Перенос столицы России из Санкт-Петербурга в Москву

В 1727 году во время правления российского императора Петра II столица России де-факто (до 1730 года) была перенесена из Санкт-Петербурга в Москву, хотя формально столицей остался Санкт-Петербург.

Предыстория

В 1712 году столица России была перенесена из Москвы в новоотстроенный Санкт-Петербург. Этот город, в отличие от Москвы, был портовым городом, а также имел квартальную застройку в отличие от средневековой радиально-кольцевой застройки Москвы. Санкт-Петербург стал столицей сначала царства, а потом — и империи, центром политической, культурной и общественной жизни.

Санкт-Петербург имел статус столицы и при Екатерине I, а также в начальный период царствования Петра II.

Перенос

Предпосылки

В конце 1727 года Александр Меншиков, исполнявший до этого обязанности регента при малолетнем государе, впал в опалу и был сослан. Тем временем набрали силу старые бояре, не любившие Петербург и жившие в Москве. Также в московском Новодевичьем монастыре была заточена бабушка императора Петра II — Евдокия Лопухина, единственная живая родственница юного царя. Это обусловливало переезд Петра II и его двора в Москву.

Москва как столица в 1728—1730 годах

Пребывание Петра II началось с коронации в Успенском соборе Московского кремля, где традиционно венчались на великое княжение и царство русские правители.

В Москве получили ещё большую власть старые бояре, а Пётр II стал предаваться постоянным развлечениям. В Москве он и умер, и был там же и похоронен.

Последствия

• В связи с переносом столицы в Москву и со смертью там Петра II, Пётр II стал последним российским монархом, похороненным в Архангельском соборе Московского Кремля.

См. также

• Перенос столицы России из Петрограда в Москву
• Перенос столицы
• История Москвы
• История Санкт-Петербурга

Отрывок, характеризующий Перенос столицы России из Санкт-Петербурга в Москву

Император был очень весел после своей верховой прогулки по Вильне, в которой толпы народа с восторгом встречали и провожали его. Во всех окнах улиц, по которым он проезжал, были выставлены ковры, знамена, вензеля его, и польские дамы, приветствуя его, махали ему платками.
За обедом, посадив подле себя Балашева, он обращался с ним не только ласково, но обращался так, как будто он и Балашева считал в числе своих придворных, в числе тех людей, которые сочувствовали его планам и должны были радоваться его успехам. Между прочим разговором он заговорил о Москве и стал спрашивать Балашева о русской столице, не только как спрашивает любознательный путешественник о новом месте, которое он намеревается посетить, но как бы с убеждением, что Балашев, как русский, должен быть польщен этой любознательностью.
– Сколько жителей в Москве, сколько домов? Правда ли, что Moscou называют Moscou la sainte? [святая?] Сколько церквей в Moscou? – спрашивал он.
И на ответ, что церквей более двухсот, он сказал:
– К чему такая бездна церквей?
– Русские очень набожны, – отвечал Балашев.
– Впрочем, большое количество монастырей и церквей есть всегда признак отсталости народа, – сказал Наполеон, оглядываясь на Коленкура за оценкой этого суждения.
Балашев почтительно позволил себе не согласиться с мнением французского императора.
– У каждой страны свои нравы, – сказал он.
– Но уже нигде в Европе нет ничего подобного, – сказал Наполеон.
– Прошу извинения у вашего величества, – сказал Балашев, – кроме России, есть еще Испания, где также много церквей и монастырей.
Этот ответ Балашева, намекавший на недавнее поражение французов в Испании, был высоко оценен впоследствии, по рассказам Балашева, при дворе императора Александра и очень мало был оценен теперь, за обедом Наполеона, и прошел незаметно.
По равнодушным и недоумевающим лицам господ маршалов видно было, что они недоумевали, в чем тут состояла острота, на которую намекала интонация Балашева. «Ежели и была она, то мы не поняли ее или она вовсе не остроумна», – говорили выражения лиц маршалов. Так мало был оценен этот ответ, что Наполеон даже решительно не заметил его и наивно спросил Балашева о том, на какие города идет отсюда прямая дорога к Москве. Балашев, бывший все время обеда настороже, отвечал, что comme tout chemin mene a Rome, tout chemin mene a Moscou, [как всякая дорога, по пословице, ведет в Рим, так и все дороги ведут в Москву,] что есть много дорог, и что в числе этих разных путей есть дорога на Полтаву, которую избрал Карл XII, сказал Балашев, невольно вспыхнув от удовольствия в удаче этого ответа. Не успел Балашев досказать последних слов: «Poltawa», как уже Коленкур заговорил о неудобствах дороги из Петербурга в Москву и о своих петербургских воспоминаниях.