Первый интернационал

Первый интернационал (официальное название Международное товарищество трудящихся или Международное товарищество рабочих) — первая массовая международная организация рабочего класса, учреждена 28 сентября 1864 года в Лондоне. Объединяла ячейки из 13 европейских стран и США. Эта организация прекратила своё существование в 1876 году после раскола, состоявшегося в 1872 году.

История создания

28 сентября 1864 года в Лондоне собрался митинг в поддержку польского национально-освободительного восстания. Присутствовало не менее двух тысяч человек. Здесь были рабочие Англии, Франции, Германии и других стран, революционеры-эмигранты, жившие в Лондоне. Участники митинга приняли решение создать международную рабочую организацию, названную вскоре Международным товариществом рабочих. На митинге присутствовал Маркс; он не выступал, но был избран в состав руководства провозглашённой организации. Руководящий орган позже был назван Генеральным советом. По просьбе Генерального совета Маркс подготовил Учредительный манифест и Временный устав товарищества, утверждённые 1 ноября того же года.

«Завоевание политической власти стало, следовательно, великой обязанностью рабочего класса», — указывал Маркс. По своей численности рабочие могут рассчитывать на победу. Но численность ещё не решает дела. Чтобы добиться победы над буржуазией, рабочему классу надо объединиться и создать свою партию. Манифест призывал рабочих бороться с несправедливыми грабительскими войнами. Как и «Манифест коммунистической партии», он заканчивался лозунгом: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!».

Дальнейшая работа

Высшим руководящим органом Интернационала был конгресс. В промежутках между конгрессами руководство осуществлялось Генеральным Советом. В отдельных городах и странах создавались секции Интернационала — местные организации. Генеральный Совет находился в Лондоне. В 1865 году секции Интернационала были созданы во многих странах Европы. Теория «научного коммунизма», разработанная Марксом, нашла противников в лице анархистов, во главе которых стоял Бакунин. В результате разделения Интернациональное Общество Рабочих прекратило своё существование.

3-8 сентября 1866 в Женеве состоялся I конгресс Интернационала, в котором участвовали 60 делегатов, представлявших 25 секций и 11 рабочих обществ Великобритании, Франции, Швейцарии и Германии. Конгресс обсудил вопрос о профсоюзах. В решении конгресса было сказано, что профсоюзы должны организовать борьбу пролетариата против системы наемного труда и власти капитала — борьбу не только экономическую, но и политическую. Среди прочего, требовались 8-часовой рабочий день, охрана женского и запрет детского труда, бесплатное политехническое образование, введение рабочих милиций вместо постоянных армий.

2-8 сентября 1867 в Лозанне собрался II конгресс, на котором были также делегаты от Бельгии и Италии. Резолюцию конгресса провозглашала неотъемлемость политических свобод как условия социального освобождения пролетариата. 6-13 сентября 1868 в Брюсселе прошёл III конгресс Интернационала при участии сотни делегатов (добавились участники из Испании). В результате острых споров и горячих дискуссий было принято решение, что не только рудники, шахты, леса, фабрики и т. п. должны быть обращены в общественную собственность, но и земля. IV конгресс в Базеле в 1869 подтвердил это решение.

На IV конгрессе в Базеле (6-12 сентября 1869 г.) особенно четко определились различные течения внутри Интернационала. Голосования по различным резолюциям и поправкам выявили следующий «расклад сил»:

63 % делегатов сгруппировались под текстами так называемого антиавторитарного крыла («бакунистов — анархистов»)

31 % сгруппировались под текстами активистов, названных марксистами.

6 % поддержали свои мютюэлистские убеждения («прудонисты — анархисты»).

При этом первые два течения согласились и проголосовали за предложение по обобществлению земли. И, наконец, единодушно конгресс решает организовать трудящихся в общества сопротивления — синдикаты (профсоюзы).

Созыв очередного конгресса Интернационала, запланированного на сентябрь 1870 в немецком Майнце, сорвала Франко-прусская война, но Генеральный совет в лице Маркса выпустил воззвания, призывавшие рабочий класс Германии и Франции к интернационализму.

