Первая франко-малагасийская война

Первая франко-малагасийская война (малаг. Ady Hova-Frantsay voalohany) (1883—1885) — колониальная война Франции с целью подчинения своей власти Королевство Имерина и превращения Мадагаскара в свою колонию. Для Королевства Имерина война носила антиколониальный оборонительный характер.

Предпосылки

Франция считала Мадагаскар сферой своих интересов с 1850-х годов. Она владела в непосредственной близости от Мадагаскара важными опорными пунктами: островами Сент-Мари и Носи-Бе. В 1840—1850-х годах французы заключили договоры о протекторате с несколькими правителями сакалава. Французский предприниматель Жозеф-Франсуа Ламбер ещё в в 1855 году добился от будущего короля Радамы II заключения договора о предоставлении концессий на добычу полезных ископаемых, использование леса и незанятых земель на Мадагаскаре в обмен на десятипроцентный налог в пользу малагасийской монархии. Однако в 1863 году Радама II был убит в результате государственного переворота, и новое правительство во главе с Райнилайаривуни аннулировало «Договор Ламбера». Однако в качестве компенсации малагасийское правительство вынуждено было отдать Франции практически весь запас серебра — 12 тонн.

Малагасийцы хорошо осознавали угрозу, исходившую со стороны Франции, поэтому стали искать сближения с её главным конкурентом — Великобританией. Этим, в частности, обяснялось то, что королева Ранавалуна II и премьер-министр Райнилайаривуни приняли христианство протестантского, а не католического толка. Кроме того малагасийские власти стали значительно охотнее предоставлять концессии англичанам, нежели французам.

В условиях обострившейся борьбы за колонии и острой конкуренции со стороны Великобритании и Германии в 1870—1880-е годы французское правительство решило активизировать усилия по установлению своего господства на Мадагаскаре. Предлогом для вмешательства Франции во внутренние дела Мадагаскара послужило «дело Лаборда». Ж. Лаборд, предприниматель-француз, женатый на малагасийке, составил завещание не в пользу родных детей, а в пользу племянников-французов. Он завещал им помимо своего состояния ещё и земли, которые сам получил во временное держание. Глава малагасийского правительства Райнилайаривуни ввел запрет на отчуждение земли в их пользу. Это послужило основой для материальных претензий со стороны Франции. Малагасийскому правительству во главе с Райнилайаривуни было известно о подготовке Франции к войне. С целью предотвратить вооружённую интервенцию Райнилайаривуни в начале 1880-х годов отправил в США и Европу дипломатическую миссию, чтобы урегулировать назревавший конфликт мирным путём. О стремлении малагасийцев избежать военного конфликта свидетельствовал и инцидент в Марамбици на северо-западном побережье Мадагаскара. В марте 1882 года арабские контрабандисты под французским флагом открыли огонь по малагасийским таможенникам, когда те попытались предотвратить незаконную выгрузку оружия. Все преступники были уничтожены ответным огнём. Франция потребовала компенсации, и малагасийское правительство с готовностью удовлетворило все материальные претензии.

В 1882 году в Париже состоялись переговоры, в которых участвовали малагасийские дипломатические представители, с целью урегулирования имущественных споров. В их результате было достигнуто соглашение, согласно которому французы получали право на долгосрочную аренду земли и создание своих морских баз. Северо-западное побережье было фактически отдано Франции. Однако правительство Третьей Республики неожиданно прервало переговоры и в конце ноября 1882 года предъявило ультиматум, требуя признания «общих прав» Франции на Мадагаскар.

В 1883 году правительство Франции возглавил сторонник активной колониальной экспансии Жюль Ферри, он же занял пост министра иностранных дел. 27 апреля 1883 года палата депутатов французского парламента проголосовала за предоставление кредитов на проведение военной экспедиции на Мадагаскаре.

Ход военных действий

16 мая 1883 года французские войска без объявления войны напали на Королевство Имерина и 17 мая заняли порт Махадзанга. 1 июня адмирал А. Пьер представил королеве Ранавалуне II ультиматум. Его положения сводились к трем основным пунктам: передача Франции северной части острова; придания европейцам права собственности на землю; компенсация французским гражданам в размере 1 миллиона франков. Премьер-министр Райнилайаривуни отверг ультиматум. В ответ А. Пьер 11 июня обстрелял Таматаве и занял порт. Малагасийцы практически без боя сдали город и отошли к укреплённому лагерю Фарафата, располагавшемуся вне досягаемости корабельной артиллерии. Малагасийцы предприняли несколько попыток отбить порт у французов, однако каждый раз вынуждены были отступать, неся большой урон от огня корабельной артиллерии. Получив подкрепления и доведя численность сухопутных сил в Таматаве до тысячи двухсот человек, французы перешли в наступление. Но все их неоднократные попытки штурма Фарафаты закончились неудачей.

