Перепись населения США (1890)
Поделись знанием:
После перенесенного страдания князь Андрей чувствовал блаженство, давно не испытанное им. Все лучшие, счастливейшие минуты в его жизни, в особенности самое дальнее детство, когда его раздевали и клали в кроватку, когда няня, убаюкивая, пела над ним, когда, зарывшись головой в подушки, он чувствовал себя счастливым одним сознанием жизни, – представлялись его воображению даже не как прошедшее, а как действительность.
Около того раненого, очертания головы которого казались знакомыми князю Андрею, суетились доктора; его поднимали и успокоивали.
– Покажите мне… Ооооо! о! ооооо! – слышался его прерываемый рыданиями, испуганный и покорившийся страданию стон. Слушая эти стоны, князь Андрей хотел плакать. Оттого ли, что он без славы умирал, оттого ли, что жалко ему было расставаться с жизнью, от этих ли невозвратимых детских воспоминаний, оттого ли, что он страдал, что другие страдали и так жалостно перед ним стонал этот человек, но ему хотелось плакать детскими, добрыми, почти радостными слезами.
Раненому показали в сапоге с запекшейся кровью отрезанную ногу.
– О! Ооооо! – зарыдал он, как женщина. Доктор, стоявший перед раненым, загораживая его лицо, отошел.
– Боже мой! Что это? Зачем он здесь? – сказал себе князь Андрей.
В несчастном, рыдающем, обессилевшем человеке, которому только что отняли ногу, он узнал Анатоля Курагина. Анатоля держали на руках и предлагали ему воду в стакане, края которого он не мог поймать дрожащими, распухшими губами. Анатоль тяжело всхлипывал. «Да, это он; да, этот человек чем то близко и тяжело связан со мною, – думал князь Андрей, не понимая еще ясно того, что было перед ним. – В чем состоит связь этого человека с моим детством, с моею жизнью? – спрашивал он себя, не находя ответа. И вдруг новое, неожиданное воспоминание из мира детского, чистого и любовного, представилось князю Андрею. Он вспомнил Наташу такою, какою он видел ее в первый раз на бале 1810 года, с тонкой шеей и тонкими рукамис готовым на восторг, испуганным, счастливым лицом, и любовь и нежность к ней, еще живее и сильнее, чем когда либо, проснулись в его душе. Он вспомнил теперь ту связь, которая существовала между им и этим человеком, сквозь слезы, наполнявшие распухшие глаза, мутно смотревшим на него. Князь Андрей вспомнил все, и восторженная жалость и любовь к этому человеку наполнили его счастливое сердце.
Князь Андрей не мог удерживаться более и заплакал нежными, любовными слезами над людьми, над собой и над их и своими заблуждениями.
«Сострадание, любовь к братьям, к любящим, любовь к ненавидящим нас, любовь к врагам – да, та любовь, которую проповедовал бог на земле, которой меня учила княжна Марья и которой я не понимал; вот отчего мне жалко было жизни, вот оно то, что еще оставалось мне, ежели бы я был жив. Но теперь уже поздно. Я знаю это!»
Страшный вид поля сражения, покрытого трупами и ранеными, в соединении с тяжестью головы и с известиями об убитых и раненых двадцати знакомых генералах и с сознанием бессильности своей прежде сильной руки произвели неожиданное впечатление на Наполеона, который обыкновенно любил рассматривать убитых и раненых, испытывая тем свою душевную силу (как он думал). В этот день ужасный вид поля сражения победил ту душевную силу, в которой он полагал свою заслугу и величие. Он поспешно уехал с поля сражения и возвратился к Шевардинскому кургану. Желтый, опухлый, тяжелый, с мутными глазами, красным носом и охриплым голосом, он сидел на складном стуле, невольно прислушиваясь к звукам пальбы и не поднимая глаз. Он с болезненной тоской ожидал конца того дела, которого он считал себя причиной, но которого он не мог остановить. Личное человеческое чувство на короткое мгновение взяло верх над тем искусственным призраком жизни, которому он служил так долго. Он на себя переносил те страдания и ту смерть, которые он видел на поле сражения. Тяжесть головы и груди напоминала ему о возможности и для себя страданий и смерти. Он в эту минуту не хотел для себя ни Москвы, ни победы, ни славы. (Какой нужно было ему еще славы?) Одно, чего он желал теперь, – отдыха, спокойствия и свободы. Но когда он был на Семеновской высоте, начальник артиллерии предложил ему выставить несколько батарей на эти высоты, для того чтобы усилить огонь по столпившимся перед Князьковым русским войскам. Наполеон согласился и приказал привезти ему известие о том, какое действие произведут эти батареи.
