаково неопределенно; спрашивали ли у него: где он будет жить? будет ли он строиться? когда он едет в Петербург и возьмется ли свезти ящичек? – он отвечал: да, может быть, я думаю, и т. д.
О Ростовых он слышал, что они в Костроме, и мысль о Наташе редко приходила ему. Ежели она и приходила, то только как приятное воспоминание давно прошедшего. Он чувствовал себя не только свободным от житейских условий, но и от этого чувства, которое он, как ему казалось, умышленно напустил на себя.
На третий день своего приезда в Москву он узнал от Друбецких, что княжна Марья в Москве. Смерть, страдания, последние дни князя Андрея часто занимали Пьера и теперь с новой живостью пришли ему в голову. Узнав за обедом, что княжна Марья в Москве и живет в своем не сгоревшем доме на Вздвиженке, он в тот же вечер поехал к ней.
Дорогой к княжне Марье Пьер не переставая думал о князе Андрее, о своей дружбе с ним, о различных с ним встречах и в особенности о последней в Бородине.
«Неужели он умер в том злобном настроении, в котором он был тогда? Неужели не открылось ему перед смертью объяснение жизни?» – думал Пьер. Он вспомнил о Каратаеве, о его смерти и невольно стал сравнивать этих двух людей, столь различных и вместе с тем столь похожих по любви, которую он имел к обоим, и потому, что оба жили и оба умерли.
В самом серьезном расположении духа Пьер подъехал к дому старого князя. Дом этот уцелел. В нем видны были следы разрушения, но характер дома был тот же. Встретивший Пьера старый официант с строгим лицом, как будто желая дать почувствовать гостю, что отсутствие князя не нарушает порядка дома, сказал, что княжна изволили пройти в свои комнаты и принимают по воскресеньям.
– Доложи; может быть, примут, – сказал Пьер.
– Слушаю с, – отвечал официант, – пожалуйте в портретную.
Через несколько минут к Пьеру вышли официант и Десаль. Десаль от имени княжны передал Пьеру, что она очень рада видеть его и просит, если он извинит ее за бесцеремонность, войти наверх, в ее комнаты.
В невысокой комнатке, освещенной одной свечой, сидела княжна и еще кто то с нею, в черном платье. Пьер помнил, что при княжне всегда были компаньонки. Кто такие и какие они, эти компаньонки, Пьер не знал и не помнил. «Это одна из компаньонок», – подумал он, взглянув на даму в черном платье.
Княжна быстро встала ему навстречу и протянула руку.
– Да, – сказала она, всматриваясь в его изменившееся лицо, после того как он поцеловал ее руку, – вот как мы с вами встречаемся. Он и последнее время часто говорил про вас, – сказала она, переводя свои глаза с Пьера на компаньонку с застенчивостью, которая на мгновение поразила Пьера.
– Я так была рада, узнав о вашем спасенье. Это было единственное радостное известие, которое мы получили с давнего времени. – Опять еще беспокойнее княжна оглянулась на компаньонку и хотела что то сказать; но Пьер перебил ее.
– Вы можете себе представить, что я ничего не знал про него, – сказал он. – Я считал его убитым. Все, что я узнал, я узнал от других, через третьи руки. Я знаю только, что он попал к Ростовым… Какая судьба!
Пьер говорил быстро, оживленно. Он взглянул раз на лицо компаньонки, увидал внимательно ласково любопытный взгляд, устремленный на него, и, как это часто бывает во время разговора, он почему то почувствовал, что эта компаньонка в черном платье – милое, доброе, славное существо, которое не помешает его задушевному разговору с княжной Марьей.
Но когда он сказал последние слова о Ростовых, замешательство в лице княжны Марьи выразилось еще сильнее. Она опять перебежала глазами с лица Пьера на лицо дамы в черном платье и сказала:
– Вы не узнаете разве?
Пьер взглянул еще раз на бледное, тонкое, с черными глазами и странным ртом, лицо компаньонки. Что то родное, давно забытое и больше чем милое смотрело на него из этих внимательных глаз.
«Но нет, это не может быть, – подумал он. – Это строгое, худое и бледное, постаревшее лицо? Это не может быть она. Это только воспоминание того». Но в это время княжна Марья сказала: «Наташа». И лицо, с внимательными глазами, с трудом, с усилием, как отворяется заржавелая дверь, – улыбнулось, и из этой растворенной двери вдруг пахнуло и обдало Пьера тем давно забытым счастием, о котором, в особенности теперь, он не думал. Пахнуло, охватило и поглотило его всего. Когда она улыбнулась, уже не могло быть сомнений: это была Наташа, и он любил ее.
В первую же минуту Пьер невольно и ей, и княжне Марье, и, главное, самому себе сказал неизвестную ему самому тайну. Он покраснел радостно и страдальчески болезненно. Он хотел скрыть свое волнение. Но чем больше он хотел скрыть его, тем яснее – яснее, чем самыми определенными словами, – он себе, и ей, и княжне Марье говорил, что он любит ее.
