Первольф, Осип Осипович

Осип Осипович (Иосиф Иосифович) Первольф
Дата рождения:	26 февраля 1841(1841-02-26)
Место рождения:	Богемия Австрийская империя (ныне Южночешский край Чехия)
Дата смерти:	21 декабря 1891(1891-12-21) (50 лет)
Место смерти:	Варшава
Страна:	→Российская империя Российская империя
Научная сфера:	славистика, филология, этнография
Место работы:	Варшавский университет
Учёная степень:	доктор славянской филологии
Учёное звание:	профессор
Альма-матер:	Карлов университет

Осип Осипович (Иосиф Иосифович) Первольф (26 февраля 1841, Чимелице близ г. Писек, Богемия в составе Австрийской империи (ныне Южночешского края, Чехии) — 21 декабря 1891, Варшава) — учёный-славист, славяновед, филолог, этнограф, педагог. Доктор славянской филологии (с 1876), профессор.

Биография

Чех по происхождению. Родился в семье управляющего поместьем. После окончания гимназии в 1858 году поступил на философский факультет Карлова университета в Праге. Слушал лекции известных профессоров: историков В. Томека и К. Гефлера, лингвиста М. Гатталы, филолога В. Ганка.

Тогда же начал заниматься литературной деятельностью. Уже в своих первых журнальных работах Первольф проявил внимание к России: о происхождении Руси, о казаках, публиковал статьи по истории Малороссии. В 1861 году в журнале «Образы живота» поместил статью «О распространении немецкой культуры среди истребленных полабских славян» В 1863 году окончил Пражский университет и стал сотрудником библиотеки Национального чешского музея.

Участвовал в редактировании «Fontes rerum Bohemicarum» (Источники по истории Богемии). Служба в Чешском музее сближала его с посещавшими Прагу русскими учеными и укрепляла его интерес к России. Познакомился с сочинениями С. М. Соловьева, Н. Костомарова, К. Аксакова, Б. Чичерина и др.

В статье «Snemy v nekdyzi Rusi» (1867—1868) ознакомил соотечественников с такими явлениями древнерусской общественной жизни как: вече, земский собор и дума, с казачими кругами и радами. В «Vývin idey vzájemnosti u nàrodov slovanských» (1867) отразил исторические проявления взаимности в политической и культурной жизни славянства и рекомендовал эту взаимность укреплять и продолжать.

Идея славянской взаимности стала господствующей идеей всей дальнейшей ученой деятельности Первольф. Его «Slované, historický nastin» (1869) — единственная общая история славянства, первый и незаменимый опыт изучения общих исторических путей развития славянства (при участии Вопеля и К. Эрбена).

В 1871 году по предложению ректора Варшавского университета П. А. Лавровского занял кафедру славянской филологии и читал лекции по славянским древностям, характеристике славянских наречий, историческую этнографию. В том же году стал подданным Российской империи.

В 1874 году за диссертацию «О славянской взаимности» (в «Журнале Министерства народного просвещения») получил в Санкт-Петербургском университете степень магистра, а в 1876 году степень доктора Варшавского университета за книгу «Германизация балтийских славян», в которой осветил вопросы славянской колонизации полабско-балтийских земель, описал залабских и люнебургских славян, славянские племена брижан, стодорян, ратарей, укрян, вагров, полабов, бодричей, лютичей, поморян и других, провел исследование следов славянства в нижненемецком народонаселении.

В 1886 году вышел I-й том его труда «Славяне, их взаимные отношения и связи» (очерк политической истории славян по племенам и быт их), в 1888 году — II том (славянская идея в литературе славян до XVIII века), в 1890 году — 1 часть («Западные славяне») III тома (славянская идея в политических и культурных сношениях славян до XVIII в.; в рукописи, из-за смерти автора, осталась глава о польско-русских отношениях). IV том — «Возрождение славян» — остался незаконченным. Весь этот труд дает большое обилие исторических фактов.

