Переклассификация военных кораблей США 1975 года

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

В 1975 году ВМС Соединённых Штатов переклассифицировали большинство своих надводных кораблей, изменив терминологию и бортовые коды для авианосцев, крейсеров, фрегатов и сторожевых кораблей океанской зоны (англ. ocean escort)[1].





Классификация до 1975 года

До 1975 года американский флот жил с классификацией времён артиллерийских кораблей, согласно которой главными отличительными (классифицирующими) признаками являлись водоизмещение и калибр орудий. Однако, с появлением после 1960-х годов ракетных кораблей, остро встал вопрос спорной принадлежности к тому или иному классу. Например, корабли типа «Вирджиния» по водоизмещению (более 10 000 т) попадали в категорию тяжёлых крейсеров, однако по калибру артиллерийских установок (2 х 127 мм) лишь с большой натяжкой могли считаться эсминцами.

По этой же причине большинство ракетных кораблей были зачислены в давно не используемый класс «лидер эсминцев» (англ. destroyer leader), где были специальные подклассы «ракетный лидер» (англ. Guided Missile Destroyer Leader, DLG) и «атомный ракетный лидер» (англ. Nuclear-Powered Guided Missile Destroyer Leader, DLGN). Впоследствии к этим названиям прикрепился сначала обиходный, а затем был закреплён официальный термин «фрегат».

Всего, в период с 1950 по 1975 годы, ВМС США состояли из трёх типов целевой (ударной) группы и одного типа для охраны конвоев. К целевой группе относились:

  • крейсера (бортовой коды: CAG, CLG, CG);
  • фрегаты и лидеры эсминцов (бортовые коды: DL, DLG);
  • эсминцы (коды: DD, DDG).

К кораблям конвоя относились сторожевые корабли океанской зоны (англ. ocean escorts), больше известные как эскортные миноносцы (код DE и DEG). К конвою, в начале 70-х годов был добавлен новый тип судна — патрульный фрегат (код: PF).

Уставревшая классификация повлекла за собой и такое явление, как cruiser gap (дословно: крейсерные дыры). Суть его в том, что корабль с определёнными размерами и водоизмещением в Советском Союзе определялся как «крейсер», тогда как в США был эквивалентен как крейсеру, так и фрегату. В 1974 году были проведены сравнения между американскими и советскими военно-морскими силами, показавшие, что в СССР имеется 19 крейсеров против всего 6 крейсеров США (несмотря на 21 американских фрегатов, равных или даже превышающих по мощи советский крейсер). Такое различие в определении вызвало проблемы на политическом уровне.

Изменения

Чтобы устранить эту разницу, 30 июня 1975 года в ВМС США была проведена переклассификация. В результате был упразднён класс артиллерийских фрегатов (DL). Большинство кораблей с кодом DLG переклассифицированы в ракетные крейсера (CG) или ракетные эсминцы (DDG). Все так называемые атомные фрегаты (DLGN), существующие или только строящиеся, были реорганизованы в крейсера (CGN).

Также был упрощён сам класс крейсеров: существующий до этого лёгкий ракетный крейсер (CLG) стал просто ракетным крейсером (СG).

Корабли конвоя (DE, DEG) и патрульный фрегат (PF) были переклассифицированы в просто фрегат (FF, FFG).

Подкласс ударный авианосец (CVA) был объединён с тяжелый авианосец (CV); Получившийся подкласс переименован в многоцелевые авианосцы. Подкласс ударный авианосец с ядерной энергетической установкой (CVAN) упразднен, все корабли переведены в CVN.

До 30 июня 1975 года После 30 июня 1975 года
СV: Авианесущие корабли[2]
CV: Тяжелый авианосец CV: Многоцелевой авианосец
CVA: Ударный авианосец Объединена с CV
CVAN: Ударный авианосец с ядерной энергетической установкой (ЯЭУ) Объединена с CVN
CVHA: Десантный вертолётоносец Не используется[3]
CVHE: Эскортный вертолётоносец Не используется
CVN: Многоцелевой авианосец (с ЯЭУ) Без изменений
CVS: Авианосец противолодочной обороны Не используется
С: Крейсера
CA: Тяжёлый крейсер, артиллерийский крейсер Не используется
CAG: Тяжёлый крейсер УРО Не используется
CC: Крейсер управления Не используется
Не использовалась CG: Крейсер УРО
Не использовалась CGN: Крейсер УРО (с ЯЭУ)
CS: Разведывательный крейсер Не используется
D: Эсминцы
DD: Эсминец Без изменений
DDG: Эсминец УРО Без изменений
DDR: Эсминец радиолокационного дозора Не используется
DE: Сторожевой корабль океанской зоны Переклассифицирован в FF
DEG: Сторожевой корабль океанской зоны с УРО Переклассифицирован в FFG
DER: Эскортный эсминец радиолокационного дозора Переклассифицирован в FFR
DLG: Фрегат УРО Переклассифицирован в CG[4]
DLGN: Фрегат УРО (с ЯЭУ) Переклассифицирован в CGN
F: Фрегаты
Не использовалась FF: Фрегат
Не использовалась FFG: Фрегат УРО
Не использовалась FFL: Лёгкий фрегат

Данная реформа привела классификацию ВМС США в соответствие с общепринятой (в большинстве иностранных держав); а также устранила предполагаемые нестыковки («дыры») при сравнении и сопоставлении морских сил.

