Первая карлистская война
| Карлистские войны | |||
| Основной конфликт: Первая карлистская война | |||
 Битва при Мендигорриа | |||
| Дата |
1833–1839 | ||
|---|---|---|---|
| Место | |||
| Причина |
Гражданская война между консерваторами и либералами по поводу наследника короля Фердинанда VII | ||
| Итог |
Победа либералов | ||
| Противники | |||
| |||
| Командующие | |||
| Силы сторон | |||
| |||
| Потери | |||
| |||
Первая карлистская война (исп. Primera Guerra Carlista) — гражданская война в Испании с 1833 по 1839 год.
Содержание
Предыстория и причины
Вопросы наследования
В 1713 году Филипп V, первый король Испании из дома Бурбонов, желая предотвратить возможность возвращения трона Габсбургам, провозгласил в стране Салический закон, который объявлял незаконным наследование испанской короны женщинами. Его правнук, король Фердинанд VII имел только двух дочерей, Изабеллу и Луису Фернанду. Для того, чтобы иметь возможность передать престол Изабелле, он принял 10 июня 1830 года так называемую Прагматическую санкцию, восстанавливающую традиционную испанскую систему престолонаследования. В случае, если бы санкция не была принята, престол должен был наследовать брат короля, инфант Дон Карлос Старший. Он и его сторонники, такие как секретарь юстиции Франсиско Тадео Каломарде, требовали от короля изменить своё решение. Однако больной Фердинанд не уступил, и когда он умер 29 сентября 1833 года, трёхлетняя Изабелла стала законной королевой, а её мать Мария Кристина Бурбон-Сицилийская регентшей.
В начале XIX века политическая ситуация в Испании была чрезвычайно сложна. В течение войны за независимость против Наполеона кортесы собрались в Кадисе в 1812 году и выработали первую испанскую конституцию, одну из самых современных и либеральных на тот момент в мире. После войны, вернувшись в страну, Фердинанд VII отменил её, приняв валенсийскую декларацию. Таким образом в Испании был восстановлен абсолютизм и снова начала действовать инквизиция, упразднённая Жозефом Бонапартом.
К концу своей жизни Фердинанд пошёл на некоторые уступки либералам, давая им надежду на смягчение режима. Однако существовала сильная абсолютистская партия, которая не желала терять своё положение. Её члены, зная, что Мария Кристина и Изабелла собираются предпринять либеральные реформы, искали другого кандидата на трон, и их естественный выбор, обосновываемый салическим законом, остановился на доне Карлосе. По словам историка Брэдли Смита, «первая Карлистская война велась не на основе юридического требования Дона Карлоса, но потому, что необузданная, сплочённая группа испанцев одобрила возвращение к своего рода абсолютной монархии, которая, как они чувствовали, защитит их индивидуальные свободы (fueros), их региональную индивидуальность и их религиозный консерватизм»[1]. Современник так охарактеризовал эту войну: «Кристиносы и карлисты, жаждущие крови друг друга, со всем жестоким пылом гражданской борьбы, вдохновляемые памятью о годах взаимных оскорблений, жестокости и ошибок. Брат против брата — отца против сына — лучший друг обернулся худшим врагом — священники против своей паствы — родня против родни»[2].
Положение автономий
Автономии Арагона, Валенсии и Каталонии были отменены в XVIII веке декретами Нуэва-Планта, создавшими централизованное испанское государство. Наварра, однако, сохранила своё самоуправление до 1833 года. Негодование против потери автономии было сильно, что давало мятежникам опору в этих провинциях.
В то же время продолжалась тенденция на ограничение баскских фуэрос, а также происходило перемещение таможенных границ в Пиренеи. Начиная с 1700-х годов началось ослабление старой баскской знати и её влияния на торговлю, осуществляемого с помощью ордена иезуитов. Население провинции басков и Наварры поддерживало Карлоса по причине традиционного уважения к католической церкви. Идеологически Карлос был им гораздо ближе, баски считали, что в случае его победы форалы сохранят свою силу. Аналогично, в Каталонии и Арагоне народ видел в этой войне шанс восстановить свои форальные права, утраченные после войны за испанское наследство. Карлос, однако, никогда ничего по этому вопросу не обещал.
