Первый Венский арбитраж

См. также: Венский арбитраж

Первый Венский арбитраж был проведен 2 ноября 1938 года в Вене, в Бельведерском дворце министрами иностранных дел Германии — И. Риббентропом и Италии — Г. Чиано, для решения «венгерского вопроса» в Чехословакии. Необходимость срочного урегулирования чехословацко-венгерского национально-территориального конфликта была прописана в Мюнхенском соглашении, подписанном 30 сентября 1938 года.

Во время Первого Венского арбитража арбитры из нацистской Германии и фашистской Италии искали способ ненасильственного удовлетворения территориальных претензий Венгрии, связанных с пересмотром Трианонского договора 1920 года.

В результате Первого Венского арбитража от Чехословакии были отделены и переданы Венгрии южная часть Карпатской Руси и районы южной Словакии, населённые преимущественно венграми. Таким образом Венгрия возвратила часть территорий, утраченных в результате распада Австро-Венгрии после Первой мировой войны. Общая площадь переданных Венгрии территорий составила 12 400 км.кв., где проживало более 1 млн чел. В течение ноября 1938 — марта 1939 г. прошедшая делимитация чехословацко-венгерской границы определила только её словацкий участок, что позволило Венгрии, после провозглашения независимости Словакии 14 марта 1939 г. (и т.о. де-факто распада Чехо-Словакии), начать оккупацию оставшейся части Карпатской Руси.

Парижская мирная конференция 1947 года объявила решения Первого Венского арбитража юридически ничтожными.

Переговоры

Перед началом переговоров

Венгрия открыто планировала возвращение бывших венгерских территорий — южной Словакии и Карпатской Руси. На некоторые территории Словакии претендовала и Польша. Однако Венгрия, у которой в результате Трианонского договора 1920 года практически не осталось армии, опасалась военного конфликта с хорошо вооружённой Чехословакией. Как сказал Хорти 16 октября 1938 года, «Венгерская военная интервенция была бы бедствием для самой Венгрии, так как чехословацкая армия имеет лучшее оружие в Европе, а Будапешт расположен всего лишь в пяти минутах полёта самолёта от чехословацкой границы. Они нейтрализуют меня прежде, чем я встану с постели».

30 сентября 1938 года было заключено Мюнхенское соглашение, решившее судьбу немецкого населения Чехословакии. Под давлением Польши и Венгрии к соглашению были добавлены приложения, требующие от чехословацкого правительства в трёхмесячный срок путём двусторонних переговоров решить с Польшей и Венгрией вопросы относительно территорий с преимущественно польским и венгерским населением, в противном случае вопрос должен был быть решён четырьмя подписантами Мюнхенского соглашения (Германией, Италией, Великобританией и Францией). Однако принцип ответственности четырёх подписантов за все важные события в Европе был нарушен Польшей, уже 1 октября взявшей курс на аннексию Заользья после ультиматума, выдвинутого Чехословакии 21 сентября. Переговоры, требуемые по Мюнхенскому соглашению, начались лишь 25 октября 1938 года, по их итогам 1 декабря к Польше перешло ещё 226 км² территории, на этот раз в северной Словакии, на которой проживало 4.280 человек, лишь 0,3 % из которых были поляками.

После того, как в начале октября Германия оккупировала Судетскую область, от Чехословакии 6 октября отделилась Словакия, а 11 октября объявила о своей автономии Подкарпатская Русь.

Основные переговоры

В соответствии с дополнительными приложениями к Мюнхенскому соглашению, 1 октября 1938 года Венгрия потребовала, чтобы Чехословакия начала переговоры. Под международным давлением Чехословакия была вынуждена согласиться. Переговоры проходили с 9 по 13 октября 1938 года в Комарно, на словацком берегу Дуная.

Чехословацкую делегацию возглавлял премьер-министр марионеточной Словацкой республики Йозеф Тисо, также в неё входили министр юстиции Словацкой республики Фердинанд Дюрчанский и генерал Рудольф Виест. Пражское правительство представлял доктор Иван Крно, политический директор чехословацкого министерства иностранных дел, в ранге чрезвычайного и полномочного посла. Автономную Подкарпатскую Русь представлял И. Парканый, министр без портфеля правительства Подкарпатской Руси. Венгерскую делегацию возглавляли министр иностранных дел Калман Канья и министр образования Пал Телеки. Чехословацкая делегация (состоявшая в основном из словаков) была неопытной и неподготовленной, так как у марионеточного правительства было слишком много внутренних проблем, требующих неотложного решения. В противовес этому венгерская делегация состояла из опытных персон (к примеру, Пал Телеки был известным экспертом по географии), и у венгерского правительства была возможность обсудить с ними 8 октября план будущих переговоров.

Различие в аргументации двух сторон состояло в том, что венгерская сторона опиралась на данные переписи 1910 года (как Германия на Мюнхенской конференции), в то время как чехословацкая — на данные 1930 года, оспаривая достоверность венгерских цифр, а впоследствии приводила данные венгерских переписей населения, проводившихся до 1900 года. Одной из основной причин расхождения в цифрах было большое количество людей смешанного происхождения, а также людей, свободно владевших как словацким, так и венгерским языками — они могли легко объявить себя при переписи как словаками, так и венграми (в зависимости от того, что им казалось более выгодным). Другой причиной расхождения в цифрах переписей было то, что обе страны предпочитали заполнять вакансии в государственных структурах представителями титульных национальностей, чья лояльность государству не подвергалась сомнению. Последнее привело к тому, что после вступления в силу Трианонского договора значительное число госслужащих и интеллигенции венгерского происхождения покинуло Чехословакию (то же самое наблюдалось после вступления в силу решений Первого Венского арбитража, но уже по отношению к словакам). Согласно официальной венгерской статистике, в 1918—1924 годах свои дома было вынуждено покинуть 107 тысяч венгров (порядка 10 % венгерского населения Чехословакии).

Венгерская сторона потребовала возвращения двух населённых пунктов, которые после Первой мировой войны оказались разделены границей. Чехословацкая сторона согласилась передать Венгрии посёлок Словенске Нове Место (до 1918 года — пригород венгерского города Шаторальяуйхей) и город Шаги. 12 октября эти два населённых пункта были переданы Венгрии.