Последнее изменение класса произошло 1 января 1980 года, когда кораблям типа «Тикондерога» был изменён класс с эскадренного миноносца УРО (DDG) на крейсер УРО (CG)[5].

Напишите отзыв о статье "Переклассификация военных кораблей США 1975 года"

Примечания

  1. В этот класс были переклассифицированы после войны эскортные миноносцы, с сохранение бортовых кодов.
  2. Несмотря на расхожее мнение, обозначение «CV» в классификации по бортовому номеру не расшифровывается как «Carrier Vessel». Обозначение «CV» произошло от слова Cruiser (крейсер), так как раньше авианосцы рассматривались как тяжелые крейсера, имевшие те же задачи по господству на море и воспрещению действий противника на океанском ТВД. Литера «V» произошла от французского глагола «voler» (летать).
  3. В связи с переходом с 1975 на десантные вертолотоносцы серий «LH».
  4. Кроме DLG 6-15, ставшего DDG 37-46.
  5. [www.hazegray.org/faq/smn6.htm#F8 The 1975 reclassification of US cruisers, frigates and ocean escorts] на sci.military.naval (англ.)

См. также

Отрывок, характеризующий Переклассификация военных кораблей США 1975 года

Разговор был холодный, несвязный и прерывался беспрестанно.
– Мари проехала через Рязань, – сказала Наташа. Князь Андрей не заметил, что она называла его сестру Мари. А Наташа, при нем назвав ее так, в первый раз сама это заметила.
– Ну что же? – сказал он.
– Ей рассказывали, что Москва вся сгорела, совершенно, что будто бы…
Наташа остановилась: нельзя было говорить. Он, очевидно, делал усилия, чтобы слушать, и все таки не мог.
– Да, сгорела, говорят, – сказал он. – Это очень жалко, – и он стал смотреть вперед, пальцами рассеянно расправляя усы.
– А ты встретилась с графом Николаем, Мари? – сказал вдруг князь Андрей, видимо желая сделать им приятное. – Он писал сюда, что ты ему очень полюбилась, – продолжал он просто, спокойно, видимо не в силах понимать всего того сложного значения, которое имели его слова для живых людей. – Ежели бы ты его полюбила тоже, то было бы очень хорошо… чтобы вы женились, – прибавил он несколько скорее, как бы обрадованный словами, которые он долго искал и нашел наконец. Княжна Марья слышала его слова, но они не имели для нее никакого другого значения, кроме того, что они доказывали то, как страшно далек он был теперь от всего живого.
– Что обо мне говорить! – сказала она спокойно и взглянула на Наташу. Наташа, чувствуя на себе ее взгляд, не смотрела на нее. Опять все молчали.
– Andre, ты хоч… – вдруг сказала княжна Марья содрогнувшимся голосом, – ты хочешь видеть Николушку? Он все время вспоминал о тебе.
Князь Андрей чуть заметно улыбнулся в первый раз, но княжна Марья, так знавшая его лицо, с ужасом поняла, что это была улыбка не радости, не нежности к сыну, но тихой, кроткой насмешки над тем, что княжна Марья употребляла, по ее мнению, последнее средство для приведения его в чувства.
– Да, я очень рад Николушке. Он здоров?

Когда привели к князю Андрею Николушку, испуганно смотревшего на отца, но не плакавшего, потому что никто не плакал, князь Андрей поцеловал его и, очевидно, не знал, что говорить с ним.
Когда Николушку уводили, княжна Марья подошла еще раз к брату, поцеловала его и, не в силах удерживаться более, заплакала.
Он пристально посмотрел на нее.
– Ты об Николушке? – сказал он.
Княжна Марья, плача, утвердительно нагнула голову.
– Мари, ты знаешь Еван… – но он вдруг замолчал.
– Что ты говоришь?
– Ничего. Не надо плакать здесь, – сказал он, тем же холодным взглядом глядя на нее.

Когда княжна Марья заплакала, он понял, что она плакала о том, что Николушка останется без отца. С большим усилием над собой он постарался вернуться назад в жизнь и перенесся на их точку зрения.
«Да, им это должно казаться жалко! – подумал он. – А как это просто!»
«Птицы небесные ни сеют, ни жнут, но отец ваш питает их», – сказал он сам себе и хотел то же сказать княжне. «Но нет, они поймут это по своему, они не поймут! Этого они не могут понимать, что все эти чувства, которыми они дорожат, все наши, все эти мысли, которые кажутся нам так важны, что они – не нужны. Мы не можем понимать друг друга». – И он замолчал.

