Первухин, Константин Константинович

Не следует путать с Первухиным Константином Сергеевичем — членом Союза художников СССР.

Константин Константинович Первухин
Константинъ Константиновичъ Первухинъ
К. К. Первухин, 1895 год, фотография.
Дата рождения:	21 мая (2 июня) 1863(1863-06-02)
Место рождения:	Харьков, Харьковская губерния, Российская империя
Дата смерти:	26 января (8 февраля) 1915(1915-02-08) (51 год)
Место смерти:	Москва, Московская губерния, Российская империя
Подданство:	Российская империя Российская империя
Жанр:	пейзажная живопись
Учёба:	Харьковская рисовальная школа М. Д. Раевской-Ивановой Императорская Академия художеств (вольнослушатель)
Стиль:	реализм, импрессионизм
Влияние:	Н. Н. Дубовской

Константи́н Константи́нович Перву́хин (21 мая [2 июня] 1863, Харьков — 26 января [8 февраля] 1915, Москва) — русский пейзажный живописец импрессионист, иллюстратор, фотограф, член Товарищества передвижных художественных выставок, один из учредителей Союза русских художников.

Биография

Родился в Харькове, в семье уездного чиновника межевой канцелярии Первухина Константина Павловича. Брат — писатель Михаил Первухин.

Первоначальное художественное образование получил в реальном училище у Д. И. Безперчего.

По окончании реального училища с 1884 по 1885 год учился в харьковской рисовальной школе М. Д. Раевской-Ивановой.

С 1885 года жил в в Санкт-Петербурге, брал частные уроки у И. Е. Репина, с 1886 по 1887 год вольнослушатель Императорской Академии художеств, мастерская адъюнкт-профессора Академии П. П. Чистякова.

С 1887 года экспонент Товарищества передвижных художественных выставок, 2 марта 1899 года принят в члены Товарищества. Картины «Осень на исходе» (1887), «Зимний вечер» (1888) были приобретены у автора П. М. Третьяковым.

В 1902 году переезжает в Москву. С 1902 по 1912 год преподаватель Императорского Строгановского Центрального художественно-промышленного училища.

С 1901 года экспонент выставок «36-ти художников». В 1903 году Первухин, подписав вместе с А. М. Васнецовым, С. В. Ивановым, А. Е. Архиповым, С. А. Виноградовым, А. С. Степановым и И. С. Остроуховым заявление о выходе из Товарищества передвижных художественных выставок, становится одним из учредителей Союза русских художников.

В качестве иллюстратора сотрудничал с журналами «Ежегодник императорских театров», «Живописное обозрение стран света», «Всемирная иллюстрация», «Новь». Увлекался фотографией, 27 октября 1910 принят в члены Русского Фотографического общества в Москве. Скончался в 1915 году в Москве.

Библиография

• Первухин К. К. [www.srcc.msu.su/uni-persona/site/ind_res.htm Автобиография] (рус.) // Известия Московского литературно-художественного кружка : журнал. — М, 1915. — Вып. 10. — С. 11-13.
• Ноаковский С. В. [www.srcc.msu.su/uni-persona/site/ind_res.htm Первухин - педагог] (рус.) // Известия Московского литературно-художественного кружка : журнал. — М, 1917. — Вып. 17/18. — С. 13-15.
• Васнецов А. М. [www.srcc.msu.su/uni-persona/site/ind_res.htm Черемисские гусли. Кружок молодых художников — пейзажистов в Петербурге, рисовальные вечера у М. Н. Далькевича и И. Е. Репина.] (рус.) // Известия Московского литературно-художественного кружка : журнал. — М, 1917. — Вып. 17/18. — С. 15-17.
• Астахов А. Ю. ПЕРВУХИН Константин Константинович // [shop.artmanager.ru/shop/shop.product_details/25/flypage.tpl/1618.html 1000 русских художников. Большая коллекция]. — М: Белый город, 2008. — 1040 с. — 2500 экз. — ISBN 978-5-7793-1000-0.
• [www.rgali.ru/object/11030810?lc=ru Первухин Константин Константинович (1863-1915) - художник] (рус.). РГАЛИ. Номер фонда: 826. Количество единиц хранения: 143.. Российский государственный архив литературы и искусства. Проверено 12 января 2012. [www.webcitation.org/66TIq3CB2 Архивировано из первоисточника 27 марта 2012].

Галерея

• Pervukhin 001.jpg

  «Осень на исходе», (1887), холст, масло — Государственная Третьяковская галерея

• Pervukhin 003.JPG

  «Венеция», (1900-е), доска, масло — Красноярский государственный художественный музей им. В. И. Сурикова

• Pervukhin 005.jpg

  «Парусник», (1908), холст, масло — частное собрание.