В начале переговоров Венгрия потребовала территорию южной Словакии и Подкарпатской Руси вплоть до линии (включительно) Девин (Братислава) — Братислава — Нитра — Тлмаче — Левице — Лученец — Римавска-Собота — Елшава — Рожнява — Кошице — Требишов — Павловце-над-Угом — Ужгород — Мукачево — Виноградов (город). В 1930 году на этой территории проживало 23 % населения Словакии. Далее венгры потребовали, чтобы на остальной территории Словакии был проведён плебисцит, на котором словаки бы высказались по вопросу вхождения в состав Венгрии.

В свою очередь чехословацкая делегация предложила создание венгерской автономии в составе Словакии. Канья охарактеризовал это предложение как шутку. Тогда Чехословакия предложила передать Венгрии Житный остров, создать порто-франко в Комарно и провести обмен населением в остальных приграничных регионах. Так как Венгрия отвергла и это предложение, 13 октября чехословацкая делегация предложила другое решение, согласно которому в Венгрии оставалось бы столько словаков и русинов, сколько венгров в Чехословакии; это позволило бы Чехословакии оставить за собой основные города региона — Левице, Кошице и Ужгород. Данное предложение оказалось неприемлемым для Венгрии: было непонятно, почему русины, являющиеся национальным меньшинством в обеих странах, считаются в словацком предложении словаками. Вечером 13 октября, после консультаций с Будапештом, Канья заявил, что переговоры провалились, и попросил четверых подписантов Мюнхенского соглашения выступить судьями. Так как Великобритания и Франция решили не участвовать в решении вопроса о границе, арбитрами стали германский министр иностранных дел Иоахим фон Риббентроп и итальянский министр иностранных дел Галеаццо Чиано. К сожалению, не существует опубликованных документов, объясняющих причины, по которым Великобритания и Франция устранились от решения пограничного вопроса.

После переговоров

5 октября 1938 года Германия негласно решила, что «с военной точки зрения наличие общей польско-венгерской границы нежелательно», и что «с военной точки зрения для Германии предпочтительнее, чтобы Словакия не выходила из Чехословацкого союза, но оставалась там под сильным германским влиянием».

13 октября, в день провала переговоров, Венгрия объявила частичную мобилизацию, а вскоре после этого Словакия ввела военное положение в приграничной зоне. Венгрия отправила делегации в Германию и Италию. Граф Чаки отправился в Рим, и Италия начала подготовку четырёхсторонней конференции — подобной той, что привела к заключению Мюнхенского соглашения. 16 октября венгерский посол в Германии Калман Дараньи передал Гитлеру, что Венгрия готова к войне. Гитлер заявил, что венгры лгали ему, говоря, что словаки и русины любой ценой хотят присоединения к Венгрии, и объявил, что если Венгрия начнёт боевые действия, то её никто не поддержит. Он посоветовал Венгрии продолжить переговоры и соблюдать этнические принципы. По итогам этого разговора Риббентроп в сотрудничестве с венграми и в присутствии чехословацкого (чешского) министра иностранных дел Франтишека Хвалковского оформил венгерские предложения в новую линию границы — «линию Риббентропа». Она лучше соблюдала этнические принципы, но на практике мало чем отличалась от линии, ранее предложенной Венгрией. Во время выработки этой линии Риббентроп связался с Италией и посоветовал ей оставить планы созыва четырёхсторонней конференции, так как Германия предпочитает действовать без огласки.

По возвращении в Прагу чехословацкий министр иностранных дел порекомендовал согласиться на «линию Риббентропа». Однако 19 октября представлявшие Словакию Тисо и Дюрчанский встретились в Мюнхене с Риббентропом и стали убеждать его оставить Кошице (где согласно переписи 1910 года 75 % жителей были венграми) за Чехословакией и согласиться на то, чтобы в Чехословакии осталось столько же венгров, сколько словаков и русин в Венгрии. Через несколько дней оказалось, что Риббентроп весьма недоволен венграми. Как записал итальянский министр иностранных дел Чиано, «правда заключается в том, что он хочет защитить Чехословакию настолько, насколько удастся, и согласен пожертвовать амбициями — даже законными амбициями — Венгрии».

С 17 октября обострилась ситуация вокруг Подкарпатской Руси. Польша предложила разделить Подкарпатскую Русь между Польшей, Венгрией и Румынией. Румыния, будучи связанной с Чехословакией договором о помощи против Венгрии, отказалась и даже предложила Чехословакии военную помощь в Подкарпатье. В ответ Венгрия начала побуждать представителей Подкарпатья к присоединению к Венгрии. Так как создание общей границы, возникшей бы в результате аннексии Венгрией Подкарпатской Руси, было давней мечтой Польши и Венгрии, Польша двинула к границе войска. Однако Германия соглашалась на создание польско-венгерской границы только в том случае, если бы Польша взамен передала Германии Данцигский коридор. Польша отклонила германское предложение. 20 октября представители русинов выработали резолюцию, более или менее поддерживающую проведение плебисцита по вопросу вхождения Подкарпатской Руси в состав Венгрии. Пять дней спустя подкарпаский премьер-министр Андрей Бродий был арестован в Праге, и вместо него премьер-министром Подкарпатской Руси стал министр иностранных дел Августин Волошин. Волошин был согласен рассматривать лишь вопрос о передаче Венгрии территорий с преимущественно венгерским населением и отвёрг идею плебисцита.

Возобновление переговоров

Тем временем между Венгрией и Чехословакией возобновились переговоры по дипломатическим каналам. В результате словацкого визита в Мюнхен 19 октября, Чехословакия сделала 22 октября своё «третье территориальное предложение»: Чехословакия соглашалась передать Венгрии 9.606 км² в южной Словакии и 1.694 км² в Подкарпатской Руси; Чехословакия бы сохранила Братиславу, Нитру и Кошице. Венгрия отвергла предложение и потребовала, чтобы предложенные Чехословакией территории были бы немедленно переданы Венгрии, чтобы на спорных территориях был проведён плебисцит и чтобы Подкарпатье «самостоятельно выбрало своё будущее». Венгрия также предупредила, что если Чехословакия отвергнет предложение, то Венгрия потребует арбитража (итало-германского в западной Словакии и итало-германо-польского в восточной Словакии и Подкарпатской Руси). Чехословакия отвергла требования, но согласилась на арбитраж. Обе стороны надеялись, что их претензии будут поддержаны Германией. Тем временем Великобритания и Франция не проявили никакого интереса к арбитражу, но были готовы принять участие в четырёхсторонней конференции, если бы такая была созвана.

