Первый раздел Речи Посполитой

Первый раздел Речи Посполитой (польск. Pierwszy rozbiór Rzeczypospolitej, Первый раздел Польши, польск. Pierwszy rozbiór Polski) — аннексия части земель Речи Посполитой тремя соседними с ней государствами — Прусским королевством, Австрийской империей и Российской империей, произошедшая в 1772 году. Первый из трёх разделов Речи Посполитой, в результате которых она прекратила существование в 1795 году.

Предыстория

Уже в первой половине XVIII века под правлением саксонских королей некогда могущественное польско-литовское государство медленно, но верно теряло своё политическое значение и становилось полем борьбы иностранных интересов. В середине XVIII века оно уже не было в полной мере независимым. Российские императоры оказывали непосредственное влияние на избрание польских королей. Особенно ярко эта практика видна на примере избрания последнего короля Речи Посполитой Станислава Августа Понятовского, бывшего фаворита российской императрицы Екатерины Великой.

Во время правления Владислава IV (1632—1648) всё чаще стало применяться правило liberum veto. Эта парламентская процедура была основана на представлении о равенстве всех шляхтичей-депутатов сейма. Для принятия каждого решения требовалось единодушное согласие. Мнение любого депутата, что какое-либо решение повредит интересам его повета (зачастую подразумевались его собственные интересы), даже если это решение было одобрено всеми остальными депутатами, было достаточным для того, чтобы это решение забаллотировать. Процесс принятия решений всё более затруднялся. Liberum veto также предоставляло возможности давления и прямого влияния и подкупа депутатов со стороны иностранных дипломатов.

Речь Посполитая сохраняла нейтралитет во время Семилетней войны, при этом она проявляла сочувствие к союзу Франции, Австрии и России, пропуская российские войска через свою территорию к границе с Пруссией. Фридрих II принял ответные меры, заказав изготовление большого количества фальшивых польских денег, что должно было серьёзно затронуть экономику Речи Посполитой.

В июле 1765 года в Варшаву прибыл православный епископ могилёвский Григорий Конисский с требованием возвращения православным 150 церквей, захваченных униатами.

В 1767 году через пророссийски настроенную польскую знать и российского посла в Варшаве князя Николая Репнина Екатерина II инициировала принятие конституции Речи Посполитой, которая ликвидировала результаты реформ Станислава II Понятовского 1764 года. Также был созван так называемый репнинский сейм, признавший свободу вероисповедания и богослужения в православных и протестантских церквях. Униатам, православным и протестантам открылся доступ ко всем должностям Речи Посполитой, что вызвало негодование среди католических иерархов Польши. Активные противники этой политики, такие как Юзеф Анджей Залуский и Вацлав Ржевуский были арестованы и высланы в Калугу. В новой конституции были закреплены законом некоторые порочные практики прошлого, в том числе, liberum veto (в части, именуемой кардинальные законы). Речь Посполита была вынуждена опереться на поддержку России для защиты от усиливающегося натиска со стороны Пруссии, которая желала аннексировать северо-западные районы Польши, дабы соединить свои западную и восточную части. В этом случае Речь Посполита сохранила бы выход к Балтийскому морю только в Курляндии и на северо-западе Литвы.

Установленные принципы веротерпимости, а также сам факт вмешательства во внутренние дела польско-литовского государства привели к созданию 29 февраля 1768 года римокатолической Барской конфедерации и к последующей войне, в которой силы конфедерации сражались против войск России, польского короля и восставшего православного населения Украины (1768—1772). Конфедерация также обратилась за поддержкой к Франции и Турции, обещав Турции Подолию и Волынь и протекторат над Речью Посполитой. Польстившись на эти приобретения и рассчитывая на существенную военную помощь Франции, Австрии и самой Барской конфедерации, Турция и Крым объявили войну России. Однако турки потерпели поражение от русских войск, помощь Франции оказалась несущественной, Австрия вообще не помогла, и силы конфедерации были разгромлены русскими войсками Кречетникова и польскими королевскими войсками Броницкого.

