Первая Чехословацкая республика
| Первая Чехословацкая Республика | |||||||||
| чеш. Československo словацк. Česko-Slovensko | |||||||||
| Независимое государство | |||||||||
| |||||||||
|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|
| |||||||||
| Девиз чешск.: Pravda vítězí («Правда преобладает») | |||||||||
| Гимн «Kde domov můj», «Nad Tatrou sa blýska» | |||||||||
| |||||||||
| Столица | Прага | ||||||||
| Язык(и) | Чешский и Словацкий * | ||||||||
| Денежная единица | Чехословацкая крона | ||||||||
| Плотность населения | 105. 7 чел./км² | ||||||||
| Площадь | 140 800 (1938 год) | ||||||||
| Население | 14 800 000 (1938 год) | ||||||||
| Форма правления | Унитарная республика | ||||||||
| Президент | |||||||||
| - 1918—1935 | Томаш Масарик | ||||||||
| - 1935—1938 | Эдвард Бенеш | ||||||||
| Премьер-министр | |||||||||
| - 1918—1919 | Карел Крамарж | ||||||||
| - 1919-14.08.1920 | Властимил Тусар | ||||||||
| - | Ян Черный | ||||||||
| - 26.09.1921-7.10.1922 | Эдвард Бенеш | ||||||||
| - 1922-1929 | Антонин Швегла | ||||||||
| - 1929- | [cs.m.wikipedia.org/wiki/Franti%C5%A1ek_Udr%C5%BEal Франтишек Удржал ] | ||||||||
| - 1938 | Ян Сыровый | ||||||||
| министр финансов | |||||||||
| - 1918-1919 | Алоис Рашин | ||||||||
| - 1922-1923 | Алоис Рашин | ||||||||
| История | |||||||||
| - 28 Октября 1918 | Независимость от Австро-Венгрии | ||||||||
| - 30 Сентября 1938 | Мюнхенское соглашение | ||||||||
| * Немецкий, венгерский, польский, румынский, русский, русинский, идиш, украинский языки имели «региональный» статус | |||||||||
Первая Чехословацкая Республика (чеш. první Československá republika, словацк. prvá Československá republika; для краткости Prvni republika и Prvá republika) — первое чехословацкое государство, существовавшее с 1918 по 1938 год. Оно состояло из Богемии, Моравии, Чешской Силезии, Словакии и Подкарпатской Руси.
В сентябре 1938 года Германия присоединила к себе Судетскую область по Мюнхенскому соглашению при участии Франции, Великобритании, Италии, без участия представителей Чехословацкой Республики.
Это фактически положило конец Первой Чехословацкой Республике, которую сменила недолговечная Вторая Чехословацкая республика. Польша оккупировала Тешинскую область, а южную часть Словакии и Подкарпатской Руси отделили в пользу Венгрии (Первый Венский арбитраж).
Содержание
История
Независимость Чехословакии была провозглашена 28 октября 1918 года Национальным Чехословацким советом в Праге. Некоторые этнические группы и территории с различными историческими, политическими и экономическими традициями должны были смешаться в новой структуре государства.
Полные границы страны и организация её правительства были окончательно установлены Чехословацкой конституцией 1920 года. Томаш Гарриг Масарик был признан союзниками Первой мировой войны в качестве лидера Предварительного Чехословацкого правительства, а в 1920 он был избран первым президентом страны. Он был переизбран в 1925 и 1929, выступающий в качестве Президента до 14 декабря 1935 года, когда он ушел в отставку по состоянию здоровья. Его сменил Эдвард Бенеш.
После Аншлюса нацистской Германии и Австрии в марте 1938 года, следующей целью нацистского лидера Адольфа Гитлера была аннексия Чехословакии. Его предлогом для этого решения были потери, понесенные этническим немецким населением, проживающим в северных и западных пограничных регионах, известных под общеизвестным названием Судетская область. Их включение в нацистскую Германию оставит остальную Чехословакию без сил, чтобы устоять последующей оккупации.[1]
Политика
В значительной степени, политический строй поддерживался фигурой первого президента страны Томаша Масарика. В качестве главного становителя республики, Масарик воспринимался населением с уважением, равным таковому к Джорджу Вашингтону в США, что дало Масарику возможность преодолеть казалось бы, неразрешимые политические проблемы. Даже по сей день, Масарик рассматривается как символ чехословацкой демократии.
