Первое сицилийское восстание

Первое Сицилийское восстание
Дата	135 — 132 г. до. н.э.
Место	Сицилия
Итог	Победа римлян
Противники
Римская республика Рабы Сицилии
Командующие
Луций Кальпурний Пизон Фруги, Публий Рупилий, Публий Корнелий Сципион Эмилиан Африканский Евн, Клеон
Силы сторон
неизвестно 70 000
Потери
неизвестно неизвестно

Первое Сицилийское восстание — восстание рабов на острове Сицилия в 135-132 годах до н. э. Во главе восстания стоял бывший раб Евн, провозглашенный восставшими царем, его главным полководцем был киликиец Клеон. Восставшие одержали несколько побед над римскими войсками, однако затем потерпели поражение от высадившейся на острове большой римской армии.

Предпосылки восстания

К середине II века до н. э. концентрация рабов на Сицилии достигла огромных масштабов. Ситуация здесь отличалась практическим отсутствием мелкого свободного землевладения, наличием крупных рабских хозяйств и чрезвычайно тяжелым положением рабов, занятых в сельском хозяйстве. Положение усугублялось тем, что господа не проявляли заботы даже о пище и одежде для своих рабов, предоставляя им добывать все необходимое собственными силами. Как следствие, на острове процветали разбои и грабежи. Римские власти, не желая конфликтовать с крупными сицилийскими рабовладельцами, не предпринимали никаких мер к улучшению ситуации.

Дополнительным фактором, способствовавшим началу восстания, был довольно однородный этнический состав сицилийских рабов — многие из них были сирийцами.

Начало восстания

Восстание началось в городе Энна. Около 400 сельских рабов, принадлежавших некоему Дамофилу, собрались за городом под предводительством раба-сирийца Евна. Совершив жертвоприношение и принеся клятвы, они ворвались в город, где к ним присоединились местные рабы. Восставшие истребили почти все свободное население, оставив в живых только оружейных мастеров и нескольких рабовладельцев, отличавшихся мягким обращением с рабами.

На своем собрании рабы провозгласили Евна царем под именем Антиоха, а его жену — царицей.

Ход восстания

Успешное выступление в Энне привело к выступлениям по всей Сицилии. Второй крупный очаг восстания возник в Агригенте, где бывший киликийский пират Клеон собрал отряд в 5000 человек и подчинил себе Агригент с прилежащей областью. Некоторое время рабовладельцы надеялись, что два лидера восстания выступят друг против друга, но надежда не оправдалась. Клеон подчинился Евну, став его первым полководцем.

Против восставших выступил претор Луций Гипсей, располагавший 8000 человек, однако восставшим удалось разбить его отряд. Эта победа способствовала распространению восстания. Вскоре численность восставших рабов превысила 100 тысяч человек. Они заняли почти все крупные города центральной и восточной частей острова — Энну, Агригент, Тавромений, Катану, Мессану.

Государство рабов

В результате этих событий в Сицилии образовалось настоящее государство рабов, во главе которого стоял царь Евн-Антиох, выпускавший монеты с собственным именем и титулом. Восставшие не трогали мелких землевладельцев, сохраняя производственные возможности острова.

Поражение восстания

Большой размах восстания вынудил римлян отправить на Сицилию армии консулов. В 134 году против восставших действовал консул Гай Фульвий Флакк, в 133-м армия Луция Кальпурния Пизона Фруги подошла к Энне, в 132-м Публий Рупилий осадил Тавромений.

Рабы упорно сопротивлялись, однако в осажденных городах начался голод, что подорвало силы обороняющихся. В результате измены одного из рабов римлянам удалось взять Тавромений. Во время вылазки под Энной погиб Клеон, вскоре после этого главный город восставших пал. Евн попал в руки римлян и умер в тюрьме.

Итоги восстания

Известия о крупном восстании на Сицилии широко распространились по Средиземноморью, став косвенной причиной некоторых заговоров и выступлений рабов.