Перед арбитражем

Чехословакия, однако, недооценила венгерское влияние на Италию. Венгрия продолжала убеждать Италию, что мощное германское влияние в Чехословакии может быть нейтрализовано сильной Венгрией, поддержанной Италией. Вследствие этого, 27 октября итальянский министр иностранных дел Чиано убедил Риббентропа, который тем временем снова изменил мнение и теперь поддерживал идею четырёхсторонней конференции, что итало-германский арбитраж был бы хорошей идеей, так как являлся большим шагом против франко-британского влияния. После долгих колебаний Риббентроп также поддался на убеждение в том, что арбитраж не должен ограничиваться этническими принципами и что нужно передать Венгрии такие важные чехословацкие города, как Кошице, Ужгород и Мукачево. Передача двух последних, однако, означала, что Подкарпатская Русь окажется отрезанной от своих экономических центров и не сможет выжить. Чехословакия была не в курсе этой перемены мнения Риббентропа, и словацкие лидеры рассчитывали на благоприятное для них решение арбитража.

29 октября 1938 года Чехословакия и Венгрия официально попросили Италию и Германию провести арбитраж, заранее соглашаясь с его результатами.

Арбитраж

Делегации

Арбитраж был произведён в Вене министрами иностранных дел Германии (Иоахим фон Риббентроп) и Италии (Галеаццо Чиано). Венгерскую делегацию возглавлял министр иностранных дел Венгрии Калман Канья, его сопровождал министр просвещения Паль Телеки. Чехословацкую делегацию возглавляли министр иностранных дел Чехословакии Франтишек Хвалковски и Иван Крно. В чехословацкую делегацию также входили представители Подкарпатской Руси — премьер-министр Августин Волошин — и Словакии (премьер-министр Йозеф Тисо и министр юстиции Фердинанд Дюрчански). На арбитраже присутствовал Герман Геринг.

Процесс арбитража

Арбитраж начался в Бельведерском дворце Вены в полдень 2 ноября 1938 года. Чехословацкой и венгерской делегациям было предложено изложить свои аргументы. Хвалковский был краток, и оставил изложение чехословацкой точки зрения на долю министра Крно. После этого Риббентроп воспротивился тому, чтобы свои точки зрения официально изложили Тисо и Волошин: согласно объяснению Риббентропа, Тисо и Волошин были членами чехословацкой делегации, и не могли рассматриваться как третья сторона.

Арбитры Риббентроп и Чиано продолжили переговоры с делегациями за обедом, а затем удалились в отдельную комнату, где продолжили обсуждение над картой. Решения арбитража были объявлены около 7 часов вечера.

Решения арбитража

Чехословакию обязали передать Венгрии территории в южной Словакии и южном Подкарпатье к югу от линии (включительно) Сенец — Галанта — Врабле — Левице — Лученец — Римавска Собота — Елшава — Рожнява — Кошице — Михаляны — Вельке Капушаны — Ужгород — Мукачево — граница с Румынией. Таким образом Чехословакия оставила за собой западнословацкие города Братислава и Нитра, в то время как Венгрия получила три спорных восточных города и четыре населённых пункта в центральном регионе. Площадь передаваемой территории составила 11.927 км² (из них 10.390 приходятся на территорию современной Словакии, остальные — Украины), на ней проживало около 1.060.000 человек.

.	Площадь (км²)	Население	Венгры		Словаки
			Количество	Доля (%)	Количество	Доля (%)
Чехословацкая перепись 1930 года	11 927	852 332	506 208	59	290 107	34
Венгерская перепись 1941 года		869 299	751 944	84,1	85 392	9,8

В неаннексированной части Словакии осталось согласно словацким источникам — 67 тысяч венгров, согласно венгерским источникам — 70 тысяч.

Словакия потеряла 21 % территории, 20 % промышленности, 30 % сельскохозяйственных угодий, 27 % электростанций, 28 % месторождений железной руды, 50 % виноградников, 35 % поголовья свиней, 930 км железнодорожных путей. Восточная Словакия потеряла свой главный город — Кошице. Восточная Словакия и многие города южной Словакии потеряли железнодорожную связь с миром, так как единственная железнодорожная ветка шла через аннексированную территорию, а граница оказалась закрытой. Карпатская Русь потеряла два главных города — Ужгород и Мукачево — и все плодородные земли.

Кроме того, Третий рейх получил в результате арбитража части Братиславы — Девин и Петржалку.

В решении арбитража было сказано, что «обе стороны принимают решение арбитража в качестве окончательного решения вопроса о прохождении границы».

После арбитража

Итоги арбитража оказались очень невыгодными для Словакии и Подкарпатской Руси. Впоследствии это позволило Германии получить контроль над стратегически важной территорией в центре Европы, стравливая Венгрию и Словакию друг с другом, так как обе эти страны рассчитывали на германскую поддержку.

Последствия арбитража

Вскоре после того, как были объявлены решения арбитража, Янош Эстерхази — лидер венгерского меньшинства в Словакии — предложил, чтобы Венгрия вернула Словакии 1000 км² территории, на которой преобладало словацкое население (районы Шурани и Палариково), дабы обеспечить долговременное мирное сосуществование двух наций. Его предложение было проигнорировано Будапештом.

С 5 по 10 ноября 1938 года гонвед занял переданные территории. 11 ноября 1938 года венгерский регент Миклош Хорти лично прибыл в главный город переданной территории — Кашша. К этому времени город покинули 15 тысяч чехов и словаков (чехи жили там с 1919 года), ещё 15 тысяч должны были сделать это до конца месяца, остаться должно было около 12 тысяч словаков и ни одного чеха.

Переданные Чехословакией территории исторической Верхней Венгрии были официально включены в состав Венгрии решением венгерского парламента от 12 ноября 1938 года. В соответствии с историческим административным делением Венгерского королевства, на новых территориях было образовано два новых медье с административными центрами в Нове Замки и Левице, часть земель вошла в состав существующих венгерских медье.