Одновременно с войной в Польше Россия успешно вела войну с Турцией. Создавалось положение, в котором в сфере русского влияния оказались бы Молдавия и Валахия. Не желая подобного исхода, король Фридрих II Великий предложил России отказаться от Молдавии и Валахии, а в качестве компенсации России за военные расходы предложил раздел Польши между Пруссией и Россией. Екатерина II какое-то время сопротивлялась этому плану, но Фридрих перетянул на свою сторону Австрию (также не желавшую усиления России), перед которой он раскрыл перспективы территориальных приобретений в Польше вместо утраченной Силезии. Пруссия, Австрия и Россия подписали секретное соглашение о сохранении неизменности законов Речи Посполитой. Этот союз позже стал известным в Польше как «Союз Трёх Чёрных Орлов» (на гербах всех трёх государств был изображён чёрный орёл, в отличие от белого орла, символа Польши).

Раздел

Екатерина II вначале сопротивлялась плану раздела, так как ей итак принадлежала вся Речь Посполитая, но Фридрих склонил на свою сторону Австрию, открывая перед ней возможность территориальных приобретений в Польше вместо утраченной Силезии. Россия, изнурённая войной с Турцией, неурожаями и голодом, воевать против Австрии, Пруссии, Франции, Турции и Барской конфедерации одновременно не могла. 19 февраля 1772 года в Вене была подписана конвенция о разделе с условием, чтобы приобретаемые тремя державами части были равны. Перед этим, 6 (17) февраля 1772 года, в Санкт-Петербурге было заключено соглашение между Пруссией и Россией. Поскольку соглашения были секретными, то поляки, не зная о них, не смогли объединиться и принять меры. Силы Барской конфедерации, исполнительный орган которой был вынужден покинуть Австрию после того, как та присоединились к прусско-российскому союзу, не сложили оружие. Каждая крепость, где располагались её воинские части, держалась максимально долго. Так, известна оборона Тынца, которая продолжалась до конца марта 1772 года, а также оборона Ченстоховы, возглавляемая Казимежем Пуласким. 28 апреля 1772 года российские и польские войска и ополченцы Кракова под командованием генерала Суворова заняли Краковский замок, французский гарнизон которого капитулировал. 24 июня этого же года австрийские части расположились лагерем под Львовом и заняли город 15 сентября, после того, как Львов оставили русские войска. Франция и Англия, на которых возлагали надежды конфедераты, остались в стороне и выразили свою позицию уже постфактум, после того, как раздел произошёл.

Конвенция о разделе была ратифицирована 22 сентября 1772 года. В соответствии с этим документом Россия завладела частью Прибалтики (Ливония, Задвинское герцогство), до этого находившейся под властью Польши, и Белоруссией до Двины, Друти и Днепра, включая районы Витебска, Полоцка и Мстиславля. Под власть российской короны перешли территории площадью 92 тыс. км² с населением 1 млн 300 тыс. человек.

Пруссия получила Эрмланд (Вармию) и Королевскую Пруссию (позже ставшую новой провинцией под названием Западная Пруссия) до реки Нотеч (нем.  Netze), территории герцогства Померания без города Гданьск (Данциг), округа и воеводства Поморское, Мальборское (Мариенбург) и Хелминское (Кульм) без города Торн (Торунь), а также некоторые районы в Великой Польше. Прусские приобретения составили 36 тыс. км² и 580 тыс. жителей. Фридрих II, будучи вдохновлён своими политическими успехами, проявил большую заботу о благосостоянии своих новых польских подданных. Он пригласил множество католических школьных учителей (среди которых были и иезуиты, чей орден был упразднён в 1773 году Папой Климентом XIV под давлением ряда европейских монархов). Кроме того, он обязал прусских кронпринцев изучать польский язык.

К Австрии отошли Затор и Освенцим, часть Малой Польши, включающая южную часть Краковского и Сандомирского воеводств, а также части Бельского воеводства и вся Галиция (Червонная Русь) без города Кракова. Австрия получила, в частности, богатые соляные шахты в Бохне и Величке. В общей сложности австрийские приобретения составили 83 тыс. км² и 2 млн 600 тыс. человек. Столицей новой австрийской провинции, названной Королевством Галиции и Лодомерии, был назначен город Львов.

