Первышин, Эрлен Кирикович

Эрлен Кирикович Первышин<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Министр промышленности средств связи СССР
11 апреля 1974 — 27 июня 1989
Глава правительства:	Алексей Николаевич Косыгин, Николай Александрович Тихонов, Николай Иванович Рыжков
Предшественник:	должность воссоздана. Геннадий Васильевич Алексенко как министр в 1947—1953 гг.
Преемник:	министерство упразднено
Министр связи СССР
17 июля 1989 — 26 декабря 1990
Глава правительства:	Николай Иванович Рыжков
Предшественник:	Василий Александрович Шамшин
Преемник:	Геннадий Георгиевич Кудрявцев
Рождение:	25 июля 1932(1932-07-25) Рассказово, Центрально-Чернозёмная область, РСФСР, СССР
Смерть:	26 июня 2004(2004-06-26) (71 год) Москва, Россия
Партия:	КПСС с 1959 года
Образование:	Московский электротехнический институт связи
Учёная степень:	кандидат технических наук (1971)
Профессия:	инженер-электрик телефонной и телеграфной связи
Награды:

Эрлен Кирикович Первышин (25 июля 1932 года, Рассказово, Центрально-Чернозёмная область — 26 июня 2004 года, Москва) — советский государственный деятель, министр связи Советского Союза.

Член КПСС с 1959 года.

Образование

Родился в городе Рассказово Центрально-Чернозёмной области (ныне Тамбовской области) в семье служащего. Окончил Московский электротехнический институт связи (1955) по специальности инженер-электрик телефонной и телеграфной связи. В 1972 году окончил Институт управления народным хозяйством Академии народного хозяйства СССР. Кандидат технических наук (1971).

Биография

• 1955—1957 гг. — инженер Томского монтажного участка Новосибирского отделения Проектно-монтажного треста № 5.
• 1957-1959 гг. — начальник Красноярского монтажного участка Новосибирского отделения Проектно-монтажного треста № 5.
• 1959-1961 гг. — заместитель главного инженера Проектно-монтажного треста № 5, Москва.
• 1961-1964 гг. — начальник Московского шефмонтажного управления Проектно-монтажного треста № 5.
• 1964-1965 гг. — заместитель управляющего Проектно-монтажным трестом № 5.
• 1965-1969 гг. — управляющий Всесоюзным Проектно-монтажным трестом Министерства радиопромышленности СССР.
• 1970—1974 гг. — заместитель министра радиопромышленности СССР.
• 1974-1989 гг. — министр промышленности средств связи СССР.
• 1989-1990 гг. — министр связи СССР.
• С января 1991 года — персональный пенсионер союзного значения.
• С июня 1991 года по апрель 1992 года — председатель правления Концерна производителей систем и средств телекоммуникаций «Телеком».
• С апреля 1992 года — президент компании «ОРБиТЕЛ», президент Ассоциации компаний «Мир Телеком».
• С апреля 1997 года — президент компании «Эндрюинтернешнл корпорейшн».

Депутат Совета Союза Верховного совета СССР 9 — 11 созывов (1974-1989) от Грузинской ССР. Кандидат в члены ЦК КПСС в 1976—1986 гг., член ЦК КПСС в 1986—1990 гг.

Умер 26 июня 2004 года в Москве. Похоронен на Троекуровском кладбище.

Награды

• 2 ордена Ленина (1970, 1981)
• орден Октябрьской революции (1976)
• орден Трудового Красного Знамени (1966)
• Государственная премия СССР (1978)

Ссылки

• [www.rasu.ru/new_site/news.php?id=88 Умер Первышин Эрлен Кирикович] (недоступная ссылка с 23-05-2013 (3990 дней) — история, копия)

Отрывок, характеризующий Первышин, Эрлен Кирикович

Коновницын тотчас понял, что привезенное известие имело большую важность и что нельзя медлить. Хорошо ли, дурно ли это было, он не думал и не спрашивал себя. Его это не интересовало. На все дело войны он смотрел не умом, не рассуждением, а чем то другим. В душе его было глубокое, невысказанное убеждение, что все будет хорошо; но что этому верить не надо, и тем более не надо говорить этого, а надо делать только свое дело. И это свое дело он делал, отдавая ему все свои силы.
Петр Петрович Коновницын, так же как и Дохтуров, только как бы из приличия внесенный в список так называемых героев 12 го года – Барклаев, Раевских, Ермоловых, Платовых, Милорадовичей, так же как и Дохтуров, пользовался репутацией человека весьма ограниченных способностей и сведений, и, так же как и Дохтуров, Коновницын никогда не делал проектов сражений, но всегда находился там, где было труднее всего; спал всегда с раскрытой дверью с тех пор, как был назначен дежурным генералом, приказывая каждому посланному будить себя, всегда во время сраженья был под огнем, так что Кутузов упрекал его за то и боялся посылать, и был так же, как и Дохтуров, одной из тех незаметных шестерен, которые, не треща и не шумя, составляют самую существенную часть машины.
Выходя из избы в сырую, темную ночь, Коновницын нахмурился частью от головной усилившейся боли, частью от неприятной мысли, пришедшей ему в голову о том, как теперь взволнуется все это гнездо штабных, влиятельных людей при этом известии, в особенности Бенигсен, после Тарутина бывший на ножах с Кутузовым; как будут предлагать, спорить, приказывать, отменять. И это предчувствие неприятно ему было, хотя он и знал, что без этого нельзя.
Действительно, Толь, к которому он зашел сообщить новое известие, тотчас же стал излагать свои соображения генералу, жившему с ним, и Коновницын, молча и устало слушавший, напомнил ему, что надо идти к светлейшему.