Адъютант приехал сказать, что по приказанию императора двести орудий направлены на русских, но что русские все так же стоят.
– Наш огонь рядами вырывает их, а они стоят, – сказал адъютант.
– Ils en veulent encore!.. [Им еще хочется!..] – сказал Наполеон охриплым голосом.
– Sire? [Государь?] – повторил не расслушавший адъютант.
– Ils en veulent encore, – нахмурившись, прохрипел Наполеон осиплым голосом, – donnez leur en. [Еще хочется, ну и задайте им.]
И без его приказания делалось то, чего он хотел, и он распорядился только потому, что думал, что от него ждали приказания. И он опять перенесся в свой прежний искусственный мир призраков какого то величия, и опять (как та лошадь, ходящая на покатом колесе привода, воображает себе, что она что то делает для себя) он покорно стал исполнять ту жестокую, печальную и тяжелую, нечеловеческую роль, которая ему была предназначена.
И не на один только этот час и день были помрачены ум и совесть этого человека, тяжеле всех других участников этого дела носившего на себе всю тяжесть совершавшегося; но и никогда, до конца жизни, не мог понимать он ни добра, ни красоты, ни истины, ни значения своих поступков, которые были слишком противоположны добру и правде, слишком далеки от всего человеческого, для того чтобы он мог понимать их значение. Он не мог отречься от своих поступков, восхваляемых половиной света, и потому должен был отречься от правды и добра и всего человеческого.
Не в один только этот день, объезжая поле сражения, уложенное мертвыми и изувеченными людьми (как он думал, по его воле), он, глядя на этих людей, считал, сколько приходится русских на одного француза, и, обманывая себя, находил причины радоваться, что на одного француза приходилось пять русских. Не в один только этот день он писал в письме в Париж, что le champ de bataille a ete superbe [поле сражения было великолепно], потому что на нем было пятьдесят тысяч трупов; но и на острове Св. Елены, в тиши уединения, где он говорил, что он намерен был посвятить свои досуги изложению великих дел, которые он сделал, он писал:
Одиннадцатая перепись населения США была произведена 1 июня 1890 года[1]. Данные переписи впервые в мире обрабатывались с помощью табулятора. Полученная из переписи информация говорила о том, что распространение населения привело к исчезновению границы продвижения поселенцев в США. Большая часть материалов переписи 1890 года была уничтожена при пожаре в 1921 году.