• Pervukhin 006.jpg

  «Вечер в Венеции», (1900-е), доска, масло — частное собрание.

• Pervukhin 004.jpg

  «Венеция. Площадь Святого Марка», (1912), картон, наклеенный на фанеру, масло — Государственная Третьяковская галерея

Ссылки

• [gallery.urc.ac.ru/ru/exhibitions/russia/silver/263.html Работы К. К. Первухина в Челябинской областной картинной галерее]. Сияющая Россия — Серебряный век русской художественной культуры. Челябинская областная картинная галерея. Проверено 12 января 2012. [www.webcitation.org/66TIwK5iR Архивировано из первоисточника 27 марта 2012].
• [www.bg-gallery.ru/autor.php?autor_id=845 Константин Константинович Первухин в Галерее издательства «Белый Город»] (рус.)(недоступная ссылка — история). Издательство «Белый город». Проверено 19 января 2012.
• [www.art-catalog.ru/artist.php?id_artist=573 Константин Константинович Первухин в Энциклопедии живописи и графики «Art-каталог»] (рус.). Проверено 19 января 2012.
• [www.donskoe.pogost.info/albums/land/1b/1b-5/CIMG9331.JPG Похоронен на участке №1b Новое Донское кладбище в Москве]

Отрывок, характеризующий Первухин, Константин Константинович

Неудовольствие государя против Кутузова усилилось в Вильне в особенности потому, что Кутузов, очевидно, не хотел или не мог понимать значение предстоящей кампании.
Когда на другой день утром государь сказал собравшимся у него офицерам: «Вы спасли не одну Россию; вы спасли Европу», – все уже тогда поняли, что война не кончена.
Один Кутузов не хотел понимать этого и открыто говорил свое мнение о том, что новая война не может улучшить положение и увеличить славу России, а только может ухудшить ее положение и уменьшить ту высшую степень славы, на которой, по его мнению, теперь стояла Россия. Он старался доказать государю невозможность набрания новых войск; говорил о тяжелом положении населений, о возможности неудач и т. п.
При таком настроении фельдмаршал, естественно, представлялся только помехой и тормозом предстоящей войны.
Для избежания столкновений со стариком сам собою нашелся выход, состоящий в том, чтобы, как в Аустерлице и как в начале кампании при Барклае, вынуть из под главнокомандующего, не тревожа его, не объявляя ему о том, ту почву власти, на которой он стоял, и перенести ее к самому государю.
С этою целью понемногу переформировался штаб, и вся существенная сила штаба Кутузова была уничтожена и перенесена к государю. Толь, Коновницын, Ермолов – получили другие назначения. Все громко говорили, что фельдмаршал стал очень слаб и расстроен здоровьем.
Ему надо было быть слабым здоровьем, для того чтобы передать свое место тому, кто заступал его. И действительно, здоровье его было слабо.
Как естественно, и просто, и постепенно явился Кутузов из Турции в казенную палату Петербурга собирать ополчение и потом в армию, именно тогда, когда он был необходим, точно так же естественно, постепенно и просто теперь, когда роль Кутузова была сыграна, на место его явился новый, требовавшийся деятель.
Война 1812 го года, кроме своего дорогого русскому сердцу народного значения, должна была иметь другое – европейское.
За движением народов с запада на восток должно было последовать движение народов с востока на запад, и для этой новой войны нужен был новый деятель, имеющий другие, чем Кутузов, свойства, взгляды, движимый другими побуждениями.
Александр Первый для движения народов с востока на запад и для восстановления границ народов был так же необходим, как необходим был Кутузов для спасения и славы России.
Кутузов не понимал того, что значило Европа, равновесие, Наполеон. Он не мог понимать этого. Представителю русского народа, после того как враг был уничтожен, Россия освобождена и поставлена на высшую степень своей славы, русскому человеку, как русскому, делать больше было нечего. Представителю народной войны ничего не оставалось, кроме смерти. И он умер.


