Перемирие между Италией и Союзниками во Второй мировой войне

Перемирие Союзников с Италией во время Второй мировой войны было подписано 3 сентября 1943 года, публично об этом было объявлено 8 сентября 1943 года. Перемирие было заключено между правительством Италии и силами Союзников, оккупировавших к тому моменту юг страны, повлёкшее за собой капитуляцию Италии. В Италии оно называется также «Перемирием Кассибиле» (по названию населённого пункта, в котором оно было подписано) или «Перемирием 8 сентября».

Предыстория

После поражения войск стран Оси в Северной Африке Союзники провели бомбардировку Рима в субботу, 16 мая 1943 года, высадились на Сицилии 10 июля, а на юге самой Италии — 3 сентября 1943 года.

Весной 1943 года, будучи озабоченным бедственным положением итальянских вооружённых сил на фронтах, итальянский диктатор Бенито Муссолини снял с постов в итальянском правительстве нескольких человек, которые, на его взгляд, были более верны итальянскому королю Виктору Эммануилу III, нежели фашистскому режиму. Эти действия Муссолини были, по сути, враждебными актами по отношению к королю, который всё сильнее критиковал негативные последствия для Италии от войны.

Чтобы осуществить свой план по свержению Муссолини, король попросил помощи у Дино Гранди. Гранди был одним из главных членов фашистской партии и в молодые годы считался единственной возможной альтернативой Муссолини в качестве лидера партии. Король также предполагал, что за это время взгляды Гранди на фашизм могли кардинально поменяться. Королём рассматривались (пусть и довольно расплывчато) различные кандидатуры, в том числе маршала Пьетро Бадольо, которые могли бы быть заменой Муссолини на посту диктатора.

В заговор позже вступили Джузеппе Боттаи, другой видный член фашистской партии и министр культуры, а также Галеаццо Чиано, второй человек в партии после Муссолини и его зять. Заговорщики затем передали секретное послание Большому фашистскому совету, которое содержало предложение о возвращении прямого контроля за политикой страны к монарху. После заседания совета, состоявшегося 23 июля 1943 года, где этот план был принят большинством голосов, Муссолини был вызван во дворец к королю для беседы, где ему было объявлено, что он снят с должности премьер-министра. Покидая дворец, 25 июля Муссолини был арестован карабинерами, которые доставили его в заключение на остров Понца. На посту премьер-министра Муссолини заменил Бадольо. Это не согласовывалось с тем, что было обещано Гранди, которому сказали, что другой генерал, с более высокими личными и профессиональными качествами (Энрико Кавилья), займёт место Муссолини.

Первоначально назначение Бадольо не меняло положение Италии в войне и не отменяло её союз с Германией. Однако на деле это был очередной шаг савойской монархии к заключению мирного договора с Союзниками. Многие каналы, по сути, «зондировались» с целью поиска условий возможного заключения перемирия. Между тем Адольф Гитлер послал несколько военных подразделений на юг от Альп — официально для защиты Италии от союзных десантов, но на деле — для оккупации страны.

Перед подписанием

Три итальянских генерала (в том числе Джузеппе Кастеллано) были порознь направлены в Лиссабон, чтобы установить связь с дипломатами Союзников. Однако до начала переговоров союзные дипломаты должны были решить вопрос о том, кто из посланников был самым авторитетным: три генерала в скором времени на самом деле начали спор о том, кто из них обладал наибольшим авторитетом. В конце концов союзными дипломатами для разговора был принят Кастеллано, и именно с ним обсуждались условия капитуляции Италии. Среди представителей Союзников были британский посол в Лиссабоне Рональд Кэмпбелл и двое генералов, посланных Дуайтом Эйзенхауэром: американец Уолтер Беделл Смит и британец Кеннет Стронг.

Первоначально Союзников совсем не обрадовало предложение Италии о капитуляции. Военная кампания против сил Оси, казалось, стремительно набирала силу, и поражение Италии на поле боя рассматривалось лишь как вопрос времени. Сдача слабого союзника Германии, безусловно, ускорила бы достижение этой цели, однако также сократило бы потенциальные выгоды от полного «настоящего» завоевания Италии.