Кутузов, как и все старые люди, мало спал по ночам. Он днем часто неожиданно задремывал; но ночью он, не раздеваясь, лежа на своей постели, большею частию не спал и думал.
Так он лежал и теперь на своей кровати, облокотив тяжелую, большую изуродованную голову на пухлую руку, и думал, открытым одним глазом присматриваясь к темноте.
С тех пор как Бенигсен, переписывавшийся с государем и имевший более всех силы в штабе, избегал его, Кутузов был спокойнее в том отношении, что его с войсками не заставят опять участвовать в бесполезных наступательных действиях. Урок Тарутинского сражения и кануна его, болезненно памятный Кутузову, тоже должен был подействовать, думал он.
«Они должны понять, что мы только можем проиграть, действуя наступательно. Терпение и время, вот мои воины богатыри!» – думал Кутузов. Он знал, что не надо срывать яблоко, пока оно зелено. Оно само упадет, когда будет зрело, а сорвешь зелено, испортишь яблоко и дерево, и сам оскомину набьешь. Он, как опытный охотник, знал, что зверь ранен, ранен так, как только могла ранить вся русская сила, но смертельно или нет, это был еще не разъясненный вопрос. Теперь, по присылкам Лористона и Бертелеми и по донесениям партизанов, Кутузов почти знал, что он ранен смертельно. Но нужны были еще доказательства, надо было ждать.
«Им хочется бежать посмотреть, как они его убили. Подождите, увидите. Все маневры, все наступления! – думал он. – К чему? Все отличиться. Точно что то веселое есть в том, чтобы драться. Они точно дети, от которых не добьешься толку, как было дело, оттого что все хотят доказать, как они умеют драться. Да не в том теперь дело.
И какие искусные маневры предлагают мне все эти! Им кажется, что, когда они выдумали две три случайности (он вспомнил об общем плане из Петербурга), они выдумали их все. А им всем нет числа!»
Неразрешенный вопрос о том, смертельна или не смертельна ли была рана, нанесенная в Бородине, уже целый месяц висел над головой Кутузова. С одной стороны, французы заняли Москву. С другой стороны, несомненно всем существом своим Кутузов чувствовал, что тот страшный удар, в котором он вместе со всеми русскими людьми напряг все свои силы, должен был быть смертелен. Но во всяком случае нужны были доказательства, и он ждал их уже месяц, и чем дальше проходило время, тем нетерпеливее он становился. Лежа на своей постели в свои бессонные ночи, он делал то самое, что делала эта молодежь генералов, то самое, за что он упрекал их. Он придумывал все возможные случайности, в которых выразится эта верная, уже свершившаяся погибель Наполеона. Он придумывал эти случайности так же, как и молодежь, но только с той разницей, что он ничего не основывал на этих предположениях и что он видел их не две и три, а тысячи. Чем дальше он думал, тем больше их представлялось. Он придумывал всякого рода движения наполеоновской армии, всей или частей ее – к Петербургу, на него, в обход его, придумывал (чего он больше всего боялся) и ту случайность, что Наполеон станет бороться против него его же оружием, что он останется в Москве, выжидая его. Кутузов придумывал даже движение наполеоновской армии назад на Медынь и Юхнов, но одного, чего он не мог предвидеть, это того, что совершилось, того безумного, судорожного метания войска Наполеона в продолжение первых одиннадцати дней его выступления из Москвы, – метания, которое сделало возможным то, о чем все таки не смел еще тогда думать Кутузов: совершенное истребление французов. Донесения Дорохова о дивизии Брусье, известия от партизанов о бедствиях армии Наполеона, слухи о сборах к выступлению из Москвы – все подтверждало предположение, что французская армия разбита и сбирается бежать; но это были только предположения, казавшиеся важными для молодежи, но не для Кутузова. Он с своей шестидесятилетней опытностью знал, какой вес надо приписывать слухам, знал, как способны люди, желающие чего нибудь, группировать все известия так, что они как будто подтверждают желаемое, и знал, как в этом случае охотно упускают все противоречащее. И чем больше желал этого Кутузов, тем меньше он позволял себе этому верить. Вопрос этот занимал все его душевные силы. Все остальное было для него только привычным исполнением жизни. Таким привычным исполнением и подчинением жизни были его разговоры с штабными, письма к m me Stael, которые он писал из Тарутина, чтение романов, раздачи наград, переписка с Петербургом и т. п. Но погибель французов, предвиденная им одним, было его душевное, единственное желание.