Первое сражение за форт Макаллистер

Первое сражение за форт Макаллистер
Основной конфликт: Гражданская война в США 1861-1885
Бруствер форта Макаллистер
Дата	27 января — 3 марта 1863 года
Место	округ Брайан, штат Джорджия, США
Противники
США США Соединённые штаты Америки КША КША Конфедеративные штаты Америки
Командующие
Капитан Персиваль Дрэйтон Командор Джон Уорден Майор Джон Гэлли Капитан Джордж Андерсон
Силы сторон
Мониторы Montauk, Patapsco, Passaic и Nahant Гарнизон форта Макаллистер
Потери
неизвестно неизвестно

Первое сражение за форт Макаллистер — несколько атак с моря, произведённых флотом Союза в период с 27 января по 3 марта 1863 года против удерживаемого Конфедерацией форта Макаллистер в округе Брайан, штат Джорджия.

Строительство форта

В 1861 году на берегу р. Оджичи, на мысе Дженесис, в 13 километрах от Атлантического побережья штата Джорджия, конфедераты возвели четырёхорудийную земляную батарею. Задачей батареи было защищать южные подступы к Саванне со стороны моря, а также рисовые плантанции в низовьях р. Оджичи и стратегически важный железнодорожный мост через реку.

Для строительства батареи 7 июня 1861 года была выделена рота A 1-го Джорджийского полка («Стрелки округа Де Кальб») под командованием лейтенанта Альфреда Хартриджа, жителя Саванны, окончившего три курса Джорджийского военного института в г. Мариэтта. Проект укрепления разработал капитан Джордж Мак-Крэйди, главный инженер 3-го военного округа. Исполнителем работ был назначен капитан Джеймс Мак-Элпин. Основной объём строительных работ выполнили рабы, выделенные местными плантаторами.

Первоначально батарея представляла собой открытый с тыла земляной вал толщиной до 5,5 метров с гнёздами для четырёх 32-фунтовых гладкоствольных пушек, расположенный под углом к реке и обращённый на северо-восток. Посередине вал разделял земляной траверс, в котором был размещён пороховой погреб. Затем траверс были устроен между двумя правыми орудиями. Валы и траверсы форта были насыпаны из ила и песка, взятых со дна реки.

В октябре 1861 года в ожидании нападения армии Союза на батарею доставили пятую 32-фунтовую гладкоствольную пушку, а численность гарнизона была доведена до 39 человек при двух офицерах. В конце декабря 1861 — начале января 1862 года батарея была переименована в форт Макаллистер в честь семьи, владевшей плантацией, на которой она была построена.

В марте 1862 года река Оджичи перед фортом была перегорожена двумя рядами свай, между которыми оставили узкий проход для кораблей южан. В апреле в форт доставили 42-фунтовую гладкоствольную пушку. Для защиты форта со стороны суши в его окрестностях были расквартированы 200 пехотинцев и 150 кавалеристов. В июле 1862 года рота A 1-го Джорджийского полка была отозвана в Саванну, 19 августа её заменили рота C того же полка («Республиканские синие») под командованием капитана Джона Андерсона и рота F 22-го Джорджийского артиллерийского полка («Эмметские стрелки») под командованием капитана Огастеса Боно́. Тогда же в трёх милях от форта на берегу реки Оджичи встала лагерем 3-я батарея E 12-го Джорджийского батальона лёгкой артиллерии под командованием капитана Роберта Мартина. В том же месяце правую 32-фунтовую пушку заменили 42-фунтовой. 31 июля в форт прислали 8-дюймовую колумбиаду.

11 ноября Джон Андерсон вышел в отставку, и 11 декабря командование ротой принял его племянник капитан Джордж Андерсон. 25 ноября 1862 года комендантом форта был назначен майор Джон Гэлли. 30 декабря командиром «Эмметских стрелков» был назначен 1-й лейтенант Джордж Николл. В январе 1863 года по приказу генерала Борегара укрепления на мысе Дженесис были существенно усовершенствованы: насыпаны дополнительные траверсы, оборудованы дополнительные пороховые погреба, в тылу позиции сооружено бомбоубежище, на правом фланге оборудованы позиции для 8-дюймовой колумбиады и 32-фунтового нарезного орудия. На левом фланге была оборудована печь для нагрева 32-фунтовых ядер и позиция для 32-фунтовой гладкоствольной пушки, которая должна была ими стрелять. От правого фланга форта укрытый ход вёл к вынесенной за пределы укрепления позиции 10-дюймовой мортиры.

В феврале 1863 года третья слева 32-фунтовая гладкоствольная пушка была заменена 10-дюймовой колумбиадой.