Конституция 1920 года в общих чертах утвердила положения временной конституции 1918 года. Чехословацкое государство было задумано как парламентская демократия, руководствующаяся в первую очередь Национальным Собранием, состоящей из Сената и палаты депутатов, члены которого должны были избираться на основе всеобщего избирательного права. Национально Собрание было ответственным за законодательную власть и также получило контроль над исполнительной и судебной. Каждые семь лет оно выбирало президента и утверждало кабинет, назначавшийся им. Исполнительная власть должна была быть разделена президентом и кабинетом; власть последнего, ответственного перед Национальным Собранием, должна была преобладать. В реальности все несколько отличалась от идеала, однако только во время почти абсолютного президентства Масарика и его преемника Бенеша. Конституция 1920 года предусматривала высокую степень контроля центрального правительства над местными органами власти. С 1928 по 1940 год, Чехословакия была разделена на четыре «земли» (Чешский: «země», Словацкий: «krajiny»); Богемия, Моравия-Силезия, Словакия и Подкарпатская Русь. Хотя в 1927 ассамблеи были предоставлены Богемии, Словакии и Руси, их юрисдикция ограничивалась регулировкой законов и постановлений центрального правительства к местным потребностям. Центральное правительство назначало одну треть членов этих ассамблей. Конституция определила «чехословацкую нацию», как создателя и основную составляющую чехословацкого государства и назначила чешский и словацкий в качестве официальных языков. Концепция чехословацкой нации была необходима для того, чтобы оправдать создание Чехословакии миру, поскольку в противном случае статистическое большинство чехов по сравнению с немцами было бы довольно небольшим, и в государстве немцев было бы больше, чем Словаков. Национальные меньшинства были уверены в особой защите; в районах, где они составляли 20 % населения, представителям групп меньшинств была предоставлена полная свобода на использование своего языка в повседневной жизни, в школах и в вопросах, связанных с властями.
Деятельность нового чехословацкого правительства отличалась стабильностью во многом благодаря хорошо организованным политическим партиям, которые превратились в реальные центры власти. За исключением периода с марта 1926 по ноябрь 1929, когда не было коалиции, коалиция из пяти чехословацких партий составила костяк правительства: Республиканская партия земледельческого и малокрестьянского населения, Чехословацкая социал-демократическая рабочая партия, Чехословацкая национал-социалистическая партия, Чехословацкая народная партия, Национал-демократическая партия. Лидеры этих партий стали известны как «Pětka» (произн. пьетка) (Пятерка). «Pětka» возглавлялась Антонином Швеглой, который занимал пост премьер-министра на протяжении большей части 1920-х годов и разработал шаблон коалиционной политики, которая сохранилась до 1938 года. Политика коалиции была выражена в лозунге «Мы договорились, что договоримся». Немецкие партии также приняли участие в правительстве в начале 1926 года. Венгерские партии, под влиянием ирредентисткой пропаганды из Венгрии, никогда не входили в чехословацкие правительства, но не были открыто враждебными:
- Республиканская партия земледельческого и мелкокрестьянского населения была сформирована в 1922 году в результате слияния Чешской аграрной партии и Словацкой аграрной партии. Во главе с Швеглой новая партия стала главным голосом для сельского населения, представляющего главным образом крестьян с малым и средним хозяйством. Швегла сочетал поддержку прогрессивного социального законодательства с демократическим мировоззрением. Его партия была основой всех правительственных коалиций между 1922 и 1938 гг.
- Чехословацкая социал-демократическая рабочая партия значительно уменьшилась, когда коммунисты вышли из партии в 1921 году для формирования Коммунистической партии Чехословакии, но к 1929 году она она начала восстанавливать свои силы. Умеренная левая партия рабочего класса, Чехословацкая социал-демократическая рабочая партия заявила о симпатии к парламентской демократии. Антонин Хампл был председателем партии, а Иван Дерер возглавлял её словацкую секцию.
- Чехословацкая национал-социалистическая партия (называлась Чешской социалистической партией до 1926) была создана до Первой мировой войны, когда социалисты откололись от социал-демократической партии. Она отрицала классовую борьбу и поддерживала развитие национализма. Во главе с Вацлавом Клофаком, её состав в основном происходил из людей ниже среднего класса, гражданских служащих и интеллигенции (в том числе Бенеша).
- Чехословацкая народная партия — слияние нескольких католических партий, групп и профсоюзов — создавался отдельно в Богемии в 1918 году и в более католической Моравии в 1919 году. В 1922 году общий исполнительный комитет был сформирован во главе с Яном Шрамеком. Чехословацкая народная партия поддерживала христианские нравственные принципы и социальную энциклику Льва XIII.
- Чехословацкая национал-демократическая партия была создана после Первой мировой войны в результате слияния Младочешской партии с другими правыми и центристскими партиями. Идеологически, ей были характерны национальный радикализм и экономический либерализм. Во главе с Крамаржом и Алоисом Рашином, Чехословацкая национал-демократическая партия выражала интересы крупного бизнеса, банкиров и промышленников. Однако, партия начала ослабевать после 1920 года.
Внешняя политика
Эдвард Бенеш, чехословацкий министр иностранных дел с 1918 по 1935 год, создал систему союзов, которая определяла международную позицию республики до 1938 года. Демократический государственный деятель западной ориентации, Бенеш в значительной степени зависел от Лиги Наций, как гаранта послевоенного статуса-кво и безопасности вновь образованных государств. Он вел переговоры Малой Антанты (союз с Югославией и Румынией в 1921 для борьбы с венгерским Реваншизмом и реставрацией Габсбургов). Далее он попытался вести переговоры с Великобританией и Францией, прося их об обещании помощи в случае агрессии против маленькой, демократической Чехословацкой Республики. Великобритания оставалась непреклонной в своей изоляционной политике, и в 1924 Бенеш заключил отдельный союз с Францией. Прозападная политика Бенеша получила серьёзный удар ещё в 1925 году. Локарнские договоры, которые проложили путь Германии для приема в Лигу Наций, гарантирующую Германии западные границы. Французским войскам, таким образом, иммобилизированным на Рейне, было трудно помогать Чехословакии. Кроме того, договором предусмотрено, что восточная граница Германии будет предметом переговоров. Когда Адольф Гитлер пришел к власти в 1933 году, страх перед германской агрессией стал широко распространенным в восточной части Центральной Европы. Бенеш добивался участия Советского Союза в союзе, чтобы включить Францию. В 1935 году Советский Союз подписал договоры с Францией и Чехословакией. Вместе со своими коллегами, советским наркомом Максимом Литвиновым и французским министром Луи Барту, Бенеш стал творцом трёхсторонней системы коллективной безопасности.