Вопросам о славянских взаимоотношений посвящены многие статьи Первольфа, в частности:

• «Чехи и русские» («Беседа», 1872),
• «Чехи и поляки в XV и XVI вв.» (1873 и 1880),
• «Александр I и славяне» («Древняя и новая Россия», 1879),
• «Славянское движение у поляков 1800—1830 гг.» (1879),
• «Славянская идея в России» (1879),
• «Поляки и русины» (1891).

Из работ Первольфа, посвященных славянским древностям, основными считаются:

• «Варяги-Русь и балтийские славяне» (в которой отрицает балтийскую теорию С. Гедеонова и И. Забелина; 1877),
• «Slavische Völkernamen» (1884),
• «Polen, Liachen, Wanden» (1884),
• «Staroslovahcke řady a obyčeje» (1884)
• «Словенский язык и его судьбы у народов славянских» («Мефодиевский сборник», Варшава, 1885).

Многие работы ученого посвящены восточным и австро-славянским вопросам:

• «Uhry a východni otazka» (1869; переработано в «Мадьяры и восточный вопрос» (1877),
• «Восточный вопрос — славянский вопрос» (1878),
• «Die Slavischorientalische Frage» (1878),
• «Славянское движение в Австрии 1800—1848 гг.» (1879),
• «Славянское движение 1848 г. и австрийские славяне 1848—1849 гг.» (1879) и др.

При написании этой статьи использовался материал из Энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона (1890—1907).

Литература

• К. Я. Грот. О. О. Первольф: некролог. Журнал Министерства народного просвещения. 1892

Отрывок, характеризующий Первольф, Осип Осипович

Так же весело в жарких лучах полуденного солнца вьются пчелы вокруг обезматочившего улья, как и вокруг других живых ульев; так же издалека пахнет от него медом, так же влетают и вылетают из него пчелы. Но стоит приглядеться к нему, чтобы понять, что в улье этом уже нет жизни. Не так, как в живых ульях, летают пчелы, не тот запах, не тот звук поражают пчеловода. На стук пчеловода в стенку больного улья вместо прежнего, мгновенного, дружного ответа, шипенья десятков тысяч пчел, грозно поджимающих зад и быстрым боем крыльев производящих этот воздушный жизненный звук, – ему отвечают разрозненные жужжания, гулко раздающиеся в разных местах пустого улья. Из летка не пахнет, как прежде, спиртовым, душистым запахом меда и яда, не несет оттуда теплом полноты, а с запахом меда сливается запах пустоты и гнили. У летка нет больше готовящихся на погибель для защиты, поднявших кверху зады, трубящих тревогу стражей. Нет больше того ровного и тихого звука, трепетанья труда, подобного звуку кипенья, а слышится нескладный, разрозненный шум беспорядка. В улей и из улья робко и увертливо влетают и вылетают черные продолговатые, смазанные медом пчелы грабительницы; они не жалят, а ускользают от опасности. Прежде только с ношами влетали, а вылетали пустые пчелы, теперь вылетают с ношами. Пчеловод открывает нижнюю колодезню и вглядывается в нижнюю часть улья. Вместо прежде висевших до уза (нижнего дна) черных, усмиренных трудом плетей сочных пчел, держащих за ноги друг друга и с непрерывным шепотом труда тянущих вощину, – сонные, ссохшиеся пчелы в разные стороны бредут рассеянно по дну и стенкам улья. Вместо чисто залепленного клеем и сметенного веерами крыльев пола на дне лежат крошки вощин, испражнения пчел, полумертвые, чуть шевелящие ножками и совершенно мертвые, неприбранные пчелы.
Пчеловод открывает верхнюю колодезню и осматривает голову улья. Вместо сплошных рядов пчел, облепивших все промежутки сотов и греющих детву, он видит искусную, сложную работу сотов, но уже не в том виде девственности, в котором она бывала прежде. Все запущено и загажено. Грабительницы – черные пчелы – шныряют быстро и украдисто по работам; свои пчелы, ссохшиеся, короткие, вялые, как будто старые, медленно бродят, никому не мешая, ничего не желая и потеряв сознание жизни. Трутни, шершни, шмели, бабочки бестолково стучатся на лету о стенки улья. Кое где между вощинами с мертвыми детьми и медом изредка слышится с разных сторон сердитое брюзжание; где нибудь две пчелы, по старой привычке и памяти очищая гнездо улья, старательно, сверх сил, тащат прочь мертвую пчелу или шмеля, сами не зная, для чего они это делают. В другом углу другие две старые пчелы лениво дерутся, или чистятся, или кормят одна другую, сами не зная, враждебно или дружелюбно они это делают. В третьем месте толпа пчел, давя друг друга, нападает на какую нибудь жертву и бьет и душит ее. И ослабевшая или убитая пчела медленно, легко, как пух, спадает сверху в кучу трупов. Пчеловод разворачивает две средние вощины, чтобы видеть гнездо. Вместо прежних сплошных черных кругов спинка с спинкой сидящих тысяч пчел и блюдущих высшие тайны родного дела, он видит сотни унылых, полуживых и заснувших остовов пчел. Они почти все умерли, сами не зная этого, сидя на святыне, которую они блюли и которой уже нет больше. От них пахнет гнилью и смертью. Только некоторые из них шевелятся, поднимаются, вяло летят и садятся на руку врагу, не в силах умереть, жаля его, – остальные, мертвые, как рыбья чешуя, легко сыплются вниз. Пчеловод закрывает колодезню, отмечает мелом колодку и, выбрав время, выламывает и выжигает ее.
Так пуста была Москва, когда Наполеон, усталый, беспокойный и нахмуренный, ходил взад и вперед у Камерколлежского вала, ожидая того хотя внешнего, но необходимого, по его понятиям, соблюдения приличий, – депутации.
В разных углах Москвы только бессмысленно еще шевелились люди, соблюдая старые привычки и не понимая того, что они делали.
Когда Наполеону с должной осторожностью было объявлено, что Москва пуста, он сердито взглянул на доносившего об этом и, отвернувшись, продолжал ходить молча.
– Подать экипаж, – сказал он. Он сел в карету рядом с дежурным адъютантом и поехал в предместье.
– «Moscou deserte. Quel evenemeDt invraisemblable!» [«Москва пуста. Какое невероятное событие!»] – говорил он сам с собой.
Он не поехал в город, а остановился на постоялом дворе Дорогомиловского предместья.
Le coup de theatre avait rate. [Не удалась развязка театрального представления.]


