Первая перчатка
| Первая перчатка | |
 | |
| Жанр | |
|---|---|
| Режиссёр | |
| Автор сценария | |
| В главных ролях | |
| Оператор | |
| Композитор | |
| Кинокомпания | |
| Длительность |
77 минут |
| Страна | |
| Язык |
Русский |
| Год | |
| IMDb | |
«Первая перчатка» — фильм, комедия режиссёра Андрея Фролова.
Фильм в 1947 году лидировал в прокате, занимая 3-е место. В том году его посмотрели 18 570 000 зрителей.
Содержание
Сюжет
Тренер по боксу общества «Метеор» Иван Васильевич Привалов (Владимир Володин) в парке, у силомера, встречает «свою мечту» — отставного военного Никиту Крутикова (Иван Переверзев) с великолепными данными, и хочет воспитать из него чемпиона. Обо всём этом он рассказывает своим друзьям — служителю стадиона Савельичу и массажисту Лубяго. На вопрос, почему он не привёл Никиту, Иван Васильевич отвечает, что это бы сделал «именно Шишкин, за ручку», тренер по боксу общества «Мотор», а он, Привалов, Никиту пригласил и тот сам придёт. После чего добавляет, что «в этот самый момент, возможно, Никита заходит на стадион.»
Действительно, Никита Крутиков во время этого разговора входит на стадион, где, случайно заговорив с тренером Шишкиным, вступает в общество «Мотор», поскольку Шишкин уверил его, что «многие путают», и Никите нужно общество «Мотор», а не «Метеор». Безуспешно ждали новичка Привалов, Лубяго и Савельич. Поздно вечером к ним заходит Шишкин и с удовольствием говорит, что у него появился замечательный новичок.
Вскоре Никита знакомится с милой девушкой Ниной Грековой (Надежда Чередниченко), спортсменкой по художественной гимнастике общества «Метеор». На вопрос, какого он общества, отвечает, что одного с ней. Нина говорит, что не помнит его. Никита показывает членскую книжку. Тут всё выясняется и Никита бежит в общество «Метеор», к Привалову.
Привалов начинает тренировать Никиту, и тот выигрывает бой за боем. Дело приближается к развязке — финальному поединку с чемпионом Москвы Юрием Роговым, которого тренирует принципиальный противник Привалова тренер Шишкин. Однако далеко не всё гладко на пути Никиты к званию чемпиона. Привалов обозначает три «критических момента»: девушку Нину, за которой Никита серьёзно ухаживает и, в случае успеха, бросит бокс, затем, появившегося в Москве директора сибирского совхоза, откуда родом Крутиков, и свою жену, добивающуюся, чтобы её муж оставил тренерство и переселился вместе с ней «на природу», к «птичкам и козочкам.»
Непосредственно перед поединком Никиты с Роговым происходит коллизия с «первым критическим моментом»: Никита просит Нину выйти за него замуж, но та, дав слово Привалову, отказывает ему, и соглашается на женитьбу только после поединка. Тут в действие вступает «второй критический момент» — директор совхоза, и расстроенный отказом Никита решает вернуться домой. Директор даёт ему свой билет. Лубяго, почуявший неладное, пытается воспрепятствовать отъезду, но безуспешно, и Никита садится на поезд «Москва-Владивосток», отбывающий в 23-00. Привалов, узнав об этом от Лубяго, прилюдно падает в обморок, и его приносят домой, где в действие вступает «третий критический момент» — жена.
Доехав почти до самого места назначения, Никита, переживавший всё время пути, принимает решение вернуться и пересаживается на встречный поезд, идущий в Москву. Прибыв практически к самому началу матча, Никита желает вступить в поединок, но Привалов противится этому — «две недели без тренировки!», однако потом даёт разрешение, и Никита, почти нокаутировав противника, всё-таки проигрывает встречу. И только после этого в нём «просыпается настоящий спортсмен…»
В ролях
- Иван Переверзев — Никита Крутиков
- Владимир Володин — Иван Васильевич Привалов, тренер по боксу общества «Метеор»
- Сергей Блинников — Порфирий Михайлович Кошелев, директор зверосовхоза
- Надежда Чередниченко — Нина Грекова
- Мария Яроцкая — тётка
- Анастасия Зуева — Привалова
- Эммануил Геллер — фотокорреспондент
- Владимир Грибков — Шишкин, тренер по боксу общества «Мотор»
- Павел Оленев — Савельич
- Афанасий Белов — Афанасий Лубяго, массажист
- Анатолий Степанов — Юрий Рогов, чемпион Москвы по боксу
- Татьяна Говоркова — мать Юрия Рогова
- Аркадий Цинман — комментатор
- Евгений Калужский — болельщик (нет в титрах)
- Пётр Савин — зритель
- Фёдор Курихин — проводник в поезде
- Александра Денисова — мать Нины
Съёмочная группа
- Режиссёр: Андрей Фролов
- Сценарист: Александр Филимонов
- Оператор: Фёдор Фирсов
- Композитор: Василий Соловьев-Седой
- Художники: Семён Мандель, Владимир Камский, Иван Степанов
- Монтаж — Е. Каменская
- Директор — В. Гутин
Факты
- В фильме показан Парк культуры и отдыха имени Сталина, ныне Измайловский парк, а также водный стадион «Динамо»[1].
