Первая англо-сикхская война

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Первая англо-сикхская война

Кавалерийская атака англичан в битве при Аливале
Дата

18451846

Место

Пенджаб

Итог

победа Британской Ост-Индской компании
Лахорское соглашение (9 марта, 1846)

Противники
Британская Ост-Индская компания Сикхское государство
Командующие
неизвестно неизвестно
Силы сторон
неизвестно неизвестно
Потери
неизвестно неизвестно
 
Первая англо-сикхская война
Мудки Фирозшах Аливал Собраон Лахорское соглашение

Первая англо-сикхская война (18451846) — вооружённый конфликт между Сикхской империей и Британской Ост-Индской Компанией. Закончился частичным покорением сикхов.





Предпосылки

Сикхское государство в Пенджабе выросло в начале 19-го века под властью махараджи Ранджита Сингха, однако тогда же к границам Пенджаба приближается экспансия Британской колониальной империи. Ранджит Сингх старался поддерживать хорошие отношения с британцами, но в то же время готовил свою армию к отражению возможной агрессии как Британии, так и Афганистана, находившегося в то время под властью эмира Дост-Мухаммеда. Он нанял американских и европейских специалистов в свою артиллерию, и также включил в армию контингенты индуистов и мусульман.

События в Пенджабе

Ранджит Сингх умер в 1839 году. Практически немедленно в его княжестве начались раздоры. Его законный наследник, Харак Сингх, был непопулярен, и его свергли через несколько месяцев. Позднее он умер при загадочных обстоятельствах; когда принц возвращался с кремации своего отца, на него упала арка в форте Лахор.

За власть в Сикхском государстве сражались две фракции: сикхская Синдханвали, и индуистская Догра. Догра преуспела, приведя к власти в январе 1841 года старшего незаконного сына Раджита Сингха, Шера Сингха. Синдханвали спаслись на британской территории, оставив множество сторонников в армии Пенджаба.

После смерти Ранджита Сингха армия была резко увеличена, с 29 тыс. человек и 192 пушек в 1839 году до 80 тыс. человек в 1845 году, благодаря вооружению феодалов. Теперь армия сама по себе претендовала на роль Хальсы — сикхской общины. Полковые панчаяты (комитеты) стали альтернативной властью, исполнительной, военной и гражданской, претендуя на достижение идеала Гуру Гобинда Сингха. Британские наблюдатели описывали эту систему, как «опасную военную демократию». Англичане, посещавшие в то время Пенджаб, отмечали, что сикхские полки поддерживают в стране «пуританский» порядок, однако при этом находятся в постоянном противостоянии с Дурбаром (центральным двором). В одном из примечательных случаев, сикхские солдаты взбунтовались, и начали убивать всех, кто, как им казалось, говорил по-персидски (язык, использовавшийся клерками, отвечавшими за финансы Хальсы).

Махараджа Шер Сингх был не в состоянии оплачивать требования Хальсы, хотя и продолжал растрачивать деньги на свой двор. В сентябре 1843 года он был убит своим двоюродным братом, офицером Хальсы, Аджитом Сингхом Синдханвали. Дзинд Каур, самая молодая вдова Ранджита Сингха, стала регентом при своём малолетнем сыне, Дулипе Сингхе. После того, как визирь Хира Сингх был убит при попытке сбежать из столицы, ограбив царскую сокровищницу (Тошкана), в декабре 1844 года визирем стал брат Каур, Джавахир Сингх. Он пытался подкупить Хальсу обещаниями несуществующих сокровищ, и в сентябре 1845 года был убит на параде на глазах Каур и Дулипа Сингха.

Хотя Каур публично поклялась отомстить убийцам своего брата, она осталась регентом. Визирем стал Лал Сингх, главнокомандующим — Тедж Сингх. Оба принадлежали к фракции Догра, и были индуистами высшей касты извне Пенджаба, которые обратились в сикхизм в 1818 году, как и многие пенджабцы в то время.