Заняв территории, причитающиеся сторонам по договору, оккупационные силы потребовали ратификации своих действий королём и Сеймом. Король обратился за помощью к западноевропейским государствам, но никакой помощи не последовало. Объединённые силы заняли Варшаву, чтобы силой оружия заставить созвать заседание Сейма. Сенаторы, выступавшие против этого, были арестованы. Местные собрания (сеймики) отказывались избирать депутатов в Сейм. С большими сложностями удалось собрать меньше половины регулярного состава Сейма во главе с маршалом Сейма Адамом Понятовским, военачальником из Мальтийского ордена. Для того чтобы не допустить роспуска Сейма и обеспечить захватчикам гарантированную возможность достижения их целей, он обязался преобразовать ординарный сейм в конфедеративный, где действовал принцип большинства. Несмотря на усилия Тадеуша Рейтана, Самуила Корсака и Станислава Богушевича предотвратить это, цели были достигнуты с помощью Михала Радзивилла и епископов Анджея Млодзиевского, Игнация Массальского и Антония Казимежа Островского (примаса Польши), которые заняли высокие посты в Сенате Польши. «Разделённый сейм» избрал комитет тридцати, чтобы рассмотреть представленные вопросы. 18 сентября 1773 года Комитет официально подписал соглашение о передаче земель, отказываясь от всех притязаний Речи Посполитой на оккупированные территории.

Под давлением Пруссии, Австрии и России Понятовский должен был собрать Сейм (1772—1775) для утверждения акта раздела и нового устройства Речи Посполитой. Полномочная делегация Сейма утвердила раздел и установила «кардинальные права» Речи Посполитой, в состав которых вошли избирательность престола, и liberum veto. Среди нововведений было установление «постоянного совета» («Rada Nieustająca») под председательством короля из 18 сенаторов и 18 шляхтичей (по выбору Сейма). Совет был разделён на 5 департаментов и осуществлял исполнительную власть в стране. Король уступил совету право отдавать земли «королевщины» в аренду. Совет представлял королю трёх кандидатов на должности для утверждения одного из них.

Последствия

Сейм, продолжавший свою работу до 1775 года, провёл административные и финансовые реформы, создал Комиссию Национального Образования, реорганизовал и сократил армию до 30 тыс. солдат, установил косвенные налоги и жалование чиновникам.

Захватив северо-западную Польшу, Пруссия взяла под контроль 80% оборота внешней торговли этой страны. Через введение огромных таможенных пошлин Пруссия ускоряла неизбежный крах Речи Посполитой.

См. также

• Формирование территории Российской империи

Ссылки

• [www.hist.msu.ru/ER/Etext/poland1p.htm Петербургская конвенция между Россией и Пруссией о первом разделе Польши]
• [www.hist.msu.ru/ER/Etext/poland1a.htm Петербургская конвенция между Россией и Австрией о первом разделе Польши]

