Перемен, Яков Абрамович

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Перемен Яков Абрамович
Яков Перемен, фото 1930-х годов.
Дата рождения:

1881(1881)

Место рождения:

Житомир,
Российская империя

Гражданство:

Израиль Израиль

Подданство:

Российская империя Российская империя

Дата смерти:

1960(1960)

Место смерти:

Тель-Авив, Израиль

Супруга:

Сара Перемен

Я́ков Абра́мович Переме́н (18811960) — еврейский общественный деятель, меценат и коллекционер, учёный-ассириолог.





Биография

Родился в 1881 году в Житомире в семье раввина Аврума-Ицхока Перемена и его жены Двойры[1]. Получил традиционное еврейское образование и диплом раввина. В конце 1890-х годов семья переехала в Одессу, где он продолжил заниматься самообразованием. Здесь Перемен начал свою общественную деятельность, войдя в интеллектуальную среду сионистского движения в Одессе, которое возглавлял Менахем Шенкин. Посещал вечерние уроки еврейской истории и литературы, занимаясь в читальном зале одесской научной библиотеки.

Занимался политической деятельностью — был среди первых членов партии «Рабочие Сиона» (Поалей Цион), одним из организаторов и председателем центрального комитета одесской еврейской радикал-социалистической рабочей партии («Радикал Поалей Цион»). На VII Всероссийском сионистском съезде в Петрограде он выступил с декларацией своей партии: «Единая нация, единая страна, единый язык». Также Перемен стал одним из организаторов еврейской «Хаганы» («Самооборона») в Одессе, взяв себе псевдоним Атид («будущее», иврит).

В середине 1900-х годов он открыл в центре Одессы (ул. Преображенская, 41) Дом книжной торговли «Культура», который одновременно служил библиотекой и был своеобразным местом встреч представителей еврейской интеллигенции города.

В Израиле

После Октябрьской революции Яков Перемен был одним из главных организаторов репатриации на корабле «Руслан»[2] из Одессы.

В Эрец-Исраэль корабль прибыл 18 декабря 1919 года. В числе пассажиров находились Яков Перемен с семьей, его друзья и знакомые: Иосиф Клаузнер — исследователь еврейской литературы, доктор философии (в будущем профессор Иерусалимского университета, дядя писателя Амоса Оза), архитектор Иуда Магидович (стал первым городским архитектором Тель-Авива), доктор Моше Гликсон[3] — журналист, ученик философа Германа Коэна, (в 1922 стал главным редактором газеты «Ха-Арец»), художники Ицхак Френкель, Арье Навон, Йосеф и Иудит (Ида) Константиновские, поэтесса Рахель, танцовщик Барух Агадати (в будущем автор легендарных пуримских карнавалов «Адлояда» в Тель-Авиве, один из основателей израильского кино) и другие.

В декабре 1921 года Перемен открыл первую в Тель-Авиве Палестинскую постоянную художественную галерею в снятом им же зале «Неве-Шаанан» (ныне на ул. Нахалат-Беньямин). Вместе с приехавшими с ним деятелями искусства он создал кооператив «Хатомер», где они преподавали живопись и скульптуру, читали лекции по современному еврейскому искусству. В начале 1920-х также открыл на ул. Герцль библиотеку с четырьмя отделениями: беллетристика, научные издания, детская литература и книги по искусству на пяти языках (иврит, идиш, русский, английский и французский).

В 1930-е годы Яков Перемен осуществил мечту своей молодости и посвятил себя изучению ассирийской клинописи и расшифровке древних текстов семитской литературы.

В Эрец-Исраэль родилась его младшая дочь, которой он дал имя Атида («будущее», иврит). Воспитывал также двух сыновей, Нахмана и Натана. Умер в 1960 году в Тель-Авиве.

Опубликовал ряд исследований (включая несколько монографий) древнееврейской литературы, аккадских письменных источников, а также несколько сборников стихов и публицистики на иврите, воспоминания, художественную и литературную критику[4].

Художественное собрание

Перемен вывез с собой в Тель-Авив архив одесской партии «Радикал Поалей Цион» (он был одним из её организаторов и председателем центрального комитета), обширное личное книжное собрание и художественную коллекцию из двухсот двадцати картин «независимых» одесских художников-евреев, представителей новых течений в искусстве начала XX века[5]. И уже в дни Песаха в 1920 году он представил картины одесситов перед тель-авивской публикой на выставке в гимназии «Герцлия».