Действия британцев

В то же время, Британская Ост-Индская компания начала наращивать свои вооруженные силы, в частности, в пограничных с Пенджабом районах. В 1844 году она аннексировала Синд, находившийся к югу от Пенджаба. Также они построили военную базу в Фирозпуре, всего в нескольких милях от реки Сатледж, по которой тогда проходила граница между Британской Индией и сикхами.

Действия британцев были двусмысленными, и могли быть вызваны опасениями, что беспорядки в Хальсе могут сделать её опасной для британских территорий вдоль границы. Однако сикхские и индуистские историки отмечают наступательный характер этих военных приготовлений.

Политический агент британцев в пограничных районах, майор Джордж Бродфут, отмечал беспорядки в Сикхском государстве, и вёл подсчёт многочисленным случаям коррупции во дворе. Многие британцы испытывали соблазн распространить влияние империи на сикхов, на тот момент единственную силу в Индии, которая теоретически могла представлять собой угрозу англичанам, и единственное княжество, сохранявшее независимость.

Война

Обменявшись взаимными обвинениями, сикхский Дарбар и Британская Ост-Индская компания разорвали дипломатические отношения. Британцы во главе с сэром Хью Гофом, главнокомандующим Бенгальской армии, начали маршировать на Фирозпур, где уже размещалась одна дивизия. Эти «британские» войска состояли из соединений Бенгальской армии, где одно британское подразделение приходилось на три или четыре туземных подразделения из бенгальской пехоты и кавалерии. Артиллерия состояла в основном из лёгких орудий элитной Бенгальской конной артиллерии.

В ответ сикхи пересекают реку Сутледж 11 декабря 1845 года. Хотя армия и состояла в основном из сикхов, в ней также служили панджабские, пуштунские и кашмирские пехотинцы. Артиллерия состояла из тяжёлых орудий, была сформирована и обучена европейскими наёмниками.

Сикхи объявили, что лишь движутся к сикхским же владениям, однако британцы восприняли их действия, как враждебные, и объявили войну. Одно сикхское соединение во главе с Тедж Сингхом выдвинулось на Фирозпур, однако не попыталось ни штурмовать, ни осадить британцев. Второе соединение во главе с Лил Сингхом столкнулось с британцами 18 декабря в битве при Мудки, и потерпело поражение.

На следующий день британцы обнаружили большое соединение сикхов, марширующие на Фирозешах. Генерал-губернатор Бенгалии Гардиндж приказал не атаковать их, дожидаясь подкреплений. Когда они прибыли 21 декабря, сэр Хью Гоф атаковал их, всего за несколько часов до заката. Хорошо организованная сикхская артиллерия нанесла британцам тяжёлые потери, а их пехота сражалась отчаянно. С другой стороны элитная иррегулярная кавалерия сикхов, гходачада (или горачара), оказалась неэффективной против кавалерии и пехоты британцев, и удерживалась Лил Сингхом от сражения.

После заката часть подразделений Гофа продолжила сражаться на сикхских позициях, однако остальные отступили в беспорядке. Гардиндж ожидал поражения, и приказал сжечь документы в Мукди в таком случае. Однако следующим утром британцы выбили сикхов из оставшихся укреплений. В этот момент появилась армия Теджа Сингха. Истощённые британские силы ожидали катастрофы, однако Тедж Сингх неожиданно отступил.

Боевые действия временно прекратились, обе стороны ожидали подкреплений. С возобновлением операций сикхи отправили за реку Сутледж отряд с целью перерезать коммуникации и снабжение британцев. На борьбу с ними были отправлены войска во главе с сэром Гарри Смитом. Сикхская кавалерия атаковала его на марше, и захватила обозы, однако в битве при Аливале 28 января 1846 года Смит одержал блестящую победу, захватив сикхский плацдарм.