- Роль Юрия Рогова исполнял чемпион СССР по боксу 1946 года в полутяжёлом весе Анатолий Григорьевич Степанов.
- Консультантом фильма являлся чемпион СССР по боксу 1926 года, Заслуженный мастер спорта СССР К. В. Градополов.
- Фраза «Привет, Шишкин!» очень широко использовалась в народе после фильма.
- Артист Переверзев после этого фильма женился на артистке Чередниченко.
Видео
В начале 1990-х годов фильм выпущен на домашних видеокассетах кинообъединением «Крупный план». Позже фильм выпущен на видеокассетах компаниями «Восток В», «Формат А», а в начале 2000-х годов — «Мастер Тэйп».
Напишите отзыв о статье "Первая перчатка"
Примечания
- ↑ [www.landscape-design.ru/articlex.php?c=moscow-193x-194x&p=pervaya-perchatka Ландшафт-Дизайн / Москва в кинофильмах… / «Первая перчатка» — кадры и видеоклипы в формате MPEG4 (DivX)]
Ссылки
- «Первая перчатка» (англ.) на сайте Internet Movie Database
- [fightzone.in.ua/pervaya-perchatka рецензия на фильм]
Отрывок, характеризующий Первая перчатка
– А мне то, – сказал он, – ты думаешь, легче? Je suis ereinte, comme un cheval de poste; [Я заморен, как почтовая лошадь;] а всё таки мне надо с тобой поговорить, Катишь, и очень серьезно.Князь Василий замолчал, и щеки его начинали нервически подергиваться то на одну, то на другую сторону, придавая его лицу неприятное выражение, какое никогда не показывалось на лице князя Василия, когда он бывал в гостиных. Глаза его тоже были не такие, как всегда: то они смотрели нагло шутливо, то испуганно оглядывались.
Княжна, своими сухими, худыми руками придерживая на коленях собачку, внимательно смотрела в глаза князю Василию; но видно было, что она не прервет молчания вопросом, хотя бы ей пришлось молчать до утра.
– Вот видите ли, моя милая княжна и кузина, Катерина Семеновна, – продолжал князь Василий, видимо, не без внутренней борьбы приступая к продолжению своей речи, – в такие минуты, как теперь, обо всём надо подумать. Надо подумать о будущем, о вас… Я вас всех люблю, как своих детей, ты это знаешь.
Княжна так же тускло и неподвижно смотрела на него.
– Наконец, надо подумать и о моем семействе, – сердито отталкивая от себя столик и не глядя на нее, продолжал князь Василий, – ты знаешь, Катишь, что вы, три сестры Мамонтовы, да еще моя жена, мы одни прямые наследники графа. Знаю, знаю, как тебе тяжело говорить и думать о таких вещах. И мне не легче; но, друг мой, мне шестой десяток, надо быть ко всему готовым. Ты знаешь ли, что я послал за Пьером, и что граф, прямо указывая на его портрет, требовал его к себе?
Князь Василий вопросительно посмотрел на княжну, но не мог понять, соображала ли она то, что он ей сказал, или просто смотрела на него…
– Я об одном не перестаю молить Бога, mon cousin, – отвечала она, – чтоб он помиловал его и дал бы его прекрасной душе спокойно покинуть эту…
– Да, это так, – нетерпеливо продолжал князь Василий, потирая лысину и опять с злобой придвигая к себе отодвинутый столик, – но, наконец…наконец дело в том, ты сама знаешь, что прошлою зимой граф написал завещание, по которому он всё имение, помимо прямых наследников и нас, отдавал Пьеру.
– Мало ли он писал завещаний! – спокойно сказала княжна. – Но Пьеру он не мог завещать. Пьер незаконный.
– Ma chere, – сказал вдруг князь Василий, прижав к себе столик, оживившись и начав говорить скорей, – но что, ежели письмо написано государю, и граф просит усыновить Пьера? Понимаешь, по заслугам графа его просьба будет уважена…
Княжна улыбнулась, как улыбаются люди, которые думают что знают дело больше, чем те, с кем разговаривают.