В целом, карлисты были сильны в сельских районах и слабы в городах. Также на их стороне сражалось около 250 иностранных добровольцев: французские монархисты, португальцы-мегелисты, бельгийцы, пьемонтцы и представители германских государств.
Либералы
С другой стороны, либералы и умеренные, объединившиеся, чтобы защитить «новый порядок», контролировали государственный аппарат, почти всю армию и города. Либералов поддерживали Великобритания, Франция и Португалия. Оказывалась как финансовая, так и военная поддержка. Великобритания отправила Вспомогательный легион под командованием генерала Джорджа де Ласи Эванса, Франция выделила части своего Иностранного легиона. Также части регулярной армии предоставила Португалия. Либералы обладали достаточной силой, чтобы выиграть войну за несколько месяцев, однако неэффективное командование и рассредоточенность карлистских сил дали Карлосу время консолидировать свои войска и продержаться почти семь лет в северных и восточных провинциях.
Ход войны
В ходе длительной и тяжёлой войны карлистские силы добились важных побед на севере под командованием блестящего генерала Сумалакарреги. Серьёзнейшей проблемой восставших было отсутствие средств. Рассчитывая, что в случае захвата Бильбао он сможет получить кредит в прусском или русском банке, Карлос осадил город. В ходе осады Сумалакарреги был ранен в ногу и скончался 25 июня 1835 года. Ряд историков считает подозрительными обстоятельства смерти генерала, имевшего противников при карлистском дворе.
В 1837 году карлисты добились крупнейшего успеха, дойдя до стен Мадрида, однако были вынуждены отступить после битвы при Арансуэке.
После смерти Сумалакарреги либералы медленно отыгрывали инициативу, однако не могли выиграть войну до 1839 года. Окончание войны ознаменовалось подписанием вергарского договора 31 августа 1839 года между генералом либералов Бальдомеро Эспартеро и карлистским генералом Рафаэлем Марото. На востоке генерал Кабрера некоторое время продолжал борьбу, однако никем не поддержанный он был вынужден бежать во Францию. Воспринимаемый как герой, он вернулся в страну для участия в третьей карлистской войне.
Напишите отзыв о статье "Первая карлистская война"
Примечания
Ссылки
-
На Викискладе есть медиафайлы по теме Первая карлистская война - [www.balagan.org.uk/war/iberia/1833/chronology1833.htm Хронология первой калистской войны]
- [zm.gipuzkoakultura.net/19thcenturymilitaryhistory/index.php Сайт музея Zumalakarregi, посвящённый первой калистской войне]
Отрывок, характеризующий Первая карлистская война
– Соня! Мне весь мир не нужен! Ты одна для меня всё, – говорил Николай. – Я докажу тебе.– Я не люблю, когда ты так говоришь.
– Ну не буду, ну прости, Соня! – Он притянул ее к себе и поцеловал.
«Ах, как хорошо!» подумала Наташа, и когда Соня с Николаем вышли из комнаты, она пошла за ними и вызвала к себе Бориса.
– Борис, подите сюда, – сказала она с значительным и хитрым видом. – Мне нужно сказать вам одну вещь. Сюда, сюда, – сказала она и привела его в цветочную на то место между кадок, где она была спрятана. Борис, улыбаясь, шел за нею.
– Какая же это одна вещь ? – спросил он.
Она смутилась, оглянулась вокруг себя и, увидев брошенную на кадке свою куклу, взяла ее в руки.
– Поцелуйте куклу, – сказала она.
Борис внимательным, ласковым взглядом смотрел в ее оживленное лицо и ничего не отвечал.
– Не хотите? Ну, так подите сюда, – сказала она и глубже ушла в цветы и бросила куклу. – Ближе, ближе! – шептала она. Она поймала руками офицера за обшлага, и в покрасневшем лице ее видны были торжественность и страх.
– А меня хотите поцеловать? – прошептала она чуть слышно, исподлобья глядя на него, улыбаясь и чуть не плача от волненья.
Борис покраснел.
– Какая вы смешная! – проговорил он, нагибаясь к ней, еще более краснея, но ничего не предпринимая и выжидая.
Она вдруг вскочила на кадку, так что стала выше его, обняла его обеими руками, так что тонкие голые ручки согнулись выше его шеи и, откинув движением головы волосы назад, поцеловала его в самые губы.