В конечном счёте дальнейшее изучение своих возможностей в Италии после окончания войны заставило Союзников серьёзно обсуждать этот вопрос. В частности, Соединённые Штаты хотели избежать возможной оккупации Италии войсками Великобритании после войны, так как это дало бы британцам абсолютный контроль над стратегически важной частью Средиземноморья (в том числе контроль над нефтяными торговыми путями).

26 августа западные союзники уведомили руководство СССР о прошедших переговорах и условиях капитуляции. Однако его представители приглашены не были. Правительство СССР наделило полномочиями подписания капитуляции от его имени Д. Эйзенхауэра. По этому поводу известный английский историк Б. Лиддел Гарт писал: «По сути дела русские были практически отстранены от всякого участия в подготовке капитуляции Италии».

27 августа Кастеллано вернулся в Италию.

29 августа Бадольо встретился с королём Виктором Эммануилом III, в надежде, что тот примет решение о перемирии, однако ничего не добился.

30 августа Коронный совет постановил принять условия США и Великобритании. На следующий день Кастеллано на самолёте вылетел на Сицилию, где встретился с У. Б. Смитом и К. Стронгом. Кастеллано передал им просьбу Бадольо о высадке 15 дивизий союзников южнее Рима, на что Смит ответил, что будь у него такое число дивизий, он не нуждался бы в перемирии и обошёлся бы без него. Стронг потребовал от итальянцев конкретного ответа: «да» или «нет» без обсуждения каких-либо условий. Кастеллано попросил перерыв на три дня для консультаций. Союзники согласились на отсрочку до полуночи 1 сентября. Кастеллано вернулся в Рим.

Чтобы облегчить контакты между Союзниками и правительством Италии, захваченный итальянцами агент британского УСО Дик Мэллаби был освобождён из тюрьмы в Вероне и тайно направлен в Квиринале. Было крайне важно, чтобы немцы оставались в неведении относительно любых попыток Италии капитулировать, и использование агента Управления специальных операций казалось наиболее безопасным способом сохранить секретность в данных обстоятельствах.

Условия

Бадольо по-прежнему считал возможным получить выгодные условия мира в обмен на капитуляцию. Он приказал Кастеллано настаивать на том, что капитуляция Италии в любой форме возможна только при условии высадки Союзников на Апеннинском полуострове (в то время Союзники контролировали только Сицилию и мелкие прилегающие острова).

31 августа 1943 года генерал Кастеллано прибыл в Термини-Имерезе на Сицилии на самолёте, а впоследствии приехал в Кассибле, небольшой городок рядом с Сиракузами. Вскоре стало очевидно, что две стороны заняли в переговорах позиции, довольно далеко отстоящие друг от друга. Кастеллано настаивал на внимании к довольно очевидному и важному вопросу, что территория Италии должна быть защищена Союзниками от вторжения Вермахта, которое станет неизбежной реакцией на подписание Италией капитуляции. В ответ он получил лишь туманные обещания, включая обещание высадить в Риме парашютную дивизию. Более того, эти действия должны были проводиться одновременно с подписанием капитуляции, а не предшествовать ему, как того хотели итальянцы.

На следующий день Кастеллано был принят Бадольо и его окружением. Министр иностранных дел барон Рафаэле Гуарилья заявил, что условия Союзников должны быть приняты. Другие генералы отметили, однако, что сил армейского корпуса, развёрнутого в окрестностях Рима, недостаточно для защиты города из-за нехватки топлива и боеприпасов, вследствие чего подписание перемирия следует отложить. Бадольо никак не проявил себя на собрании. Во второй половине дня он предстал перед королём с докладом, и король решил принять условия перемирия.

Подписание

Подтверждение о согласии Италии капитулировать было направлено Союзникам телеграммой. Это сообщение, однако, было перехвачено германскими вооружёнными силами, которые давно начали подозревать, что Италия ищет пути для заключения сепаратного мира. Немцы связались с Бадольо, который неоднократно подтверждал непоколебимую верность Италии своим немецким союзникам. Его очередные заверения вызвали у немцев сомнения, и вермахт начал разрабатывать план операции (операция «Ось») по оккупации итальянской территории, как только итальянское правительство капитулирует перед Союзниками.

2 сентября 1943 года Кастеллано вновь отправился в Кассибле с целью подтверждения принятия Италией условий Союзников. У него не было на это письменного разрешения главы правительства Италии Бадольо, который хотел как можно в большей степени «отмежеваться» от предстоящего поражения своей страны.