Основная армия Гофа тем временем получила подкрепления, и присоединилась к Смиту. Затем британцы атаковали главный сикхский плацдарм в Собраоне 10 февраля. По слухам, Тедж Сингх дезертировал из сикхской армии в начале битвы. Несмотря на отчаянное сопротивление сикхов, войска Гофа прорвали их линии. Мосты за спиной у сикхов были уничтожены огнём британской артиллерии, либо, по другим данным, были уничтожены отступающим Теджом Сингхом, чтобы избежать преследования британцев. Сикхи оказались в ловушке. Они отказались сдаваться, и британцы не проявили милосердия. Победа англичан нанесла сикхской армии серьёзный удар.

Последствия

Согласно Лахорскому соглашению 9 марта 1846 года, сикхи уступали британцам ценный район Джуллундур Доаб между реками Биас и Сутледж. Лахорский Дурбар также был вынужден заплатить контрибуцию в 15 миллионов рупий (1.5 млн кроров). Не имея таких денег, Дурбар уступает в качестве эквивалента одного крора Кашмир, Хазарею, все форты, территории, права и прибыли в княжествах между реками Биас и Инд. В более позднем отдельном соглашении (Амритсарский договор) раджа Джамму получил от британцев Кашмир за 7.500.000 рупий (75 лакхов), и был титулован Махараджей Джамму и Кашмира.

Махараджа Дулип Сингх остался правителем Пенджаба, а его мать — регентом, однако британское присутствие должно было сохраняться до совершеннолетия махараджи (16 лет). Бхировальский договор 16 декабря 1846 года назначил регентше пенсию от британцев в 150.000 рупий (1.5 лакхов). При поддержке Регентского совета в Лахоре был заменён британский резидент с агентами в других городах и регионах. Таким образом, Британская Ост-Индская компания получила контроль над сикхским правительством.

Напишите отзыв о статье "Первая англо-сикхская война"

Ссылки

  • [www.sikhlionz.com/anglosikhwar1.htm First Anglo-Sikh War]
  • [www.searchsikhism.com/anglo.html Anglo Sikh Wars]

Литература

Отрывок, характеризующий Первая англо-сикхская война

Княжна Марья просила прощенья у Амальи Евгеньевны и у отца за себя и за Филиппа буфетчика, который просил заступы.
В такие минуты в душе княжны Марьи собиралось чувство, похожее на гордость жертвы. И вдруг в такие то минуты, при ней, этот отец, которого она осуждала, или искал очки, ощупывая подле них и не видя, или забывал то, что сейчас было, или делал слабевшими ногами неверный шаг и оглядывался, не видал ли кто его слабости, или, что было хуже всего, он за обедом, когда не было гостей, возбуждавших его, вдруг задремывал, выпуская салфетку, и склонялся над тарелкой, трясущейся головой. «Он стар и слаб, а я смею осуждать его!» думала она с отвращением к самой себе в такие минуты.


