Перемышльская земля

Перемы́шльская земля́ — одна из исторических земель Галицко-Волынского княжества с центром в городе Перемышль, позднее, в 1340—1772 годах Русского воеводства Королевства Польского. Центр Червонной Руси.

Перемышльская земля занимала северо-западную часть Русского воеводства, созданного королевской Польшей на захваченных в конце XIV века землях Галицкого княжества. Как отдельная административно-территориальная единица формировалась постепенно в XV—XVI веках. На заключительном этапе формирования в неё вошли Самборский, Дрогобычский и Стрыйский уезды. Окончательно сформировавшись, Перемышльская земля занимала обширную территорию в 13037 км² в бассейнах рек Стрый, Днестр и Сан. На юге Карпатский хребет отделял её от Закарпатья, которое в то время находилось в составе Венгрии, на западе она граничила с Саницкой землей Русского воеводства и Сандомирским воеводством, на севере — с Холмской землей Русского воеводства и Белзским воеводством, на востоке с Львовской и Галицкой землями Русского воеводства.

История

После бегства Ростиславичей от Ярополка Изяславича Волынского княжество получил Рюрик Ростиславич, после его смерти бездетным в 1092 году его сменил Володарь Ростиславич (Василько Ростиславич сел в Теребовле).

Решением Любечского съезда князей 1097 года Перемышльское княжество было закреплено за Володарем как наследственное владение. Однако, в том же году волынский князь Давыд Игоревич, а затем и сам Святополк Изяславич попытались овладеть Теребовльским княжеством. В 1098 году Ростиславичи разбили киевлян и черниговцев в битве на Рожном поле, а в 1099 году — союзных Святополку Киевскому венгров в битве на Вагре.

В 1122 году Володарь попал в плен к полякам и освободился за огромный выкуп. После смерти Володаря в 1124 году в Перемышле и Звенигороде княжили его сыновья. В 1125—1126 годах младший из них, Владимир Володаревич, попытался с помощью венгров устроить передел княжества, но за Ростислава Володаревича вступились теребовльские Васильковичи и Мстислав Владимирович Великий.

В 1141 году после смерти Ивана Галицкого Владимир Володаревич Перемышльский объединил все уделы в единое Галицкое княжество и перенёс центр своих владений из Перемышля в Галич. В 1144 году после подавления мятежа своего племянника, Ивана Берладника, присоединил к своим личным владениям и Звенигород.

С 1199 года в составе объединённого Галицко-Волынского княжества. В период борьбы за власть после смерти Романа Галицкого Перемышль был уделом князя Святослава Игоревича (1210—1211), владением Лешка Краковского (1214), уделом венгерского королевича Андрея (1226—1227), владением Даниила Романовича Волынского (1235—1238).

Демография

Географически Перемышльская земля делилась на две части: равнинную — в бассейне нижнего течения реки Стрый, среднего течения Днестра и Сану — и горную — Карпатские горы, которые возвышались с северо-запада до юго-востока и составляли свыше трети её общей площади.

Различные природные условия равнинной и горной частей повлияли на процесс их заселения и хозяйственного освоения. Если равнинная часть в XVI веке была уже достаточно заселена, то в горной интенсивная колонизация лишь началась лишь в XV—XVI веках. Наибольшее число сёл горной части Перемышльщины возникшая между 1510—1570 годами. Колонизация этой части проводилась, в основном, по так называемому «валахскому праву», для которого ведущей областью хозяйства было скотоводство, в то время как большинство сёл равнинной части было основано на русском, польском и частично немецком праве. Освоение новых посевных площадей и основание поселений наблюдалось кое-где и на протяжении XVII и XVIII веков, не только в горной, но и предгорной частях.

Экономика

Большей частью подзолистые, а в долинах год кое-где и чернозёмные почвы края, умеренный климат создавали относительно благоприятные условия для занятий сельским хозяйством. Инвентарные описи свидетельствуют, что на этой территории выращивали как озимые, так и яровые культуры. Чаще всего высеивали озимую рожь, овёс, ячмень, значительно меньше пшеницу, гречку, просо и горох. Из технических культур преобладали конопля и лён.