Парижская коммуна 1871 года, казалось, объединила противоборствующие марксистское и анархистское крылья Интернационала (и даже прудонистов). Среди коммунаров были активные члены Интернационала разных направлений, как французы (Виктор Жаклар, Эжен Варлен, Бенуа Малон, Артур Арну, Элизе Реклю), так и восточноевропейские эмигранты (Лео Франкель, Ярослав Домбровский, Елизавета Дмитриева, Анна Корвин-Круковская); ряд из них погиб на баррикадах. Сочинение Маркса «Гражданская война во Франции», посвящённое опыту Коммуны, было создано как воззвание Генерального Совета I Интернационала.

Раскол и роспуск

Раскол произошел в начале сентября 1872 во время V конгресса, в Гааге. Место конгресса уже вызвало противоречия — некоторые объединения считали, что оно должно оставаться в Швейцарии, где 12 ноября 1871 из числа сторонников Бакунина была создана Юрская федерация, стоявшая на принципах анархо-коллективизма, федерализма и антиэтатизма. Джемсу Гильому и Адемару Швицгебелю было поручено представить «антиавторитарное» движение на конгрессе официально и покинуть конгресс в случае отрицательного голосования по структуре Интернационала. На конгресс собрались 65 делегатов из десятка стран. Вследствие официозного сохранения его автономной международной структуры (Демократический общественный альянс) Бакунин и его сторонники были исключены из Интернационала. «Марксизм победил в I Интернационале», — напишут марксисты, но можно ли назвать это победой? Генеральный совет был перенесен в Нью-Йорк. Активисты и объединения, солидарные с исключенными, покинули Международную Ассоциацию Трудящихся.

Вскоре в Интернационале федералистов объединилось большинство федераций (испанская, итальянская, бельгийская, британская, голландская, которая была в Гааге "принимающей стороной"). Во всех этих странах у марксистов оставались немногочисленные секции меньшинства. Французы и швейцарцы разделились. Марксисты продолжали удерживать большинство в Австрии, Португалии и Дании (...) В Германии лассальянцы (также вскоре поддержавшие антиавторитарный Интернационал) оставались более сильным течением, чем марксизм.

Правда бельгийцам, голландцам и англичанам были ближе идеи Маркса, и вскоре после раскола они перешли в его «осколок» Интернационала.

После ослабления, вызванного репрессиями, которые последовали за подавлением Парижской коммуны, этот раскол стал фатальным для Первого Интернационала, деятельность его прогрессивно угасала. Базируясь в США, Интернационал продолжал существовать 4 года. В 1876 году было принято решение о его роспуске.

Часть I интернационала, не подчинившаяся решениям Гаагского Конгресса в вопросе о политической деятельности пролетариата, продолжала созывать конгрессы. Их организация продолжала именоваться Международная Ассоциация Трудящихся или больше известная как Анархистский интернационал. В 1877—1921 году деятельность этой организации замерла, однако в 1922 году она возродилась с тем же названием, ныне больше известная как Берлинский интернационал профсоюзов, существующая и поныне.

См. также

• Трёхлучевая звезда — эмблема базельской секции Первого интернационала.
• Интернационал (песня)
• Второй интернационал
• Третий интернационал
• Четвёртый интернационал
• Пятый интернационал
• Анархистский Интернационал
• Интернационал (гимн)

Ссылки

• [tapemark.narod.ru/kommunizm/051.html Интернационал I (1864—1876)] // Научный коммунизм: Словарь (1983)
• Бах, А. [bse.sci-lib.com/article055636.html Интернационал 1-й] // БСЭ
• Дамье, В. В. [aitrus.info/node/3947 К 150-летию Первого Интернационала]