В сущности, договоры предусматривали, что Советский Союз придет на помощь Чехословакии, только если французская помощь придет первой. В 1935, когда Бенеш стал президентом после Масарика, и премьер-министр Милан Ходза взял на себя Министерство иностранных дел. Усилия Ходзы по укреплению альянсов в Центральной Европе пришли слишком поздно. В феврале 1936 года министерство иностранных дел перешло под руководство Камила Крофта, сторонника линии Бенеша.
Экономика
Новая нация имела население больше 13,5 млн. Она унаследовала от 70 до 80 % всей промышленности Австро-Венгерскиой империи, в том числе фарфоровую и стеклянную промышленности и сахарные заводы; более 40 % винокуренных и пивоваренных заводов; Škoda Holding Пльзени, которая производила вооружение, Локомотивы, автомобили, Машины и химическую промышленность северной Чехии. Семнадцать процентов от стоимости всей венгерской промышленности, которая сложилась в Словакии в конце 19-го века также перешла к республике. Чехословакия была одним из десяти наиболее промышленно развитых государств в мире.
Чешские земли были гораздо более промышленно развиты, чем в Словакии. В Чехии, Моравии и Силезии, 39 % населения было занято промышленностью и 31 % сельским хозяйством и лесоводством. Большинство легкой и тяжелой промышленности находилось в Судетской области и принадлежала немцам и находилось под контролем немецких банков. Чехи контролировали лишь от 20 до 30 % всей промышленности. В Словакии 17,1 % населения было занято промышленностью и 60,4 % работали в сельском хозяйстве и лесоводстве. Только 5 % всей промышленности были в словацких руках. Подкарпатская Русь была в основном без промышленности.
В сельскохозяйственном секторе, программа реформ, представленная вскоре после создания республики, была призвана исправить несправедливое распределение земли. Одна треть всех сельскохозяйственных угодий и лесов принадлежала аристократии — в основном немцам (или германизованным чехам, как, например, Кинские, Чернины или Кауницы) и венграм и Римско-католической церкви. Половина имущества было площадью в 20000 м². «Закон о землевладении» от апреля 1919 года призвал к экспроприации всей недвижимости, превышающей 1,5 км² пахотной земли и 2,5 км² земли в целом (5 км² должно было быть абсолютным максимумом). Перераспределение действовало на постепенной основе, владельцы продолжили бы владеть в промежуточном периоде, и была предложена компенсация.
Этнические группы
Национальные споры возникли из-за того, что более многочисленные чехи доминировали в центральном правительстве и других национальных учреждений, все из которых имели свои места в чешской столице Праге. Словацкий средний класс был крайне мал в 1919 году, поскольку венгры, немцы и евреи ранее заполнили большинство административных, профессиональных и коммерческих позиций, и, как результат, чехи должны были быть в более отсталой Словакии, чтобы занимать административные и профессиональные посты.
Кроме того, большинство отраслей промышленности Чехословакии были также расположены в Богемии и Моравии, в то время как большая часть экономики Словакии приходила от сельского хозяйства. В Карпатской Украине ситуация была ещё хуже, в основном там вовсе не было промышленности.
Благодаря централизованной политической структуре Чехословакии, национализм возник не в чешских национальностях, и несколько партий и движений были сформированы с целью более широкой политической автономии, как Судето-немецкая партия во главе с Конрадом Генлейном и Глинкова словацкой народной партией во главе с Андреем Глинкой.
Немецкие меньшинства, проживающие в Судетской области, требовали автономию от чешского правительства, утверждая, что их подавляло и репрессировало чешское правительство. В парламентских выборах 1935 года, вновь созданная Судетская немецкая партия под руководством Конрада Генлейна, финансированная нацистскими деньгами, одержала убедительную победу, обеспечив больше 2/3 голосов от Судетских немцев, которая ухудшило дипломатические отношение между немцами и чехами.
СМИ
Радиокомпания Чехословацкое радио Radiožurnál (уже в период Второй чехословацкой республики переименованная в "Чехословацкое радио"), включала в себя:
- Национальную радиостанцию Radiožurnál (в период диктатуры КПЧ была известна как Československo), вещавшую на длинных волнах
- Региональные радиостанции, вещавшие на средних волнах
- На коротких волнах из СССР в направлении Чехословакии вещала чехословацкая версия Европейская программа Центрального радио СССР, из самой Чехословакии в направлении США, Канады, Великобритании, Германии и Франции на коротких волнах вещала международная радиостанция Radio Praha
См. также
Напишите отзыв о статье "Первая Чехословацкая республика"
Примечания
- ↑ Spencer Tucker, Priscilla Mary Roberts. World War II: A Political, Social, and Military History. — ABC-CLIO, 2005. — ISBN 1576079996.