Отрывок, характеризующий Первый раздел Речи Посполитой

– Что прикажете, ваше благородие? – спросил фейерверкер, близко стоявший около него и слышавший, что он бормотал что то.
– Ничего, гранату… – отвечал он.
«Ну ка, наша Матвевна», говорил он про себя. Матвевной представлялась в его воображении большая крайняя, старинного литья пушка. Муравьями представлялись ему французы около своих орудий. Красавец и пьяница первый номер второго орудия в его мире был дядя ; Тушин чаще других смотрел на него и радовался на каждое его движение. Звук то замиравшей, то опять усиливавшейся ружейной перестрелки под горою представлялся ему чьим то дыханием. Он прислушивался к затиханью и разгоранью этих звуков.
– Ишь, задышала опять, задышала, – говорил он про себя.
Сам он представлялся себе огромного роста, мощным мужчиной, который обеими руками швыряет французам ядра.
– Ну, Матвевна, матушка, не выдавай! – говорил он, отходя от орудия, как над его головой раздался чуждый, незнакомый голос:
– Капитан Тушин! Капитан!
Тушин испуганно оглянулся. Это был тот штаб офицер, который выгнал его из Грунта. Он запыхавшимся голосом кричал ему:
– Что вы, с ума сошли. Вам два раза приказано отступать, а вы…
«Ну, за что они меня?…» думал про себя Тушин, со страхом глядя на начальника.
– Я… ничего… – проговорил он, приставляя два пальца к козырьку. – Я…
Но полковник не договорил всего, что хотел. Близко пролетевшее ядро заставило его, нырнув, согнуться на лошади. Он замолк и только что хотел сказать еще что то, как еще ядро остановило его. Он поворотил лошадь и поскакал прочь.
– Отступать! Все отступать! – прокричал он издалека. Солдаты засмеялись. Через минуту приехал адъютант с тем же приказанием.
Это был князь Андрей. Первое, что он увидел, выезжая на то пространство, которое занимали пушки Тушина, была отпряженная лошадь с перебитою ногой, которая ржала около запряженных лошадей. Из ноги ее, как из ключа, лилась кровь. Между передками лежало несколько убитых. Одно ядро за другим пролетало над ним, в то время как он подъезжал, и он почувствовал, как нервическая дрожь пробежала по его спине. Но одна мысль о том, что он боится, снова подняла его. «Я не могу бояться», подумал он и медленно слез с лошади между орудиями. Он передал приказание и не уехал с батареи. Он решил, что при себе снимет орудия с позиции и отведет их. Вместе с Тушиным, шагая через тела и под страшным огнем французов, он занялся уборкой орудий.
– А то приезжало сейчас начальство, так скорее драло, – сказал фейерверкер князю Андрею, – не так, как ваше благородие.
Князь Андрей ничего не говорил с Тушиным. Они оба были и так заняты, что, казалось, и не видали друг друга. Когда, надев уцелевшие из четырех два орудия на передки, они двинулись под гору (одна разбитая пушка и единорог были оставлены), князь Андрей подъехал к Тушину.
– Ну, до свидания, – сказал князь Андрей, протягивая руку Тушину.
– До свидания, голубчик, – сказал Тушин, – милая душа! прощайте, голубчик, – сказал Тушин со слезами, которые неизвестно почему вдруг выступили ему на глаза.