Кроме земледелия, широко было распространено огородничество. Огороды были в каждом из фильварков этой части, в некоторых их было и по несколько. Из огородных культур наиболее распространёнными были: капуста, лук, морковь, репа, петрушка, пастернак, мак и другие культуры. Важное место отводилось и садоводству. Сады были не только в фильварковых, но и в крестьянских хозяйствах. Определённое место отводилось и пчеловодству, которое выросло из бортничества.

Занималось местное население и рыболовством. В упоминавшихся реках и многочисленных их притоках водилась разнообразная рыба. Кроме того, большинство фольварков имели свои ставки для разведения рыбы и садки — для мальков. Местные реки, большей частью непригодные для судоходства, использовались для строительства мельниц, сукновален, лесопилок, а также для сплава леса, особенно в период весенних разливов.

Если в предгорной части Перемышльщины были довольно благоприятные условия для развития хлебопашества, огородничества, садоводства, то в горной части эти виды занятий были весьма ограничены. По данным ревизий 1692 и 1711 годов в этой части преобладали яровые культуры, особенно овёс, что обусловливалось не только распространёнными здесь подзолистыми и бурозёмными почвами, но и значительно менее коротким вегетационным периодом.

Разнообразие природных ресурсов, которыми была богатая эта территория, оказывала влияние на развитие местных промыслов и ремёсел. Однако в то время по большей части использовались соляные источники, которые разрабатывались с давних времен. Уже в период Киевской Руси соляные промыслы Прикарпатья обеспечивали солью населения не только этого региона, но и Приднепровья. На рубеже ХVІІ — ХVІІІ веков на территориях Перемышльской земли функционировало 12 солеварен, из которых 8 принадлежали королевской короне.

Вываривали соль в железных сковородах — чренах из рассола, который добывали из специально выкопанных колодцев вручную или с помощью специальных устройств — кератов, которые приводились в движение лошадьми. В этом случае рассол из колодцев подавалась на чрени по системе деревянных труб, реже железных. Выварка соли происходила в варницах — башнях, где преимущественно и сохранялась, хотя кое-где для этого строили специальные помещения — шопы.

Второе место после соляного промысла в экономике края занимал лесной. Это было обусловлено большими массивами лесов как в горной, так и предгорной частях Перемышльщины. Если в горной части леса состояли преимущественно из хвойных пород деревьев, то в предгорная отличалась большим их разнообразием, среди которого часто встречалось немало таких ценных пород, как бук и дуб. Лес использовался как строительный материал не только на месте, но как полуфабрикат сплавлялся по Сяне и Висле до Варшавы и Гданьска, откуда поступал в Западную Европу. Из леса изготовляли смолу и поташ, который использовался для отбеливания холста. Поташ имел, к тому же, немалый спрос на западных рынках. Немало леса тратилось на выварку соли. Лес использовали также народные умельцы для изготовления различных поделок, которые скупали у них местные торговцы и доставляли на рынки больших городов, в том числе и в Гданьск.

Развит был на Прикарпатье и железорудный промысел. Территория Замеховской волости была богата залежами селитры, которую использовали для изготовления пороха. В Гвоздецком крае разрабатывались залежи графита, шифера и песчаника, из которых изготавливали точильные бруски, жернова и другие изделия.

В городах Перемышльщины, вопреки тогдашним трудностям, развивалось ремесло. Кроме городов, много ремесленников жило в сёлах. Фактически в каждом селе инвентарные описи перечисляют ткачей, сапожников, кузнецов и других необходимых селу ремесленников. Встречаются сёла, население которых специализировалось на изготовлении определённых ремесленных изделий. Чаще всего в инвентарных описях упоминаются ткачи. На рубеже XVII—XVIII веков, в связи с экономическим упадком, наблюдался процесс перехода ремесленников из городов в сёла, что способствовало развитию разных видов ремесёл на селе.