В марте 1863 года орудиями форта были расставлены таким образом (слева направо):

• 32-фунтовая гладкоствольная пушка, стреляющая раскалёнными ядрами
• 32-фунтовая гладкоствольная пушка
• 32-фунтовая гладкоствольная пушка
• 10-дюймовая колумбиада: лейтенант Уильям Рокуэлл (Эмметские стрелки)
• 42-фунтовая гладкоствольная пушка: лейтенант Дэниел Куинн (Эмметские стрелки)
• 8-дюймовая колумбиада: 1-й лейтенант Уильям Диксон (Республиканские синие)
• 32-фунтовая нарезная пушка: лейтенант Фрэнсис Уиллис, затем капрал Роберт Смит (Республиканские синие)
• 10-дюймовая мортира: капитан Роберт Мартин (3-я рота E, 12-й Джорджийский батальон лёгкой артиллерии)

1862 год

Впервые о существовании форта Макаллистер адмирал Дю Понт узнал от беглых рабов в июне 1862 года, однако никаких действий против него предпринимать не стал. В последних числах июня небольшая шхуна сумела прорвать блокаду северян и, поднявшись по р. Оджичи, встала на якорь под защитой орудий форта. 1 июля в поисках шхуны вверх по реке поднялась канонерская лодка северян Potomska. Приблизившись к форту на расстояние в 2 километра, канонерская лодка открыла огонь по шхуне и по береговому брустверу форта. Артиллеристы южан открыли ответный огонь. Находясь в узком и неизвестном ему русле реки, командир Potomska решил не рисковать кораблём и вернулся на свою позицию у побережья. Получив доклад о произошедшем, адмирал Дю Понт оценил значимость р. Оджичи как транспортного пути к Саванне и приказал Potomska занять позицию в проливе Оссабоу, перекрыв доступ к устью реки.

9 июля Дю Понт приказал командор-лейтенанту Чарльзу Стидману на канонерской лодке Paul Jones, вооружённой длинноствольными нарезными орудиями, подняться по р. Оджичи и прощупать оборону форта. Однако Стидман не сумел найти лоцмана, знакомого с мелями пролива Оссабоу. Единственный опытный лоцман, Чарльз Тэттнэлл, находился в тот момент на о-ве Св. Симона. Стидман повёл туда свой корабль, чтобы взять на борт Тэттнэлла, но по дороге возникла проблема с паровыми котлами. В результате Paul Jones был готов к выполнению приказа лишь через две недели. 23 июля колёсный пароход Thomas L. Wragg неудачно попытался прорвать блокаду Чарльстона и после долгой погони укрылся от преследующих его кораблей северян в р. Оджичи. Он миновал форт Макаллистер и поднялся к железнодорожному мосту, где выгрузил оружие и боеприпасы и принял на борт груз хлопка, смолы и табака. 26 июля беглые негры сообщили командам кораблей Союза, охранявших пролив Оссабоу, о местоположении парохода южан. Командор Голдсборо передал эту новость на о-в Хилтон-Хед адмиралу Дю Понту. Командование северян опасалось, что южане перестроят Thomas L. Wragg в монитор, поэтому решили не ограничиваться блокадой выхода из реки, но уничтожить судно. Адмирал Дю Понт решил произвести разведку, ранее порученную канонерке Paul Jones более сильным отрядом, в который также вошли канонерские лодки Huron, Unadilla и Madgie. Возглавить отряд было поручено командиру Unadilla командор-лейтенанту Наполеону Коллинзу.

Примерно в 9 утра 29 июля отряд кораблей вошёл в р. Оджичи и начал подниматься по течению. Миновав о-в Биг-Баззард, корабли северян открыли вслепую огонь по покрытому лесом берегу в направлении мыса Дженесис. Через полчаса форт оказался на расстоянии видимости, и огонь стал прицельным. Гарнизон форта во главе с капитаном Хартриджем подождал, пока корабли окажутся в пределах досягаемости пушек, после чего открыл ответный огонь по шедшему головным Paul Jones. Через полчаса северяне отошли вниз по реке и продолжали обстрел, оставаясь недосягаемыми для пушек южан, однако потом вновь приблизились к форту, дав южанам возможность возобновить ответный огонь. Перестрелка продолжалась 1,5-2 часа без особого ущерба для обеих сторон, после чего корабли северян вышли из боя и вернулись на побережье. Потерь ни среди конфедератов, ни среди северян не было. Бой 20 июля показал южанам стратегическую важность форта Макаллистер и недостаточную мощность его артиллерии. Уже 31 июля генерал Хью Мерсер прислал на батарею 8-дюймовую колумбиаду. Владельцы окрестных плантаций предоставили рабов для усиления земляных укреплений.

Начиная с 29 июля, канонерские лодки Unadilla и Potomska по очереди несли сторожевую службу в проливе Оссабоу, особое внимание уделяя устью р. Оджичи. В сентябре они были усилены канонеркой Dawn под командованием командор-лейтенанта Джона Барнса, а затем к ним присоединилась канонерка Wissahickon. Южане истолковали это изменение как подготовку к новой атаке на форт Макаллистер, и предприняли новые шаги по укреплению его обороны: установили речные мины и завезли в форт семь повозок боеприпасов. Тогда же Thomas L. Wragg поднялся по р. Оджичи к железнодорожному мосту, где весь груз с парохода был свезён на берег. Само судно было продано капитану Томасу Харрисону Бэйкеру, который начал переоборудовать его в приватир. В конце октября генерал Борегар проинспектировал состояние форта, однако распорядился произвести некоторые изменения: установить одну из 32-фунтовых пушек непосредственно напротив свай, перегораживающих реку, оборудовать валы и укрытия для лёгких артиллерийских орудий, а также оборудовать позицию для мортиры. Утром 2 ноября капитан Огастес Боно и ещё четыре человека из «Эмметских стрелков» в маленькой лодке отправились на разведку вниз по р. Оджичи. Когда они приблизились к канонеркам северян на 400 метров, вахтенные на борту Wissahickon их заметили. Командор-лейтенант Дэвис распорядился спустить на воду вооружённый баркас. Поняв, что их заметили, разведчики южан начали усиленно грести вверх по реке. 20-фунтовое орудие Паррота с Wissahickon дало по лодке предупредительный выстрел, но Боно с товарищами стали грести ещё усерднее. Тогда канонерка северян снялась с якоря и двинулась вверх по реке, продолжая обстреливать лодку 20-фунтовыми снарядами. Однако к тому времени, когда Wissahickon начала сближаться с лодкой Боно, южане уже оказались под защитой пушек форта Макаллистер. Канонерка бросила якорь в полутора километрах от форта. Через полчаса одна из пушек Wissahickon выпустила по форту снаряд, который почти не причинил вреда. Южане ответили несколькими выстрелами из 8-дюймовой колумбиады. Последние два ядра упали рядом с бортом канонерки, после чего она спустилась вниз по течению.