Один из преемников адмирала Пьера, адмирал Мио, приказал высадить десант (несколько рот пехоты и подразделение артиллерии) в провинции Вухемар, рассчитывая на помощь населения севера острова, относившегося недружелюбно к центральному правительству страны. Близ Андрапарани 15 декабря 1884 года произошло короткое сражение, в котором малагасийские войска потерпели поражение и быстро отступили. Но и французы далее прибрежной полосы не двинулись. На протяжении следующего года ограничивались бомбардировкой и блокадой берегов, высадкой десантов и стычками с войсками имерина.

К сентябрю 1885 года адмирал Мио получил новое пополнение из метрополии и Тонкина. Он решил предпринять попытку проникнуть вглубь острова с востока — из Таматаве, занятого гарнизоном реюньонцев. Для этого необходимо было взять укрепления Фарафата, закрывавших все пути из порта. 10 сентября французы выступили из Таматаве, но встретили такой отпор со стороны малагасийцев, что быстро отступили в пределы города. Войсками имерина командовал генерал Райнандриамампандри.

Неудачи на Мадагаскаре вкупе с поражениями французских сил в Индокитае привели к падению кабинета Жюля Ферри 28 июля 1885 года. И после поражения в Фарафатской битве французы сели за стол переговоров с малагасийцами. Райнилайаривуни с готовностью воспользовался представившейся возможностью завершить войну, так как страна и малагасийская армия находились в очень тяжелом положении.

Итоги войны

Переговоры начались в ноябре 1885 года. Французы в итоге отказались от большинства своих первоначальных требований. Мирный договор был подписан 17 декабря и ратифицирован малагасийской стороной 10 января 1886 года. Однако статьи договора устанавливали неравноправный статус Королевства Имерина. Малагасийское правительство лишалось права проведения самостоятельной внешней политики. Французское правительство должно было теперь представлять Мадагаскар во всех внешних сношениях, на Мадагаскаре размещался резидент, который должен был осуществлять контроль за внешними сношениями страны. Также малагасийское правительство обязалось выплатить Франции «добровольную компенсацию» в десять миллионов франков в виде возмещения ущерба «частным лицам иностранного происхождения». Серьёзной уступкой в пользу Франции стала передача ей стратегически важной бухты Диего-Суарес, где французы намеревались создать свою военную базу. Важным достижением малагасийцев стало признание Францией Ранавалуны III королевой всего Мадагаскара. Также Франция обязалась не вмешиваться во внутренние дела Мадагаскара и предоставить военных инструкторов, инженеров, преподавателей и руководителей предприятий. К договору также прилагалось приложение, в котором указывалось, что основным вариантом текста должен был считаться малагасийский, так как выяснилось, что французский вариант отличался от того, что был согласован малагасийцами. В результате Ранавалуна III ратифицировала договор с приложением, а Франция только договор, назвав приложение «объяснительным письмом». Французское правительство заявило, что его представители, С. Патримонио и Э. Мио, не имели полномочий для подписания подобных документов. В итоге Франция трактовала договор с выгодных ей позиций, что было чревато в будущем возобновлением конфликтов. К тому же само малагасийское правительство справедливо опасалось, что условия мирного договора могут вызвать возмущение среди малагасийского населения, поэтому текст договора так и не был опубликован в открытой печати.

См. также

• Франко-малагасийские войны
• Вторая франко-малагасийская война
• Королевство Имерина