Ветер стих, черные тучи низко нависли над местом сражения, сливаясь на горизонте с пороховым дымом. Становилось темно, и тем яснее обозначалось в двух местах зарево пожаров. Канонада стала слабее, но трескотня ружей сзади и справа слышалась еще чаще и ближе. Как только Тушин с своими орудиями, объезжая и наезжая на раненых, вышел из под огня и спустился в овраг, его встретило начальство и адъютанты, в числе которых были и штаб офицер и Жерков, два раза посланный и ни разу не доехавший до батареи Тушина. Все они, перебивая один другого, отдавали и передавали приказания, как и куда итти, и делали ему упреки и замечания. Тушин ничем не распоряжался и молча, боясь говорить, потому что при каждом слове он готов был, сам не зная отчего, заплакать, ехал сзади на своей артиллерийской кляче. Хотя раненых велено было бросать, много из них тащилось за войсками и просилось на орудия. Тот самый молодцоватый пехотный офицер, который перед сражением выскочил из шалаша Тушина, был, с пулей в животе, положен на лафет Матвевны. Под горой бледный гусарский юнкер, одною рукой поддерживая другую, подошел к Тушину и попросился сесть.
– Капитан, ради Бога, я контужен в руку, – сказал он робко. – Ради Бога, я не могу итти. Ради Бога!
Видно было, что юнкер этот уже не раз просился где нибудь сесть и везде получал отказы. Он просил нерешительным и жалким голосом.
– Прикажите посадить, ради Бога.
– Посадите, посадите, – сказал Тушин. – Подложи шинель, ты, дядя, – обратился он к своему любимому солдату. – А где офицер раненый?
– Сложили, кончился, – ответил кто то.
– Посадите. Садитесь, милый, садитесь. Подстели шинель, Антонов.
Юнкер был Ростов. Он держал одною рукой другую, был бледен, и нижняя челюсть тряслась от лихорадочной дрожи. Его посадили на Матвевну, на то самое орудие, с которого сложили мертвого офицера. На подложенной шинели была кровь, в которой запачкались рейтузы и руки Ростова.
– Что, вы ранены, голубчик? – сказал Тушин, подходя к орудию, на котором сидел Ростов.
– Нет, контужен.
– Отчего же кровь то на станине? – спросил Тушин.
– Это офицер, ваше благородие, окровянил, – отвечал солдат артиллерист, обтирая кровь рукавом шинели и как будто извиняясь за нечистоту, в которой находилось орудие.
Насилу, с помощью пехоты, вывезли орудия в гору, и достигши деревни Гунтерсдорф, остановились. Стало уже так темно, что в десяти шагах нельзя было различить мундиров солдат, и перестрелка стала стихать. Вдруг близко с правой стороны послышались опять крики и пальба. От выстрелов уже блестело в темноте. Это была последняя атака французов, на которую отвечали солдаты, засевшие в дома деревни. Опять всё бросилось из деревни, но орудия Тушина не могли двинуться, и артиллеристы, Тушин и юнкер, молча переглядывались, ожидая своей участи. Перестрелка стала стихать, и из боковой улицы высыпали оживленные говором солдаты.
– Цел, Петров? – спрашивал один.
– Задали, брат, жару. Теперь не сунутся, – говорил другой.
– Ничего не видать. Как они в своих то зажарили! Не видать; темь, братцы. Нет ли напиться?
Французы последний раз были отбиты. И опять, в совершенном мраке, орудия Тушина, как рамой окруженные гудевшею пехотой, двинулись куда то вперед.
В темноте как будто текла невидимая, мрачная река, всё в одном направлении, гудя шопотом, говором и звуками копыт и колес. В общем гуле из за всех других звуков яснее всех были стоны и голоса раненых во мраке ночи. Их стоны, казалось, наполняли собой весь этот мрак, окружавший войска. Их стоны и мрак этой ночи – это было одно и то же. Через несколько времени в движущейся толпе произошло волнение. Кто то проехал со свитой на белой лошади и что то сказал, проезжая. Что сказал? Куда теперь? Стоять, что ль? Благодарил, что ли? – послышались жадные расспросы со всех сторон, и вся движущаяся масса стала напирать сама на себя (видно, передние остановились), и пронесся слух, что велено остановиться. Все остановились, как шли, на середине грязной дороги.
Засветились огни, и слышнее стал говор. Капитан Тушин, распорядившись по роте, послал одного из солдат отыскивать перевязочный пункт или лекаря для юнкера и сел у огня, разложенного на дороге солдатами. Ростов перетащился тоже к огню. Лихорадочная дрожь от боли, холода и сырости трясла всё его тело. Сон непреодолимо клонил его, но он не мог заснуть от мучительной боли в нывшей и не находившей положения руке. Он то закрывал глаза, то взглядывал на огонь, казавшийся ему горячо красным, то на сутуловатую слабую фигуру Тушина, по турецки сидевшего подле него. Большие добрые и умные глаза Тушина с сочувствием и состраданием устремлялись на него. Он видел, что Тушин всею душой хотел и ничем не мог помочь ему.