5 ноября Thomas L. Wragg получил патент от Конфедерации и был переименован в Rattlesnake. Однако единственный выход к океану по-прежнему был перекрыт кораблями Союза. 10 ноября канонерка Water Witch привела на буксире в пролив Оссабоу вооружённую мортирой шхуну C. P. Williams, которая должна была заменить на позиции у побережья барк Fernandina. 19 ноября около 7:00 канонерка Dawn, ведущая на буксире шхуну C. P. Williams, и канонерка Wissahickon начали подниматься вверх по р. Оджичи с задачей точно определить, где река перегорожена сваями. В тумане корабли приблизились к мысу Дженесис, шхуна встала на якорь, а канонерки поднялись ещё немного выше по течению. Из-за тумана гарнизон форта не заметил приближения кораблей и осознал угрозу, лишь когда прозвучали первые выстрелы. Орудийная прислуга быстро заняла свои места, но ответный огонь открывать не стала. Северяне увидели, что дворик форта опустел, но не могли определить, разбежался гарнизон или занял позиции на валах. Тогда командор-лейтенант Дэвис приказал канонеркам подойти к форту ближе. При этом все три корабля северян продолжали обстреливать форт. Когда канонерки приблизились к сваям на 10 метров, 8-дюймовая колумбиада форта, пристрелянная к этой точке, открыла огонь и первым же выстрелом пробила борт Wissahickon в метре ниже ватерлинии. Повреждённая канонерка отошла назад, в то время как Dawn осталась на месте, продолжая вести огонь. Течь в борту Wissahickon оказалась довольно сильной, и помпы не справлялись с прибывающей водой. Дэвис приказал всему экипажу собраться на противоположном борту, чтобы придать кораблю крен. Затем на корабль прибыл плотник с Dawn, за борт опустили матроса и сумели справиться с основной течью. Затем Wissahickon встала на якорь и возобновила стрельбу по форту, хотя на таком расстоянии её 11-дюмовая пушка Дальгрена была малоэффективна. Около 14:30 все три корабля северян прекратили огонь и спустились к устью реки. За шесть часов боя северяне сделали около 200 выстрелов (в том числе 17 из пушки Дальгрена и 18 из орудия Парротта) и нанесли некоторый урон земляным укреплениям. Было ранено двое солдат из гарнизона форта. Южане в ответ сделали всего 12 выстрелов. К вечеру того же дня из Саванны в форт доставили большую партию боеприпасов и 10-дюймовую мортиру, самую большую, какая только нашлась в городе. Около сотни негров с ближайших плантаций занимались восстановлением брустверов и погребов, а также сооружением бомбоубежища для гарнизона. Мортира была установлена на правом фланге форта, рядом с 8-дюймовой колумбиадой. На следующее утро в трёх километрах позади форта разбил лагерь батальон снайперов под командованием капитана Роберта Андерсона, присланный для защиты форта от атак с суши.

25 ноября комендантом форта Макаллистер был назначен произведённый в майоры бывший командир Саваннского артиллерийского батальона Джон Гэлли, который прибыл на мыс Дженесис 29 ноября.

27 декабря на мыс Дженесис прибыл майор Джон Барнуэлл, которому генерал Борегар поручил проинспектировать укрепления форта Макаллистер.

1863 год

В конце января в Порт-Ройял прибыл только что спущенный на воду федеральный броненосец Montauk под командованием коммодора Джона Уордена, вооружённый 11- и 15-дюймовой пушками Дальгрена в центральной вращающейся башне. Новый корабль необходимо было испытать в бою против сухопутной батареи. Наиболее заманчивой целью представлялся форт Макаллистер. 20 января адмирал Дю Понт приказал броненосцу обстрелять и захватить батарею, после чего сжечь приватир Rattlesnake и железнодорожный мост.

24 января в 17:10 Montauk, буксируемый кораблём James Adger, однотипным с Rattlesnake, вошёл в устье реки Оджичи и бросил якорь. 26 июня в 13:30 броненосец снялся с якоря, поднялся по реке и встал на якорь в виду форта Макаллистер, но вне пределов досягаемости его орудий. В течение дня к нему присоединились Seneca, Wissahickon и Dawn, ведущая на буксире шхуну C. P. Williams. В 20:00 две шлюпки под командованием коммодор-лейтенанта Чарльза Дэвиса под покровом темноты поднялись вверх по реке, чтобы разведать обстановку и снять пристрелочные вешки, установленные южанами.

27 января Montauk приблизился к форту южан, подойдя к самой линии препятствий на реке. Начиная с 7:35 утра в течение 4,5 часов броненосец обстреливал форт, выпустив в общей сложности 52 снаряда, которые не нанесли южанам заметного урона. Орудия конфедератов вели меткий ответный огонь, добившись 14 попаданий, которые также не причинили броненосцу почти никаких повреждений.