Через Прикарпатье проходило большое количество торговых путей, что оказывало содействие развитию не только городской, но и сельской торговли. Поэтому в прикарпатских сёлах проживали не только ремесленники, но и торговцы.

В административно-политическом отношении главными городами Перемышльской земли были: Перемышль — административный центр земли, Самбор — административный центр столовых владений польских королей в Русском воеводстве — Самборской экономии, Судовая Вишня — место проведения сеймиков Русского воеводства.

Таким образом, географическое положение, естественные условия исторической украинской земли — Перемышльщины были благоприятны не только для развития сельского хозяйства (преимущественно полеводства в равнинной части, животноводства — в горной), разных видов промыслов (среди которых из давних времен славилось солеварение), ремёсел (как в городах, так и сёлах), а также внутренней и внешней торговли.

См.также

• Теребовльское княжество

Литература

• Пірко В. О. Галицьке село наприкінці XVII — в першій половині XVIIІ ст. (історико-економічний нарис за матеріалами Перемишльської землі)/ Український культурологічний центр. Східний видавничий дім. — Донецьк, 2006. — 148 с.

Отрывок, характеризующий Перемышльская земля

В ноябре месяце 1805 года князь Василий должен был ехать на ревизию в четыре губернии. Он устроил для себя это назначение с тем, чтобы побывать заодно в своих расстроенных имениях, и захватив с собой (в месте расположения его полка) сына Анатоля, с ним вместе заехать к князю Николаю Андреевичу Болконскому с тем, чтоб женить сына на дочери этого богатого старика. Но прежде отъезда и этих новых дел, князю Василью нужно было решить дела с Пьером, который, правда, последнее время проводил целые дни дома, т. е. у князя Василья, у которого он жил, был смешон, взволнован и глуп (как должен быть влюбленный) в присутствии Элен, но всё еще не делал предложения.
«Tout ca est bel et bon, mais il faut que ca finisse», [Всё это хорошо, но надо это кончить,] – сказал себе раз утром князь Василий со вздохом грусти, сознавая, что Пьер, стольким обязанный ему (ну, да Христос с ним!), не совсем хорошо поступает в этом деле. «Молодость… легкомыслие… ну, да Бог с ним, – подумал князь Василий, с удовольствием чувствуя свою доброту: – mais il faut, que ca finisse. После завтра Лёлины именины, я позову кое кого, и ежели он не поймет, что он должен сделать, то уже это будет мое дело. Да, мое дело. Я – отец!»
Пьер полтора месяца после вечера Анны Павловны и последовавшей за ним бессонной, взволнованной ночи, в которую он решил, что женитьба на Элен была бы несчастие, и что ему нужно избегать ее и уехать, Пьер после этого решения не переезжал от князя Василья и с ужасом чувствовал, что каждый день он больше и больше в глазах людей связывается с нею, что он не может никак возвратиться к своему прежнему взгляду на нее, что он не может и оторваться от нее, что это будет ужасно, но что он должен будет связать с нею свою судьбу. Может быть, он и мог бы воздержаться, но не проходило дня, чтобы у князя Василья (у которого редко бывал прием) не было бы вечера, на котором должен был быть Пьер, ежели он не хотел расстроить общее удовольствие и обмануть ожидания всех. Князь Василий в те редкие минуты, когда бывал дома, проходя мимо Пьера, дергал его за руку вниз, рассеянно подставлял ему для поцелуя выбритую, морщинистую щеку и говорил или «до завтра», или «к обеду, а то я тебя не увижу», или «я для тебя остаюсь» и т. п. Но несмотря на то, что, когда князь Василий оставался для Пьера (как он это говорил), он не говорил с ним двух слов, Пьер не чувствовал себя в силах обмануть его ожидания. Он каждый день говорил себе всё одно и одно: «Надо же, наконец, понять ее и