Так как во время арбитража новая граница была проведена на крупномасштабной карте, то во время процесса делимитации границы Венгрия смогла передвинуть её ещё дальше к северу. Чехословакия не протестовала, так как её правительство страшилось нового арбитража.

Под давлением Гитлера Словакия 14 марта 1939 года объявила о своей независимости. Чехословакия прекратила своё существование. Два дня спустя Гитлер проинформировал Венгрию, что она может в течение 24 часов оккупировать оставшуюся часть Подкарпатской Руси, но не должна трогать остальной территории Словакии. 15 марта 1939 года на словацкой части Подкарпатской Руси было провозглашено создание независимой республики Карпатская Украина, но к 18 ноября её территория была оккупирована Венгрией.

15 марта венгерские войска заняли небольшой участок территории собственно Словакии. Не наблюдая реакции, 23 марта Венгрия предприняла крупное вторжение в восточную Словакию, намереваясь «продвинуться на запад настолько, насколько удастся». После небольшой словацко-венгерской войны Венгрия получила ещё 1,897 км² территории Словакии с 69.630 жителями — в основном словаками или русинами. Венгрия заявила, что не считает это нарушением решений Венского арбитража, так как он касался отношений Венгрии и Чехословакии, а Чехословацкого государства уже несколько дней как не существует.

Жизнь на территориях, перешедших Венгрии

В связи с тем, что после того, как по Трианонскому договору 1920 года Венгрия лишилась значительной части своей территории, её экономика впала в депрессию, уровень жизни в межвоенной Чехословакии был выше уровня жизни в Венгрии. В результате уровень жизни жителей переданных Венгрии территорий снизился: в Венгрии рабочий день был длиннее, зарплаты — ниже, цены и налоги — выше, и т. д.

В нарушение документов арбитража Венгрия ввела на присоединённых территориях военное управление, и не обеспечило охраны прав национальных меньшинств — наоборот, началось преследование словаков, русин, евреев и даже немцев. Было закрыто большинство словацких учебных заведений, уволено 862 из 1.119 словацких учителей. 5 ноября 1938 года начальник венгерского генерального штаба издал приказ об изгнании с присоединяемых территорий всех чешских и словацких колонистов, и венгерское правительство пошло на переговоры лишь тогда, когда возмущённое правительство Словакии предприняло аналогичные меры против живших на территории Словакии венгров.

Многие словаки, румыны и русины были в 1942 году призваны во 2-ю венгерскую армию и отправлены на Восточный фронт. После разгрома этой армии во время Острогожско-Россошанской операции Советской армии, венгерский премьер-министр Миклош Каллаи 23 февраля 1943 года заявил: «Благодарение Богу, что разгром венгерской армии не сильно затронул венгерскую нацию, так как представители других национальностей потеряли больше».

После Второй мировой войны

После того, как на переданные Венгрии территории пришла Советская армия, они — как и существовавшая недолгое время Первая Словацкая республика — вновь стали частью Чехословакии. После войны те венгры, которые не были участниками движения Сопротивления, рассматривались в Чехословакии как военные преступники. В отличие от того, что было проделано с немцами, Союзники не позволили провести депортацию венгров — вместо этого был устроен «обмен населением»: 68.407 венгров было переселено в Венгрию, а словаки из Венгрии были переселены в Чехословакию. Ещё 31.780 венгров было выселено потому, что они переселились на эти территории уже после Венского арбитража. Венграм и немцам пришлось пройти процесс словакизации. Ещё ранее, для ассимиляции венгров в Чехословакии, около 44 тысяч венгров и 100 тысяч словаков было послано на работы в Судетскую область, откуда были выселены немцы. Год или два спустя венграм было разрешено вернуться в южную Словакию, и порядка 24 тысяч из них воспользовались этой возможностью. Этот период беззакония завершился с приходом к власти в 1948 году коммунистов, после чего венгры — в отличие от немцев — вновь получили чехословацкое гражданство и были восстановлены во всех правах, за исключением имущественных (см. Декреты Бенеша). В октябре 1948 года чехословацкий парламент вернул чехословацкое гражданство всем венграм, которые жили в Словакии на момент 1 ноября 1938 года и не обвинялись в преступлениях.

Нулификация

Ещё во время войны Союзники объявили решения Венских арбитражей юридически ничтожными, так как они были прямым следствием также отменённого Мюнхенского соглашения. Это было подтверждено Парижской мирной конференцией 1947 года, когда 10 февраля 1947 года был подписан мирный договор с Венгрией, статья 1(4a) которого гласила: «Решения Венского арбитража от 2 ноября 1938 года объявляются юридически ничтожными». В договоре было сказано, что граница между Венгрией и Чехословакией устанавливается по линии границы, существовавшей между Венгрией и Чехословакией на 1 ноября 1938 года (за исключением передаваемых Чехословакии трёх деревень к югу от Братиславы — Русовце, Чуново, Яровце (ныне часть Братиславы V)). Подкарпатская Русь в конце июня 1945 года была передана СССР.