Церемония подписания началась в 02:00 вечера 3 сентября. Кастеллано и Беделл Смит подписали документ от имён соответственно Бадольо и Эйзенхауэра. Очередной налёт бомбардировщиков на Рим, в котором участвовало 500 самолётов, был остановлен в последний момент: эта остановка была предпринята Эйзенхауэром для ускорения процедуры подписания перемирия. Гарольд Макмиллан, в то время представитель британцев в штабе Союзников, сообщил Уинстону Черчиллю, что перемирие было подписано «без поправок любого рода».

После подписания

Только после подписания перемирия Кастеллано получил информацию о дополнительных условиях, которые были сообщены генералом Кэмпбеллом другому итальянскому генералу, Занусси, также с 31 августа находившемуся в Кассибле. Занусси по непонятным причинам не проинформировал Кастеллано о них. Беделл Смит, тем не менее, пояснил Кастеллано, что эти дополнительные условия имели бы силу лишь в том случае, если бы Италия не вступила вместе с Союзниками в войну против Германии.

Во второй половине дня в этот же день Бадольо провёл совещание с итальянскими министрами армии, ВМФ и ВВС, а также с представителями короля. Тем не менее, он ни словом не обмолвился о подписании перемирия и говорил только о переговорах, которые, по его словам, велись.

День вступления перемирия в силу был связан с планировавшейся высадкой десанта Союзников в центральной Италии, и поэтому точная дата была оставлена на их усмотрение. Кастеллано, тем не менее, понимал, что этой датой будет 12 сентября, поэтому Бадольо начал переброску войск к Риму.

7 сентября небольшая делегация Союзников достигла Рима и сообщила Бадольо, что следующий день станет днём вступления в силу перемирия. Они также проинформировали его о готовящейся высадке американских десантников в аэропортах около города. Бадольо сообщил этой делегации, что его армия не готова поддержать эту высадку и что большинство аэропортов в этом районе контролируется немецкими войсками, в связи с чем он попросил отсрочить вступление перемирия в силу на несколько дней. Когда генерал Эйзенхауэр узнал об этом, высадка американских десантников в Риме была отменена, однако день вступления в силу перемирия оставлен тем же, поскольку другие войска на кораблях уже находились в пути к южной Италии для высадки в других местах.

Когда перемирие было объявлено по радио Союзников во второй половине дня 8 сентября 1943 года, большая часть итальянской армии не была проинформирована об этом, а следовательно — не было отдано никаких приказов относительно удержания линии фронта перед лицом германских вооружённых сил. Некоторые итальянские дивизии, которые должны были защищать Рим, ещё находились в пути с юга Франции. Король вместе с семьёй и Бадольо бежали из столицы в ночь на 9 сентября, найдя убежище в городе Бриндизи на юге страны. Первоначальным их намерением было отправить генеральный штаб из Рима вместе с королём и премьером, но только несколько штабных офицеров достигли Бриндизи. В то же время итальянская армия, лишённая приказов, коллапсировала и вскоре была разоружена, тогда как некоторые небольшие подразделения решили сохранить верность союзу с Германией. Поэтому немецкие оккупационные войска, вступившие в Италию между 8 и 12 сентября, не встречали серьёзного организованного сопротивления, и почти все территории Италии в итоге были ими оккупированы и не оказались под контролем Союзников, за исключением Сардинии и части Апулии. В Риме итальянский губернатор при поддержке подразделения итальянской пехоты правил городом до 23 сентября, но фактически город был под контролем Германии с 11 сентября.

3 сентября британские и канадские войска под командованием Б. Л. Монтгомери начали высадку в самой южной оконечности Калабрии. На следующий день после объявления вступления перемирия в силу, 9 сентября, Союзники также высадились в Салерно и Таранто, но не смогли в полной мере воспользоваться «плодами» перемирия с Италией и были быстро остановлены германскими войсками. Союзным силам потребовалось двадцать месяцев на то, чтобы достичь северной границы Италии.