Отрывок, характеризующий Первая франко-малагасийская война

– Ах, боже мой! Боже мой! – сказал он. – И как подумаешь, что и кто – какое ничтожество может быть причиной несчастья людей! – сказал он со злобою, испугавшею княжну Марью.
Она поняла, что, говоря про людей, которых он называл ничтожеством, он разумел не только m lle Bourienne, делавшую его несчастие, но и того человека, который погубил его счастие.
– Andre, об одном я прошу, я умоляю тебя, – сказала она, дотрогиваясь до его локтя и сияющими сквозь слезы глазами глядя на него. – Я понимаю тебя (княжна Марья опустила глаза). Не думай, что горе сделали люди. Люди – орудие его. – Она взглянула немного повыше головы князя Андрея тем уверенным, привычным взглядом, с которым смотрят на знакомое место портрета. – Горе послано им, а не людьми. Люди – его орудия, они не виноваты. Ежели тебе кажется, что кто нибудь виноват перед тобой, забудь это и прости. Мы не имеем права наказывать. И ты поймешь счастье прощать.
– Ежели бы я был женщина, я бы это делал, Marie. Это добродетель женщины. Но мужчина не должен и не может забывать и прощать, – сказал он, и, хотя он до этой минуты не думал о Курагине, вся невымещенная злоба вдруг поднялась в его сердце. «Ежели княжна Марья уже уговаривает меня простить, то, значит, давно мне надо было наказать», – подумал он. И, не отвечая более княжне Марье, он стал думать теперь о той радостной, злобной минуте, когда он встретит Курагина, который (он знал) находится в армии.
Княжна Марья умоляла брата подождать еще день, говорила о том, что она знает, как будет несчастлив отец, ежели Андрей уедет, не помирившись с ним; но князь Андрей отвечал, что он, вероятно, скоро приедет опять из армии, что непременно напишет отцу и что теперь чем дольше оставаться, тем больше растравится этот раздор.
– Adieu, Andre! Rappelez vous que les malheurs viennent de Dieu, et que les hommes ne sont jamais coupables, [Прощай, Андрей! Помни, что несчастия происходят от бога и что люди никогда не бывают виноваты.] – были последние слова, которые он слышал от сестры, когда прощался с нею.
«Так это должно быть! – думал князь Андрей, выезжая из аллеи лысогорского дома. – Она, жалкое невинное существо, остается на съедение выжившему из ума старику. Старик чувствует, что виноват, но не может изменить себя. Мальчик мой растет и радуется жизни, в которой он будет таким же, как и все, обманутым или обманывающим. Я еду в армию, зачем? – сам не знаю, и желаю встретить того человека, которого презираю, для того чтобы дать ему случай убить меня и посмеяться надо мной!И прежде были все те же условия жизни, но прежде они все вязались между собой, а теперь все рассыпалось. Одни бессмысленные явления, без всякой связи, одно за другим представлялись князю Андрею.