Примечания

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

Отрывок, характеризующий Первый Венский арбитраж

Николай Ростов в этот день получил от Бориса записку, извещавшую его, что Измайловский полк ночует в 15 ти верстах не доходя Ольмюца, и что он ждет его, чтобы передать письмо и деньги. Деньги были особенно нужны Ростову теперь, когда, вернувшись из похода, войска остановились под Ольмюцом, и хорошо снабженные маркитанты и австрийские жиды, предлагая всякого рода соблазны, наполняли лагерь. У павлоградцев шли пиры за пирами, празднования полученных за поход наград и поездки в Ольмюц к вновь прибывшей туда Каролине Венгерке, открывшей там трактир с женской прислугой. Ростов недавно отпраздновал свое вышедшее производство в корнеты, купил Бедуина, лошадь Денисова, и был кругом должен товарищам и маркитантам. Получив записку Бориса, Ростов с товарищем поехал до Ольмюца, там пообедал, выпил бутылку вина и один поехал в гвардейский лагерь отыскивать своего товарища детства. Ростов еще не успел обмундироваться. На нем была затасканная юнкерская куртка с солдатским крестом, такие же, подбитые затертой кожей, рейтузы и офицерская с темляком сабля; лошадь, на которой он ехал, была донская, купленная походом у казака; гусарская измятая шапочка была ухарски надета назад и набок. Подъезжая к лагерю Измайловского полка, он думал о том, как он поразит Бориса и всех его товарищей гвардейцев своим обстреленным боевым гусарским видом.
Гвардия весь поход прошла, как на гуляньи, щеголяя своей чистотой и дисциплиной. Переходы были малые, ранцы везли на подводах, офицерам австрийское начальство готовило на всех переходах прекрасные обеды. Полки вступали и выступали из городов с музыкой, и весь поход (чем гордились гвардейцы), по приказанию великого князя, люди шли в ногу, а офицеры пешком на своих местах. Борис всё время похода шел и стоял с Бергом, теперь уже ротным командиром. Берг, во время похода получив роту, успел своей исполнительностью и аккуратностью заслужить доверие начальства и устроил весьма выгодно свои экономические дела; Борис во время похода сделал много знакомств с людьми, которые могли быть ему полезными, и через рекомендательное письмо, привезенное им от Пьера, познакомился с князем Андреем Болконским, через которого он надеялся получить место в штабе главнокомандующего. Берг и Борис, чисто и аккуратно одетые, отдохнув после последнего дневного перехода, сидели в чистой отведенной им квартире перед круглым столом и играли в шахматы. Берг держал между колен курящуюся трубочку. Борис, с свойственной ему аккуратностью, белыми тонкими руками пирамидкой уставлял шашки, ожидая хода Берга, и глядел на лицо своего партнера, видимо думая об игре, как он и всегда думал только о том, чем он был занят.
– Ну ка, как вы из этого выйдете? – сказал он.
– Будем стараться, – отвечал Берг, дотрогиваясь до пешки и опять опуская руку.
В это время дверь отворилась.
– Вот он, наконец, – закричал Ростов. – И Берг тут! Ах ты, петизанфан, але куше дормир , [Дети, идите ложиться спать,] – закричал он, повторяя слова няньки, над которыми они смеивались когда то вместе с Борисом.
– Батюшки! как ты переменился! – Борис встал навстречу Ростову, но, вставая, не забыл поддержать и поставить на место падавшие шахматы и хотел обнять своего друга, но Николай отсторонился от него. С тем особенным чувством молодости, которая боится битых дорог, хочет, не подражая другим, по новому, по своему выражать свои чувства, только бы не так, как выражают это, часто притворно, старшие, Николай хотел что нибудь особенное сделать при свидании с другом: он хотел как нибудь ущипнуть, толкнуть Бориса, но только никак не поцеловаться, как это делали все. Борис же, напротив, спокойно и дружелюбно обнял и три раза поцеловал Ростова.
Они полгода не видались почти; и в том возрасте, когда молодые люди делают первые шаги на пути жизни, оба нашли друг в друге огромные перемены, совершенно новые отражения тех обществ, в которых они сделали свои первые шаги жизни. Оба много переменились с своего последнего свидания и оба хотели поскорее выказать друг другу происшедшие в них перемены.
– Ах вы, полотеры проклятые! Чистенькие, свеженькие, точно с гулянья, не то, что мы грешные, армейщина, – говорил Ростов с новыми для Бориса баритонными звуками в голосе и армейскими ухватками, указывая на свои забрызганные грязью рейтузы.
Хозяйка немка высунулась из двери на громкий голос Ростова.
– Что, хорошенькая? – сказал он, подмигнув.
– Что ты так кричишь! Ты их напугаешь, – сказал Борис. – А я тебя не ждал нынче, – прибавил он. – Я вчера, только отдал тебе записку через одного знакомого адъютанта Кутузовского – Болконского. Я не думал, что он так скоро тебе доставит… Ну, что ты, как? Уже обстрелен? – спросил Борис.
Ростов, не отвечая, тряхнул по солдатскому Георгиевскому кресту, висевшему на снурках мундира, и, указывая на свою подвязанную руку, улыбаясь, взглянул на Берга.
– Как видишь, – сказал он.
– Вот как, да, да! – улыбаясь, сказал Борис, – а мы тоже славный поход сделали. Ведь ты знаешь, его высочество постоянно ехал при нашем полку, так что у нас были все удобства и все выгоды. В Польше что за приемы были, что за обеды, балы – я не могу тебе рассказать. И цесаревич очень милостив был ко всем нашим офицерам.
И оба приятеля рассказывали друг другу – один о своих гусарских кутежах и боевой жизни, другой о приятности и выгодах службы под командою высокопоставленных лиц и т. п.
– О гвардия! – сказал Ростов. – А вот что, пошли ка за вином.
Борис поморщился.
– Ежели непременно хочешь, – сказал он.