Содержание
Вопросы
При переписи собиралась следующая информация о людях:[2]
- адрес проживания
- число семей в доме
- число проживающих в доме
- имя
- участвовал ли опрашиваемый(ая?) в Гражданской войне, на чьей стороне, или является ли опрашиваемая вдовой участника той войны
- раса: белый, черный, мулат, квартерон, октарон, китаец, японец или индеец
- пол
- возраст
- семейное положение
- женился ли (вышла ли замуж) в течение года переписи
- число родившихся детей (у матери), число живых детей
- место рождения и родители
- если рожден не в США — число лет пребывания в стране
- был(а) ли натурализован(а)
- род работы
- месяцев без работы во время года переписи
- может ли читать и писать
- говорит ли на английском, если нет — язык или диалект, на котором разговаривает
- страдает ли острыми или хроническими заболеваниями, с названиями и продолжительностью болезней
- является ли подсудимым(ой), заключённым(ой), бездомным ребенком или нищим(ей)
- снимает ли дом или владеет им глава или член семьи; если владеет — свободен ли дом от заложения[уточнить]
- если фермер, арендует ли ферму или владеет им глава или член семьи; если владеет — свободна ли ферма от заложения; если арендует — почтовый ящик владельца фермы
Методология
Перепись 1890 года была первой переписью, которая составлялась с использованием методов, изобретённых Германом Холлеритом. Данные вводились на машиночитаемом носителе (перфокарте) и обрабатывались с помощью табулятора[3][4]. Такая технология уменьшила время обработки результатов переписи с 8 лет (перепись 1880 года) до 1 года[4]. Данные по числу проживающих в США — 62 947 714 человека[5] — были опубликованы уже через 6 недель обработки. Общественность отреагировала на сообщение с неверием, поскольку считалось, что реально это число должно быть не менее 75 000 000.
Важные выявленные факты
Перепись выявила снижение числа коренных жителей США с 400 764 в 1850 (по данным переписи того года) до 248 253 в 1890[6].
Перепись показала, что фронтир больше не существует[7], и что Бюро переписи больше не сможет отслеживать миграцию американцев на запад США. Вплоть до переписи 1880 года и включая её, в США была граница расселения (фронтир). К 1890 году изолированные населенные пункты вошли на незаселённую территорию до такой степени, что границу можно едва ли было выделить. Это побудило Фредерика Тёрнера к созданию «Теории границы»[8].
Доступность данных переписи
Исходные данные переписи 1890 года более не доступны. Почти все списки жителей были испорчены при пожаре в подвале Commerce Building в Вашингтоне в 1921. Примерно 25% материалов было уничтожено, 50% было повреждено огнём, дымом и водой, в которой больша́я часть документов находилась в течение целой ночи из-за бездействия работников архива[1]. Этот инцидент стал предпосылкой к созданию Национального Архива[1][9]. В декабре 1932, следуя предписаниям процедуры , главный клерк Бюро переписи отправил директору Библиотеки Конгресса список бумаг к уничтожению, в котором присутствовали таблицы переписи 1890 года. Бюро послало директору запрос на выделение важных с исторической точки зрения документов для их сохранения, но он не признал документы переписи важными. Конгресс одобрил уничтожение записей из этого списка 21 февраля 1933 года, и оставшиеся исходные записи той переписи были уничтожены к 1934—1935. Другие переписи, по которым была потеряна часть информации — переписи 1800 и 1810 годов.
Напишите отзыв о статье "Перепись населения США (1890)"
Примечания
- ↑ 1 2 3 Blake, Kellee [www.archives.gov/publications/prologue/1996/spring/1890-census-1.html First in the Path of the Firemen: The Fate of the 1890 Population Census, Part 1]. Washington, DC: National Archives and Records Administration (Spring 1996). Проверено 13 апреля 2013. [www.webcitation.org/6JMMUiJ8D Архивировано из первоисточника 3 сентября 2013].
- ↑ [purl.org/net/nysl/nysdocs/9643270 Library Bibliography Bulletin 88, New York State Census Records, 1790-1925] 44 (p. 50 of PDF). New York State Library (October 1981). Проверено 15 декабря 2008. [web.archive.org/web/20090130004637/purl.org/net/nysl/nysdocs/9643270 Архивировано из первоисточника 30 января 2009].
- ↑ Truesdell Leon E. The Development of Punch Card Tabulation in the Bureau of the Census: 1890-1940. — US GPO, 1965.