Отрывок, характеризующий Первый интернационал

– Ну и славно, вот графиня проснется, и с богом! Вы что, господа? – обратился он к офицеру. – У меня в доме? – Офицер придвинулся ближе. Бледное лицо его вспыхнуло вдруг яркой краской.
– Граф, сделайте одолжение, позвольте мне… ради бога… где нибудь приютиться на ваших подводах. Здесь у меня ничего с собой нет… Мне на возу… все равно… – Еще не успел договорить офицер, как денщик с той же просьбой для своего господина обратился к графу.
– А! да, да, да, – поспешно заговорил граф. – Я очень, очень рад. Васильич, ты распорядись, ну там очистить одну или две телеги, ну там… что же… что нужно… – какими то неопределенными выражениями, что то приказывая, сказал граф. Но в то же мгновение горячее выражение благодарности офицера уже закрепило то, что он приказывал. Граф оглянулся вокруг себя: на дворе, в воротах, в окне флигеля виднелись раненые и денщики. Все они смотрели на графа и подвигались к крыльцу.
– Пожалуйте, ваше сиятельство, в галерею: там как прикажете насчет картин? – сказал дворецкий. И граф вместе с ним вошел в дом, повторяя свое приказание о том, чтобы не отказывать раненым, которые просятся ехать.
– Ну, что же, можно сложить что нибудь, – прибавил он тихим, таинственным голосом, как будто боясь, чтобы кто нибудь его не услышал.
В девять часов проснулась графиня, и Матрена Тимофеевна, бывшая ее горничная, исполнявшая в отношении графини должность шефа жандармов, пришла доложить своей бывшей барышне, что Марья Карловна очень обижены и что барышниным летним платьям нельзя остаться здесь. На расспросы графини, почему m me Schoss обижена, открылось, что ее сундук сняли с подводы и все подводы развязывают – добро снимают и набирают с собой раненых, которых граф, по своей простоте, приказал забирать с собой. Графиня велела попросить к себе мужа.
– Что это, мой друг, я слышу, вещи опять снимают?
– Знаешь, ma chere, я вот что хотел тебе сказать… ma chere графинюшка… ко мне приходил офицер, просят, чтобы дать несколько подвод под раненых. Ведь это все дело наживное; а каково им оставаться, подумай!.. Право, у нас на дворе, сами мы их зазвали, офицеры тут есть. Знаешь, думаю, право, ma chere, вот, ma chere… пускай их свезут… куда же торопиться?.. – Граф робко сказал это, как он всегда говорил, когда дело шло о деньгах. Графиня же привыкла уж к этому тону, всегда предшествовавшему делу, разорявшему детей, как какая нибудь постройка галереи, оранжереи, устройство домашнего театра или музыки, – и привыкла, и долгом считала всегда противоборствовать тому, что выражалось этим робким тоном.
Она приняла свой покорно плачевный вид и сказала мужу:
– Послушай, граф, ты довел до того, что за дом ничего не дают, а теперь и все наше – детское состояние погубить хочешь. Ведь ты сам говоришь, что в доме на сто тысяч добра. Я, мой друг, не согласна и не согласна. Воля твоя! На раненых есть правительство. Они знают. Посмотри: вон напротив, у Лопухиных, еще третьего дня все дочиста вывезли. Вот как люди делают. Одни мы дураки. Пожалей хоть не меня, так детей.
Граф замахал руками и, ничего не сказав, вышел из комнаты.
– Папа! об чем вы это? – сказала ему Наташа, вслед за ним вошедшая в комнату матери.
– Ни о чем! Тебе что за дело! – сердито проговорил граф.
– Нет, я слышала, – сказала Наташа. – Отчего ж маменька не хочет?
– Тебе что за дело? – крикнул граф. Наташа отошла к окну и задумалась.
– Папенька, Берг к нам приехал, – сказала она, глядя в окно.