Некоторые из итальянских войск в Италии отходили на юге Италии в Бриндизи где 13 октября 1943 Италия объявила войну нацистской Германии , Итальянская армия - Первая моторизованная группа - моторизованные дивизии Леньяно и Мессина , Итальянский корпус освобождения -Моторизованная дивизия Леньяно и и часть Мессина а также парашютная дивизия Нембо а также первая итальянская армия состоит из шести дивизий названные боевых групп - Леньяно, Кремона , Фриули , Мантуя ,Пичено ,Фольгоре воевала против немцев в сражении Монте Лунго в декабре 1943 года , а также и в сражениях Монте-Кассино , Филотрано январь -июль 1944 а затем в боях готической линии в Северной Италии 1944-1945 , другие из итальянских войск базировавшиеся вне Италии, в оккупационных зонах Италии в северных Греции в основном итальянский моторизованная дивизия Пинероло изымается в горы, где вместе с греческими коммунистическими партизанами боролись против немцев , Югославия второй итальянской армии в голамом части изымается в горы Далмации, которые воевали вместе с югославскими партизанами Тито против немецких войск в 1943-1945 гг , в Албания 9-й итальянской армии также удалось тянуть в горы итальянские подразделения Арецо и Флоренция где они были объединены в батальон Грамши где они боролись до 1944 года вместе с албанскими партизанами против немцев.Все остальные части итальянских войск в центральная и южная Греция а также на греческих островах, были в состоянии сражаться в течение нескольких недель после перемирия, но без реальной поддержки сил Союзников почти все они были разоружены немцами к концу сентября 1943 года. Только на островах Лерос и Самос при поддержке британских войск сопротивление продолжалось до ноября 1943 года, а на Корсике итальянские войска, поддержанные французскими частями, вынудили германские войска покинуть остров.

Итальянский флот

Хотя сухопутная армия и ВВС Италии практически развалились после подписания перемирия, у Италии оставался военно-морской флот из в общей сложности 206 кораблей, в том числе линкоры «Рома», «Витторио Венето» и «Италия». Существовала опасность того, что некоторые из этих кораблей могли сопротивляться, быть затоплены или, что беспокоило Союзников больше всего, попасть под контроль немцев. Перемирие «застало» большую часть этих кораблей на западном побережье страны, в основном расположенными в Ла-Специи и Генуе и готовящимися идти в Северную Африку (от Корсики и Сардинии), а также в Таренте, на юге Италии, готовыми отойти к Мальте.

В 02:30 утра 9 сентября три линейных корабля — «Рома», «Витторио-Венето» и «Италия» — вышли из Ла-Специи в сопровождении трёх крейсеров и восьми миноносцев. Когда немецкие войска заняли город, были арестованы и расстреляны капитаны нескольких итальянских кораблей, которые не имели возможности отвести свои корабли и потому затопили их. В тот же день корабли, следуя без прикрытия с воздуха, подверглись у берегов Сардинии нападению немецких бомбардировщиков с управляемыми авиабомбами. Несколько кораблей получили серьёзные повреждения, а «Рома» был потоплен. Из 1849 членов экипажа удалось спасти только 596. Большинство из оставшихся кораблей благополучно добрались до Северной Африки.

Литература

Англоязычная

• Endru , Stefan Italiam army 1943-1945 , ospray military , London 2000
• Marks, Leo (1998). Between Silk and Cyanide. London: HarperCollins. chapter 47. ISBN 0-00-255944-7.
• Robert Wallace & the editors of Time-Life Books, The Italian Campaign, Time-Life Books Inc, 1978.

Италоязычная

• Aga Rossi, Elena Una nazione allo sbando. Bologna, 1993.
• Bianchi, Gianfranco. 25 luglio, crollo di un regime. Milan, 1963.
• Marchesi, Luigi. Come siamo arrivati a Brindisi. Milan, 1969.

Ссылки

• [www.romacivica.net/anpiroma/Resistenza/8_settembreo.htm Il diario del generale Giuseppe Castellano], La Sicilia, 8 settembre 2003 (итал.)
• [www.romacivica.net/anpiroma/Resistenza/8_settembre.htm 8 Settembre 1943, l’armistizio] Centro Studi della Resistenza dell’Anpi di Roma (итал.)
• [www.yale.edu/lawweb/avalon/wwii/italy01.htm The Avalon Project at Yale Law School: Terms of the Armistice with Italy; September 3, 1943] (англ.)