И, подойдя к кровати, из под чистых подушек достал кошелек и велел принести вина.
– Да, и тебе отдать деньги и письмо, – прибавил он.
Ростов взял письмо и, бросив на диван деньги, облокотился обеими руками на стол и стал читать. Он прочел несколько строк и злобно взглянул на Берга. Встретив его взгляд, Ростов закрыл лицо письмом.
– Однако денег вам порядочно прислали, – сказал Берг, глядя на тяжелый, вдавившийся в диван кошелек. – Вот мы так и жалованьем, граф, пробиваемся. Я вам скажу про себя…
– Вот что, Берг милый мой, – сказал Ростов, – когда вы получите из дома письмо и встретитесь с своим человеком, у которого вам захочется расспросить про всё, и я буду тут, я сейчас уйду, чтоб не мешать вам. Послушайте, уйдите, пожалуйста, куда нибудь, куда нибудь… к чорту! – крикнул он и тотчас же, схватив его за плечо и ласково глядя в его лицо, видимо, стараясь смягчить грубость своих слов, прибавил: – вы знаете, не сердитесь; милый, голубчик, я от души говорю, как нашему старому знакомому.
– Ах, помилуйте, граф, я очень понимаю, – сказал Берг, вставая и говоря в себя горловым голосом.
– Вы к хозяевам пойдите: они вас звали, – прибавил Борис.
Берг надел чистейший, без пятнушка и соринки, сюртучок, взбил перед зеркалом височки кверху, как носил Александр Павлович, и, убедившись по взгляду Ростова, что его сюртучок был замечен, с приятной улыбкой вышел из комнаты.
– Ах, какая я скотина, однако! – проговорил Ростов, читая письмо.
– А что?
– Ах, какая я свинья, однако, что я ни разу не писал и так напугал их. Ах, какая я свинья, – повторил он, вдруг покраснев. – Что же, пошли за вином Гаврилу! Ну, ладно, хватим! – сказал он…
В письмах родных было вложено еще рекомендательное письмо к князю Багратиону, которое, по совету Анны Михайловны, через знакомых достала старая графиня и посылала сыну, прося его снести по назначению и им воспользоваться.
– Вот глупости! Очень мне нужно, – сказал Ростов, бросая письмо под стол.
– Зачем ты это бросил? – спросил Борис.
– Письмо какое то рекомендательное, чорта ли мне в письме!
– Как чорта ли в письме? – поднимая и читая надпись, сказал Борис. – Письмо это очень нужное для тебя.
– Мне ничего не нужно, и я в адъютанты ни к кому не пойду.
– Отчего же? – спросил Борис.
– Лакейская должность!
– Ты всё такой же мечтатель, я вижу, – покачивая головой, сказал Борис.
– А ты всё такой же дипломат. Ну, да не в том дело… Ну, ты что? – спросил Ростов.
– Да вот, как видишь. До сих пор всё хорошо; но признаюсь, желал бы я очень попасть в адъютанты, а не оставаться во фронте.
– Зачем?
– Затем, что, уже раз пойдя по карьере военной службы, надо стараться делать, коль возможно, блестящую карьеру.
– Да, вот как! – сказал Ростов, видимо думая о другом.
Он пристально и вопросительно смотрел в глаза своему другу, видимо тщетно отыскивая разрешение какого то вопроса.
Старик Гаврило принес вино.
– Не послать ли теперь за Альфонс Карлычем? – сказал Борис. – Он выпьет с тобою, а я не могу.
– Пошли, пошли! Ну, что эта немчура? – сказал Ростов с презрительной улыбкой.
– Он очень, очень хороший, честный и приятный человек, – сказал Борис.
Ростов пристально еще раз посмотрел в глаза Борису и вздохнул. Берг вернулся, и за бутылкой вина разговор между тремя офицерами оживился. Гвардейцы рассказывали Ростову о своем походе, о том, как их чествовали в России, Польше и за границей. Рассказывали о словах и поступках их командира, великого князя, анекдоты о его доброте и вспыльчивости. Берг, как и обыкновенно, молчал, когда дело касалось не лично его, но по случаю анекдотов о вспыльчивости великого князя с наслаждением рассказал, как в Галиции ему удалось говорить с великим князем, когда он объезжал полки и гневался за неправильность движения. С приятной улыбкой на лице он рассказал, как великий князь, очень разгневанный, подъехав к нему, закричал: «Арнауты!» (Арнауты – была любимая поговорка цесаревича, когда он был в гневе) и потребовал ротного командира.
– Поверите ли, граф, я ничего не испугался, потому что я знал, что я прав. Я, знаете, граф, не хвалясь, могу сказать, что я приказы по полку наизусть знаю и устав тоже знаю, как Отче наш на небесех . Поэтому, граф, у меня по роте упущений не бывает. Вот моя совесть и спокойна. Я явился. (Берг привстал и представил в лицах, как он с рукой к козырьку явился. Действительно, трудно было изобразить в лице более почтительности и самодовольства.) Уж он меня пушил, как это говорится, пушил, пушил; пушил не на живот, а на смерть, как говорится; и «Арнауты», и черти, и в Сибирь, – говорил Берг, проницательно улыбаясь. – Я знаю, что я прав, и потому молчу: не так ли, граф? «Что, ты немой, что ли?» он закричал. Я всё молчу. Что ж вы думаете, граф? На другой день и в приказе не было: вот что значит не потеряться. Так то, граф, – говорил Берг, закуривая трубку и пуская колечки.
– Да, это славно, – улыбаясь, сказал Ростов.
