Ростиславичи Галицкие

Ростисла́вичи — ветвь дома Рюриковичей от князя Ростислава Владимировича, внука Ярослава Мудрого; правящая династия в Галицком княжестве.

История

Будущий основатель династии, Ростислав Владимирович, хотя и был старшим внуком Ярослава Мудрого, потерял отца ещё при жизни деда и оказался изгоем. В эпоху триумвирата Ярославичей Ростислав не получил владений, лишь на короткое время он выполнял роль наместника дяди Изяслава Ярославича на Волыни. Включился в борьбу за уделы и дважды изгонял из Тмутаракани своего двоюродного брата Глеба Святославича. Наконец утвердившись в Тмутаракани, был отравлен греками.

Сыновья Ростислава поначалу жили при дворе Ярополка Изяславича на Волыни, но в 1084—1086 годах смогли добиться выделения себе из тогдашнего обширного Волынского княжества Перемышля и Теребовля, а затем и отстоять их в 1099 году от претензий Святополка Изяславича киевского.

В 1140 году внук Ростислава Владимир Володаревич объединил Перемышльскую и Теребовльскую земли в единое княжество со столицей в Галиче. Представителю боковой линии Ивану Ростиславичу не был дан Перемышль, а затем после попытки выступления против дяди был отнят и Звенигород. Наибольшего могущества княжество достигло в правление Ярослава Владимировича Осмомысла. Галицкие князья противодействовали объединению Киева и Волыни в одних руках в целях сохранения независимости собственного княжества, с переменным успехом боролись против венгров, поддерживали претендентов в борьбе за Киев, участвовали в походах против половцев.

После смерти Ярослава Осмомысла (1187) и двухлетней усобицы престол занял Владимир Ярославич, признавший старшинство своего дяди по матери Всеволода Большое Гнездо. После смерти Владимира (1198) династия практически пресеклась, лишь в последующей войне за объединение Галицко-Волынского княжества упоминаются его сыновья. В Галич перешла волынская династия Изяславичей (с XIII века Романовичи).

Родословная Ростиславичей

• Ростислав Владимирович (1038—1066) (VII колено Рюриково), князь Владимирский (Волынский) (1057—1075), князь Тмутараканский (1064—1066)

Сыновья Ростислава Владимировича (VIII):

• Рюрик (?—1092), князь Перемышльский (1084—1092)
• Володарь (?—1124), князь Звенигородский (1084—1092), Перемышльский (1092—1124)
• Василько (?—1124), князь Теребовльский (1086—1124)

Сыновья Володаря Ростиславича (IX):

• Ростислав (?—1129), князь Перемышльский (1124—1128)
• Владимирко (1104—1153), князь Звенигородский (1124—1128), князь Перемышльский (1128—?), князь Теребовльский (1141—1153), князь Галицкий (1141—1145)

Сыновья Василька Ростиславича (IX):

• Юрий (Григорий) Василькович (?-1127), князь Теребовльский.
• Иван Василькович (?-1141), князь Теребовльский, князь Галицкий (около 1124)

Сыновья Владимира Володаревича (X):

• Ярослав «Осмомысл» (?—1187), князь Галицкий (1153—1187)

Сыновья Ростислава Володаревича (X):

• Иван «Берладник» (?—1161), князь Звенигородский (1134—1146), князь Галицкий (1146)

Сыновья Ярослава Владимировича Осмомысла (XI):

• Владимир (1151—1199), князь Галицкий (1187—1188, 1190—1199)
• Олег (?—1187), князь Галицкий (1187—1188)

Сыновья Ивана Ростиславича Берладника (XI):

• Ростислав (?—1189)

Ссылки

• Войтович Л. В. [izbornyk.org.ua/dynasty/dyn26.htm ЯРОСЛАВИЧІ. ПЕРША ГАЛИЦЬКА ДИНАСТІЯ] // [litopys.org.ua/dynasty/dyn.htm Князівські династії Східної Європи (кінець IX — початок XVI ст.): склад, суспільна і політична роль. Історико-генеалогічне дослідження]. — Львів: Інститут українознавства ім. І.Крип’якевича, 2000. — 649 с. — ISBN 966-02-1683-1.