Утром 1 февраля тот же отряд кораблей северян вновь поднялся по реке Оджичи. Готовясь к бою и опасаясь десанта, конфедераты прикрыли берег цепью стрелков из Первого снайперского батальона под командованием капитана Артура Шааффа. Два нарезных орудия Чэтемской артиллерийской батареи под командованием лейтенанта Уайтхеда были установлены в окопах на возвышенности в тылу форта. С приватира Rattlesnake были сняты орудия и установлены на берегу в 7 милях вверх по течению от форта, ими командовал капитан Бэйкер. Сам корабль был приготовлен к затоплению. В 7:45 Montauk приблизился к форту Макаллистер на 550—600 метров и открыл огонь. К 8:15 снаряды монитора полностью разрушили бруствер перед 8-дюймовой колумбиадой, однако орудийный расчет под командованием первого лейтенанта Диксона не прекратил стрельбу. В 8:30 снаряд повредил одно из 32-фунтовых орудий и поразил насмерть коменданта форма майора Гэлли, который к тому времени уже был ранен. Командование фортом взял на себя капитан Андерсон. Через час, когда начался отлив, Montauk отошёл вниз по течению, откуда продолжил обстрел укреплений южан. Конфедераты добились 48 попаданий в броненосец, но существенных повреждений корабль не получил.

27 февраля приватир Rattlesnake в очередной раз предпринял неудачную попытку вырваться из реки на оперативный простор и на обратном пути сел на мель возле форта Макаллистер. 28 февраля отряд боевых кораблей северян в прежнем составе вновь был отправлен вверх по реке с заданием обстрелять и сжечь Rattlesnake, что и было выполнено — броненосец уничтожил корабль южан с расстояния 1100 метров. При этом сам Montauk оказался под огнём пушек форта Макаллистер и выдержал пять попаданий снарядов, которые не причинили ему никаких повреждений. Однако при отходе от цели броненосец наткнулся на речную торпеду, взрыв которой повредил корпус корабля. По приказу командира Montauk выбросился на мелководье, где на пробоину был наведён временный пластырь, после чего корабль своим ходом спустился вниз по реке. На ремонт корпуса ушло несколько недель.

3 марта Дю Понт отправил вверх по реке усиленный отряд боевых кораблей в составе мониторов Passaic, Patapsco, Nahant с целью проверки их боевой эффективности. Мониторы сопровождали канонерские лодки Seneca, Wissahickon, Dawn и три вооружённых мортирами шхуны. Командовал отрядом капитан Персиваль Дрейтон с монитора Passaic. Пушки форта Макаллистер открыли огонь, и в 8:40 утра мониторы начали ответный обстрел. С противоположного берега Хардвикские конные стрелки пытались ружейным огнём поразить моряков северян. В результате восьмичасового обстрела валам форта и нескольким орудиям были нанесены значительные повреждения.

Итог сражения

После четырёх безрезультатных попыток уничтожить форт Макаллистер Дю Понт отправил боевые корабли на более важный участок, непосредственно к Чарльстону. Повреждения, причинённые земляным укреплениям форта снарядами южан, были быстро исправлены, а поскольку продолжение боевых действий на этом участке считалось маловероятным, часть орудий и припасов были перемещены на более важные участки фронта.

Литература

• Durham, Roger S. [books.google.ru/books?id=xgYdcLCTrvMC&printsec=frontcover&hl=ru#v=onepage&q&f=false Fort McAllister]. — Arcadia Publishing, 2004.
• Durham, Roger S.;; [books.google.ru/books?id=p3QPmRJGAQYC&printsec=frontcover&hl=ru#v=onepage&q&f=false Guardian of Savannah: Fort McAllister, Georgia, in the Civil War and Beyond]. — University of South Carolina Press, 2008.
• [www.liveoakpl.org/e-archives/Gamble/FortMcAllister.htm Gamble Collection: Fort McAllister]