Но Борис, заметив, что Ростов сбирался посмеяться над Бергом, искусно отклонил разговор. Он попросил Ростова рассказать о том, как и где он получил рану. Ростову это было приятно, и он начал рассказывать, во время рассказа всё более и более одушевляясь. Он рассказал им свое Шенграбенское дело совершенно так, как обыкновенно рассказывают про сражения участвовавшие в них, то есть так, как им хотелось бы, чтобы оно было, так, как они слыхали от других рассказчиков, так, как красивее было рассказывать, но совершенно не так, как оно было. Ростов был правдивый молодой человек, он ни за что умышленно не сказал бы неправды. Он начал рассказывать с намерением рассказать всё, как оно точно было, но незаметно, невольно и неизбежно для себя перешел в неправду. Ежели бы он рассказал правду этим слушателям, которые, как и он сам, слышали уже множество раз рассказы об атаках и составили себе определенное понятие о том, что такое была атака, и ожидали точно такого же рассказа, – или бы они не поверили ему, или, что еще хуже, подумали бы, что Ростов был сам виноват в том, что с ним не случилось того, что случается обыкновенно с рассказчиками кавалерийских атак. Не мог он им рассказать так просто, что поехали все рысью, он упал с лошади, свихнул руку и изо всех сил побежал в лес от француза. Кроме того, для того чтобы рассказать всё, как было, надо было сделать усилие над собой, чтобы рассказать только то, что было. Рассказать правду очень трудно; и молодые люди редко на это способны. Они ждали рассказа о том, как горел он весь в огне, сам себя не помня, как буря, налетал на каре; как врубался в него, рубил направо и налево; как сабля отведала мяса, и как он падал в изнеможении, и тому подобное. И он рассказал им всё это.
В середине его рассказа, в то время как он говорил: «ты не можешь представить, какое странное чувство бешенства испытываешь во время атаки», в комнату вошел князь Андрей Болконский, которого ждал Борис. Князь Андрей, любивший покровительственные отношения к молодым людям, польщенный тем, что к нему обращались за протекцией, и хорошо расположенный к Борису, который умел ему понравиться накануне, желал исполнить желание молодого человека. Присланный с бумагами от Кутузова к цесаревичу, он зашел к молодому человеку, надеясь застать его одного. Войдя в комнату и увидав рассказывающего военные похождения армейского гусара (сорт людей, которых терпеть не мог князь Андрей), он ласково улыбнулся Борису, поморщился, прищурился на Ростова и, слегка поклонившись, устало и лениво сел на диван. Ему неприятно было, что он попал в дурное общество. Ростов вспыхнул, поняв это. Но это было ему всё равно: это был чужой человек. Но, взглянув на Бориса, он увидал, что и ему как будто стыдно за армейского гусара. Несмотря на неприятный насмешливый тон князя Андрея, несмотря на общее презрение, которое с своей армейской боевой точки зрения имел Ростов ко всем этим штабным адъютантикам, к которым, очевидно, причислялся и вошедший, Ростов почувствовал себя сконфуженным, покраснел и замолчал. Борис спросил, какие новости в штабе, и что, без нескромности, слышно о наших предположениях?
– Вероятно, пойдут вперед, – видимо, не желая при посторонних говорить более, отвечал Болконский.
Берг воспользовался случаем спросить с особенною учтивостию, будут ли выдавать теперь, как слышно было, удвоенное фуражное армейским ротным командирам? На это князь Андрей с улыбкой отвечал, что он не может судить о столь важных государственных распоряжениях, и Берг радостно рассмеялся.
– Об вашем деле, – обратился князь Андрей опять к Борису, – мы поговорим после, и он оглянулся на Ростова. – Вы приходите ко мне после смотра, мы всё сделаем, что можно будет.
И, оглянув комнату, он обратился к Ростову, которого положение детского непреодолимого конфуза, переходящего в озлобление, он и не удостоивал заметить, и сказал:
– Вы, кажется, про Шенграбенское дело рассказывали? Вы были там?
– Я был там, – с озлоблением сказал Ростов, как будто бы этим желая оскорбить адъютанта.
Болконский заметил состояние гусара, и оно ему показалось забавно. Он слегка презрительно улыбнулся.
– Да! много теперь рассказов про это дело!
– Да, рассказов, – громко заговорил Ростов, вдруг сделавшимися бешеными глазами глядя то на Бориса, то на Болконского, – да, рассказов много, но наши рассказы – рассказы тех, которые были в самом огне неприятеля, наши рассказы имеют вес, а не рассказы тех штабных молодчиков, которые получают награды, ничего не делая.
– К которым, вы предполагаете, что я принадлежу? – спокойно и особенно приятно улыбаясь, проговорил князь Андрей.
Странное чувство озлобления и вместе с тем уважения к спокойствию этой фигуры соединялось в это время в душе Ростова.
– Я говорю не про вас, – сказал он, – я вас не знаю и, признаюсь, не желаю знать. Я говорю вообще про штабных.
– А я вам вот что скажу, – с спокойною властию в голосе перебил его князь Андрей. – Вы хотите оскорбить меня, и я готов согласиться с вами, что это очень легко сделать, ежели вы не будете иметь достаточного уважения к самому себе; но согласитесь, что и время и место весьма дурно для этого выбраны. На днях всем нам придется быть на большой, более серьезной дуэли, а кроме того, Друбецкой, который говорит, что он ваш старый приятель, нисколько не виноват в том, что моя физиономия имела несчастие вам не понравиться. Впрочем, – сказал он, вставая, – вы знаете мою фамилию и знаете, где найти меня; но не забудьте, – прибавил он, – что я не считаю нисколько ни себя, ни вас оскорбленным, и мой совет, как человека старше вас, оставить это дело без последствий. Так в пятницу, после смотра, я жду вас, Друбецкой; до свидания, – заключил князь Андрей и вышел, поклонившись обоим.
Ростов вспомнил то, что ему надо было ответить, только тогда, когда он уже вышел. И еще более был он сердит за то, что забыл сказать это. Ростов сейчас же велел подать свою лошадь и, сухо простившись с Борисом, поехал к себе. Ехать ли ему завтра в главную квартиру и вызвать этого ломающегося адъютанта или, в самом деле, оставить это дело так? был вопрос, который мучил его всю дорогу. То он с злобой думал о том, с каким бы удовольствием он увидал испуг этого маленького, слабого и гордого человечка под его пистолетом, то он с удивлением чувствовал, что из всех людей, которых он знал, никого бы он столько не желал иметь своим другом, как этого ненавидимого им адъютантика.


