Переворот Одоакра

Переворот Одоакра — события 476 года, в ходе которых вождь римского отряда варваров-наёмников императора Непота Одоакр победил мятежного военачальника Флавия Ореста и отстранил от власти его сына Ромула Августа, провозгласив себя королём Италии. 476 год традиционно считается датой падения Западной Римской империи.

Предыстория

В 474 году римским императором стал Юлий Непот. Он успешно воевал против вандалов, а также командовал флотом, который защищал берега Адриатического моря от пиратов.

Впечатлённый успехами нового полководца, византийский император Лев I Макелла, пригласив Непота в Константинополь, дал ему титул патриция, а также женил на племяннице своей жены. Перед отъездом Юлий Непот получил от Льва военную эскадру во главе с Домицианом.

Однако вскоре после кончины Льва при императорском дворе началась ожесточённая борьба за власть, и для удержания собственного положения новый император Флавий Зенон отозвал дарованную эскадру.

Схожая ситуация сложилась и при дворе римского императора: Непот был вынужден защищать свой трон от попыток враждебных группировок свергнуть его. Для этого Непот призвал наёмников из Паннонии, чтобы те защитили его от попытки военного бунта, а также в надежде улучшить своё положение среди простого народа победами над варварами, спасая империю от захвата. Однако и эти меры не помогли ему распространить свою власть за пределы Италии, поскольку франки были хозяевами Северо-Западной Галлии, а бургунды — Юго-Восточной. К тому же вестготы вновь усилили атаки на границы империи из Испании. В такой обстановке император решает назначить магистром (главнокомандующим) римской армии в Галлии Флавия Ореста, выходца из Паннонии, бывшего секретарём Аттилы, а позже завербовавшегося на службу Риму.

Объявив поход против испанских вестготов, Орест вывел армию паннонийских наёмников из Рима и направился в Равенну, бывшую в то время резиденцией римских императоров. Достигнув ворот города, Орест объявил, что он намерен осадить город и свергнуть императора. Тот, вместо организации должной обороны, сбежал в свои наследственные владения в Далмации, в Салону. После бегства Непота, Орест объявил своего малолетнего сына Ромула императором. Позже ему было дано прозвище Августул (лат. «Августишка»).

После возведения на трон нового «императора» наёмники потребовали от Ореста земельных наделов в Италии, как должны были получать землю федераты, вставшие на службу Рима. Однако вместо этого Орест начал вербовать новых наёмников для расправы над прежней армией. В то же время начальником гвардии Ореста был назначен Одоакр, сын друга Ореста со времён службы у Аттилы. Одоакра отправили в Паннонию для формирования новой армии.

Переворот

Находясь в Паннонии по поручению Ореста, Одоакр навербовал множество наёмников, выходцев из племён герулов, ругов и скиров (соплеменником последних являлся и он сам). Имея под началом столь большую армию, он теперь мог сам претендовать на верховную власть. После привлечения на свою сторону также гвардии самого Ореста, Одоакр начал планировать военный переворот. К тому же он увеличил свои силы, пообещав другим наёмникам из италийских гарнизонов земельные наделы по окончании службы.

К тому времени, как Орест узнал о готовящемся военном перевороте, армия мятежников обладала весьма значительными силами, так что Орест бежал из Равенны в Павию, оставив оборону столицы брату Павлу.

Разведчики Одоакра сообщили ему о бегстве Ореста, и он двинул свою армию за ним, захватив и разграбив Павию, а также казнив своего бывшего начальника 28 августа 476 года. Далее быстрым маршем мятежный полководец достиг Равенны, которая пала 4 сентября того же года. Пленённый император Ромул Августул был сослан в бывшее поместье Лукулла в Кампании близ Неаполя 5 сентября, где и прожил до конца своих дней, получая пожизненную пенсию как важный пленник.