«Нет, это так, от неожиданности», – подумал Пьер. Но только что он хотел продолжать начатый разговор с княжной Марьей, он опять взглянул на Наташу, и еще сильнейшая краска покрыла его лицо, и еще сильнейшее волнение радости и страха охватило его душу. Он запутался в словах и остановился на середине речи.
Пьер не заметил Наташи, потому что он никак не ожидал видеть ее тут, но он не узнал ее потому, что происшедшая в ней, с тех пор как он не видал ее, перемена была огромна. Она похудела и побледнела. Но не это делало ее неузнаваемой: ее нельзя было узнать в первую минуту, как он вошел, потому что на этом лице, в глазах которого прежде всегда светилась затаенная улыбка радости жизни, теперь, когда он вошел и в первый раз взглянул на нее, не было и тени улыбки; были одни глаза, внимательные, добрые и печально вопросительные.
Смущение Пьера не отразилось на Наташе смущением, но только удовольствием, чуть заметно осветившим все ее лицо.


– Она приехала гостить ко мне, – сказала княжна Марья. – Граф и графиня будут на днях. Графиня в ужасном положении. Но Наташе самой нужно было видеть доктора. Ее насильно отослали со мной.
– Да, есть ли семья без своего горя? – сказал Пьер, обращаясь к Наташе. – Вы знаете, что это было в тот самый день, как нас освободили. Я видел его. Какой был прелестный мальчик.
Наташа смотрела на него, и в ответ на его слова только больше открылись и засветились ее глаза.
– Что можно сказать или подумать в утешенье? – сказал Пьер. – Ничего. Зачем было умирать такому славному, полному жизни мальчику?
– Да, в наше время трудно жить бы было без веры… – сказала княжна Марья.
– Да, да. Вот это истинная правда, – поспешно перебил Пьер.
– Отчего? – спросила Наташа, внимательно глядя в глаза Пьеру.
– Как отчего? – сказала княжна Марья. – Одна мысль о том, что ждет там…
Наташа, не дослушав княжны Марьи, опять вопросительно поглядела на Пьера.
– И оттого, – продолжал Пьер, – что только тот человек, который верит в то, что есть бог, управляющий нами, может перенести такую потерю, как ее и… ваша, – сказал Пьер.
Наташа раскрыла уже рот, желая сказать что то, но вдруг остановилась. Пьер поспешил отвернуться от нее и обратился опять к княжне Марье с вопросом о последних днях жизни своего друга. Смущение Пьера теперь почти исчезло; но вместе с тем он чувствовал, что исчезла вся его прежняя свобода. Он чувствовал, что над каждым его словом, действием теперь есть судья, суд, который дороже ему суда всех людей в мире. Он говорил теперь и вместе с своими словами соображал то впечатление, которое производили его слова на Наташу. Он не говорил нарочно того, что бы могло понравиться ей; но, что бы он ни говорил, он с ее точки зрения судил себя.
Княжна Марья неохотно, как это всегда бывает, начала рассказывать про то положение, в котором она застала князя Андрея. Но вопросы Пьера, его оживленно беспокойный взгляд, его дрожащее от волнения лицо понемногу заставили ее вдаться в подробности, которые она боялась для самой себя возобновлять в воображенье.
– Да, да, так, так… – говорил Пьер, нагнувшись вперед всем телом над княжной Марьей и жадно вслушиваясь в ее рассказ. – Да, да; так он успокоился? смягчился? Он так всеми силами души всегда искал одного; быть вполне хорошим, что он не мог бояться смерти. Недостатки, которые были в нем, – если они были, – происходили не от него. Так он смягчился? – говорил Пьер. – Какое счастье, что он свиделся с вами, – сказал он Наташе, вдруг обращаясь к ней и глядя на нее полными слез глазами.
Лицо Наташи вздрогнуло. Она нахмурилась и на мгновенье опустила глаза. С минуту она колебалась: говорить или не говорить?
– Да, это было счастье, – сказала она тихим грудным голосом, – для меня наверное это было счастье. – Она помолчала. – И он… он… он говорил, что он желал этого, в ту минуту, как я пришла к нему… – Голос Наташи оборвался. Она покраснела, сжала руки на коленах и вдруг, видимо сделав усилие над собой, подняла голову и быстро начала говорить:
– Мы ничего не знали, когда ехали из Москвы. Я не смела спросить про него. И вдруг Соня сказала мне, что он с нами. Я ничего не думала, не могла представить себе, в каком он положении; мне только надо было видеть его, быть с ним, – говорила она, дрожа и задыхаясь. И, не давая перебивать себя, она рассказала то, чего она еще никогда, никому не рассказывала: все то, что она пережила в те три недели их путешествия и жизни в Ярославль.