Берг, зять Ростовых, был уже полковник с Владимиром и Анной на шее и занимал все то же покойное и приятное место помощника начальника штаба, помощника первого отделения начальника штаба второго корпуса.
Он 1 сентября приехал из армии в Москву.
Ему в Москве нечего было делать; но он заметил, что все из армии просились в Москву и что то там делали. Он счел тоже нужным отпроситься для домашних и семейных дел.
Берг, в своих аккуратных дрожечках на паре сытых саврасеньких, точно таких, какие были у одного князя, подъехал к дому своего тестя. Он внимательно посмотрел во двор на подводы и, входя на крыльцо, вынул чистый носовой платок и завязал узел.
Из передней Берг плывущим, нетерпеливым шагом вбежал в гостиную и обнял графа, поцеловал ручки у Наташи и Сони и поспешно спросил о здоровье мамаши.
– Какое теперь здоровье? Ну, рассказывай же, – сказал граф, – что войска? Отступают или будет еще сраженье?
– Один предвечный бог, папаша, – сказал Берг, – может решить судьбы отечества. Армия горит духом геройства, и теперь вожди, так сказать, собрались на совещание. Что будет, неизвестно. Но я вам скажу вообще, папаша, такого геройского духа, истинно древнего мужества российских войск, которое они – оно, – поправился он, – показали или выказали в этой битве 26 числа, нет никаких слов достойных, чтоб их описать… Я вам скажу, папаша (он ударил себя в грудь так же, как ударял себя один рассказывавший при нем генерал, хотя несколько поздно, потому что ударить себя в грудь надо было при слове «российское войско»), – я вам скажу откровенно, что мы, начальники, не только не должны были подгонять солдат или что нибудь такое, но мы насилу могли удерживать эти, эти… да, мужественные и древние подвиги, – сказал он скороговоркой. – Генерал Барклай до Толли жертвовал жизнью своей везде впереди войска, я вам скажу. Наш же корпус был поставлен на скате горы. Можете себе представить! – И тут Берг рассказал все, что он запомнил, из разных слышанных за это время рассказов. Наташа, не спуская взгляда, который смущал Берга, как будто отыскивая на его лице решения какого то вопроса, смотрела на него.
– Такое геройство вообще, каковое выказали российские воины, нельзя представить и достойно восхвалить! – сказал Берг, оглядываясь на Наташу и как бы желая ее задобрить, улыбаясь ей в ответ на ее упорный взгляд… – «Россия не в Москве, она в сердцах се сынов!» Так, папаша? – сказал Берг.
В это время из диванной, с усталым и недовольным видом, вышла графиня. Берг поспешно вскочил, поцеловал ручку графини, осведомился о ее здоровье и, выражая свое сочувствие покачиваньем головы, остановился подле нее.
– Да, мамаша, я вам истинно скажу, тяжелые и грустные времена для всякого русского. Но зачем же так беспокоиться? Вы еще успеете уехать…
– Я не понимаю, что делают люди, – сказала графиня, обращаясь к мужу, – мне сейчас сказали, что еще ничего не готово. Ведь надо же кому нибудь распорядиться. Вот и пожалеешь о Митеньке. Это конца не будет?
Граф хотел что то сказать, но, видимо, воздержался. Он встал с своего стула и пошел к двери.
Берг в это время, как бы для того, чтобы высморкаться, достал платок и, глядя на узелок, задумался, грустно и значительно покачивая головой.
– А у меня к вам, папаша, большая просьба, – сказал он.
– Гм?.. – сказал граф, останавливаясь.
– Еду я сейчас мимо Юсупова дома, – смеясь, сказал Берг. – Управляющий мне знакомый, выбежал и просит, не купите ли что нибудь. Я зашел, знаете, из любопытства, и там одна шифоньерочка и туалет. Вы знаете, как Верушка этого желала и как мы спорили об этом. (Берг невольно перешел в тон радости о своей благоустроенности, когда он начал говорить про шифоньерку и туалет.) И такая прелесть! выдвигается и с аглицким секретом, знаете? А Верочке давно хотелось. Так мне хочется ей сюрприз сделать. Я видел у вас так много этих мужиков на дворе. Дайте мне одного, пожалуйста, я ему хорошенько заплачу и…
Граф сморщился и заперхал.
– У графини просите, а я не распоряжаюсь.
– Ежели затруднительно, пожалуйста, не надо, – сказал Берг. – Мне для Верушки только очень бы хотелось.
– Ах, убирайтесь вы все к черту, к черту, к черту и к черту!.. – закричал старый граф. – Голова кругом идет. – И он вышел из комнаты.
Графиня заплакала.
– Да, да, маменька, очень тяжелые времена! – сказал Берг.
Наташа вышла вместе с отцом и, как будто с трудом соображая что то, сначала пошла за ним, а потом побежала вниз.
На крыльце стоял Петя, занимавшийся вооружением людей, которые ехали из Москвы. На дворе все так же стояли заложенные подводы. Две из них были развязаны, и на одну из них влезал офицер, поддерживаемый денщиком.
– Ты знаешь за что? – спросил Петя Наташу (Наташа поняла, что Петя разумел: за что поссорились отец с матерью). Она не отвечала.
– За то, что папенька хотел отдать все подводы под ранепых, – сказал Петя. – Мне Васильич сказал. По моему…
– По моему, – вдруг закричала почти Наташа, обращая свое озлобленное лицо к Пете, – по моему, это такая гадость, такая мерзость, такая… я не знаю! Разве мы немцы какие нибудь?.. – Горло ее задрожало от судорожных рыданий, и она, боясь ослабеть и выпустить даром заряд своей злобы, повернулась и стремительно бросилась по лестнице. Берг сидел подле графини и родственно почтительно утешал ее. Граф с трубкой в руках ходил по комнате, когда Наташа, с изуродованным злобой лицом, как буря ворвалась в комнату и быстрыми шагами подошла к матери.