Последствия

Признание

Сенат Рима послал письмо Одоакру, где признавал переворот легитимным, а также отправил легатов в Константинополь, чтобы византийский император Зенон признал Одоакра законным правителем и позволил ему управлять Италией и западной частью империи в статусе патриция. Однако туда же приблизительно в то же время прибыли послы Непота добиваться помощи от Константинополя в возвращении трона беглому императору. Зенон в итоге отправил письмо Одоакру, где рекомендовал признать Непота императором, а также принять статус патриция от него. Но вместе с тем, Зенон там же называет Одоакра патрицием. Прочитав письмо, Одоакр решил, что получил одобрение восточного императора и ныне является законным правителем. Однако то же самое решил и Непот, сохранив сугубо формальную власть над Италией, о чём свидетельствуют выпущенные в ту пору монеты с его изображением. Но в 480 году Юлий Непот был убит собственными охранниками. Есть вероятность, что убийство было организовано его врагом Глицерием, который позже получил от Одоакра статус епископа в Медиолане.

Государственное устройство

Принято считать, что именно в 476 году Западная Римская Империя прекратила своё существование, поскольку с этого момента полностью изменилась политика италийского государства. Ныне правители больше не именовали себя императорами (хотя Одоакр всё же провозгласил своего сына, Телу, императором перед гибелью), поскольку знаки императорского достоинства (диадема и пурпурная мантия) были отосланы Одоакром в Константинополь, а великодержавная политика сменилась на политику сохранения целостности Италии. К тому же Одоакр не стал использовать псевдоримское происхождение для оправдания собственного статуса правителя. И с этого времени византийский император считался формальным правителем всей Римской империи, что, однако, не мешало новоявленным королям проводить собственную политику, не считаясь с мнением Константинополя.

Марцеллин Комит:

Западная империя Римского народа, которой в 709 году от основания Города (Рима) начал править Октавиан Август, первый из императоров, пала на 522 год правления императоров с этим Августулом. С этого времени власть в Риме в руках готских королей.

Оригинальный текст (лат.)  

Hesperium Romanae gentis imperium, quod septingentesimo nono urbis conditae anno primus Augustorum Octavianus Augustus tenere coepit, cum hoc Augustulo periit, anno decessorum regni imperatorum quingentesimo vigesimo secundo, Gothorum dehinc regibus Romam tenentibus.

Вместе с тем государственное управление в Италии осталось прежним: после кратковременной отмены института консульства в самом начале правления Одоакра всё вернулось к тем же формам (к 480 году), что и до переворота. Титулы, должности и суды сохранились. Также сохранился Сенат, однако теперь он лишился даже возможности вмешиваться в дела Италии, превратившись, фактически, в древний почитаемый орган, полномочный лишь на территории города Рима.

Земельное устройство

Свою армию наёмников Одоакр, как и обещал, расселил по территории Италии по правилам военного постоя на манер галльских федератов. К тому же новый правитель отменил бытовавший порядок периодического переселения наёмников из одной провинции в другую, лишая тех дарованных участков (как это было с аланами в V веке). Ныне участки федератов считались их собственностью, что заложило основы феодализма в Италии.

Литература

• Грациози А. Великие заговоры. — Ростов-на-Дону: Феникс, 1998.
• Рыжов К. Все монархи мира. Древняя Греция. Древний Рим. Византия. — М.: Вече, 1999.
• Сиротенко В. Т. История международных отношений в Европе во второй половине IV — начале VI в. — Пермь: Пермский университет, 1975.
• Успенский Ф. И. История Византийской империи. — М.: Мысль, 1997.
• Федорова Е. В. Императорский Рим в лицах. — Смоленск: Инга, 1995.
• Черняк Е. Б. Времен минувших заговоры. — М.: Международные отношения, 1991.

Отрывок, характеризующий Переворот Одоакра

Наташа подумала.
– Тринадцать, четырнадцать, пятнадцать, шестнадцать… – сказала она, считая по тоненьким пальчикам. – Хорошо! Так кончено?
И улыбка радости и успокоения осветила ее оживленное лицо.
– Кончено! – сказал Борис.
– Навсегда? – сказала девочка. – До самой смерти?
И, взяв его под руку, она с счастливым лицом тихо пошла с ним рядом в диванную.