дать себе отчет: кто она? Ошибался ли я прежде или теперь ошибаюсь? Нет, она не глупа; нет, она прекрасная девушка! – говорил он сам себе иногда. – Никогда ни в чем она не ошибается, никогда она ничего не сказала глупого. Она мало говорит, но то, что она скажет, всегда просто и ясно. Так она не глупа. Никогда она не смущалась и не смущается. Так она не дурная женщина!» Часто ему случалось с нею начинать рассуждать, думать вслух, и всякий раз она отвечала ему на это либо коротким, но кстати сказанным замечанием, показывавшим, что ее это не интересует, либо молчаливой улыбкой и взглядом, которые ощутительнее всего показывали Пьеру ее превосходство. Она была права, признавая все рассуждения вздором в сравнении с этой улыбкой.
Она обращалась к нему всегда с радостной, доверчивой, к нему одному относившейся улыбкой, в которой было что то значительней того, что было в общей улыбке, украшавшей всегда ее лицо. Пьер знал, что все ждут только того, чтобы он, наконец, сказал одно слово, переступил через известную черту, и он знал, что он рано или поздно переступит через нее; но какой то непонятный ужас охватывал его при одной мысли об этом страшном шаге. Тысячу раз в продолжение этого полутора месяца, во время которого он чувствовал себя всё дальше и дальше втягиваемым в ту страшившую его пропасть, Пьер говорил себе: «Да что ж это? Нужна решимость! Разве нет у меня ее?»
Он хотел решиться, но с ужасом чувствовал, что не было у него в этом случае той решимости, которую он знал в себе и которая действительно была в нем. Пьер принадлежал к числу тех людей, которые сильны только тогда, когда они чувствуют себя вполне чистыми. А с того дня, как им владело то чувство желания, которое он испытал над табакеркой у Анны Павловны, несознанное чувство виноватости этого стремления парализировало его решимость.
В день именин Элен у князя Василья ужинало маленькое общество людей самых близких, как говорила княгиня, родные и друзья. Всем этим родным и друзьям дано было чувствовать, что в этот день должна решиться участь именинницы.
Гости сидели за ужином. Княгиня Курагина, массивная, когда то красивая, представительная женщина сидела на хозяйском месте. По обеим сторонам ее сидели почетнейшие гости – старый генерал, его жена, Анна Павловна Шерер; в конце стола сидели менее пожилые и почетные гости, и там же сидели домашние, Пьер и Элен, – рядом. Князь Василий не ужинал: он похаживал вокруг стола, в веселом расположении духа, подсаживаясь то к тому, то к другому из гостей. Каждому он говорил небрежное и приятное слово, исключая Пьера и Элен, которых присутствия он не замечал, казалось. Князь Василий оживлял всех. Ярко горели восковые свечи, блестели серебро и хрусталь посуды, наряды дам и золото и серебро эполет; вокруг стола сновали слуги в красных кафтанах; слышались звуки ножей, стаканов, тарелок и звуки оживленного говора нескольких разговоров вокруг этого стола. Слышно было, как старый камергер в одном конце уверял старушку баронессу в своей пламенной любви к ней и ее смех; с другой – рассказ о неуспехе какой то Марьи Викторовны. У середины стола князь Василий сосредоточил вокруг себя слушателей. Он рассказывал дамам, с шутливой улыбкой на губах, последнее – в среду – заседание государственного совета, на котором был получен и читался Сергеем Кузьмичем Вязмитиновым, новым петербургским военным генерал губернатором, знаменитый тогда рескрипт государя Александра Павловича из армии, в котором государь, обращаясь к Сергею Кузьмичу, говорил, что со всех сторон получает он заявления о преданности народа, и что заявление Петербурга особенно приятно ему, что он гордится честью быть главою такой нации и постарается быть ее достойным. Рескрипт этот начинался словами: Сергей Кузьмич! Со всех сторон доходят до меня слухи и т. д.