Литература
- Kárník, Zdeněk: Malé dějiny československé (1867—1939), Dokořán (2008), Praha, ISBN 978-80-7363-146-8 (чешск.)
- Olivová, Věra: Dějiny první republiky, Karolinum (2000), Praha, ISBN 80-7184-791-7 (чешск.)
- Peroutka, Ferdinand: Budování státu I.-IV., Academia (2003), Praha, ISBN 80-200-1121-8 (чешск.)
- Gen. František Moravec: Špión jemuž nevěřili ISBN 80-200-1006-8 (чешск.)
- Axworthy, Mark W.A. Axis Slovakia — Hitler’s Slavic Wedge, 1938—1945, Bayside, N.Y. : Axis Europa Books, 2002, ISBN 1-891227-41-6
</div></div>
| ||||||
Отрывок, характеризующий Первая Чехословацкая республика
Графиня пожала плечами.– Ежели правда, что мосьё Денисов сделал тебе предложение, то скажи ему, что он дурак, вот и всё.
– Нет, он не дурак, – обиженно и серьезно сказала Наташа.
– Ну так что ж ты хочешь? Вы нынче ведь все влюблены. Ну, влюблена, так выходи за него замуж! – сердито смеясь, проговорила графиня. – С Богом!
– Нет, мама, я не влюблена в него, должно быть не влюблена в него.
– Ну, так так и скажи ему.
– Мама, вы сердитесь? Вы не сердитесь, голубушка, ну в чем же я виновата?
– Нет, да что же, мой друг? Хочешь, я пойду скажу ему, – сказала графиня, улыбаясь.
– Нет, я сама, только научите. Вам всё легко, – прибавила она, отвечая на ее улыбку. – А коли бы видели вы, как он мне это сказал! Ведь я знаю, что он не хотел этого сказать, да уж нечаянно сказал.
– Ну всё таки надо отказать.
– Нет, не надо. Мне так его жалко! Он такой милый.
– Ну, так прими предложение. И то пора замуж итти, – сердито и насмешливо сказала мать.
– Нет, мама, мне так жалко его. Я не знаю, как я скажу.
– Да тебе и нечего говорить, я сама скажу, – сказала графиня, возмущенная тем, что осмелились смотреть, как на большую, на эту маленькую Наташу.
– Нет, ни за что, я сама, а вы слушайте у двери, – и Наташа побежала через гостиную в залу, где на том же стуле, у клавикорд, закрыв лицо руками, сидел Денисов. Он вскочил на звук ее легких шагов.
– Натали, – сказал он, быстрыми шагами подходя к ней, – решайте мою судьбу. Она в ваших руках!
– Василий Дмитрич, мне вас так жалко!… Нет, но вы такой славный… но не надо… это… а так я вас всегда буду любить.
Денисов нагнулся над ее рукою, и она услыхала странные, непонятные для нее звуки. Она поцеловала его в черную, спутанную, курчавую голову. В это время послышался поспешный шум платья графини. Она подошла к ним.
– Василий Дмитрич, я благодарю вас за честь, – сказала графиня смущенным голосом, но который казался строгим Денисову, – но моя дочь так молода, и я думала, что вы, как друг моего сына, обратитесь прежде ко мне. В таком случае вы не поставили бы меня в необходимость отказа.
– Г'афиня, – сказал Денисов с опущенными глазами и виноватым видом, хотел сказать что то еще и запнулся.
Наташа не могла спокойно видеть его таким жалким. Она начала громко всхлипывать.
– Г'афиня, я виноват перед вами, – продолжал Денисов прерывающимся голосом, – но знайте, что я так боготво'ю вашу дочь и всё ваше семейство, что две жизни отдам… – Он посмотрел на графиню и, заметив ее строгое лицо… – Ну п'ощайте, г'афиня, – сказал он, поцеловал ее руку и, не взглянув на Наташу, быстрыми, решительными шагами вышел из комнаты.
На другой день Ростов проводил Денисова, который не хотел более ни одного дня оставаться в Москве. Денисова провожали у цыган все его московские приятели, и он не помнил, как его уложили в сани и как везли первые три станции.
После отъезда Денисова, Ростов, дожидаясь денег, которые не вдруг мог собрать старый граф, провел еще две недели в Москве, не выезжая из дому, и преимущественно в комнате барышень.
Соня была к нему нежнее и преданнее чем прежде. Она, казалось, хотела показать ему, что его проигрыш был подвиг, за который она теперь еще больше любит его; но Николай теперь считал себя недостойным ее.
Он исписал альбомы девочек стихами и нотами, и не простившись ни с кем из своих знакомых, отослав наконец все 43 тысячи и получив росписку Долохова, уехал в конце ноября догонять полк, который уже был в Польше.