Графиня так устала от визитов, что не велела принимать больше никого, и швейцару приказано было только звать непременно кушать всех, кто будет еще приезжать с поздравлениями. Графине хотелось с глазу на глаз поговорить с другом своего детства, княгиней Анной Михайловной, которую она не видала хорошенько с ее приезда из Петербурга. Анна Михайловна, с своим исплаканным и приятным лицом, подвинулась ближе к креслу графини.
– С тобой я буду совершенно откровенна, – сказала Анна Михайловна. – Уж мало нас осталось, старых друзей! От этого я так и дорожу твоею дружбой.
Анна Михайловна посмотрела на Веру и остановилась. Графиня пожала руку своему другу.
– Вера, – сказала графиня, обращаясь к старшей дочери, очевидно, нелюбимой. – Как у вас ни на что понятия нет? Разве ты не чувствуешь, что ты здесь лишняя? Поди к сестрам, или…
Красивая Вера презрительно улыбнулась, видимо не чувствуя ни малейшего оскорбления.
– Ежели бы вы мне сказали давно, маменька, я бы тотчас ушла, – сказала она, и пошла в свою комнату.
Но, проходя мимо диванной, она заметила, что в ней у двух окошек симметрично сидели две пары. Она остановилась и презрительно улыбнулась. Соня сидела близко подле Николая, который переписывал ей стихи, в первый раз сочиненные им. Борис с Наташей сидели у другого окна и замолчали, когда вошла Вера. Соня и Наташа с виноватыми и счастливыми лицами взглянули на Веру.
Весело и трогательно было смотреть на этих влюбленных девочек, но вид их, очевидно, не возбуждал в Вере приятного чувства.
– Сколько раз я вас просила, – сказала она, – не брать моих вещей, у вас есть своя комната.
Она взяла от Николая чернильницу.
– Сейчас, сейчас, – сказал он, мокая перо.
– Вы всё умеете делать не во время, – сказала Вера. – То прибежали в гостиную, так что всем совестно сделалось за вас.
Несмотря на то, или именно потому, что сказанное ею было совершенно справедливо, никто ей не отвечал, и все четверо только переглядывались между собой. Она медлила в комнате с чернильницей в руке.
– И какие могут быть в ваши года секреты между Наташей и Борисом и между вами, – всё одни глупости!
– Ну, что тебе за дело, Вера? – тихеньким голоском, заступнически проговорила Наташа.
Она, видимо, была ко всем еще более, чем всегда, в этот день добра и ласкова.
– Очень глупо, – сказала Вера, – мне совестно за вас. Что за секреты?…
– У каждого свои секреты. Мы тебя с Бергом не трогаем, – сказала Наташа разгорячаясь.
– Я думаю, не трогаете, – сказала Вера, – потому что в моих поступках никогда ничего не может быть дурного. А вот я маменьке скажу, как ты с Борисом обходишься.
– Наталья Ильинишна очень хорошо со мной обходится, – сказал Борис. – Я не могу жаловаться, – сказал он.
– Оставьте, Борис, вы такой дипломат (слово дипломат было в большом ходу у детей в том особом значении, какое они придавали этому слову); даже скучно, – сказала Наташа оскорбленным, дрожащим голосом. – За что она ко мне пристает? Ты этого никогда не поймешь, – сказала она, обращаясь к Вере, – потому что ты никогда никого не любила; у тебя сердца нет, ты только madame de Genlis [мадам Жанлис] (это прозвище, считавшееся очень обидным, было дано Вере Николаем), и твое первое удовольствие – делать неприятности другим. Ты кокетничай с Бергом, сколько хочешь, – проговорила она скоро.
– Да уж я верно не стану перед гостями бегать за молодым человеком…
– Ну, добилась своего, – вмешался Николай, – наговорила всем неприятностей, расстроила всех. Пойдемте в детскую.
Все четверо, как спугнутая стая птиц, поднялись и пошли из комнаты.
– Мне наговорили неприятностей, а я никому ничего, – сказала Вера.
– Madame de Genlis! Madame de Genlis! – проговорили смеющиеся голоса из за двери.
Красивая Вера, производившая на всех такое раздражающее, неприятное действие, улыбнулась и видимо не затронутая тем, что ей было сказано, подошла к зеркалу и оправила шарф и прическу. Глядя на свое красивое лицо, она стала, повидимому, еще холоднее и спокойнее.