Отрывок, характеризующий Первое сражение за форт Макаллистер

– Что ты сделал с m lle Шерер? Она теперь совсем заболеет, – сказал, входя в кабинет, князь Андрей и потирая маленькие, белые ручки.
Пьер поворотился всем телом, так что диван заскрипел, обернул оживленное лицо к князю Андрею, улыбнулся и махнул рукой.
– Нет, этот аббат очень интересен, но только не так понимает дело… По моему, вечный мир возможен, но я не умею, как это сказать… Но только не политическим равновесием…
Князь Андрей не интересовался, видимо, этими отвлеченными разговорами.
– Нельзя, mon cher, [мой милый,] везде всё говорить, что только думаешь. Ну, что ж, ты решился, наконец, на что нибудь? Кавалергард ты будешь или дипломат? – спросил князь Андрей после минутного молчания.
Пьер сел на диван, поджав под себя ноги.
– Можете себе представить, я всё еще не знаю. Ни то, ни другое мне не нравится.
– Но ведь надо на что нибудь решиться? Отец твой ждет.
Пьер с десятилетнего возраста был послан с гувернером аббатом за границу, где он пробыл до двадцатилетнего возраста. Когда он вернулся в Москву, отец отпустил аббата и сказал молодому человеку: «Теперь ты поезжай в Петербург, осмотрись и выбирай. Я на всё согласен. Вот тебе письмо к князю Василью, и вот тебе деньги. Пиши обо всем, я тебе во всем помога». Пьер уже три месяца выбирал карьеру и ничего не делал. Про этот выбор и говорил ему князь Андрей. Пьер потер себе лоб.
– Но он масон должен быть, – сказал он, разумея аббата, которого он видел на вечере.
– Всё это бредни, – остановил его опять князь Андрей, – поговорим лучше о деле. Был ты в конной гвардии?…
– Нет, не был, но вот что мне пришло в голову, и я хотел вам сказать. Теперь война против Наполеона. Ежели б это была война за свободу, я бы понял, я бы первый поступил в военную службу; но помогать Англии и Австрии против величайшего человека в мире… это нехорошо…
Князь Андрей только пожал плечами на детские речи Пьера. Он сделал вид, что на такие глупости нельзя отвечать; но действительно на этот наивный вопрос трудно было ответить что нибудь другое, чем то, что ответил князь Андрей.
– Ежели бы все воевали только по своим убеждениям, войны бы не было, – сказал он.
– Это то и было бы прекрасно, – сказал Пьер.
Князь Андрей усмехнулся.
– Очень может быть, что это было бы прекрасно, но этого никогда не будет…
– Ну, для чего вы идете на войну? – спросил Пьер.
– Для чего? я не знаю. Так надо. Кроме того я иду… – Oн остановился. – Я иду потому, что эта жизнь, которую я веду здесь, эта жизнь – не по мне!


В соседней комнате зашумело женское платье. Как будто очнувшись, князь Андрей встряхнулся, и лицо его приняло то же выражение, какое оно имело в гостиной Анны Павловны. Пьер спустил ноги с дивана. Вошла княгиня. Она была уже в другом, домашнем, но столь же элегантном и свежем платье. Князь Андрей встал, учтиво подвигая ей кресло.
– Отчего, я часто думаю, – заговорила она, как всегда, по французски, поспешно и хлопотливо усаживаясь в кресло, – отчего Анет не вышла замуж? Как вы все глупы, messurs, что на ней не женились. Вы меня извините, но вы ничего не понимаете в женщинах толку. Какой вы спорщик, мсье Пьер.
– Я и с мужем вашим всё спорю; не понимаю, зачем он хочет итти на войну, – сказал Пьер, без всякого стеснения (столь обыкновенного в отношениях молодого мужчины к молодой женщине) обращаясь к княгине.
Княгиня встрепенулась. Видимо, слова Пьера затронули ее за живое.
– Ах, вот я то же говорю! – сказала она. – Я не понимаю, решительно не понимаю, отчего мужчины не могут жить без войны? Отчего мы, женщины, ничего не хотим, ничего нам не нужно? Ну, вот вы будьте судьею. Я ему всё говорю: здесь он адъютант у дяди, самое блестящее положение. Все его так знают, так ценят. На днях у Апраксиных я слышала, как одна дама спрашивает: «c'est ca le fameux prince Andre?» Ma parole d'honneur! [Это знаменитый князь Андрей? Честное слово!] – Она засмеялась. – Он так везде принят. Он очень легко может быть и флигель адъютантом. Вы знаете, государь очень милостиво говорил с ним. Мы с Анет говорили, это очень легко было бы устроить. Как вы думаете?