После своего объяснения с женой, Пьер поехал в Петербург. В Торжке на cтанции не было лошадей, или не хотел их смотритель. Пьер должен был ждать. Он не раздеваясь лег на кожаный диван перед круглым столом, положил на этот стол свои большие ноги в теплых сапогах и задумался.
– Прикажете чемоданы внести? Постель постелить, чаю прикажете? – спрашивал камердинер.
Пьер не отвечал, потому что ничего не слыхал и не видел. Он задумался еще на прошлой станции и всё продолжал думать о том же – о столь важном, что он не обращал никакого .внимания на то, что происходило вокруг него. Его не только не интересовало то, что он позже или раньше приедет в Петербург, или то, что будет или не будет ему места отдохнуть на этой станции, но всё равно было в сравнении с теми мыслями, которые его занимали теперь, пробудет ли он несколько часов или всю жизнь на этой станции.
Смотритель, смотрительша, камердинер, баба с торжковским шитьем заходили в комнату, предлагая свои услуги. Пьер, не переменяя своего положения задранных ног, смотрел на них через очки, и не понимал, что им может быть нужно и каким образом все они могли жить, не разрешив тех вопросов, которые занимали его. А его занимали всё одни и те же вопросы с самого того дня, как он после дуэли вернулся из Сокольников и провел первую, мучительную, бессонную ночь; только теперь в уединении путешествия, они с особенной силой овладели им. О чем бы он ни начинал думать, он возвращался к одним и тем же вопросам, которых он не мог разрешить, и не мог перестать задавать себе. Как будто в голове его свернулся тот главный винт, на котором держалась вся его жизнь. Винт не входил дальше, не выходил вон, а вертелся, ничего не захватывая, всё на том же нарезе, и нельзя было перестать вертеть его.
Вошел смотритель и униженно стал просить его сиятельство подождать только два часика, после которых он для его сиятельства (что будет, то будет) даст курьерских. Смотритель очевидно врал и хотел только получить с проезжего лишние деньги. «Дурно ли это было или хорошо?», спрашивал себя Пьер. «Для меня хорошо, для другого проезжающего дурно, а для него самого неизбежно, потому что ему есть нечего: он говорил, что его прибил за это офицер. А офицер прибил за то, что ему ехать надо было скорее. А я стрелял в Долохова за то, что я счел себя оскорбленным, а Людовика XVI казнили за то, что его считали преступником, а через год убили тех, кто его казнил, тоже за что то. Что дурно? Что хорошо? Что надо любить, что ненавидеть? Для чего жить, и что такое я? Что такое жизнь, что смерть? Какая сила управляет всем?», спрашивал он себя. И не было ответа ни на один из этих вопросов, кроме одного, не логического ответа, вовсе не на эти вопросы. Ответ этот был: «умрешь – всё кончится. Умрешь и всё узнаешь, или перестанешь спрашивать». Но и умереть было страшно.
Торжковская торговка визгливым голосом предлагала свой товар и в особенности козловые туфли. «У меня сотни рублей, которых мне некуда деть, а она в прорванной шубе стоит и робко смотрит на меня, – думал Пьер. И зачем нужны эти деньги? Точно на один волос могут прибавить ей счастья, спокойствия души, эти деньги? Разве может что нибудь в мире сделать ее и меня менее подверженными злу и смерти? Смерть, которая всё кончит и которая должна притти нынче или завтра – всё равно через мгновение, в сравнении с вечностью». И он опять нажимал на ничего не захватывающий винт, и винт всё так же вертелся на одном и том же месте.
Слуга его подал ему разрезанную до половины книгу романа в письмах m mе Suza. [мадам Сюза.] Он стал читать о страданиях и добродетельной борьбе какой то Аmelie de Mansfeld. [Амалии Мансфельд.] «И зачем она боролась против своего соблазнителя, думал он, – когда она любила его? Не мог Бог вложить в ее душу стремления, противного Его воле. Моя бывшая жена не боролась и, может быть, она была права. Ничего не найдено, опять говорил себе Пьер, ничего не придумано. Знать мы можем только то, что ничего не знаем. И это высшая степень человеческой премудрости».
Всё в нем самом и вокруг него представлялось ему запутанным, бессмысленным и отвратительным. Но в этом самом отвращении ко всему окружающему Пьер находил своего рода раздражающее наслаждение.
– Осмелюсь просить ваше сиятельство потесниться крошечку, вот для них, – сказал смотритель, входя в комнату и вводя за собой другого, остановленного за недостатком лошадей проезжающего. Проезжающий был приземистый, ширококостый, желтый, морщинистый старик с седыми нависшими бровями над блестящими, неопределенного сероватого цвета, глазами.