В гостиной продолжался разговор.
– Ah! chere, – говорила графиня, – и в моей жизни tout n'est pas rose. Разве я не вижу, что du train, que nous allons, [не всё розы. – при нашем образе жизни,] нашего состояния нам не надолго! И всё это клуб, и его доброта. В деревне мы живем, разве мы отдыхаем? Театры, охоты и Бог знает что. Да что обо мне говорить! Ну, как же ты это всё устроила? Я часто на тебя удивляюсь, Annette, как это ты, в свои годы, скачешь в повозке одна, в Москву, в Петербург, ко всем министрам, ко всей знати, со всеми умеешь обойтись, удивляюсь! Ну, как же это устроилось? Вот я ничего этого не умею.
– Ах, душа моя! – отвечала княгиня Анна Михайловна. – Не дай Бог тебе узнать, как тяжело остаться вдовой без подпоры и с сыном, которого любишь до обожания. Всему научишься, – продолжала она с некоторою гордостью. – Процесс мой меня научил. Ежели мне нужно видеть кого нибудь из этих тузов, я пишу записку: «princesse une telle [княгиня такая то] желает видеть такого то» и еду сама на извозчике хоть два, хоть три раза, хоть четыре, до тех пор, пока не добьюсь того, что мне надо. Мне всё равно, что бы обо мне ни думали.
– Ну, как же, кого ты просила о Бореньке? – спросила графиня. – Ведь вот твой уже офицер гвардии, а Николушка идет юнкером. Некому похлопотать. Ты кого просила?
– Князя Василия. Он был очень мил. Сейчас на всё согласился, доложил государю, – говорила княгиня Анна Михайловна с восторгом, совершенно забыв всё унижение, через которое она прошла для достижения своей цели.
– Что он постарел, князь Василий? – спросила графиня. – Я его не видала с наших театров у Румянцевых. И думаю, забыл про меня. Il me faisait la cour, [Он за мной волочился,] – вспомнила графиня с улыбкой.
– Всё такой же, – отвечала Анна Михайловна, – любезен, рассыпается. Les grandeurs ne lui ont pas touriene la tete du tout. [Высокое положение не вскружило ему головы нисколько.] «Я жалею, что слишком мало могу вам сделать, милая княгиня, – он мне говорит, – приказывайте». Нет, он славный человек и родной прекрасный. Но ты знаешь, Nathalieie, мою любовь к сыну. Я не знаю, чего я не сделала бы для его счастья. А обстоятельства мои до того дурны, – продолжала Анна Михайловна с грустью и понижая голос, – до того дурны, что я теперь в самом ужасном положении. Мой несчастный процесс съедает всё, что я имею, и не подвигается. У меня нет, можешь себе представить, a la lettre [буквально] нет гривенника денег, и я не знаю, на что обмундировать Бориса. – Она вынула платок и заплакала. – Мне нужно пятьсот рублей, а у меня одна двадцатипятирублевая бумажка. Я в таком положении… Одна моя надежда теперь на графа Кирилла Владимировича Безухова. Ежели он не захочет поддержать своего крестника, – ведь он крестил Борю, – и назначить ему что нибудь на содержание, то все мои хлопоты пропадут: мне не на что будет обмундировать его.
Графиня прослезилась и молча соображала что то.
– Часто думаю, может, это и грех, – сказала княгиня, – а часто думаю: вот граф Кирилл Владимирович Безухой живет один… это огромное состояние… и для чего живет? Ему жизнь в тягость, а Боре только начинать жить.
– Он, верно, оставит что нибудь Борису, – сказала графиня.
– Бог знает, chere amie! [милый друг!] Эти богачи и вельможи такие эгоисты. Но я всё таки поеду сейчас к нему с Борисом и прямо скажу, в чем дело. Пускай обо мне думают, что хотят, мне, право, всё равно, когда судьба сына зависит от этого. – Княгиня поднялась. – Теперь два часа, а в четыре часа вы обедаете. Я успею съездить.