Отрывок, характеризующий Ростиславичи Галицкие

Когда Николушку уводили, княжна Марья подошла еще раз к брату, поцеловала его и, не в силах удерживаться более, заплакала.
Он пристально посмотрел на нее.
– Ты об Николушке? – сказал он.
Княжна Марья, плача, утвердительно нагнула голову.
– Мари, ты знаешь Еван… – но он вдруг замолчал.
– Что ты говоришь?
– Ничего. Не надо плакать здесь, – сказал он, тем же холодным взглядом глядя на нее.

Когда княжна Марья заплакала, он понял, что она плакала о том, что Николушка останется без отца. С большим усилием над собой он постарался вернуться назад в жизнь и перенесся на их точку зрения.
«Да, им это должно казаться жалко! – подумал он. – А как это просто!»
«Птицы небесные ни сеют, ни жнут, но отец ваш питает их», – сказал он сам себе и хотел то же сказать княжне. «Но нет, они поймут это по своему, они не поймут! Этого они не могут понимать, что все эти чувства, которыми они дорожат, все наши, все эти мысли, которые кажутся нам так важны, что они – не нужны. Мы не можем понимать друг друга». – И он замолчал.

Маленькому сыну князя Андрея было семь лет. Он едва умел читать, он ничего не знал. Он многое пережил после этого дня, приобретая знания, наблюдательность, опытность; но ежели бы он владел тогда всеми этими после приобретенными способностями, он не мог бы лучше, глубже понять все значение той сцены, которую он видел между отцом, княжной Марьей и Наташей, чем он ее понял теперь. Он все понял и, не плача, вышел из комнаты, молча подошел к Наташе, вышедшей за ним, застенчиво взглянул на нее задумчивыми прекрасными глазами; приподнятая румяная верхняя губа его дрогнула, он прислонился к ней головой и заплакал.
С этого дня он избегал Десаля, избегал ласкавшую его графиню и либо сидел один, либо робко подходил к княжне Марье и к Наташе, которую он, казалось, полюбил еще больше своей тетки, и тихо и застенчиво ласкался к ним.
Княжна Марья, выйдя от князя Андрея, поняла вполне все то, что сказало ей лицо Наташи. Она не говорила больше с Наташей о надежде на спасение его жизни. Она чередовалась с нею у его дивана и не плакала больше, но беспрестанно молилась, обращаясь душою к тому вечному, непостижимому, которого присутствие так ощутительно было теперь над умиравшим человеком.


Князь Андрей не только знал, что он умрет, но он чувствовал, что он умирает, что он уже умер наполовину. Он испытывал сознание отчужденности от всего земного и радостной и странной легкости бытия. Он, не торопясь и не тревожась, ожидал того, что предстояло ему. То грозное, вечное, неведомое и далекое, присутствие которого он не переставал ощущать в продолжение всей своей жизни, теперь для него было близкое и – по той странной легкости бытия, которую он испытывал, – почти понятное и ощущаемое.
Прежде он боялся конца. Он два раза испытал это страшное мучительное чувство страха смерти, конца, и теперь уже не понимал его.
Первый раз он испытал это чувство тогда, когда граната волчком вертелась перед ним и он смотрел на жнивье, на кусты, на небо и знал, что перед ним была смерть. Когда он очнулся после раны и в душе его, мгновенно, как бы освобожденный от удерживавшего его гнета жизни, распустился этот цветок любви, вечной, свободной, не зависящей от этой жизни, он уже не боялся смерти и не думал о ней.
Чем больше он, в те часы страдальческого уединения и полубреда, которые он провел после своей раны, вдумывался в новое, открытое ему начало вечной любви, тем более он, сам не чувствуя того, отрекался от земной жизни. Всё, всех любить, всегда жертвовать собой для любви, значило никого не любить, значило не жить этою земною жизнию. И чем больше он проникался этим началом любви, тем больше он отрекался от жизни и тем совершеннее уничтожал ту страшную преграду, которая без любви стоит между жизнью и смертью. Когда он, это первое время, вспоминал о том, что ему надо было умереть, он говорил себе: ну что ж, тем лучше.
Но после той ночи в Мытищах, когда в полубреду перед ним явилась та, которую он желал, и когда он, прижав к своим губам ее руку, заплакал тихими, радостными слезами, любовь к одной женщине незаметно закралась в его сердце и опять привязала его к жизни. И радостные и тревожные мысли стали приходить ему. Вспоминая ту минуту на перевязочном пункте, когда он увидал Курагина, он теперь не мог возвратиться к тому чувству: его мучил вопрос о том, жив ли он? И он не смел спросить этого.