В 1811 м году в Москве жил быстро вошедший в моду французский доктор, огромный ростом, красавец, любезный, как француз и, как говорили все в Москве, врач необыкновенного искусства – Метивье. Он был принят в домах высшего общества не как доктор, а как равный.
Князь Николай Андреич, смеявшийся над медициной, последнее время, по совету m lle Bourienne, допустил к себе этого доктора и привык к нему. Метивье раза два в неделю бывал у князя.
В Николин день, в именины князя, вся Москва была у подъезда его дома, но он никого не велел принимать; а только немногих, список которых он передал княжне Марье, велел звать к обеду.
Метивье, приехавший утром с поздравлением, в качестве доктора, нашел приличным de forcer la consigne [нарушить запрет], как он сказал княжне Марье, и вошел к князю. Случилось так, что в это именинное утро старый князь был в одном из своих самых дурных расположений духа. Он целое утро ходил по дому, придираясь ко всем и делая вид, что он не понимает того, что ему говорят, и что его не понимают. Княжна Марья твердо знала это состояние духа тихой и озабоченной ворчливости, которая обыкновенно разрешалась взрывом бешенства, и как перед заряженным, с взведенными курками, ружьем, ходила всё это утро, ожидая неизбежного выстрела. Утро до приезда доктора прошло благополучно. Пропустив доктора, княжна Марья села с книгой в гостиной у двери, от которой она могла слышать всё то, что происходило в кабинете.
Сначала она слышала один голос Метивье, потом голос отца, потом оба голоса заговорили вместе, дверь распахнулась и на пороге показалась испуганная, красивая фигура Метивье с его черным хохлом, и фигура князя в колпаке и халате с изуродованным бешенством лицом и опущенными зрачками глаз.
– Не понимаешь? – кричал князь, – а я понимаю! Французский шпион, Бонапартов раб, шпион, вон из моего дома – вон, я говорю, – и он захлопнул дверь.
Метивье пожимая плечами подошел к mademoiselle Bourienne, прибежавшей на крик из соседней комнаты.
– Князь не совсем здоров, – la bile et le transport au cerveau. Tranquillisez vous, je repasserai demain, [желчь и прилив к мозгу. Успокойтесь, я завтра зайду,] – сказал Метивье и, приложив палец к губам, поспешно вышел.
За дверью слышались шаги в туфлях и крики: «Шпионы, изменники, везде изменники! В своем доме нет минуты покоя!»
После отъезда Метивье старый князь позвал к себе дочь и вся сила его гнева обрушилась на нее. Она была виновата в том, что к нему пустили шпиона. .Ведь он сказал, ей сказал, чтобы она составила список, и тех, кого не было в списке, чтобы не пускали. Зачем же пустили этого мерзавца! Она была причиной всего. С ней он не мог иметь ни минуты покоя, не мог умереть спокойно, говорил он.
– Нет, матушка, разойтись, разойтись, это вы знайте, знайте! Я теперь больше не могу, – сказал он и вышел из комнаты. И как будто боясь, чтобы она не сумела как нибудь утешиться, он вернулся к ней и, стараясь принять спокойный вид, прибавил: – И не думайте, чтобы я это сказал вам в минуту сердца, а я спокоен, и я обдумал это; и это будет – разойтись, поищите себе места!… – Но он не выдержал и с тем озлоблением, которое может быть только у человека, который любит, он, видимо сам страдая, затряс кулаками и прокричал ей:
– И хоть бы какой нибудь дурак взял ее замуж! – Он хлопнул дверью, позвал к себе m lle Bourienne и затих в кабинете.
В два часа съехались избранные шесть персон к обеду. Гости – известный граф Ростопчин, князь Лопухин с своим племянником, генерал Чатров, старый, боевой товарищ князя, и из молодых Пьер и Борис Друбецкой – ждали его в гостиной.
На днях приехавший в Москву в отпуск Борис пожелал быть представленным князю Николаю Андреевичу и сумел до такой степени снискать его расположение, что князь для него сделал исключение из всех холостых молодых людей, которых он не принимал к себе.
Дом князя был не то, что называется «свет», но это был такой маленький кружок, о котором хотя и не слышно было в городе, но в котором лестнее всего было быть принятым. Это понял Борис неделю тому назад, когда при нем Ростопчин сказал главнокомандующему, звавшему графа обедать в Николин день, что он не может быть:
– В этот день уж я всегда езжу прикладываться к мощам князя Николая Андреича.
– Ах да, да, – отвечал главнокомандующий. – Что он?..