Отрывок, характеризующий Перемирие между Италией и Союзниками во Второй мировой войне

– Я одно хотел вам сказать, княжна, – сказал Ростов, – это то, что ежели бы князь Андрей Николаевич не был бы жив, то, как полковой командир, в газетах это сейчас было бы объявлено.
Княжна смотрела на него, не понимая его слов, но радуясь выражению сочувствующего страдания, которое было в его лице.
– И я столько примеров знаю, что рана осколком (в газетах сказано гранатой) бывает или смертельна сейчас же, или, напротив, очень легкая, – говорил Николай. – Надо надеяться на лучшее, и я уверен…
Княжна Марья перебила его.
– О, это было бы так ужа… – начала она и, не договорив от волнения, грациозным движением (как и все, что она делала при нем) наклонив голову и благодарно взглянув на него, пошла за теткой.
Вечером этого дня Николай никуда не поехал в гости и остался дома, с тем чтобы покончить некоторые счеты с продавцами лошадей. Когда он покончил дела, было уже поздно, чтобы ехать куда нибудь, но было еще рано, чтобы ложиться спать, и Николай долго один ходил взад и вперед по комнате, обдумывая свою жизнь, что с ним редко случалось.
Княжна Марья произвела на него приятное впечатление под Смоленском. То, что он встретил ее тогда в таких особенных условиях, и то, что именно на нее одно время его мать указывала ему как на богатую партию, сделали то, что он обратил на нее особенное внимание. В Воронеже, во время его посещения, впечатление это было не только приятное, но сильное. Николай был поражен той особенной, нравственной красотой, которую он в этот раз заметил в ней. Однако он собирался уезжать, и ему в голову не приходило пожалеть о том, что уезжая из Воронежа, он лишается случая видеть княжну. Но нынешняя встреча с княжной Марьей в церкви (Николай чувствовал это) засела ему глубже в сердце, чем он это предвидел, и глубже, чем он желал для своего спокойствия. Это бледное, тонкое, печальное лицо, этот лучистый взгляд, эти тихие, грациозные движения и главное – эта глубокая и нежная печаль, выражавшаяся во всех чертах ее, тревожили его и требовали его участия. В мужчинах Ростов терпеть не мог видеть выражение высшей, духовной жизни (оттого он не любил князя Андрея), он презрительно называл это философией, мечтательностью; но в княжне Марье, именно в этой печали, выказывавшей всю глубину этого чуждого для Николая духовного мира, он чувствовал неотразимую привлекательность.
«Чудная должна быть девушка! Вот именно ангел! – говорил он сам с собою. – Отчего я не свободен, отчего я поторопился с Соней?» И невольно ему представилось сравнение между двумя: бедность в одной и богатство в другой тех духовных даров, которых не имел Николай и которые потому он так высоко ценил. Он попробовал себе представить, что бы было, если б он был свободен. Каким образом он сделал бы ей предложение и она стала бы его женою? Нет, он не мог себе представить этого. Ему делалось жутко, и никакие ясные образы не представлялись ему. С Соней он давно уже составил себе будущую картину, и все это было просто и ясно, именно потому, что все это было выдумано, и он знал все, что было в Соне; но с княжной Марьей нельзя было себе представить будущей жизни, потому что он не понимал ее, а только любил.
Мечтания о Соне имели в себе что то веселое, игрушечное. Но думать о княжне Марье всегда было трудно и немного страшно.