Со всех сторон слышны были шаги и говор проходивших, проезжавших и кругом размещавшейся пехоты. Звуки голосов, шагов и переставляемых в грязи лошадиных копыт, ближний и дальний треск дров сливались в один колеблющийся гул.
Теперь уже не текла, как прежде, во мраке невидимая река, а будто после бури укладывалось и трепетало мрачное море. Ростов бессмысленно смотрел и слушал, что происходило перед ним и вокруг него. Пехотный солдат подошел к костру, присел на корточки, всунул руки в огонь и отвернул лицо.
– Ничего, ваше благородие? – сказал он, вопросительно обращаясь к Тушину. – Вот отбился от роты, ваше благородие; сам не знаю, где. Беда!
Вместе с солдатом подошел к костру пехотный офицер с подвязанной щекой и, обращаясь к Тушину, просил приказать подвинуть крошечку орудия, чтобы провезти повозку. За ротным командиром набежали на костер два солдата. Они отчаянно ругались и дрались, выдергивая друг у друга какой то сапог.
– Как же, ты поднял! Ишь, ловок, – кричал один хриплым голосом.
Потом подошел худой, бледный солдат с шеей, обвязанной окровавленною подверткой, и сердитым голосом требовал воды у артиллеристов.
– Что ж, умирать, что ли, как собаке? – говорил он.
Тушин велел дать ему воды. Потом подбежал веселый солдат, прося огоньку в пехоту.
– Огоньку горяченького в пехоту! Счастливо оставаться, землячки, благодарим за огонек, мы назад с процентой отдадим, – говорил он, унося куда то в темноту краснеющуюся головешку.
За этим солдатом четыре солдата, неся что то тяжелое на шинели, прошли мимо костра. Один из них споткнулся.
– Ишь, черти, на дороге дрова положили, – проворчал он.
– Кончился, что ж его носить? – сказал один из них.
– Ну, вас!
И они скрылись во мраке с своею ношей.
– Что? болит? – спросил Тушин шопотом у Ростова.
– Болит.
– Ваше благородие, к генералу. Здесь в избе стоят, – сказал фейерверкер, подходя к Тушину.
– Сейчас, голубчик.
Тушин встал и, застегивая шинель и оправляясь, отошел от костра…
Недалеко от костра артиллеристов, в приготовленной для него избе, сидел князь Багратион за обедом, разговаривая с некоторыми начальниками частей, собравшимися у него. Тут был старичок с полузакрытыми глазами, жадно обгладывавший баранью кость, и двадцатидвухлетний безупречный генерал, раскрасневшийся от рюмки водки и обеда, и штаб офицер с именным перстнем, и Жерков, беспокойно оглядывавший всех, и князь Андрей, бледный, с поджатыми губами и лихорадочно блестящими глазами.
В избе стояло прислоненное в углу взятое французское знамя, и аудитор с наивным лицом щупал ткань знамени и, недоумевая, покачивал головой, может быть оттого, что его и в самом деле интересовал вид знамени, а может быть, и оттого, что ему тяжело было голодному смотреть на обед, за которым ему не достало прибора. В соседней избе находился взятый в плен драгунами французский полковник. Около него толпились, рассматривая его, наши офицеры. Князь Багратион благодарил отдельных начальников и расспрашивал о подробностях дела и о потерях. Полковой командир, представлявшийся под Браунау, докладывал князю, что, как только началось дело, он отступил из леса, собрал дроворубов и, пропустив их мимо себя, с двумя баталионами ударил в штыки и опрокинул французов.
– Как я увидал, ваше сиятельство, что первый батальон расстроен, я стал на дороге и думаю: «пропущу этих и встречу батальным огнем»; так и сделал.
Полковому командиру так хотелось сделать это, так он жалел, что не успел этого сделать, что ему казалось, что всё это точно было. Даже, может быть, и в самом деле было? Разве можно было разобрать в этой путанице, что было и чего не было?
– Причем должен заметить, ваше сиятельство, – продолжал он, вспоминая о разговоре Долохова с Кутузовым и о последнем свидании своем с разжалованным, – что рядовой, разжалованный Долохов, на моих глазах взял в плен французского офицера и особенно отличился.
– Здесь то я видел, ваше сиятельство, атаку павлоградцев, – беспокойно оглядываясь, вмешался Жерков, который вовсе не видал в этот день гусар, а только слышал о них от пехотного офицера. – Смяли два каре, ваше сиятельство.
На слова Жеркова некоторые улыбнулись, как и всегда ожидая от него шутки; но, заметив, что то, что он говорил, клонилось тоже к славе нашего оружия и нынешнего дня, приняли серьезное выражение, хотя многие очень хорошо знали, что то, что говорил Жерков, была ложь, ни на чем не основанная. Князь Багратион обратился к старичку полковнику.