Пьер, как это большею частью бывает, почувствовал всю тяжесть физических лишений и напряжений, испытанных в плену, только тогда, когда эти напряжения и лишения кончились. После своего освобождения из плена он приехал в Орел и на третий день своего приезда, в то время как он собрался в Киев, заболел и пролежал больным в Орле три месяца; с ним сделалась, как говорили доктора, желчная горячка. Несмотря на то, что доктора лечили его, пускали кровь и давали пить лекарства, он все таки выздоровел.
Все, что было с Пьером со времени освобождения и до болезни, не оставило в нем почти никакого впечатления. Он помнил только серую, мрачную, то дождливую, то снежную погоду, внутреннюю физическую тоску, боль в ногах, в боку; помнил общее впечатление несчастий, страданий людей; помнил тревожившее его любопытство офицеров, генералов, расспрашивавших его, свои хлопоты о том, чтобы найти экипаж и лошадей, и, главное, помнил свою неспособность мысли и чувства в то время. В день своего освобождения он видел труп Пети Ростова. В тот же день он узнал, что князь Андрей был жив более месяца после Бородинского сражения и только недавно умер в Ярославле, в доме Ростовых. И в тот же день Денисов, сообщивший эту новость Пьеру, между разговором упомянул о смерти Элен, предполагая, что Пьеру это уже давно известно. Все это Пьеру казалось тогда только странно. Он чувствовал, что не может понять значения всех этих известий. Он тогда торопился только поскорее, поскорее уехать из этих мест, где люди убивали друг друга, в какое нибудь тихое убежище и там опомниться, отдохнуть и обдумать все то странное и новое, что он узнал за это время. Но как только он приехал в Орел, он заболел. Проснувшись от своей болезни, Пьер увидал вокруг себя своих двух людей, приехавших из Москвы, – Терентия и Ваську, и старшую княжну, которая, живя в Ельце, в имении Пьера, и узнав о его освобождении и болезни, приехала к нему, чтобы ходить за ним.
Во время своего выздоровления Пьер только понемногу отвыкал от сделавшихся привычными ему впечатлений последних месяцев и привыкал к тому, что его никто никуда не погонит завтра, что теплую постель его никто не отнимет и что у него наверное будет обед, и чай, и ужин. Но во сне он еще долго видел себя все в тех же условиях плена. Так же понемногу Пьер понимал те новости, которые он узнал после своего выхода из плена: смерть князя Андрея, смерть жены, уничтожение французов.
Радостное чувство свободы – той полной, неотъемлемой, присущей человеку свободы, сознание которой он в первый раз испытал на первом привале, при выходе из Москвы, наполняло душу Пьера во время его выздоровления. Он удивлялся тому, что эта внутренняя свобода, независимая от внешних обстоятельств, теперь как будто с излишком, с роскошью обставлялась и внешней свободой. Он был один в чужом городе, без знакомых. Никто от него ничего не требовал; никуда его не посылали. Все, что ему хотелось, было у него; вечно мучившей его прежде мысли о жене больше не было, так как и ее уже не было.
– Ах, как хорошо! Как славно! – говорил он себе, когда ему подвигали чисто накрытый стол с душистым бульоном, или когда он на ночь ложился на мягкую чистую постель, или когда ему вспоминалось, что жены и французов нет больше. – Ах, как хорошо, как славно! – И по старой привычке он делал себе вопрос: ну, а потом что? что я буду делать? И тотчас же он отвечал себе: ничего. Буду жить. Ах, как славно!
То самое, чем он прежде мучился, чего он искал постоянно, цели жизни, теперь для него не существовало. Эта искомая цель жизни теперь не случайно не существовала для него только в настоящую минуту, но он чувствовал, что ее нет и не может быть. И это то отсутствие цели давало ему то полное, радостное сознание свободы, которое в это время составляло его счастие.
Он не мог иметь цели, потому что он теперь имел веру, – не веру в какие нибудь правила, или слова, или мысли, но веру в живого, всегда ощущаемого бога. Прежде он искал его в целях, которые он ставил себе. Это искание цели было только искание бога; и вдруг он узнал в своем плену не словами, не рассуждениями, но непосредственным чувством то, что ему давно уж говорила нянюшка: что бог вот он, тут, везде. Он в плену узнал, что бог в Каратаеве более велик, бесконечен и непостижим, чем в признаваемом масонами Архитектоне вселенной. Он испытывал чувство человека, нашедшего искомое у себя под ногами, тогда как он напрягал зрение, глядя далеко от себя. Он всю жизнь свою смотрел туда куда то, поверх голов окружающих людей, а надо было не напрягать глаз, а только смотреть перед собой.
Он не умел видеть прежде великого, непостижимого и бесконечного ни в чем. Он только чувствовал, что оно должно быть где то, и искал его. Во всем близком, понятном он видел одно ограниченное, мелкое, житейское, бессмысленное. Он вооружался умственной зрительной трубой и смотрел в даль, туда, где это мелкое, житейское, скрываясь в тумане дали, казалось ему великим и бесконечным оттого только, что оно было неясно видимо. Таким ему представлялась европейская жизнь, политика, масонство, философия, филантропия. Но и тогда, в те минуты, которые он считал своей слабостью, ум его проникал и в эту даль, и там он видел то же мелкое, житейское, бессмысленное. Теперь же он выучился видеть великое, вечное и бесконечное во всем, и потому естественно, чтобы видеть его, чтобы наслаждаться его созерцанием, он бросил трубу, в которую смотрел до сих пор через головы людей, и радостно созерцал вокруг себя вечно изменяющуюся, вечно великую, непостижимую и бесконечную жизнь. И чем ближе он смотрел, тем больше он был спокоен и счастлив. Прежде разрушавший все его умственные постройки страшный вопрос: зачем? теперь для него не существовал. Теперь на этот вопрос – зачем? в душе его всегда готов был простой ответ: затем, что есть бог, тот бог, без воли которого не спадет волос с головы человека.


