Пердикка I

Пердикка I (др.-греч. Περδίκκας, лат. Perdiccas) — легендарный родоначальник династии македонских царей (династии Аргеадов), правивший в VIII веке до н. э.

Самые ранние источники Геродот и Фукидид начинают царскую македонскую династию с Пердикки, однако позже в генеалогии появились его предшественники на царском троне и легенда о Каране как основателе династии.

Согласно Геродоту, Пердикка вел своё происхождение от аргосского царя Темена, который в свою очередь, являлся потомком Геракла. Пердикка и два его старших брата, Гаван и Аероп, бежали из Аргоса в Верхнюю Македонию, в город Лебею, где нанялись пастухами к царю лебейскому. Когда царь приказал схватить их, они скрылись от погони в районе горы Бермий (Бермион), где младший из братьев — Пердикка — основал Македонское царство. Местоположение города Лебея неизвестно, но остальные географические детали предания вполне достоверны.

История с тремя братьями, один из которых становится царем, существует в эпосе многих народов. Семантический анализ имён братьев указывает на возможные отголоски кланового или родового состава племени Пердикки во времена, когда в Македонии основали колонию подданные легендарного фригийского царя Мидаса. Аргосское происхождение Пердикки сомнительно, ведь само его имя за пределами Македонии не встречается. В данном случае на народный эпос наложилось вполне естественное желание македонских царей (вероятно Александра I) иметь родословную от общепризнанных героев Эллады. В будущем Птолемеи, правящая македонская династия в Египте, подсоединились к божественному предку Гераклу через расширенную версию династии Аргеадов, то есть выходцев из Аргоса.

Расширение Македонии шло примерно следующим образом. Пердикка и его потомки прежде всего прогнали из района Пиерии пиеров (фракийское племя), которые впоследствии поселились за Стримоном у подошвы горы Пангея. Из области под названием Боттиея македонцы также изгнали её жителей, боттиев (по преданию, они были выходцы из Крита). В Пеонии потомки Пердикки овладели узкой полосой земли вниз по течению Аксия до Пеллы и моря. За Аксием до Стримона они постепенно захватили страну под названием Мигдония, откуда выгнали эдонов (все это были фракийцы). Затем они изгнали также эордов из Эордии. При этом большая часть эордов погибла. Из Алмонии были вытеснены алмоны. Все эти области впоследствии получили название Македонии.

Юстин передает ещё одну легенду о Пердикке:

«После Карана правил Пердикка. И жизнь его была славной, и достопамятен предсмертный его завет, подобный изречению оракула. А именно, умирая уже стариком, он указал своему сыну Аргею место, где желал бы быть похороненным. Там же приказал он погребать останки своих преемников и предсказал, что, доколе потомков его будут погребать тут, царская власть сохранится в его роде. Те, веря этому преданию, полагают, что род Пердикки угас в лице Александра [Великого] потому, что тот переменил место царского погребения.»

Из сохранившихся фрагментов Диодора (Exc. Vat. p. 4) следует, что Пердикка основал первую столицу Македонии Эги, бывшую местом погребения македонских царей.

Согласно Евсевию Кесарийскому Пердикка I правил 48 лет, в его правление умерли фригийский царь Мидас, отведав бычьей крови, и Ромул, основатель Рима.