Маленькому сыну князя Андрея было семь лет. Он едва умел читать, он ничего не знал. Он многое пережил после этого дня, приобретая знания, наблюдательность, опытность; но ежели бы он владел тогда всеми этими после приобретенными способностями, он не мог бы лучше, глубже понять все значение той сцены, которую он видел между отцом, княжной Марьей и Наташей, чем он ее понял теперь. Он все понял и, не плача, вышел из комнаты, молча подошел к Наташе, вышедшей за ним, застенчиво взглянул на нее задумчивыми прекрасными глазами; приподнятая румяная верхняя губа его дрогнула, он прислонился к ней головой и заплакал.
С этого дня он избегал Десаля, избегал ласкавшую его графиню и либо сидел один, либо робко подходил к княжне Марье и к Наташе, которую он, казалось, полюбил еще больше своей тетки, и тихо и застенчиво ласкался к ним.
Княжна Марья, выйдя от князя Андрея, поняла вполне все то, что сказало ей лицо Наташи. Она не говорила больше с Наташей о надежде на спасение его жизни. Она чередовалась с нею у его дивана и не плакала больше, но беспрестанно молилась, обращаясь душою к тому вечному, непостижимому, которого присутствие так ощутительно было теперь над умиравшим человеком.


Князь Андрей не только знал, что он умрет, но он чувствовал, что он умирает, что он уже умер наполовину. Он испытывал сознание отчужденности от всего земного и радостной и странной легкости бытия. Он, не торопясь и не тревожась, ожидал того, что предстояло ему. То грозное, вечное, неведомое и далекое, присутствие которого он не переставал ощущать в продолжение всей своей жизни, теперь для него было близкое и – по той странной легкости бытия, которую он испытывал, – почти понятное и ощущаемое.
Прежде он боялся конца. Он два раза испытал это страшное мучительное чувство страха смерти, конца, и теперь уже не понимал его.
Первый раз он испытал это чувство тогда, когда граната волчком вертелась перед ним и он смотрел на жнивье, на кусты, на небо и знал, что перед ним была смерть. Когда он очнулся после раны и в душе его, мгновенно, как бы освобожденный от удерживавшего его гнета жизни, распустился этот цветок любви, вечной, свободной, не зависящей от этой жизни, он уже не боялся смерти и не думал о ней.
Чем больше он, в те часы страдальческого уединения и полубреда, которые он провел после своей раны, вдумывался в новое, открытое ему начало вечной любви, тем более он, сам не чувствуя того, отрекался от земной жизни. Всё, всех любить, всегда жертвовать собой для любви, значило никого не любить, значило не жить этою земною жизнию. И чем больше он проникался этим началом любви, тем больше он отрекался от жизни и тем совершеннее уничтожал ту страшную преграду, которая без любви стоит между жизнью и смертью. Когда он, это первое время, вспоминал о том, что ему надо было умереть, он говорил себе: ну что ж, тем лучше.
Но после той ночи в Мытищах, когда в полубреду перед ним явилась та, которую он желал, и когда он, прижав к своим губам ее руку, заплакал тихими, радостными слезами, любовь к одной женщине незаметно закралась в его сердце и опять привязала его к жизни. И радостные и тревожные мысли стали приходить ему. Вспоминая ту минуту на перевязочном пункте, когда он увидал Курагина, он теперь не мог возвратиться к тому чувству: его мучил вопрос о том, жив ли он? И он не смел спросить этого.

Болезнь его шла своим физическим порядком, но то, что Наташа называла: это сделалось с ним, случилось с ним два дня перед приездом княжны Марьи. Это была та последняя нравственная борьба между жизнью и смертью, в которой смерть одержала победу. Это было неожиданное сознание того, что он еще дорожил жизнью, представлявшейся ему в любви к Наташе, и последний, покоренный припадок ужаса перед неведомым.
Это было вечером. Он был, как обыкновенно после обеда, в легком лихорадочном состоянии, и мысли его были чрезвычайно ясны. Соня сидела у стола. Он задремал. Вдруг ощущение счастья охватило его.
«А, это она вошла!» – подумал он.
Действительно, на месте Сони сидела только что неслышными шагами вошедшая Наташа.
С тех пор как она стала ходить за ним, он всегда испытывал это физическое ощущение ее близости. Она сидела на кресле, боком к нему, заслоняя собой от него свет свечи, и вязала чулок. (Она выучилась вязать чулки с тех пор, как раз князь Андрей сказал ей, что никто так не умеет ходить за больными, как старые няни, которые вяжут чулки, и что в вязании чулка есть что то успокоительное.) Тонкие пальцы ее быстро перебирали изредка сталкивающиеся спицы, и задумчивый профиль ее опущенного лица был ясно виден ему. Она сделала движенье – клубок скатился с ее колен. Она вздрогнула, оглянулась на него и, заслоняя свечу рукой, осторожным, гибким и точным движением изогнулась, подняла клубок и села в прежнее положение.