На другой день свидания Бориса с Ростовым был смотр австрийских и русских войск, как свежих, пришедших из России, так и тех, которые вернулись из похода с Кутузовым. Оба императора, русский с наследником цесаревичем и австрийский с эрцгерцогом, делали этот смотр союзной 80 титысячной армии.
С раннего утра начали двигаться щегольски вычищенные и убранные войска, выстраиваясь на поле перед крепостью. То двигались тысячи ног и штыков с развевавшимися знаменами и по команде офицеров останавливались, заворачивались и строились в интервалах, обходя другие такие же массы пехоты в других мундирах; то мерным топотом и бряцанием звучала нарядная кавалерия в синих, красных, зеленых шитых мундирах с расшитыми музыкантами впереди, на вороных, рыжих, серых лошадях; то, растягиваясь с своим медным звуком подрагивающих на лафетах, вычищенных, блестящих пушек и с своим запахом пальников, ползла между пехотой и кавалерией артиллерия и расставлялась на назначенных местах. Не только генералы в полной парадной форме, с перетянутыми донельзя толстыми и тонкими талиями и красневшими, подпертыми воротниками, шеями, в шарфах и всех орденах; не только припомаженные, расфранченные офицеры, но каждый солдат, – с свежим, вымытым и выбритым лицом и до последней возможности блеска вычищенной аммуницией, каждая лошадь, выхоленная так, что, как атлас, светилась на ней шерсть и волосок к волоску лежала примоченная гривка, – все чувствовали, что совершается что то нешуточное, значительное и торжественное. Каждый генерал и солдат чувствовали свое ничтожество, сознавая себя песчинкой в этом море людей, и вместе чувствовали свое могущество, сознавая себя частью этого огромного целого.
С раннего утра начались напряженные хлопоты и усилия, и в 10 часов всё пришло в требуемый порядок. На огромном поле стали ряды. Армия вся была вытянута в три линии. Спереди кавалерия, сзади артиллерия, еще сзади пехота.
Между каждым рядом войск была как бы улица. Резко отделялись одна от другой три части этой армии: боевая Кутузовская (в которой на правом фланге в передней линии стояли павлоградцы), пришедшие из России армейские и гвардейские полки и австрийское войско. Но все стояли под одну линию, под одним начальством и в одинаковом порядке.
Как ветер по листьям пронесся взволнованный шопот: «едут! едут!» Послышались испуганные голоса, и по всем войскам пробежала волна суеты последних приготовлений.
Впереди от Ольмюца показалась подвигавшаяся группа. И в это же время, хотя день был безветренный, легкая струя ветра пробежала по армии и чуть заколебала флюгера пик и распущенные знамена, затрепавшиеся о свои древки. Казалось, сама армия этим легким движением выражала свою радость при приближении государей. Послышался один голос: «Смирно!» Потом, как петухи на заре, повторились голоса в разных концах. И всё затихло.
В мертвой тишине слышался топот только лошадей. То была свита императоров. Государи подъехали к флангу и раздались звуки трубачей первого кавалерийского полка, игравшие генерал марш. Казалось, не трубачи это играли, а сама армия, радуясь приближению государя, естественно издавала эти звуки. Из за этих звуков отчетливо послышался один молодой, ласковый голос императора Александра. Он сказал приветствие, и первый полк гаркнул: Урра! так оглушительно, продолжительно, радостно, что сами люди ужаснулись численности и силе той громады, которую они составляли.
Ростов, стоя в первых рядах Кутузовской армии, к которой к первой подъехал государь, испытывал то же чувство, какое испытывал каждый человек этой армии, – чувство самозабвения, гордого сознания могущества и страстного влечения к тому, кто был причиной этого торжества.
Он чувствовал, что от одного слова этого человека зависело то, чтобы вся громада эта (и он, связанный с ней, – ничтожная песчинка) пошла бы в огонь и в воду, на преступление, на смерть или на величайшее геройство, и потому то он не мог не трепетать и не замирать при виде этого приближающегося слова.
– Урра! Урра! Урра! – гремело со всех сторон, и один полк за другим принимал государя звуками генерал марша; потом Урра!… генерал марш и опять Урра! и Урра!! которые, всё усиливаясь и прибывая, сливались в оглушительный гул.
Пока не подъезжал еще государь, каждый полк в своей безмолвности и неподвижности казался безжизненным телом; только сравнивался с ним государь, полк оживлялся и гремел, присоединяясь к реву всей той линии, которую уже проехал государь. При страшном, оглушительном звуке этих голосов, посреди масс войска, неподвижных, как бы окаменевших в своих четвероугольниках, небрежно, но симметрично и, главное, свободно двигались сотни всадников свиты и впереди их два человека – императоры. На них то безраздельно было сосредоточено сдержанно страстное внимание всей этой массы людей.
Красивый, молодой император Александр, в конно гвардейском мундире, в треугольной шляпе, надетой с поля, своим приятным лицом и звучным, негромким голосом привлекал всю силу внимания.
Ростов стоял недалеко от трубачей и издалека своими зоркими глазами узнал государя и следил за его приближением. Когда государь приблизился на расстояние 20 ти шагов и Николай ясно, до всех подробностей, рассмотрел прекрасное, молодое и счастливое лицо императора, он испытал чувство нежности и восторга, подобного которому он еще не испытывал. Всё – всякая черта, всякое движение – казалось ему прелестно в государе.
Остановившись против Павлоградского полка, государь сказал что то по французски австрийскому императору и улыбнулся.
Увидав эту улыбку, Ростов сам невольно начал улыбаться и почувствовал еще сильнейший прилив любви к своему государю. Ему хотелось выказать чем нибудь свою любовь к государю. Он знал, что это невозможно, и ему хотелось плакать.
Государь вызвал полкового командира и сказал ему несколько слов.
«Боже мой! что бы со мной было, ежели бы ко мне обратился государь! – думал Ростов: – я бы умер от счастия».
Государь обратился и к офицерам:
– Всех, господа (каждое слово слышалось Ростову, как звук с неба), благодарю от всей души.
Как бы счастлив был Ростов, ежели бы мог теперь умереть за своего царя!
– Вы заслужили георгиевские знамена и будете их достойны.
«Только умереть, умереть за него!» думал Ростов.
Государь еще сказал что то, чего не расслышал Ростов, и солдаты, надсаживая свои груди, закричали: Урра! Ростов закричал тоже, пригнувшись к седлу, что было его сил, желая повредить себе этим криком, только чтобы выразить вполне свой восторг к государю.
Государь постоял несколько секунд против гусар, как будто он был в нерешимости.
«Как мог быть в нерешимости государь?» подумал Ростов, а потом даже и эта нерешительность показалась Ростову величественной и обворожительной, как и всё, что делал государь.
Нерешительность государя продолжалась одно мгновение. Нога государя, с узким, острым носком сапога, как носили в то время, дотронулась до паха энглизированной гнедой кобылы, на которой он ехал; рука государя в белой перчатке подобрала поводья, он тронулся, сопутствуемый беспорядочно заколыхавшимся морем адъютантов. Дальше и дальше отъезжал он, останавливаясь у других полков, и, наконец, только белый плюмаж его виднелся Ростову из за свиты, окружавшей императоров.
В числе господ свиты Ростов заметил и Болконского, лениво и распущенно сидящего на лошади. Ростову вспомнилась его вчерашняя ссора с ним и представился вопрос, следует – или не следует вызывать его. «Разумеется, не следует, – подумал теперь Ростов… – И стоит ли думать и говорить про это в такую минуту, как теперь? В минуту такого чувства любви, восторга и самоотвержения, что значат все наши ссоры и обиды!? Я всех люблю, всем прощаю теперь», думал Ростов.
Когда государь объехал почти все полки, войска стали проходить мимо его церемониальным маршем, и Ростов на вновь купленном у Денисова Бедуине проехал в замке своего эскадрона, т. е. один и совершенно на виду перед государем.
Не доезжая государя, Ростов, отличный ездок, два раза всадил шпоры своему Бедуину и довел его счастливо до того бешеного аллюра рыси, которою хаживал разгоряченный Бедуин. Подогнув пенящуюся морду к груди, отделив хвост и как будто летя на воздухе и не касаясь до земли, грациозно и высоко вскидывая и переменяя ноги, Бедуин, тоже чувствовавший на себе взгляд государя, прошел превосходно.