Пьер посмотрел на князя Андрея и, заметив, что разговор этот не нравился его другу, ничего не отвечал.
– Когда вы едете? – спросил он.
– Ah! ne me parlez pas de ce depart, ne m'en parlez pas. Je ne veux pas en entendre parler, [Ах, не говорите мне про этот отъезд! Я не хочу про него слышать,] – заговорила княгиня таким капризно игривым тоном, каким она говорила с Ипполитом в гостиной, и который так, очевидно, не шел к семейному кружку, где Пьер был как бы членом. – Сегодня, когда я подумала, что надо прервать все эти дорогие отношения… И потом, ты знаешь, Andre? – Она значительно мигнула мужу. – J'ai peur, j'ai peur! [Мне страшно, мне страшно!] – прошептала она, содрогаясь спиною.
Муж посмотрел на нее с таким видом, как будто он был удивлен, заметив, что кто то еще, кроме его и Пьера, находился в комнате; и он с холодною учтивостью вопросительно обратился к жене:
– Чего ты боишься, Лиза? Я не могу понять, – сказал он.
– Вот как все мужчины эгоисты; все, все эгоисты! Сам из за своих прихотей, Бог знает зачем, бросает меня, запирает в деревню одну.
– С отцом и сестрой, не забудь, – тихо сказал князь Андрей.
– Всё равно одна, без моих друзей… И хочет, чтобы я не боялась.
Тон ее уже был ворчливый, губка поднялась, придавая лицу не радостное, а зверское, беличье выраженье. Она замолчала, как будто находя неприличным говорить при Пьере про свою беременность, тогда как в этом и состояла сущность дела.
– Всё таки я не понял, de quoi vous avez peur, [Чего ты боишься,] – медлительно проговорил князь Андрей, не спуская глаз с жены.
Княгиня покраснела и отчаянно взмахнула руками.
– Non, Andre, je dis que vous avez tellement, tellement change… [Нет, Андрей, я говорю: ты так, так переменился…]
– Твой доктор велит тебе раньше ложиться, – сказал князь Андрей. – Ты бы шла спать.
Княгиня ничего не сказала, и вдруг короткая с усиками губка задрожала; князь Андрей, встав и пожав плечами, прошел по комнате.
Пьер удивленно и наивно смотрел через очки то на него, то на княгиню и зашевелился, как будто он тоже хотел встать, но опять раздумывал.
– Что мне за дело, что тут мсье Пьер, – вдруг сказала маленькая княгиня, и хорошенькое лицо ее вдруг распустилось в слезливую гримасу. – Я тебе давно хотела сказать, Andre: за что ты ко мне так переменился? Что я тебе сделала? Ты едешь в армию, ты меня не жалеешь. За что?
– Lise! – только сказал князь Андрей; но в этом слове были и просьба, и угроза, и, главное, уверение в том, что она сама раскается в своих словах; но она торопливо продолжала:
– Ты обращаешься со мной, как с больною или с ребенком. Я всё вижу. Разве ты такой был полгода назад?
– Lise, я прошу вас перестать, – сказал князь Андрей еще выразительнее.
Пьер, всё более и более приходивший в волнение во время этого разговора, встал и подошел к княгине. Он, казалось, не мог переносить вида слез и сам готов был заплакать.
– Успокойтесь, княгиня. Вам это так кажется, потому что я вас уверяю, я сам испытал… отчего… потому что… Нет, извините, чужой тут лишний… Нет, успокойтесь… Прощайте…
Князь Андрей остановил его за руку.
– Нет, постой, Пьер. Княгиня так добра, что не захочет лишить меня удовольствия провести с тобою вечер.
– Нет, он только о себе думает, – проговорила княгиня, не удерживая сердитых слез.
– Lise, – сказал сухо князь Андрей, поднимая тон на ту степень, которая показывает, что терпение истощено.
Вдруг сердитое беличье выражение красивого личика княгини заменилось привлекательным и возбуждающим сострадание выражением страха; она исподлобья взглянула своими прекрасными глазками на мужа, и на лице ее показалось то робкое и признающееся выражение, какое бывает у собаки, быстро, но слабо помахивающей опущенным хвостом.
– Mon Dieu, mon Dieu! [Боже мой, Боже мой!] – проговорила княгиня и, подобрав одною рукой складку платья, подошла к мужу и поцеловала его в лоб.
– Bonsoir, Lise, [Доброй ночи, Лиза,] – сказал князь Андрей, вставая и учтиво, как у посторонней, целуя руку.