Русские войска проходили через Москву с двух часов ночи и до двух часов дня и увлекали за собой последних уезжавших жителей и раненых.
Самая большая давка во время движения войск происходила на мостах Каменном, Москворецком и Яузском.
В то время как, раздвоившись вокруг Кремля, войска сперлись на Москворецком и Каменном мостах, огромное число солдат, пользуясь остановкой и теснотой, возвращались назад от мостов и украдчиво и молчаливо прошныривали мимо Василия Блаженного и под Боровицкие ворота назад в гору, к Красной площади, на которой по какому то чутью они чувствовали, что можно брать без труда чужое. Такая же толпа людей, как на дешевых товарах, наполняла Гостиный двор во всех его ходах и переходах. Но не было ласково приторных, заманивающих голосов гостинодворцев, не было разносчиков и пестрой женской толпы покупателей – одни были мундиры и шинели солдат без ружей, молчаливо с ношами выходивших и без ноши входивших в ряды. Купцы и сидельцы (их было мало), как потерянные, ходили между солдатами, отпирали и запирали свои лавки и сами с молодцами куда то выносили свои товары. На площади у Гостиного двора стояли барабанщики и били сбор. Но звук барабана заставлял солдат грабителей не, как прежде, сбегаться на зов, а, напротив, заставлял их отбегать дальше от барабана. Между солдатами, по лавкам и проходам, виднелись люди в серых кафтанах и с бритыми головами. Два офицера, один в шарфе по мундиру, на худой темно серой лошади, другой в шинели, пешком, стояли у угла Ильинки и о чем то говорили. Третий офицер подскакал к ним.