Князь Андрей приехал в главную квартиру армии в конце июня. Войска первой армии, той, при которой находился государь, были расположены в укрепленном лагере у Дриссы; войска второй армии отступали, стремясь соединиться с первой армией, от которой – как говорили – они были отрезаны большими силами французов. Все были недовольны общим ходом военных дел в русской армии; но об опасности нашествия в русские губернии никто и не думал, никто и не предполагал, чтобы война могла быть перенесена далее западных польских губерний.
Князь Андрей нашел Барклая де Толли, к которому он был назначен, на берегу Дриссы. Так как не было ни одного большого села или местечка в окрестностях лагеря, то все огромное количество генералов и придворных, бывших при армии, располагалось в окружности десяти верст по лучшим домам деревень, по сю и по ту сторону реки. Барклай де Толли стоял в четырех верстах от государя. Он сухо и холодно принял Болконского и сказал своим немецким выговором, что он доложит о нем государю для определения ему назначения, а покамест просит его состоять при его штабе. Анатоля Курагина, которого князь Андрей надеялся найти в армии, не было здесь: он был в Петербурге, и это известие было приятно Болконскому. Интерес центра производящейся огромной войны занял князя Андрея, и он рад был на некоторое время освободиться от раздражения, которое производила в нем мысль о Курагине. В продолжение первых четырех дней, во время которых он не был никуда требуем, князь Андрей объездил весь укрепленный лагерь и с помощью своих знаний и разговоров с сведущими людьми старался составить себе о нем определенное понятие. Но вопрос о том, выгоден или невыгоден этот лагерь, остался нерешенным для князя Андрея. Он уже успел вывести из своего военного опыта то убеждение, что в военном деле ничего не значат самые глубокомысленно обдуманные планы (как он видел это в Аустерлицком походе), что все зависит от того, как отвечают на неожиданные и не могущие быть предвиденными действия неприятеля, что все зависит от того, как и кем ведется все дело. Для того чтобы уяснить себе этот последний вопрос, князь Андрей, пользуясь своим положением и знакомствами, старался вникнуть в характер управления армией, лиц и партий, участвовавших в оном, и вывел для себя следующее понятие о положении дел.
Когда еще государь был в Вильне, армия была разделена натрое: 1 я армия находилась под начальством Барклая де Толли, 2 я под начальством Багратиона, 3 я под начальством Тормасова. Государь находился при первой армии, но не в качестве главнокомандующего. В приказе не было сказано, что государь будет командовать, сказано только, что государь будет при армии. Кроме того, при государе лично не было штаба главнокомандующего, а был штаб императорской главной квартиры. При нем был начальник императорского штаба генерал квартирмейстер князь Волконский, генералы, флигель адъютанты, дипломатические чиновники и большое количество иностранцев, но не было штаба армии. Кроме того, без должности при государе находились: Аракчеев – бывший военный министр, граф Бенигсен – по чину старший из генералов, великий князь цесаревич Константин Павлович, граф Румянцев – канцлер, Штейн – бывший прусский министр, Армфельд – шведский генерал, Пфуль – главный составитель плана кампании, генерал адъютант Паулучи – сардинский выходец, Вольцоген и многие другие. Хотя эти лица и находились без военных должностей при армии, но по своему положению имели влияние, и часто корпусный начальник и даже главнокомандующий не знал, в качестве чего спрашивает или советует то или другое Бенигсен, или великий князь, или Аракчеев, или князь Волконский, и не знал, от его ли лица или от государя истекает такое то приказание в форме совета и нужно или не нужно исполнять его. Но это была внешняя обстановка, существенный же смысл присутствия государя и всех этих лиц, с придворной точки (а в присутствии государя все делаются придворными), всем был ясен. Он был следующий: государь не принимал на себя звания главнокомандующего, но распоряжался всеми армиями; люди, окружавшие его, были его помощники. Аракчеев был верный исполнитель блюститель порядка и телохранитель государя; Бенигсен был помещик Виленской губернии, который как будто делал les honneurs [был занят делом приема государя] края, а в сущности был хороший генерал, полезный для совета и для того, чтобы иметь его всегда наготове на смену Барклая. Великий князь был тут потому, что это было ему угодно. Бывший министр Штейн был тут потому, что он был полезен для совета, и потому, что император Александр высоко ценил его личные качества. Армфельд был злой ненавистник Наполеона и генерал, уверенный в себе, что имело всегда влияние на Александра. Паулучи был тут потому, что он был смел и решителен в речах, Генерал адъютанты были тут потому, что они везде были, где государь, и, наконец, – главное – Пфуль был тут потому, что он, составив план войны против Наполеона и заставив Александра поверить в целесообразность этого плана, руководил всем делом войны. При Пфуле был Вольцоген, передававший мысли Пфуля в более доступной форме, чем сам Пфуль, резкий, самоуверенный до презрения ко всему, кабинетный теоретик.
Кроме этих поименованных лиц, русских и иностранных (в особенности иностранцев, которые с смелостью, свойственной людям в деятельности среди чужой среды, каждый день предлагали новые неожиданные мысли), было еще много лиц второстепенных, находившихся при армии потому, что тут были их принципалы.
В числе всех мыслей и голосов в этом огромном, беспокойном, блестящем и гордом мире князь Андрей видел следующие, более резкие, подразделения направлений и партий.
Первая партия была: Пфуль и его последователи, теоретики войны, верящие в то, что есть наука войны и что в этой науке есть свои неизменные законы, законы облического движения, обхода и т. п. Пфуль и последователи его требовали отступления в глубь страны, отступления по точным законам, предписанным мнимой теорией войны, и во всяком отступлении от этой теории видели только варварство, необразованность или злонамеренность. К этой партии принадлежали немецкие принцы, Вольцоген, Винцингероде и другие, преимущественно немцы.
Вторая партия была противуположная первой. Как и всегда бывает, при одной крайности были представители другой крайности. Люди этой партии были те, которые еще с Вильны требовали наступления в Польшу и свободы от всяких вперед составленных планов. Кроме того, что представители этой партии были представители смелых действий, они вместе с тем и были представителями национальности, вследствие чего становились еще одностороннее в споре. Эти были русские: Багратион, начинавший возвышаться Ермолов и другие. В это время была распространена известная шутка Ермолова, будто бы просившего государя об одной милости – производства его в немцы. Люди этой партии говорили, вспоминая Суворова, что надо не думать, не накалывать иголками карту, а драться, бить неприятеля, не впускать его в Россию и не давать унывать войску.
К третьей партии, к которой более всего имел доверия государь, принадлежали придворные делатели сделок между обоими направлениями. Люди этой партии, большей частью не военные и к которой принадлежал Аракчеев, думали и говорили, что говорят обыкновенно люди, не имеющие убеждений, но желающие казаться за таковых. Они говорили, что, без сомнения, война, особенно с таким гением, как Бонапарте (его опять называли Бонапарте), требует глубокомысленнейших соображений, глубокого знания науки, и в этом деле Пфуль гениален; но вместе с тем нельзя не признать того, что теоретики часто односторонни, и потому не надо вполне доверять им, надо прислушиваться и к тому, что говорят противники Пфуля, и к тому, что говорят люди практические, опытные в военном деле, и изо всего взять среднее. Люди этой партии настояли на том, чтобы, удержав Дрисский лагерь по плану Пфуля, изменить движения других армий. Хотя этим образом действий не достигалась ни та, ни другая цель, но людям этой партии казалось так лучше.