Пьер снял ноги со стола, встал и перелег на приготовленную для него кровать, изредка поглядывая на вошедшего, который с угрюмо усталым видом, не глядя на Пьера, тяжело раздевался с помощью слуги. Оставшись в заношенном крытом нанкой тулупчике и в валеных сапогах на худых костлявых ногах, проезжий сел на диван, прислонив к спинке свою очень большую и широкую в висках, коротко обстриженную голову и взглянул на Безухого. Строгое, умное и проницательное выражение этого взгляда поразило Пьера. Ему захотелось заговорить с проезжающим, но когда он собрался обратиться к нему с вопросом о дороге, проезжающий уже закрыл глаза и сложив сморщенные старые руки, на пальце одной из которых был большой чугунный перстень с изображением Адамовой головы, неподвижно сидел, или отдыхая, или о чем то глубокомысленно и спокойно размышляя, как показалось Пьеру. Слуга проезжающего был весь покрытый морщинами, тоже желтый старичек, без усов и бороды, которые видимо не были сбриты, а никогда и не росли у него. Поворотливый старичек слуга разбирал погребец, приготовлял чайный стол, и принес кипящий самовар. Когда всё было готово, проезжающий открыл глаза, придвинулся к столу и налив себе один стакан чаю, налил другой безбородому старичку и подал ему. Пьер начинал чувствовать беспокойство и необходимость, и даже неизбежность вступления в разговор с этим проезжающим.
Слуга принес назад свой пустой, перевернутый стакан с недокусанным кусочком сахара и спросил, не нужно ли чего.
– Ничего. Подай книгу, – сказал проезжающий. Слуга подал книгу, которая показалась Пьеру духовною, и проезжающий углубился в чтение. Пьер смотрел на него. Вдруг проезжающий отложил книгу, заложив закрыл ее и, опять закрыв глаза и облокотившись на спинку, сел в свое прежнее положение. Пьер смотрел на него и не успел отвернуться, как старик открыл глаза и уставил свой твердый и строгий взгляд прямо в лицо Пьеру.
Пьер чувствовал себя смущенным и хотел отклониться от этого взгляда, но блестящие, старческие глаза неотразимо притягивали его к себе.
– Имею удовольствие говорить с графом Безухим, ежели я не ошибаюсь, – сказал проезжающий неторопливо и громко. Пьер молча, вопросительно смотрел через очки на своего собеседника.
– Я слышал про вас, – продолжал проезжающий, – и про постигшее вас, государь мой, несчастье. – Он как бы подчеркнул последнее слово, как будто он сказал: «да, несчастье, как вы ни называйте, я знаю, что то, что случилось с вами в Москве, было несчастье». – Весьма сожалею о том, государь мой.
Пьер покраснел и, поспешно спустив ноги с постели, нагнулся к старику, неестественно и робко улыбаясь.
– Я не из любопытства упомянул вам об этом, государь мой, но по более важным причинам. – Он помолчал, не выпуская Пьера из своего взгляда, и подвинулся на диване, приглашая этим жестом Пьера сесть подле себя. Пьеру неприятно было вступать в разговор с этим стариком, но он, невольно покоряясь ему, подошел и сел подле него.
– Вы несчастливы, государь мой, – продолжал он. – Вы молоды, я стар. Я бы желал по мере моих сил помочь вам.
– Ах, да, – с неестественной улыбкой сказал Пьер. – Очень вам благодарен… Вы откуда изволите проезжать? – Лицо проезжающего было не ласково, даже холодно и строго, но несмотря на то, и речь и лицо нового знакомца неотразимо привлекательно действовали на Пьера.
– Но если по каким либо причинам вам неприятен разговор со мною, – сказал старик, – то вы так и скажите, государь мой. – И он вдруг улыбнулся неожиданно, отечески нежной улыбкой.
– Ах нет, совсем нет, напротив, я очень рад познакомиться с вами, – сказал Пьер, и, взглянув еще раз на руки нового знакомца, ближе рассмотрел перстень. Он увидал на нем Адамову голову, знак масонства.
– Позвольте мне спросить, – сказал он. – Вы масон?
– Да, я принадлежу к братству свободных каменьщиков, сказал проезжий, все глубже и глубже вглядываясь в глаза Пьеру. – И от себя и от их имени протягиваю вам братскую руку.
– Я боюсь, – сказал Пьер, улыбаясь и колеблясь между доверием, внушаемым ему личностью масона, и привычкой насмешки над верованиями масонов, – я боюсь, что я очень далек от пониманья, как это сказать, я боюсь, что мой образ мыслей насчет всего мироздания так противоположен вашему, что мы не поймем друг друга.
– Мне известен ваш образ мыслей, – сказал масон, – и тот ваш образ мыслей, о котором вы говорите, и который вам кажется произведением вашего мысленного труда, есть образ мыслей большинства людей, есть однообразный плод гордости, лени и невежества. Извините меня, государь мой, ежели бы я не знал его, я бы не заговорил с вами. Ваш образ мыслей есть печальное заблуждение.
– Точно так же, как я могу предполагать, что и вы находитесь в заблуждении, – сказал Пьер, слабо улыбаясь.
– Я никогда не посмею сказать, что я знаю истину, – сказал масон, всё более и более поражая Пьера своею определенностью и твердостью речи. – Никто один не может достигнуть до истины; только камень за камнем, с участием всех, миллионами поколений, от праотца Адама и до нашего времени, воздвигается тот храм, который должен быть достойным жилищем Великого Бога, – сказал масон и закрыл глаза.
– Я должен вам сказать, я не верю, не… верю в Бога, – с сожалением и усилием сказал Пьер, чувствуя необходимость высказать всю правду.