Пьер почти не изменился в своих внешних приемах. На вид он был точно таким же, каким он был прежде. Так же, как и прежде, он был рассеян и казался занятым не тем, что было перед глазами, а чем то своим, особенным. Разница между прежним и теперешним его состоянием состояла в том, что прежде, когда он забывал то, что было перед ним, то, что ему говорили, он, страдальчески сморщивши лоб, как будто пытался и не мог разглядеть чего то, далеко отстоящего от него. Теперь он так же забывал то, что ему говорили, и то, что было перед ним; но теперь с чуть заметной, как будто насмешливой, улыбкой он всматривался в то самое, что было перед ним, вслушивался в то, что ему говорили, хотя очевидно видел и слышал что то совсем другое. Прежде он казался хотя и добрым человеком, но несчастным; и потому невольно люди отдалялись от него. Теперь улыбка радости жизни постоянно играла около его рта, и в глазах его светилось участие к людям – вопрос: довольны ли они так же, как и он? И людям приятно было в его присутствии.
Прежде он много говорил, горячился, когда говорил, и мало слушал; теперь он редко увлекался разговором и умел слушать так, что люди охотно высказывали ему свои самые задушевные тайны.
Княжна, никогда не любившая Пьера и питавшая к нему особенно враждебное чувство с тех пор, как после смерти старого графа она чувствовала себя обязанной Пьеру, к досаде и удивлению своему, после короткого пребывания в Орле, куда она приехала с намерением доказать Пьеру, что, несмотря на его неблагодарность, она считает своим долгом ходить за ним, княжна скоро почувствовала, что она его любит. Пьер ничем не заискивал расположения княжны. Он только с любопытством рассматривал ее. Прежде княжна чувствовала, что в его взгляде на нее были равнодушие и насмешка, и она, как и перед другими людьми, сжималась перед ним и выставляла только свою боевую сторону жизни; теперь, напротив, она чувствовала, что он как будто докапывался до самых задушевных сторон ее жизни; и она сначала с недоверием, а потом с благодарностью выказывала ему затаенные добрые стороны своего характера.
Самый хитрый человек не мог бы искуснее вкрасться в доверие княжны, вызывая ее воспоминания лучшего времени молодости и выказывая к ним сочувствие. А между тем вся хитрость Пьера состояла только в том, что он искал своего удовольствия, вызывая в озлобленной, cyхой и по своему гордой княжне человеческие чувства.
– Да, он очень, очень добрый человек, когда находится под влиянием не дурных людей, а таких людей, как я, – говорила себе княжна.
Перемена, происшедшая в Пьере, была замечена по своему и его слугами – Терентием и Васькой. Они находили, что он много попростел. Терентий часто, раздев барина, с сапогами и платьем в руке, пожелав покойной ночи, медлил уходить, ожидая, не вступит ли барин в разговор. И большею частью Пьер останавливал Терентия, замечая, что ему хочется поговорить.
– Ну, так скажи мне… да как же вы доставали себе еду? – спрашивал он. И Терентий начинал рассказ о московском разорении, о покойном графе и долго стоял с платьем, рассказывая, а иногда слушая рассказы Пьера, и, с приятным сознанием близости к себе барина и дружелюбия к нему, уходил в переднюю.
Доктор, лечивший Пьера и навещавший его каждый день, несмотря на то, что, по обязанности докторов, считал своим долгом иметь вид человека, каждая минута которого драгоценна для страждущего человечества, засиживался часами у Пьера, рассказывая свои любимые истории и наблюдения над нравами больных вообще и в особенности дам.
– Да, вот с таким человеком поговорить приятно, не то, что у нас, в провинции, – говорил он.
В Орле жило несколько пленных французских офицеров, и доктор привел одного из них, молодого итальянского офицера.
Офицер этот стал ходить к Пьеру, и княжна смеялась над теми нежными чувствами, которые выражал итальянец к Пьеру.
Итальянец, видимо, был счастлив только тогда, когда он мог приходить к Пьеру и разговаривать и рассказывать ему про свое прошедшее, про свою домашнюю жизнь, про свою любовь и изливать ему свое негодование на французов, и в особенности на Наполеона.