– Так таки и не пошло дальше, чем «Сергей Кузьмич»? – спрашивала одна дама.
– Да, да, ни на волос, – отвечал смеясь князь Василий. – Сергей Кузьмич… со всех сторон. Со всех сторон, Сергей Кузьмич… Бедный Вязмитинов никак не мог пойти далее. Несколько раз он принимался снова за письмо, но только что скажет Сергей … всхлипывания… Ку…зьми…ч – слезы… и со всех сторон заглушаются рыданиями, и дальше он не мог. И опять платок, и опять «Сергей Кузьмич, со всех сторон», и слезы… так что уже попросили прочесть другого.
– Кузьмич… со всех сторон… и слезы… – повторил кто то смеясь.
– Не будьте злы, – погрозив пальцем, с другого конца стола, проговорила Анна Павловна, – c'est un si brave et excellent homme notre bon Viasmitinoff… [Это такой прекрасный человек, наш добрый Вязмитинов…]
Все очень смеялись. На верхнем почетном конце стола все были, казалось, веселы и под влиянием самых различных оживленных настроений; только Пьер и Элен молча сидели рядом почти на нижнем конце стола; на лицах обоих сдерживалась сияющая улыбка, не зависящая от Сергея Кузьмича, – улыбка стыдливости перед своими чувствами. Что бы ни говорили и как бы ни смеялись и шутили другие, как бы аппетитно ни кушали и рейнвейн, и соте, и мороженое, как бы ни избегали взглядом эту чету, как бы ни казались равнодушны, невнимательны к ней, чувствовалось почему то, по изредка бросаемым на них взглядам, что и анекдот о Сергее Кузьмиче, и смех, и кушанье – всё было притворно, а все силы внимания всего этого общества были обращены только на эту пару – Пьера и Элен. Князь Василий представлял всхлипыванья Сергея Кузьмича и в это время обегал взглядом дочь; и в то время как он смеялся, выражение его лица говорило: «Так, так, всё хорошо идет; нынче всё решится». Анна Павловна грозила ему за notre bon Viasmitinoff, а в глазах ее, которые мельком блеснули в этот момент на Пьера, князь Василий читал поздравление с будущим зятем и счастием дочери. Старая княгиня, предлагая с грустным вздохом вина своей соседке и сердито взглянув на дочь, этим вздохом как будто говорила: «да, теперь нам с вами ничего больше не осталось, как пить сладкое вино, моя милая; теперь время этой молодежи быть так дерзко вызывающе счастливой». «И что за глупость всё то, что я рассказываю, как будто это меня интересует, – думал дипломат, взглядывая на счастливые лица любовников – вот это счастие!»
Среди тех ничтожно мелких, искусственных интересов, которые связывали это общество, попало простое чувство стремления красивых и здоровых молодых мужчины и женщины друг к другу. И это человеческое чувство подавило всё и парило над всем их искусственным лепетом. Шутки были невеселы, новости неинтересны, оживление – очевидно поддельно. Не только они, но лакеи, служившие за столом, казалось, чувствовали то же и забывали порядки службы, заглядываясь на красавицу Элен с ее сияющим лицом и на красное, толстое, счастливое и беспокойное лицо Пьера. Казалось, и огни свечей сосредоточены были только на этих двух счастливых лицах.
Пьер чувствовал, что он был центром всего, и это положение и радовало и стесняло его. Он находился в состоянии человека, углубленного в какое нибудь занятие. Он ничего ясно не видел, не понимал и не слыхал. Только изредка, неожиданно, мелькали в его душе отрывочные мысли и впечатления из действительности.
«Так уж всё кончено! – думал он. – И как это всё сделалось? Так быстро! Теперь я знаю, что не для нее одной, не для себя одного, но и для всех это должно неизбежно свершиться. Они все так ждут этого , так уверены, что это будет, что я не могу, не могу обмануть их. Но как это будет? Не знаю; а будет, непременно будет!» думал Пьер, взглядывая на эти плечи, блестевшие подле самых глаз его.