Масон внимательно посмотрел на Пьера и улыбнулся, как улыбнулся бы богач, державший в руках миллионы, бедняку, который бы сказал ему, что нет у него, у бедняка, пяти рублей, могущих сделать его счастие.
– Да, вы не знаете Его, государь мой, – сказал масон. – Вы не можете знать Его. Вы не знаете Его, оттого вы и несчастны.
– Да, да, я несчастен, подтвердил Пьер; – но что ж мне делать?
– Вы не знаете Его, государь мой, и оттого вы очень несчастны. Вы не знаете Его, а Он здесь, Он во мне. Он в моих словах, Он в тебе, и даже в тех кощунствующих речах, которые ты произнес сейчас! – строгим дрожащим голосом сказал масон.
Он помолчал и вздохнул, видимо стараясь успокоиться.
– Ежели бы Его не было, – сказал он тихо, – мы бы с вами не говорили о Нем, государь мой. О чем, о ком мы говорили? Кого ты отрицал? – вдруг сказал он с восторженной строгостью и властью в голосе. – Кто Его выдумал, ежели Его нет? Почему явилось в тебе предположение, что есть такое непонятное существо? Почему ты и весь мир предположили существование такого непостижимого существа, существа всемогущего, вечного и бесконечного во всех своих свойствах?… – Он остановился и долго молчал.
Пьер не мог и не хотел прерывать этого молчания.
– Он есть, но понять Его трудно, – заговорил опять масон, глядя не на лицо Пьера, а перед собою, своими старческими руками, которые от внутреннего волнения не могли оставаться спокойными, перебирая листы книги. – Ежели бы это был человек, в существовании которого ты бы сомневался, я бы привел к тебе этого человека, взял бы его за руку и показал тебе. Но как я, ничтожный смертный, покажу всё всемогущество, всю вечность, всю благость Его тому, кто слеп, или тому, кто закрывает глаза, чтобы не видать, не понимать Его, и не увидать, и не понять всю свою мерзость и порочность? – Он помолчал. – Кто ты? Что ты? Ты мечтаешь о себе, что ты мудрец, потому что ты мог произнести эти кощунственные слова, – сказал он с мрачной и презрительной усмешкой, – а ты глупее и безумнее малого ребенка, который бы, играя частями искусно сделанных часов, осмелился бы говорить, что, потому что он не понимает назначения этих часов, он и не верит в мастера, который их сделал. Познать Его трудно… Мы веками, от праотца Адама и до наших дней, работаем для этого познания и на бесконечность далеки от достижения нашей цели; но в непонимании Его мы видим только нашу слабость и Его величие… – Пьер, с замиранием сердца, блестящими глазами глядя в лицо масона, слушал его, не перебивал, не спрашивал его, а всей душой верил тому, что говорил ему этот чужой человек. Верил ли он тем разумным доводам, которые были в речи масона, или верил, как верят дети интонациям, убежденности и сердечности, которые были в речи масона, дрожанию голоса, которое иногда почти прерывало масона, или этим блестящим, старческим глазам, состарившимся на том же убеждении, или тому спокойствию, твердости и знанию своего назначения, которые светились из всего существа масона, и которые особенно сильно поражали его в сравнении с своей опущенностью и безнадежностью; – но он всей душой желал верить, и верил, и испытывал радостное чувство успокоения, обновления и возвращения к жизни.
– Он не постигается умом, а постигается жизнью, – сказал масон.
– Я не понимаю, – сказал Пьер, со страхом чувствуя поднимающееся в себе сомнение. Он боялся неясности и слабости доводов своего собеседника, он боялся не верить ему. – Я не понимаю, – сказал он, – каким образом ум человеческий не может постигнуть того знания, о котором вы говорите.
Масон улыбнулся своей кроткой, отеческой улыбкой.
– Высшая мудрость и истина есть как бы чистейшая влага, которую мы хотим воспринять в себя, – сказал он. – Могу ли я в нечистый сосуд воспринять эту чистую влагу и судить о чистоте ее? Только внутренним очищением самого себя я могу до известной чистоты довести воспринимаемую влагу.
– Да, да, это так! – радостно сказал Пьер.
– Высшая мудрость основана не на одном разуме, не на тех светских науках физики, истории, химии и т. д., на которые распадается знание умственное. Высшая мудрость одна. Высшая мудрость имеет одну науку – науку всего, науку объясняющую всё мироздание и занимаемое в нем место человека. Для того чтобы вместить в себя эту науку, необходимо очистить и обновить своего внутреннего человека, и потому прежде, чем знать, нужно верить и совершенствоваться. И для достижения этих целей в душе нашей вложен свет Божий, называемый совестью.
– Да, да, – подтверждал Пьер.
– Погляди духовными глазами на своего внутреннего человека и спроси у самого себя, доволен ли ты собой. Чего ты достиг, руководясь одним умом? Что ты такое? Вы молоды, вы богаты, вы умны, образованы, государь мой. Что вы сделали из всех этих благ, данных вам? Довольны ли вы собой и своей жизнью?
– Нет, я ненавижу свою жизнь, – сморщась проговорил Пьер.