В 2010 году на русских торгах Sotheby’s в Нью-Йорке коллекция Якова Перемена продавалась единым лотом: 86 произведений выставлялись одним лотом и были проданы за 1,99 млн долларов.[6] Купил коллекцию киевский бизнесмен Андрей Адамовский.[7] Предполагалось, что коллекция будет выставлена в музее, который меценат собирался открыть. Последний раз коллекция Перемена демонстрировалась в 2006 году в израильском Музее русского искусства Марии и Михаила Цетлиных в Рамат-Гане на выставке «Одесские парижане».[8]

Напишите отзыв о статье "Перемен, Яков Абрамович"

Примечания

  1. [jafi.org/JewishAgency/Russian/Education/Special+Resources/RJA/11/11-9.htm Алеся Войскун «Яков Перемен и его коллекция одесского художественного авангарда»]
  2. [www.moria.hut1.ru/ru/almanah_06/01_05.htm Леся Войскун, «Яков Перемен — человек-феномен»]
  3. [www.rujen.ru/index.php/%D0%93%D0%9B%D0%98%D0%9A%D0%A1%D0%9E%D0%9D_%D0%9C%D0%BE%D1%88%D0%B5 ГЛИКСОН Моше]
  4. [www.worldcat.org/identities/lccn-no91015447/ Библиография Якова Перемена]
  5. [artukraine.com.ua/a/znakomtes-pervyy-odesskiy-avangard/#.U_RCknwcTDc Знакомьтесь: первый одесский авангард]
  6. [www.pensofal.ru/media/system/js/mootre.php?view=1117&Itemid=1 Коллекцию Перемена на Sotheby's купил украинский бизнесмен]
  7. [politrada.com/Dossier/persone/id/4799 Андрей Григорьевич Адамовский]
  8. [www.lechaim.ru/ARHIV/218/tabel.htm Свободный художник на большой дороге истории]

Литература

  • Войскун Л. Яков Перемен и его коллекция одесского художественного авангарда в Израиле // Еврейский книгоноша. — 2003. — № 2 (3).
  • Войскун Л. Яков Перемен — человек-феномен // Мория (альманах). — Одесса, 2006.

Ссылки

  • [www.moria.hut1.ru/ru/almanah_06/01_05.htm ЯКОВ ПЕРЕМЕН — ЧЕЛОВЕК-ФЕНОМЕН]
  • [jafi.org/JewishAgency/Russian/Education/Special+Resources/RJA/11/11-9.htm Яков Перемен и его коллекция одесского художественного авангарда]
  • [www.lechaim.ru/ARHIV/179/n1.htm Одесские парижане: Произведения художников-модернистов из коллекции Якова Перемена]
  • [www.deribasinfo.de/kerdman.htm ОДЕССКИЕ ПАРИЖАНЕ В РАМАТ-ГАНЕ]

Отрывок, характеризующий Перемен, Яков Абрамович

Пьер понял, что Борис хотел переменить разговор, и, соглашаясь с ним, начал излагать выгоды и невыгоды булонского предприятия.
Лакей пришел вызвать Бориса к княгине. Княгиня уезжала. Пьер обещался приехать обедать затем, чтобы ближе сойтись с Борисом, крепко жал его руку, ласково глядя ему в глаза через очки… По уходе его Пьер долго еще ходил по комнате, уже не пронзая невидимого врага шпагой, а улыбаясь при воспоминании об этом милом, умном и твердом молодом человеке.
Как это бывает в первой молодости и особенно в одиноком положении, он почувствовал беспричинную нежность к этому молодому человеку и обещал себе непременно подружиться с ним.
Князь Василий провожал княгиню. Княгиня держала платок у глаз, и лицо ее было в слезах.
– Это ужасно! ужасно! – говорила она, – но чего бы мне ни стоило, я исполню свой долг. Я приеду ночевать. Его нельзя так оставить. Каждая минута дорога. Я не понимаю, чего мешкают княжны. Может, Бог поможет мне найти средство его приготовить!… Adieu, mon prince, que le bon Dieu vous soutienne… [Прощайте, князь, да поддержит вас Бог.]
– Adieu, ma bonne, [Прощайте, моя милая,] – отвечал князь Василий, повертываясь от нее.
– Ах, он в ужасном положении, – сказала мать сыну, когда они опять садились в карету. – Он почти никого не узнает.
– Я не понимаю, маменька, какие его отношения к Пьеру? – спросил сын.
– Всё скажет завещание, мой друг; от него и наша судьба зависит…
– Но почему вы думаете, что он оставит что нибудь нам?
– Ах, мой друг! Он так богат, а мы так бедны!
– Ну, это еще недостаточная причина, маменька.
– Ах, Боже мой! Боже мой! Как он плох! – восклицала мать.