Ссылки

• [www.agitclub.ru/museum/revolution1/spar/bunt06diod.htm Диодор Сицилийский]
• [www.gumer.info/bibliotek_Buks/History/koval/19.php Ковалев С. История Рима. Курс лекций]

Отрывок, характеризующий Первое сицилийское восстание

Балашев ничего не мог отвечать на это и молча наклонил голову.
– Да, в этой комнате, четыре дня тому назад, совещались Винцингероде и Штейн, – с той же насмешливой, уверенной улыбкой продолжал Наполеон. – Чего я не могу понять, – сказал он, – это того, что император Александр приблизил к себе всех личных моих неприятелей. Я этого не… понимаю. Он не подумал о том, что я могу сделать то же? – с вопросом обратился он к Балашеву, и, очевидно, это воспоминание втолкнуло его опять в тот след утреннего гнева, который еще был свеж в нем.
– И пусть он знает, что я это сделаю, – сказал Наполеон, вставая и отталкивая рукой свою чашку. – Я выгоню из Германии всех его родных, Виртембергских, Баденских, Веймарских… да, я выгоню их. Пусть он готовит для них убежище в России!
Балашев наклонил голову, видом своим показывая, что он желал бы откланяться и слушает только потому, что он не может не слушать того, что ему говорят. Наполеон не замечал этого выражения; он обращался к Балашеву не как к послу своего врага, а как к человеку, который теперь вполне предан ему и должен радоваться унижению своего бывшего господина.
– И зачем император Александр принял начальство над войсками? К чему это? Война мое ремесло, а его дело царствовать, а не командовать войсками. Зачем он взял на себя такую ответственность?
Наполеон опять взял табакерку, молча прошелся несколько раз по комнате и вдруг неожиданно подошел к Балашеву и с легкой улыбкой так уверенно, быстро, просто, как будто он делал какое нибудь не только важное, но и приятное для Балашева дело, поднял руку к лицу сорокалетнего русского генерала и, взяв его за ухо, слегка дернул, улыбнувшись одними губами.
– Avoir l'oreille tiree par l'Empereur [Быть выдранным за ухо императором] считалось величайшей честью и милостью при французском дворе.
– Eh bien, vous ne dites rien, admirateur et courtisan de l'Empereur Alexandre? [Ну у, что ж вы ничего не говорите, обожатель и придворный императора Александра?] – сказал он, как будто смешно было быть в его присутствии чьим нибудь courtisan и admirateur [придворным и обожателем], кроме его, Наполеона.
– Готовы ли лошади для генерала? – прибавил он, слегка наклоняя голову в ответ на поклон Балашева.
– Дайте ему моих, ему далеко ехать…
Письмо, привезенное Балашевым, было последнее письмо Наполеона к Александру. Все подробности разговора были переданы русскому императору, и война началась.


После своего свидания в Москве с Пьером князь Андреи уехал в Петербург по делам, как он сказал своим родным, но, в сущности, для того, чтобы встретить там князя Анатоля Курагина, которого он считал необходимым встретить. Курагина, о котором он осведомился, приехав в Петербург, уже там не было. Пьер дал знать своему шурину, что князь Андрей едет за ним. Анатоль Курагин тотчас получил назначение от военного министра и уехал в Молдавскую армию. В это же время в Петербурге князь Андрей встретил Кутузова, своего прежнего, всегда расположенного к нему, генерала, и Кутузов предложил ему ехать с ним вместе в Молдавскую армию, куда старый генерал назначался главнокомандующим. Князь Андрей, получив назначение состоять при штабе главной квартиры, уехал в Турцию.
Князь Андрей считал неудобным писать к Курагину и вызывать его. Не подав нового повода к дуэли, князь Андрей считал вызов с своей стороны компрометирующим графиню Ростову, и потому он искал личной встречи с Курагиным, в которой он намерен был найти новый повод к дуэли. Но в Турецкой армии ему также не удалось встретить Курагина, который вскоре после приезда князя Андрея в Турецкую армию вернулся в Россию. В новой стране и в новых условиях жизни князю Андрею стало жить легче. После измены своей невесты, которая тем сильнее поразила его, чем старательнее он скрывал ото всех произведенное на него действие, для него были тяжелы те условия жизни, в которых он был счастлив, и еще тяжелее были свобода и независимость, которыми он так дорожил прежде. Он не только не думал тех прежних мыслей, которые в первый раз пришли ему, глядя на небо на Аустерлицком поле, которые он любил развивать с Пьером и которые наполняли его уединение в Богучарове, а потом в Швейцарии и Риме; но он даже боялся вспоминать об этих мыслях, раскрывавших бесконечные и светлые горизонты. Его интересовали теперь только самые ближайшие, не связанные с прежними, практические интересы, за которые он ухватывался с тем большей жадностью, чем закрытое были от него прежние. Как будто тот бесконечный удаляющийся свод неба, стоявший прежде над ним, вдруг превратился в низкий, определенный, давивший его свод, в котором все было ясно, но ничего не было вечного и таинственного.