– Ты ненавидишь, так измени ее, очисти себя, и по мере очищения ты будешь познавать мудрость. Посмотрите на свою жизнь, государь мой. Как вы проводили ее? В буйных оргиях и разврате, всё получая от общества и ничего не отдавая ему. Вы получили богатство. Как вы употребили его? Что вы сделали для ближнего своего? Подумали ли вы о десятках тысяч ваших рабов, помогли ли вы им физически и нравственно? Нет. Вы пользовались их трудами, чтоб вести распутную жизнь. Вот что вы сделали. Избрали ли вы место служения, где бы вы приносили пользу своему ближнему? Нет. Вы в праздности проводили свою жизнь. Потом вы женились, государь мой, взяли на себя ответственность в руководстве молодой женщины, и что же вы сделали? Вы не помогли ей, государь мой, найти путь истины, а ввергли ее в пучину лжи и несчастья. Человек оскорбил вас, и вы убили его, и вы говорите, что вы не знаете Бога, и что вы ненавидите свою жизнь. Тут нет ничего мудреного, государь мой! – После этих слов, масон, как бы устав от продолжительного разговора, опять облокотился на спинку дивана и закрыл глаза. Пьер смотрел на это строгое, неподвижное, старческое, почти мертвое лицо, и беззвучно шевелил губами. Он хотел сказать: да, мерзкая, праздная, развратная жизнь, – и не смел прерывать молчание.
Масон хрипло, старчески прокашлялся и кликнул слугу.
– Что лошади? – спросил он, не глядя на Пьера.
– Привели сдаточных, – отвечал слуга. – Отдыхать не будете?
– Нет, вели закладывать.
«Неужели же он уедет и оставит меня одного, не договорив всего и не обещав мне помощи?», думал Пьер, вставая и опустив голову, изредка взглядывая на масона, и начиная ходить по комнате. «Да, я не думал этого, но я вел презренную, развратную жизнь, но я не любил ее, и не хотел этого, думал Пьер, – а этот человек знает истину, и ежели бы он захотел, он мог бы открыть мне её». Пьер хотел и не смел сказать этого масону. Проезжающий, привычными, старческими руками уложив свои вещи, застегивал свой тулупчик. Окончив эти дела, он обратился к Безухому и равнодушно, учтивым тоном, сказал ему:
– Вы куда теперь изволите ехать, государь мой?
– Я?… Я в Петербург, – отвечал Пьер детским, нерешительным голосом. – Я благодарю вас. Я во всем согласен с вами. Но вы не думайте, чтобы я был так дурен. Я всей душой желал быть тем, чем вы хотели бы, чтобы я был; но я ни в ком никогда не находил помощи… Впрочем, я сам прежде всего виноват во всем. Помогите мне, научите меня и, может быть, я буду… – Пьер не мог говорить дальше; он засопел носом и отвернулся.
Масон долго молчал, видимо что то обдумывая.
– Помощь дается токмо от Бога, – сказал он, – но ту меру помощи, которую во власти подать наш орден, он подаст вам, государь мой. Вы едете в Петербург, передайте это графу Вилларскому (он достал бумажник и на сложенном вчетверо большом листе бумаги написал несколько слов). Один совет позвольте подать вам. Приехав в столицу, посвятите первое время уединению, обсуждению самого себя, и не вступайте на прежние пути жизни. Затем желаю вам счастливого пути, государь мой, – сказал он, заметив, что слуга его вошел в комнату, – и успеха…
Проезжающий был Осип Алексеевич Баздеев, как узнал Пьер по книге смотрителя. Баздеев был одним из известнейших масонов и мартинистов еще Новиковского времени. Долго после его отъезда Пьер, не ложась спать и не спрашивая лошадей, ходил по станционной комнате, обдумывая свое порочное прошедшее и с восторгом обновления представляя себе свое блаженное, безупречное и добродетельное будущее, которое казалось ему так легко. Он был, как ему казалось, порочным только потому, что он как то случайно запамятовал, как хорошо быть добродетельным. В душе его не оставалось ни следа прежних сомнений. Он твердо верил в возможность братства людей, соединенных с целью поддерживать друг друга на пути добродетели, и таким представлялось ему масонство.
Приехав в Петербург, Пьер никого не известил о своем приезде, никуда не выезжал, и стал целые дни проводить за чтением Фомы Кемпийского, книги, которая неизвестно кем была доставлена ему. Одно и всё одно понимал Пьер, читая эту книгу; он понимал неизведанное еще им наслаждение верить в возможность достижения совершенства и в возможность братской и деятельной любви между людьми, открытую ему Осипом Алексеевичем. Через неделю после его приезда молодой польский граф Вилларский, которого Пьер поверхностно знал по петербургскому свету, вошел вечером в его комнату с тем официальным и торжественным видом, с которым входил к нему секундант Долохова и, затворив за собой дверь и убедившись, что в комнате никого кроме Пьера не было, обратился к нему:
– Я приехал к вам с поручением и предложением, граф, – сказал он ему, не садясь. – Особа, очень высоко поставленная в нашем братстве, ходатайствовала о том, чтобы вы были приняты в братство ранее срока, и предложила мне быть вашим поручителем. Я за священный долг почитаю исполнение воли этого лица. Желаете ли вы вступить за моим поручительством в братство свободных каменьщиков?