– Я тебе скажу больше, – продолжал князь Василий, хватая ее за руку, – письмо было написано, хотя и не отослано, и государь знал о нем. Вопрос только в том, уничтожено ли оно, или нет. Ежели нет, то как скоро всё кончится , – князь Василий вздохнул, давая этим понять, что он разумел под словами всё кончится , – и вскроют бумаги графа, завещание с письмом будет передано государю, и просьба его, наверно, будет уважена. Пьер, как законный сын, получит всё.
– А наша часть? – спросила княжна, иронически улыбаясь так, как будто всё, но только не это, могло случиться.
– Mais, ma pauvre Catiche, c'est clair, comme le jour. [Но, моя дорогая Катишь, это ясно, как день.] Он один тогда законный наследник всего, а вы не получите ни вот этого. Ты должна знать, моя милая, были ли написаны завещание и письмо, и уничтожены ли они. И ежели почему нибудь они забыты, то ты должна знать, где они, и найти их, потому что…
– Этого только недоставало! – перебила его княжна, сардонически улыбаясь и не изменяя выражения глаз. – Я женщина; по вашему мы все глупы; но я настолько знаю, что незаконный сын не может наследовать… Un batard, [Незаконный,] – прибавила она, полагая этим переводом окончательно показать князю его неосновательность.
– Как ты не понимаешь, наконец, Катишь! Ты так умна: как ты не понимаешь, – ежели граф написал письмо государю, в котором просит его признать сына законным, стало быть, Пьер уж будет не Пьер, а граф Безухой, и тогда он по завещанию получит всё? И ежели завещание с письмом не уничтожены, то тебе, кроме утешения, что ты была добродетельна et tout ce qui s'en suit, [и всего, что отсюда вытекает,] ничего не останется. Это верно.
– Я знаю, что завещание написано; но знаю тоже, что оно недействительно, и вы меня, кажется, считаете за совершенную дуру, mon cousin, – сказала княжна с тем выражением, с которым говорят женщины, полагающие, что они сказали нечто остроумное и оскорбительное.
– Милая ты моя княжна Катерина Семеновна, – нетерпеливо заговорил князь Василий. – Я пришел к тебе не за тем, чтобы пикироваться с тобой, а за тем, чтобы как с родной, хорошею, доброю, истинною родной, поговорить о твоих же интересах. Я тебе говорю десятый раз, что ежели письмо к государю и завещание в пользу Пьера есть в бумагах графа, то ты, моя голубушка, и с сестрами, не наследница. Ежели ты мне не веришь, то поверь людям знающим: я сейчас говорил с Дмитрием Онуфриичем (это был адвокат дома), он то же сказал.
Видимо, что то вдруг изменилось в мыслях княжны; тонкие губы побледнели (глаза остались те же), и голос, в то время как она заговорила, прорывался такими раскатами, каких она, видимо, сама не ожидала.
– Это было бы хорошо, – сказала она. – Я ничего не хотела и не хочу.
Она сбросила свою собачку с колен и оправила складки платья.
– Вот благодарность, вот признательность людям, которые всем пожертвовали для него, – сказала она. – Прекрасно! Очень хорошо! Мне ничего не нужно, князь.
– Да, но ты не одна, у тебя сестры, – ответил князь Василий.
Но княжна не слушала его.
– Да, я это давно знала, но забыла, что, кроме низости, обмана, зависти, интриг, кроме неблагодарности, самой черной неблагодарности, я ничего не могла ожидать в этом доме…
– Знаешь ли ты или не знаешь, где это завещание? – спрашивал князь Василий еще с большим, чем прежде, подергиванием щек.
– Да, я была глупа, я еще верила в людей и любила их и жертвовала собой. А успевают только те, которые подлы и гадки. Я знаю, чьи это интриги.
Княжна хотела встать, но князь удержал ее за руку. Княжна имела вид человека, вдруг разочаровавшегося во всем человеческом роде; она злобно смотрела на своего собеседника.
– Еще есть время, мой друг. Ты помни, Катишь, что всё это сделалось нечаянно, в минуту гнева, болезни, и потом забыто. Наша обязанность, моя милая, исправить его ошибку, облегчить его последние минуты тем, чтобы не допустить его сделать этой несправедливости, не дать ему умереть в мыслях, что он сделал несчастными тех людей…
– Тех людей, которые всем пожертвовали для него, – подхватила княжна, порываясь опять встать, но князь не пустил ее, – чего он никогда не умел ценить. Нет, mon cousin, – прибавила она со вздохом, – я буду помнить, что на этом свете нельзя ждать награды, что на этом свете нет ни чести, ни справедливости. На этом свете надо быть хитрою и злою.