Когда Анна Михайловна уехала с сыном к графу Кириллу Владимировичу Безухому, графиня Ростова долго сидела одна, прикладывая платок к глазам. Наконец, она позвонила.
– Что вы, милая, – сказала она сердито девушке, которая заставила себя ждать несколько минут. – Не хотите служить, что ли? Так я вам найду место.
Графиня была расстроена горем и унизительною бедностью своей подруги и поэтому была не в духе, что выражалось у нее всегда наименованием горничной «милая» и «вы».
– Виновата с, – сказала горничная.
– Попросите ко мне графа.
Граф, переваливаясь, подошел к жене с несколько виноватым видом, как и всегда.
– Ну, графинюшка! Какое saute au madere [сотэ на мадере] из рябчиков будет, ma chere! Я попробовал; не даром я за Тараску тысячу рублей дал. Стоит!
Он сел подле жены, облокотив молодецки руки на колена и взъерошивая седые волосы.
– Что прикажете, графинюшка?
– Вот что, мой друг, – что это у тебя запачкано здесь? – сказала она, указывая на жилет. – Это сотэ, верно, – прибавила она улыбаясь. – Вот что, граф: мне денег нужно.
Лицо ее стало печально.
– Ах, графинюшка!…
И граф засуетился, доставая бумажник.
– Мне много надо, граф, мне пятьсот рублей надо.
И она, достав батистовый платок, терла им жилет мужа.
– Сейчас, сейчас. Эй, кто там? – крикнул он таким голосом, каким кричат только люди, уверенные, что те, кого они кличут, стремглав бросятся на их зов. – Послать ко мне Митеньку!
Митенька, тот дворянский сын, воспитанный у графа, который теперь заведывал всеми его делами, тихими шагами вошел в комнату.
– Вот что, мой милый, – сказал граф вошедшему почтительному молодому человеку. – Принеси ты мне… – он задумался. – Да, 700 рублей, да. Да смотри, таких рваных и грязных, как тот раз, не приноси, а хороших, для графини.
– Да, Митенька, пожалуйста, чтоб чистенькие, – сказала графиня, грустно вздыхая.
– Ваше сиятельство, когда прикажете доставить? – сказал Митенька. – Изволите знать, что… Впрочем, не извольте беспокоиться, – прибавил он, заметив, как граф уже начал тяжело и часто дышать, что всегда было признаком начинавшегося гнева. – Я было и запамятовал… Сию минуту прикажете доставить?
– Да, да, то то, принеси. Вот графине отдай.
– Экое золото у меня этот Митенька, – прибавил граф улыбаясь, когда молодой человек вышел. – Нет того, чтобы нельзя. Я же этого терпеть не могу. Всё можно.
– Ах, деньги, граф, деньги, сколько от них горя на свете! – сказала графиня. – А эти деньги мне очень нужны.
– Вы, графинюшка, мотовка известная, – проговорил граф и, поцеловав у жены руку, ушел опять в кабинет.
Когда Анна Михайловна вернулась опять от Безухого, у графини лежали уже деньги, всё новенькими бумажками, под платком на столике, и Анна Михайловна заметила, что графиня чем то растревожена.
– Ну, что, мой друг? – спросила графиня.
– Ах, в каком он ужасном положении! Его узнать нельзя, он так плох, так плох; я минутку побыла и двух слов не сказала…
– Annette, ради Бога, не откажи мне, – сказала вдруг графиня, краснея, что так странно было при ее немолодом, худом и важном лице, доставая из под платка деньги.
Анна Михайловна мгновенно поняла, в чем дело, и уж нагнулась, чтобы в должную минуту ловко обнять графиню.
– Вот Борису от меня, на шитье мундира…
Анна Михайловна уж обнимала ее и плакала. Графиня плакала тоже. Плакали они о том, что они дружны; и о том, что они добры; и о том, что они, подруги молодости, заняты таким низким предметом – деньгами; и о том, что молодость их прошла… Но слезы обеих были приятны…


Графиня Ростова с дочерьми и уже с большим числом гостей сидела в гостиной. Граф провел гостей мужчин в кабинет, предлагая им свою охотницкую коллекцию турецких трубок. Изредка он выходил и спрашивал: не приехала ли? Ждали Марью Дмитриевну Ахросимову, прозванную в обществе le terrible dragon, [страшный дракон,] даму знаменитую не богатством, не почестями, но прямотой ума и откровенною простотой обращения. Марью Дмитриевну знала царская фамилия, знала вся Москва и весь Петербург, и оба города, удивляясь ей, втихомолку посмеивались над ее грубостью, рассказывали про нее анекдоты; тем не менее все без исключения уважали и боялись ее.
В кабинете, полном дыма, шел разговор о войне, которая была объявлена манифестом, о наборе. Манифеста еще никто не читал, но все знали о его появлении. Граф сидел на отоманке между двумя курившими и разговаривавшими соседями. Граф сам не курил и не говорил, а наклоняя голову, то на один бок, то на другой, с видимым удовольствием смотрел на куривших и слушал разговор двух соседей своих, которых он стравил между собой.
Один из говоривших был штатский, с морщинистым, желчным и бритым худым лицом, человек, уже приближавшийся к старости, хотя и одетый, как самый модный молодой человек; он сидел с ногами на отоманке с видом домашнего человека и, сбоку запустив себе далеко в рот янтарь, порывисто втягивал дым и жмурился. Это был старый холостяк Шиншин, двоюродный брат графини, злой язык, как про него говорили в московских гостиных. Он, казалось, снисходил до своего собеседника. Другой, свежий, розовый, гвардейский офицер, безупречно вымытый, застегнутый и причесанный, держал янтарь у середины рта и розовыми губами слегка вытягивал дымок, выпуская его колечками из красивого рта. Это был тот поручик Берг, офицер Семеновского полка, с которым Борис ехал вместе в полк и которым Наташа дразнила Веру, старшую графиню, называя Берга ее женихом. Граф сидел между ними и внимательно слушал. Самое приятное для графа занятие, за исключением игры в бостон, которую он очень любил, было положение слушающего, особенно когда ему удавалось стравить двух говорливых собеседников.