Она проскользнула между горшками на другую сторону цветов и, опустив голову, остановилась.
– Наташа, – сказал он, – вы знаете, что я люблю вас, но…
– Вы влюблены в меня? – перебила его Наташа.
– Да, влюблен, но, пожалуйста, не будем делать того, что сейчас… Еще четыре года… Тогда я буду просить вашей руки.
Наташа подумала.
– Тринадцать, четырнадцать, пятнадцать, шестнадцать… – сказала она, считая по тоненьким пальчикам. – Хорошо! Так кончено?
И улыбка радости и успокоения осветила ее оживленное лицо.
– Кончено! – сказал Борис.
– Навсегда? – сказала девочка. – До самой смерти?
И, взяв его под руку, она с счастливым лицом тихо пошла с ним рядом в диванную.
Графиня так устала от визитов, что не велела принимать больше никого, и швейцару приказано было только звать непременно кушать всех, кто будет еще приезжать с поздравлениями. Графине хотелось с глазу на глаз поговорить с другом своего детства, княгиней Анной Михайловной, которую она не видала хорошенько с ее приезда из Петербурга. Анна Михайловна, с своим исплаканным и приятным лицом, подвинулась ближе к креслу графини.
– С тобой я буду совершенно откровенна, – сказала Анна Михайловна. – Уж мало нас осталось, старых друзей! От этого я так и дорожу твоею дружбой.
Анна Михайловна посмотрела на Веру и остановилась. Графиня пожала руку своему другу.
– Вера, – сказала графиня, обращаясь к старшей дочери, очевидно, нелюбимой. – Как у вас ни на что понятия нет? Разве ты не чувствуешь, что ты здесь лишняя? Поди к сестрам, или…
Красивая Вера презрительно улыбнулась, видимо не чувствуя ни малейшего оскорбления.
– Ежели бы вы мне сказали давно, маменька, я бы тотчас ушла, – сказала она, и пошла в свою комнату.
Но, проходя мимо диванной, она заметила, что в ней у двух окошек симметрично сидели две пары. Она остановилась и презрительно улыбнулась. Соня сидела близко подле Николая, который переписывал ей стихи, в первый раз сочиненные им. Борис с Наташей сидели у другого окна и замолчали, когда вошла Вера. Соня и Наташа с виноватыми и счастливыми лицами взглянули на Веру.
Весело и трогательно было смотреть на этих влюбленных девочек, но вид их, очевидно, не возбуждал в Вере приятного чувства.
– Сколько раз я вас просила, – сказала она, – не брать моих вещей, у вас есть своя комната.
Она взяла от Николая чернильницу.
– Сейчас, сейчас, – сказал он, мокая перо.
– Вы всё умеете делать не во время, – сказала Вера. – То прибежали в гостиную, так что всем совестно сделалось за вас.
Несмотря на то, или именно потому, что сказанное ею было совершенно справедливо, никто ей не отвечал, и все четверо только переглядывались между собой. Она медлила в комнате с чернильницей в руке.
– И какие могут быть в ваши года секреты между Наташей и Борисом и между вами, – всё одни глупости!
– Ну, что тебе за дело, Вера? – тихеньким голоском, заступнически проговорила Наташа.
Она, видимо, была ко всем еще более, чем всегда, в этот день добра и ласкова.
– Очень глупо, – сказала Вера, – мне совестно за вас. Что за секреты?…
– У каждого свои секреты. Мы тебя с Бергом не трогаем, – сказала Наташа разгорячаясь.
– Я думаю, не трогаете, – сказала Вера, – потому что в моих поступках никогда ничего не может быть дурного. А вот я маменьке скажу, как ты с Борисом обходишься.
– Наталья Ильинишна очень хорошо со мной обходится, – сказал Борис. – Я не могу жаловаться, – сказал он.
– Оставьте, Борис, вы такой дипломат (слово дипломат было в большом ходу у детей в том особом значении, какое они придавали этому слову); даже скучно, – сказала Наташа оскорбленным, дрожащим голосом. – За что она ко мне пристает? Ты этого никогда не поймешь, – сказала она, обращаясь к Вере, – потому что ты никогда никого не любила; у тебя сердца нет, ты только madame de Genlis [мадам Жанлис] (это прозвище, считавшееся очень обидным, было дано Вере Николаем), и твое первое удовольствие – делать неприятности другим. Ты кокетничай с Бергом, сколько хочешь, – проговорила она скоро.