Литература

• Фукидид, «История», М. 1993

Отрывок, характеризующий Пердикка I

Хотя ядра и пули не свистали здесь по дороге, по которой он шел, но со всех сторон было то же, что было там, на поле сражения. Те же были страдающие, измученные и иногда странно равнодушные лица, та же кровь, те же солдатские шинели, те же звуки стрельбы, хотя и отдаленной, но все еще наводящей ужас; кроме того, была духота и пыль.
Пройдя версты три по большой Можайской дороге, Пьер сел на краю ее.
Сумерки спустились на землю, и гул орудий затих. Пьер, облокотившись на руку, лег и лежал так долго, глядя на продвигавшиеся мимо него в темноте тени. Беспрестанно ему казалось, что с страшным свистом налетало на него ядро; он вздрагивал и приподнимался. Он не помнил, сколько времени он пробыл тут. В середине ночи трое солдат, притащив сучьев, поместились подле него и стали разводить огонь.
Солдаты, покосившись на Пьера, развели огонь, поставили на него котелок, накрошили в него сухарей и положили сала. Приятный запах съестного и жирного яства слился с запахом дыма. Пьер приподнялся и вздохнул. Солдаты (их было трое) ели, не обращая внимания на Пьера, и разговаривали между собой.
– Да ты из каких будешь? – вдруг обратился к Пьеру один из солдат, очевидно, под этим вопросом подразумевая то, что и думал Пьер, именно: ежели ты есть хочешь, мы дадим, только скажи, честный ли ты человек?
– Я? я?.. – сказал Пьер, чувствуя необходимость умалить как возможно свое общественное положение, чтобы быть ближе и понятнее для солдат. – Я по настоящему ополченный офицер, только моей дружины тут нет; я приезжал на сраженье и потерял своих.
– Вишь ты! – сказал один из солдат.
Другой солдат покачал головой.
– Что ж, поешь, коли хочешь, кавардачку! – сказал первый и подал Пьеру, облизав ее, деревянную ложку.
Пьер подсел к огню и стал есть кавардачок, то кушанье, которое было в котелке и которое ему казалось самым вкусным из всех кушаний, которые он когда либо ел. В то время как он жадно, нагнувшись над котелком, забирая большие ложки, пережевывал одну за другой и лицо его было видно в свете огня, солдаты молча смотрели на него.
– Тебе куды надо то? Ты скажи! – спросил опять один из них.
– Мне в Можайск.
– Ты, стало, барин?
– Да.
– А как звать?
– Петр Кириллович.
– Ну, Петр Кириллович, пойдем, мы тебя отведем. В совершенной темноте солдаты вместе с Пьером пошли к Можайску.
Уже петухи пели, когда они дошли до Можайска и стали подниматься на крутую городскую гору. Пьер шел вместе с солдатами, совершенно забыв, что его постоялый двор был внизу под горою и что он уже прошел его. Он бы не вспомнил этого (в таком он находился состоянии потерянности), ежели бы с ним не столкнулся на половине горы его берейтор, ходивший его отыскивать по городу и возвращавшийся назад к своему постоялому двору. Берейтор узнал Пьера по его шляпе, белевшей в темноте.
– Ваше сиятельство, – проговорил он, – а уж мы отчаялись. Что ж вы пешком? Куда же вы, пожалуйте!
– Ах да, – сказал Пьер.
Солдаты приостановились.
– Ну что, нашел своих? – сказал один из них.
– Ну, прощавай! Петр Кириллович, кажись? Прощавай, Петр Кириллович! – сказали другие голоса.
– Прощайте, – сказал Пьер и направился с своим берейтором к постоялому двору.
«Надо дать им!» – подумал Пьер, взявшись за карман. – «Нет, не надо», – сказал ему какой то голос.
В горницах постоялого двора не было места: все были заняты. Пьер прошел на двор и, укрывшись с головой, лег в свою коляску.


Едва Пьер прилег головой на подушку, как он почувствовал, что засыпает; но вдруг с ясностью почти действительности послышались бум, бум, бум выстрелов, послышались стоны, крики, шлепанье снарядов, запахло кровью и порохом, и чувство ужаса, страха смерти охватило его. Он испуганно открыл глаза и поднял голову из под шинели. Все было тихо на дворе. Только в воротах, разговаривая с дворником и шлепая по грязи, шел какой то денщик. Над головой Пьера, под темной изнанкой тесового навеса, встрепенулись голубки от движения, которое он сделал, приподнимаясь. По всему двору был разлит мирный, радостный для Пьера в эту минуту, крепкий запах постоялого двора, запах сена, навоза и дегтя. Между двумя черными навесами виднелось чистое звездное небо.