Друзья молчали. Ни тот, ни другой не начинал говорить. Пьер поглядывал на князя Андрея, князь Андрей потирал себе лоб своею маленькою рукой.
– Пойдем ужинать, – сказал он со вздохом, вставая и направляясь к двери.
Они вошли в изящно, заново, богато отделанную столовую. Всё, от салфеток до серебра, фаянса и хрусталя, носило на себе тот особенный отпечаток новизны, который бывает в хозяйстве молодых супругов. В середине ужина князь Андрей облокотился и, как человек, давно имеющий что нибудь на сердце и вдруг решающийся высказаться, с выражением нервного раздражения, в каком Пьер никогда еще не видал своего приятеля, начал говорить:
– Никогда, никогда не женись, мой друг; вот тебе мой совет: не женись до тех пор, пока ты не скажешь себе, что ты сделал всё, что мог, и до тех пор, пока ты не перестанешь любить ту женщину, какую ты выбрал, пока ты не увидишь ее ясно; а то ты ошибешься жестоко и непоправимо. Женись стариком, никуда негодным… А то пропадет всё, что в тебе есть хорошего и высокого. Всё истратится по мелочам. Да, да, да! Не смотри на меня с таким удивлением. Ежели ты ждешь от себя чего нибудь впереди, то на каждом шагу ты будешь чувствовать, что для тебя всё кончено, всё закрыто, кроме гостиной, где ты будешь стоять на одной доске с придворным лакеем и идиотом… Да что!…
Он энергически махнул рукой.
Пьер снял очки, отчего лицо его изменилось, еще более выказывая доброту, и удивленно глядел на друга.
– Моя жена, – продолжал князь Андрей, – прекрасная женщина. Это одна из тех редких женщин, с которою можно быть покойным за свою честь; но, Боже мой, чего бы я не дал теперь, чтобы не быть женатым! Это я тебе одному и первому говорю, потому что я люблю тебя.
Князь Андрей, говоря это, был еще менее похож, чем прежде, на того Болконского, который развалившись сидел в креслах Анны Павловны и сквозь зубы, щурясь, говорил французские фразы. Его сухое лицо всё дрожало нервическим оживлением каждого мускула; глаза, в которых прежде казался потушенным огонь жизни, теперь блестели лучистым, ярким блеском. Видно было, что чем безжизненнее казался он в обыкновенное время, тем энергичнее был он в эти минуты почти болезненного раздражения.
– Ты не понимаешь, отчего я это говорю, – продолжал он. – Ведь это целая история жизни. Ты говоришь, Бонапарте и его карьера, – сказал он, хотя Пьер и не говорил про Бонапарте. – Ты говоришь Бонапарте; но Бонапарте, когда он работал, шаг за шагом шел к цели, он был свободен, у него ничего не было, кроме его цели, – и он достиг ее. Но свяжи себя с женщиной – и как скованный колодник, теряешь всякую свободу. И всё, что есть в тебе надежд и сил, всё только тяготит и раскаянием мучает тебя. Гостиные, сплетни, балы, тщеславие, ничтожество – вот заколдованный круг, из которого я не могу выйти. Я теперь отправляюсь на войну, на величайшую войну, какая только бывала, а я ничего не знаю и никуда не гожусь. Je suis tres aimable et tres caustique, [Я очень мил и очень едок,] – продолжал князь Андрей, – и у Анны Павловны меня слушают. И это глупое общество, без которого не может жить моя жена, и эти женщины… Ежели бы ты только мог знать, что это такое toutes les femmes distinguees [все эти женщины хорошего общества] и вообще женщины! Отец мой прав. Эгоизм, тщеславие, тупоумие, ничтожество во всем – вот женщины, когда показываются все так, как они есть. Посмотришь на них в свете, кажется, что что то есть, а ничего, ничего, ничего! Да, не женись, душа моя, не женись, – кончил князь Андрей.
– Мне смешно, – сказал Пьер, – что вы себя, вы себя считаете неспособным, свою жизнь – испорченною жизнью. У вас всё, всё впереди. И вы…
Он не сказал, что вы , но уже тон его показывал, как высоко ценит он друга и как много ждет от него в будущем.
«Как он может это говорить!» думал Пьер. Пьер считал князя Андрея образцом всех совершенств именно оттого, что князь Андрей в высшей степени соединял все те качества, которых не было у Пьера и которые ближе всего можно выразить понятием – силы воли. Пьер всегда удивлялся способности князя Андрея спокойного обращения со всякого рода людьми, его необыкновенной памяти, начитанности (он всё читал, всё знал, обо всем имел понятие) и больше всего его способности работать и учиться. Ежели часто Пьера поражало в Андрее отсутствие способности мечтательного философствования (к чему особенно был склонен Пьер), то и в этом он видел не недостаток, а силу.
В самых лучших, дружеских и простых отношениях лесть или похвала необходимы, как подмазка необходима для колес, чтоб они ехали.
– Je suis un homme fini, [Я человек конченный,] – сказал князь Андрей. – Что обо мне говорить? Давай говорить о тебе, – сказал он, помолчав и улыбнувшись своим утешительным мыслям.
Улыбка эта в то же мгновение отразилась на лице Пьера.
– А обо мне что говорить? – сказал Пьер, распуская свой рот в беззаботную, веселую улыбку. – Что я такое? Je suis un batard [Я незаконный сын!] – И он вдруг багрово покраснел. Видно было, что он сделал большое усилие, чтобы сказать это. – Sans nom, sans fortune… [Без имени, без состояния…] И что ж, право… – Но он не сказал, что право . – Я cвободен пока, и мне хорошо. Я только никак не знаю, что мне начать. Я хотел серьезно посоветоваться с вами.
Князь Андрей добрыми глазами смотрел на него. Но во взгляде его, дружеском, ласковом, всё таки выражалось сознание своего превосходства.
– Ты мне дорог, особенно потому, что ты один живой человек среди всего нашего света. Тебе хорошо. Выбери, что хочешь; это всё равно. Ты везде будешь хорош, но одно: перестань ты ездить к этим Курагиным, вести эту жизнь. Так это не идет тебе: все эти кутежи, и гусарство, и всё…
– Que voulez vous, mon cher, – сказал Пьер, пожимая плечами, – les femmes, mon cher, les femmes! [Что вы хотите, дорогой мой, женщины, дорогой мой, женщины!]
– Не понимаю, – отвечал Андрей. – Les femmes comme il faut, [Порядочные женщины,] это другое дело; но les femmes Курагина, les femmes et le vin, [женщины Курагина, женщины и вино,] не понимаю!
Пьер жил y князя Василия Курагина и участвовал в разгульной жизни его сына Анатоля, того самого, которого для исправления собирались женить на сестре князя Андрея.
– Знаете что, – сказал Пьер, как будто ему пришла неожиданно счастливая мысль, – серьезно, я давно это думал. С этою жизнью я ничего не могу ни решить, ни обдумать. Голова болит, денег нет. Нынче он меня звал, я не поеду.
– Дай мне честное слово, что ты не будешь ездить?
– Честное слово!