– Да уж я верно не стану перед гостями бегать за молодым человеком…
– Ну, добилась своего, – вмешался Николай, – наговорила всем неприятностей, расстроила всех. Пойдемте в детскую.
Все четверо, как спугнутая стая птиц, поднялись и пошли из комнаты.
– Мне наговорили неприятностей, а я никому ничего, – сказала Вера.
– Madame de Genlis! Madame de Genlis! – проговорили смеющиеся голоса из за двери.
Красивая Вера, производившая на всех такое раздражающее, неприятное действие, улыбнулась и видимо не затронутая тем, что ей было сказано, подошла к зеркалу и оправила шарф и прическу. Глядя на свое красивое лицо, она стала, повидимому, еще холоднее и спокойнее.
В гостиной продолжался разговор.
– Ah! chere, – говорила графиня, – и в моей жизни tout n'est pas rose. Разве я не вижу, что du train, que nous allons, [не всё розы. – при нашем образе жизни,] нашего состояния нам не надолго! И всё это клуб, и его доброта. В деревне мы живем, разве мы отдыхаем? Театры, охоты и Бог знает что. Да что обо мне говорить! Ну, как же ты это всё устроила? Я часто на тебя удивляюсь, Annette, как это ты, в свои годы, скачешь в повозке одна, в Москву, в Петербург, ко всем министрам, ко всей знати, со всеми умеешь обойтись, удивляюсь! Ну, как же это устроилось? Вот я ничего этого не умею.
– Ах, душа моя! – отвечала княгиня Анна Михайловна. – Не дай Бог тебе узнать, как тяжело остаться вдовой без подпоры и с сыном, которого любишь до обожания. Всему научишься, – продолжала она с некоторою гордостью. – Процесс мой меня научил. Ежели мне нужно видеть кого нибудь из этих тузов, я пишу записку: «princesse une telle [княгиня такая то] желает видеть такого то» и еду сама на извозчике хоть два, хоть три раза, хоть четыре, до тех пор, пока не добьюсь того, что мне надо. Мне всё равно, что бы обо мне ни думали.
– Ну, как же, кого ты просила о Бореньке? – спросила графиня. – Ведь вот твой уже офицер гвардии, а Николушка идет юнкером. Некому похлопотать. Ты кого просила?
– Князя Василия. Он был очень мил. Сейчас на всё согласился, доложил государю, – говорила княгиня Анна Михайловна с восторгом, совершенно забыв всё унижение, через которое она прошла для достижения своей цели.
– Что он постарел, князь Василий? – спросила графиня. – Я его не видала с наших театров у Румянцевых. И думаю, забыл про меня. Il me faisait la cour, [Он за мной волочился,] – вспомнила графиня с улыбкой.
– Всё такой же, – отвечала Анна Михайловна, – любезен, рассыпается. Les grandeurs ne lui ont pas touriene la tete du tout. [Высокое положение не вскружило ему головы нисколько.] «Я жалею, что слишком мало могу вам сделать, милая княгиня, – он мне говорит, – приказывайте». Нет, он славный человек и родной прекрасный. Но ты знаешь, Nathalieie, мою любовь к сыну. Я не знаю, чего я не сделала бы для его счастья. А обстоятельства мои до того дурны, – продолжала Анна Михайловна с грустью и понижая голос, – до того дурны, что я теперь в самом ужасном положении. Мой несчастный процесс съедает всё, что я имею, и не подвигается. У меня нет, можешь себе представить, a la lettre [буквально] нет гривенника денег, и я не знаю, на что обмундировать Бориса. – Она вынула платок и заплакала. – Мне нужно пятьсот рублей, а у меня одна двадцатипятирублевая бумажка. Я в таком положении… Одна моя надежда теперь на графа Кирилла Владимировича Безухова. Ежели он не захочет поддержать своего крестника, – ведь он крестил Борю, – и назначить ему что нибудь на содержание, то все мои хлопоты пропадут: мне не на что будет обмундировать его.