Небольшое общество, собравшееся в старомодной, высокой, с старой мебелью, гостиной перед обедом, было похоже на собравшийся, торжественный совет судилища. Все молчали и ежели говорили, то говорили тихо. Князь Николай Андреич вышел серьезен и молчалив. Княжна Марья еще более казалась тихою и робкою, чем обыкновенно. Гости неохотно обращались к ней, потому что видели, что ей было не до их разговоров. Граф Ростопчин один держал нить разговора, рассказывая о последних то городских, то политических новостях.
Лопухин и старый генерал изредка принимали участие в разговоре. Князь Николай Андреич слушал, как верховный судья слушает доклад, который делают ему, только изредка молчанием или коротким словцом заявляя, что он принимает к сведению то, что ему докладывают. Тон разговора был такой, что понятно было, никто не одобрял того, что делалось в политическом мире. Рассказывали о событиях, очевидно подтверждающих то, что всё шло хуже и хуже; но во всяком рассказе и суждении было поразительно то, как рассказчик останавливался или бывал останавливаем всякий раз на той границе, где суждение могло относиться к лицу государя императора.
За обедом разговор зашел о последней политической новости, о захвате Наполеоном владений герцога Ольденбургского и о русской враждебной Наполеону ноте, посланной ко всем европейским дворам.
– Бонапарт поступает с Европой как пират на завоеванном корабле, – сказал граф Ростопчин, повторяя уже несколько раз говоренную им фразу. – Удивляешься только долготерпению или ослеплению государей. Теперь дело доходит до папы, и Бонапарт уже не стесняясь хочет низвергнуть главу католической религии, и все молчат! Один наш государь протестовал против захвата владений герцога Ольденбургского. И то… – Граф Ростопчин замолчал, чувствуя, что он стоял на том рубеже, где уже нельзя осуждать.
– Предложили другие владения заместо Ольденбургского герцогства, – сказал князь Николай Андреич. – Точно я мужиков из Лысых Гор переселял в Богучарово и в рязанские, так и он герцогов.
– Le duc d'Oldenbourg supporte son malheur avec une force de caractere et une resignation admirable, [Герцог Ольденбургский переносит свое несчастие с замечательной силой воли и покорностью судьбе,] – сказал Борис, почтительно вступая в разговор. Он сказал это потому, что проездом из Петербурга имел честь представляться герцогу. Князь Николай Андреич посмотрел на молодого человека так, как будто он хотел бы ему сказать кое что на это, но раздумал, считая его слишком для того молодым.
– Я читал наш протест об Ольденбургском деле и удивлялся плохой редакции этой ноты, – сказал граф Ростопчин, небрежным тоном человека, судящего о деле ему хорошо знакомом.
Пьер с наивным удивлением посмотрел на Ростопчина, не понимая, почему его беспокоила плохая редакция ноты.
– Разве не всё равно, как написана нота, граф? – сказал он, – ежели содержание ее сильно.
– Mon cher, avec nos 500 mille hommes de troupes, il serait facile d'avoir un beau style, [Мой милый, с нашими 500 ми тысячами войска легко, кажется, выражаться хорошим слогом,] – сказал граф Ростопчин. Пьер понял, почему графа Ростопчина беспокоила pедакция ноты.
– Кажется, писак довольно развелось, – сказал старый князь: – там в Петербурге всё пишут, не только ноты, – новые законы всё пишут. Мой Андрюша там для России целый волюм законов написал. Нынче всё пишут! – И он неестественно засмеялся.
Разговор замолк на минуту; старый генерал прокашливаньем обратил на себя внимание.
– Изволили слышать о последнем событии на смотру в Петербурге? как себя новый французский посланник показал!
– Что? Да, я слышал что то; он что то неловко сказал при Его Величестве.
– Его Величество обратил его внимание на гренадерскую дивизию и церемониальный марш, – продолжал генерал, – и будто посланник никакого внимания не обратил и будто позволил себе сказать, что мы у себя во Франции на такие пустяки не обращаем внимания. Государь ничего не изволил сказать. На следующем смотру, говорят, государь ни разу не изволил обратиться к нему.
Все замолчали: на этот факт, относившийся лично до государя, нельзя было заявлять никакого суждения.
– Дерзки! – сказал князь. – Знаете Метивье? Я нынче выгнал его от себя. Он здесь был, пустили ко мне, как я ни просил никого не пускать, – сказал князь, сердито взглянув на дочь. И он рассказал весь свой разговор с французским доктором и причины, почему он убедился, что Метивье шпион. Хотя причины эти были очень недостаточны и не ясны, никто не возражал.