«Как она молилась! – вспомнил он. – Видно было, что вся душа ее была в молитве. Да, это та молитва, которая сдвигает горы, и я уверен, что молитва ее будет исполнена. Отчего я не молюсь о том, что мне нужно? – вспомнил он. – Что мне нужно? Свободы, развязки с Соней. Она правду говорила, – вспомнил он слова губернаторши, – кроме несчастья, ничего не будет из того, что я женюсь на ней. Путаница, горе maman… дела… путаница, страшная путаница! Да я и не люблю ее. Да, не так люблю, как надо. Боже мой! выведи меня из этого ужасного, безвыходного положения! – начал он вдруг молиться. – Да, молитва сдвинет гору, но надо верить и не так молиться, как мы детьми молились с Наташей о том, чтобы снег сделался сахаром, и выбегали на двор пробовать, делается ли из снегу сахар. Нет, но я не о пустяках молюсь теперь», – сказал он, ставя в угол трубку и, сложив руки, становясь перед образом. И, умиленный воспоминанием о княжне Марье, он начал молиться так, как он давно не молился. Слезы у него были на глазах и в горле, когда в дверь вошел Лаврушка с какими то бумагами.
– Дурак! что лезешь, когда тебя не спрашивают! – сказал Николай, быстро переменяя положение.
– От губернатора, – заспанным голосом сказал Лаврушка, – кульер приехал, письмо вам.
– Ну, хорошо, спасибо, ступай!
Николай взял два письма. Одно было от матери, другое от Сони. Он узнал их по почеркам и распечатал первое письмо Сони. Не успел он прочесть нескольких строк, как лицо его побледнело и глаза его испуганно и радостно раскрылись.
– Нет, это не может быть! – проговорил он вслух. Не в силах сидеть на месте, он с письмом в руках, читая его. стал ходить по комнате. Он пробежал письмо, потом прочел его раз, другой, и, подняв плечи и разведя руками, он остановился посреди комнаты с открытым ртом и остановившимися глазами. То, о чем он только что молился, с уверенностью, что бог исполнит его молитву, было исполнено; но Николай был удивлен этим так, как будто это было что то необыкновенное, и как будто он никогда не ожидал этого, и как будто именно то, что это так быстро совершилось, доказывало то, что это происходило не от бога, которого он просил, а от обыкновенной случайности.
Тот, казавшийся неразрешимым, узел, который связывал свободу Ростова, был разрешен этим неожиданным (как казалось Николаю), ничем не вызванным письмом Сони. Она писала, что последние несчастные обстоятельства, потеря почти всего имущества Ростовых в Москве, и не раз высказываемые желания графини о том, чтобы Николай женился на княжне Болконской, и его молчание и холодность за последнее время – все это вместе заставило ее решиться отречься от его обещаний и дать ему полную свободу.
«Мне слишком тяжело было думать, что я могу быть причиной горя или раздора в семействе, которое меня облагодетельствовало, – писала она, – и любовь моя имеет одною целью счастье тех, кого я люблю; и потому я умоляю вас, Nicolas, считать себя свободным и знать, что несмотря ни на что, никто сильнее не может вас любить, как ваша Соня».
Оба письма были из Троицы. Другое письмо было от графини. В письме этом описывались последние дни в Москве, выезд, пожар и погибель всего состояния. В письме этом, между прочим, графиня писала о том, что князь Андрей в числе раненых ехал вместе с ними. Положение его было очень опасно, но теперь доктор говорит, что есть больше надежды. Соня и Наташа, как сиделки, ухаживают за ним.
С этим письмом на другой день Николай поехал к княжне Марье. Ни Николай, ни княжна Марья ни слова не сказали о том, что могли означать слова: «Наташа ухаживает за ним»; но благодаря этому письму Николай вдруг сблизился с княжной в почти родственные отношения.
На другой день Ростов проводил княжну Марью в Ярославль и через несколько дней сам уехал в полк.