Уже был второй час ночи, когда Пьер вышел oт своего друга. Ночь была июньская, петербургская, бессумрачная ночь. Пьер сел в извозчичью коляску с намерением ехать домой. Но чем ближе он подъезжал, тем более он чувствовал невозможность заснуть в эту ночь, походившую более на вечер или на утро. Далеко было видно по пустым улицам. Дорогой Пьер вспомнил, что у Анатоля Курагина нынче вечером должно было собраться обычное игорное общество, после которого обыкновенно шла попойка, кончавшаяся одним из любимых увеселений Пьера.
«Хорошо бы было поехать к Курагину», подумал он.
Но тотчас же он вспомнил данное князю Андрею честное слово не бывать у Курагина. Но тотчас же, как это бывает с людьми, называемыми бесхарактерными, ему так страстно захотелось еще раз испытать эту столь знакомую ему беспутную жизнь, что он решился ехать. И тотчас же ему пришла в голову мысль, что данное слово ничего не значит, потому что еще прежде, чем князю Андрею, он дал также князю Анатолю слово быть у него; наконец, он подумал, что все эти честные слова – такие условные вещи, не имеющие никакого определенного смысла, особенно ежели сообразить, что, может быть, завтра же или он умрет или случится с ним что нибудь такое необыкновенное, что не будет уже ни честного, ни бесчестного. Такого рода рассуждения, уничтожая все его решения и предположения, часто приходили к Пьеру. Он поехал к Курагину.
Подъехав к крыльцу большого дома у конно гвардейских казарм, в которых жил Анатоль, он поднялся на освещенное крыльцо, на лестницу, и вошел в отворенную дверь. В передней никого не было; валялись пустые бутылки, плащи, калоши; пахло вином, слышался дальний говор и крик.
Игра и ужин уже кончились, но гости еще не разъезжались. Пьер скинул плащ и вошел в первую комнату, где стояли остатки ужина и один лакей, думая, что его никто не видит, допивал тайком недопитые стаканы. Из третьей комнаты слышались возня, хохот, крики знакомых голосов и рев медведя.
Человек восемь молодых людей толпились озабоченно около открытого окна. Трое возились с молодым медведем, которого один таскал на цепи, пугая им другого.
– Держу за Стивенса сто! – кричал один.
– Смотри не поддерживать! – кричал другой.
– Я за Долохова! – кричал третий. – Разними, Курагин.
– Ну, бросьте Мишку, тут пари.
– Одним духом, иначе проиграно, – кричал четвертый.
– Яков, давай бутылку, Яков! – кричал сам хозяин, высокий красавец, стоявший посреди толпы в одной тонкой рубашке, раскрытой на средине груди. – Стойте, господа. Вот он Петруша, милый друг, – обратился он к Пьеру.
Другой голос невысокого человека, с ясными голубыми глазами, особенно поражавший среди этих всех пьяных голосов своим трезвым выражением, закричал от окна: «Иди сюда – разойми пари!» Это был Долохов, семеновский офицер, известный игрок и бретёр, живший вместе с Анатолем. Пьер улыбался, весело глядя вокруг себя.
– Ничего не понимаю. В чем дело?
– Стойте, он не пьян. Дай бутылку, – сказал Анатоль и, взяв со стола стакан, подошел к Пьеру.
– Прежде всего пей.
Пьер стал пить стакан за стаканом, исподлобья оглядывая пьяных гостей, которые опять столпились у окна, и прислушиваясь к их говору. Анатоль наливал ему вино и рассказывал, что Долохов держит пари с англичанином Стивенсом, моряком, бывшим тут, в том, что он, Долохов, выпьет бутылку рому, сидя на окне третьего этажа с опущенными наружу ногами.
– Ну, пей же всю! – сказал Анатоль, подавая последний стакан Пьеру, – а то не пущу!
– Нет, не хочу, – сказал Пьер, отталкивая Анатоля, и подошел к окну.
Долохов держал за руку англичанина и ясно, отчетливо выговаривал условия пари, обращаясь преимущественно к Анатолю и Пьеру.
Долохов был человек среднего роста, курчавый и с светлыми, голубыми глазами. Ему было лет двадцать пять. Он не носил усов, как и все пехотные офицеры, и рот его, самая поразительная черта его лица, был весь виден. Линии этого рта были замечательно тонко изогнуты. В средине верхняя губа энергически опускалась на крепкую нижнюю острым клином, и в углах образовывалось постоянно что то вроде двух улыбок, по одной с каждой стороны; и всё вместе, а особенно в соединении с твердым, наглым, умным взглядом, составляло впечатление такое, что нельзя было не заметить этого лица. Долохов был небогатый человек, без всяких связей. И несмотря на то, что Анатоль проживал десятки тысяч, Долохов жил с ним и успел себя поставить так, что Анатоль и все знавшие их уважали Долохова больше, чем Анатоля. Долохов играл во все игры и почти всегда выигрывал. Сколько бы он ни пил, он никогда не терял ясности головы. И Курагин, и Долохов в то время были знаменитостями в мире повес и кутил Петербурга.
Бутылка рому была принесена; раму, не пускавшую сесть на наружный откос окна, выламывали два лакея, видимо торопившиеся и робевшие от советов и криков окружавших господ.
Анатоль с своим победительным видом подошел к окну. Ему хотелось сломать что нибудь. Он оттолкнул лакеев и потянул раму, но рама не сдавалась. Он разбил стекло.
– Ну ка ты, силач, – обратился он к Пьеру.
Пьер взялся за перекладины, потянул и с треском выворотип дубовую раму.
– Всю вон, а то подумают, что я держусь, – сказал Долохов.
– Англичанин хвастает… а?… хорошо?… – говорил Анатоль.
– Хорошо, – сказал Пьер, глядя на Долохова, который, взяв в руки бутылку рома, подходил к окну, из которого виднелся свет неба и сливавшихся на нем утренней и вечерней зари.
Долохов с бутылкой рома в руке вскочил на окно. «Слушать!»
крикнул он, стоя на подоконнике и обращаясь в комнату. Все замолчали.
– Я держу пари (он говорил по французски, чтоб его понял англичанин, и говорил не слишком хорошо на этом языке). Держу пари на пятьдесят империалов, хотите на сто? – прибавил он, обращаясь к англичанину.
– Нет, пятьдесят, – сказал англичанин.
– Хорошо, на пятьдесят империалов, – что я выпью бутылку рома всю, не отнимая ото рта, выпью, сидя за окном, вот на этом месте (он нагнулся и показал покатый выступ стены за окном) и не держась ни за что… Так?…
– Очень хорошо, – сказал англичанин.
Анатоль повернулся к англичанину и, взяв его за пуговицу фрака и сверху глядя на него (англичанин был мал ростом), начал по английски повторять ему условия пари.