Письмо Сони к Николаю, бывшее осуществлением его молитвы, было написано из Троицы. Вот чем оно было вызвано. Мысль о женитьбе Николая на богатой невесте все больше и больше занимала старую графиню. Она знала, что Соня была главным препятствием для этого. И жизнь Сони последнее время, в особенности после письма Николая, описывавшего свою встречу в Богучарове с княжной Марьей, становилась тяжелее и тяжелее в доме графини. Графиня не пропускала ни одного случая для оскорбительного или жестокого намека Соне.
Но несколько дней перед выездом из Москвы, растроганная и взволнованная всем тем, что происходило, графиня, призвав к себе Соню, вместо упреков и требований, со слезами обратилась к ней с мольбой о том, чтобы она, пожертвовав собою, отплатила бы за все, что было для нее сделано, тем, чтобы разорвала свои связи с Николаем.
– Я не буду покойна до тех пор, пока ты мне не дашь этого обещания.
Соня разрыдалась истерически, отвечала сквозь рыдания, что она сделает все, что она на все готова, но не дала прямого обещания и в душе своей не могла решиться на то, чего от нее требовали. Надо было жертвовать собой для счастья семьи, которая вскормила и воспитала ее. Жертвовать собой для счастья других было привычкой Сони. Ее положение в доме было таково, что только на пути жертвованья она могла выказывать свои достоинства, и она привыкла и любила жертвовать собой. Но прежде во всех действиях самопожертвованья она с радостью сознавала, что она, жертвуя собой, этим самым возвышает себе цену в глазах себя и других и становится более достойною Nicolas, которого она любила больше всего в жизни; но теперь жертва ее должна была состоять в том, чтобы отказаться от того, что для нее составляло всю награду жертвы, весь смысл жизни. И в первый раз в жизни она почувствовала горечь к тем людям, которые облагодетельствовали ее для того, чтобы больнее замучить; почувствовала зависть к Наташе, никогда не испытывавшей ничего подобного, никогда не нуждавшейся в жертвах и заставлявшей других жертвовать себе и все таки всеми любимой. И в первый раз Соня почувствовала, как из ее тихой, чистой любви к Nicolas вдруг начинало вырастать страстное чувство, которое стояло выше и правил, и добродетели, и религии; и под влиянием этого чувства Соня невольно, выученная своею зависимою жизнью скрытности, в общих неопределенных словах ответив графине, избегала с ней разговоров и решилась ждать свидания с Николаем с тем, чтобы в этом свидании не освободить, но, напротив, навсегда связать себя с ним.
Хлопоты и ужас последних дней пребывания Ростовых в Москве заглушили в Соне тяготившие ее мрачные мысли. Она рада была находить спасение от них в практической деятельности. Но когда она узнала о присутствии в их доме князя Андрея, несмотря на всю искреннюю жалость, которую она испытала к нему и к Наташе, радостное и суеверное чувство того, что бог не хочет того, чтобы она была разлучена с Nicolas, охватило ее. Она знала, что Наташа любила одного князя Андрея и не переставала любить его. Она знала, что теперь, сведенные вместе в таких страшных условиях, они снова полюбят друг друга и что тогда Николаю вследствие родства, которое будет между ними, нельзя будет жениться на княжне Марье. Несмотря на весь ужас всего происходившего в последние дни и во время первых дней путешествия, это чувство, это сознание вмешательства провидения в ее личные дела радовало Соню.
В Троицкой лавре Ростовы сделали первую дневку в своем путешествии.
В гостинице лавры Ростовым были отведены три большие комнаты, из которых одну занимал князь Андрей. Раненому было в этот день гораздо лучше. Наташа сидела с ним. В соседней комнате сидели граф и графиня, почтительно беседуя с настоятелем, посетившим своих давнишних знакомых и вкладчиков. Соня сидела тут же, и ее мучило любопытство о том, о чем говорили князь Андрей с Наташей. Она из за двери слушала звуки их голосов. Дверь комнаты князя Андрея отворилась. Наташа с взволнованным лицом вышла оттуда и, не замечая приподнявшегося ей навстречу и взявшегося за широкий рукав правой руки монаха, подошла к Соне и взяла ее за руку.
– Наташа, что ты? Поди сюда, – сказала графиня.
Наташа подошла под благословенье, и настоятель посоветовал обратиться за помощью к богу и его угоднику.
Тотчас после ухода настоятеля Нашата взяла за руку свою подругу и пошла с ней в пустую комнату.
– Соня, да? он будет жив? – сказала она. – Соня, как я счастлива и как я несчастна! Соня, голубчик, – все по старому. Только бы он был жив. Он не может… потому что, потому… что… – И Наташа расплакалась.
– Так! Я знала это! Слава богу, – проговорила Соня. – Он будет жив!
Соня была взволнована не меньше своей подруги – и ее страхом и горем, и своими личными, никому не высказанными мыслями. Она, рыдая, целовала, утешала Наташу. «Только бы он был жив!» – думала она. Поплакав, поговорив и отерев слезы, обе подруги подошли к двери князя Андрея. Наташа, осторожно отворив двери, заглянула в комнату. Соня рядом с ней стояла у полуотворенной двери.
Князь Андрей лежал высоко на трех подушках. Бледное лицо его было покойно, глаза закрыты, и видно было, как он ровно дышал.
– Ах, Наташа! – вдруг почти вскрикнула Соня, хватаясь за руку своей кузины и отступая от двери.
– Что? что? – спросила Наташа.
– Это то, то, вот… – сказала Соня с бледным лицом и дрожащими губами.
Наташа тихо затворила дверь и отошла с Соней к окну, не понимая еще того, что ей говорили.
– Помнишь ты, – с испуганным и торжественным лицом говорила Соня, – помнишь, когда я за тебя в зеркало смотрела… В Отрадном, на святках… Помнишь, что я видела?..
– Да, да! – широко раскрывая глаза, сказала Наташа, смутно вспоминая, что тогда Соня сказала что то о князе Андрее, которого она видела лежащим.
– Помнишь? – продолжала Соня. – Я видела тогда и сказала всем, и тебе, и Дуняше. Я видела, что он лежит на постели, – говорила она, при каждой подробности делая жест рукою с поднятым пальцем, – и что он закрыл глаза, и что он покрыт именно розовым одеялом, и что он сложил руки, – говорила Соня, убеждаясь, по мере того как она описывала виденные ею сейчас подробности, что эти самые подробности она видела тогда. Тогда она ничего не видела, но рассказала, что видела то, что ей пришло в голову; но то, что она придумала тогда, представлялось ей столь же действительным, как и всякое другое воспоминание. То, что она тогда сказала, что он оглянулся на нее и улыбнулся и был покрыт чем то красным, она не только помнила, но твердо была убеждена, что еще тогда она сказала и видела, что он был покрыт розовым, именно розовым одеялом, и что глаза его были закрыты.
– Да, да, именно розовым, – сказала Наташа, которая тоже теперь, казалось, помнила, что было сказано розовым, и в этом самом видела главную необычайность и таинственность предсказания.
– Но что же это значит? – задумчиво сказала Наташа.
– Ах, я не знаю, как все это необычайно! – сказала Соня, хватаясь за голову.
Через несколько минут князь Андрей позвонил, и Наташа вошла к нему; а Соня, испытывая редко испытанное ею волнение и умиление, осталась у окна, обдумывая всю необычайность случившегося.
В этот день был случай отправить письма в армию, и графиня писала письмо сыну.
– Соня, – сказала графиня, поднимая голову от письма, когда племянница проходила мимо нее. – Соня, ты не напишешь Николеньке? – сказала графиня тихим, дрогнувшим голосом, и во взгляде ее усталых, смотревших через очки глаз Соня прочла все, что разумела графиня этими словами. В этом взгляде выражались и мольба, и страх отказа, и стыд за то, что надо было просить, и готовность на непримиримую ненависть в случае отказа.
Соня подошла к графине и, став на колени, поцеловала ее руку.
– Я напишу, maman, – сказала она.
Соня была размягчена, взволнована и умилена всем тем, что происходило в этот день, в особенности тем таинственным совершением гаданья, которое она сейчас видела. Теперь, когда она знала, что по случаю возобновления отношений Наташи с князем Андреем Николай не мог жениться на княжне Марье, она с радостью почувствовала возвращение того настроения самопожертвования, в котором она любила и привыкла жить. И со слезами на глазах и с радостью сознания совершения великодушного поступка она, несколько раз прерываясь от слез, которые отуманивали ее бархатные черные глаза, написала то трогательное письмо, получение которого так поразило Николая.


На гауптвахте, куда был отведен Пьер, офицер и солдаты, взявшие его, обращались с ним враждебно, но вместе с тем и уважительно. Еще чувствовалось в их отношении к нему и сомнение о том, кто он такой (не очень ли важный человек), и враждебность вследствие еще свежей их личной борьбы с ним.
Но когда, в утро другого дня, пришла смена, то Пьер почувствовал, что для нового караула – для офицеров и солдат – он уже не имел того смысла, который имел для тех, которые его взяли. И действительно, в этом большом, толстом человеке в мужицком кафтане караульные другого дня уже не видели того живого человека, который так отчаянно дрался с мародером и с конвойными солдатами и сказал торжественную фразу о спасении ребенка, а видели только семнадцатого из содержащихся зачем то, по приказанию высшего начальства, взятых русских. Ежели и было что нибудь особенное в Пьере, то только его неробкий, сосредоточенно задумчивый вид и французский язык, на котором он, удивительно для французов, хорошо изъяснялся. Несмотря на то, в тот же день Пьера соединили с другими взятыми подозрительными, так как отдельная комната, которую он занимал, понадобилась офицеру.