- ↑ 1 2 [memory.loc.gov/cgi-bin/query/r?ammem/mcc:@field(DOCID+@lit(mcc/023)) Hollerith's Electric Sorting and Tabulating Machine, ca. 1895] from the American Memory archives of the Library of Congress
- ↑ [www2.census.gov/prod2/statcomp/documents/1991-02.pdf Population and Area (Historical Censuses)] (PDF). United States Census Bureau. Проверено 20 июня 2008. [web.archive.org/web/20080624185938/www2.census.gov/prod2/statcomp/documents/1991-02.pdf Архивировано из первоисточника 24 июня 2008].
- ↑ Dippie Brian W. The Vanishing American: White Attitudes and U.S. Indian Policy. — Middleton, CT: Wesleyan University Press, 1982. — P. ??. — ISBN 0-8195-5056-6.. Внутренняя политика США вкупе с войнами, геноцидом, голодом[уточнить], заболеваниями, снижением рождаемости и экзогамией (дети от межрасовых браков чаще идентифицировали себя как белых) стало причиной снижения числа US domestic policy combined with wars, genocide, famine, disease, a declining birthrate, and exogamy (with the children of biracial families declaring themselves to be white rather than Indian) accounted for the decrease in the enumeration of the census. Chalk Frank. The History and Sociology of Genocide: Analyses and Case Studies. — New Haven: Yale University Press, 1990. — ISBN 0-300-04446-1.
- ↑ "Progress of the Nation", in "Report on Population of the United States at the Eleventh Census: 1890, Part 1". — Bureau of the Census, 1895. — P. xviii-xxxiv.
- ↑ Turner Frederick Jackson. The Early Writings of Frederick Jackson Turner Compiled by Everett E. Edwards. — Freeport, NY: Books for Libraries Press, 1969.
- ↑ Blake, Kellee [www.archives.gov/publications/prologue/1996/spring/1890-census-3.html First in the Path of the Firemen: The Fate of the 1890 Population Census, Part 1]. Washington, DC: National Archives and Records Administration (Spring 1996). Проверено 13 апреля 2013. [www.webcitation.org/6JMMVM6l1 Архивировано из первоисточника 3 сентября 2013].
Отрывок, характеризующий Перепись населения США (1890)
Самое первое далекое детство вспомнилось князю Андрею, когда фельдшер торопившимися засученными руками расстегивал ему пуговицы и снимал с него платье. Доктор низко нагнулся над раной, ощупал ее и тяжело вздохнул. Потом он сделал знак кому то. И мучительная боль внутри живота заставила князя Андрея потерять сознание. Когда он очнулся, разбитые кости бедра были вынуты, клоки мяса отрезаны, и рана перевязана. Ему прыскали в лицо водою. Как только князь Андрей открыл глаза, доктор нагнулся над ним, молча поцеловал его в губы и поспешно отошел.После перенесенного страдания князь Андрей чувствовал блаженство, давно не испытанное им. Все лучшие, счастливейшие минуты в его жизни, в особенности самое дальнее детство, когда его раздевали и клали в кроватку, когда няня, убаюкивая, пела над ним, когда, зарывшись головой в подушки, он чувствовал себя счастливым одним сознанием жизни, – представлялись его воображению даже не как прошедшее, а как действительность.
Около того раненого, очертания головы которого казались знакомыми князю Андрею, суетились доктора; его поднимали и успокоивали.
– Покажите мне… Ооооо! о! ооооо! – слышался его прерываемый рыданиями, испуганный и покорившийся страданию стон. Слушая эти стоны, князь Андрей хотел плакать. Оттого ли, что он без славы умирал, оттого ли, что жалко ему было расставаться с жизнью, от этих ли невозвратимых детских воспоминаний, оттого ли, что он страдал, что другие страдали и так жалостно перед ним стонал этот человек, но ему хотелось плакать детскими, добрыми, почти радостными слезами.
Раненому показали в сапоге с запекшейся кровью отрезанную ногу.
– О! Ооооо! – зарыдал он, как женщина. Доктор, стоявший перед раненым, загораживая его лицо, отошел.
– Боже мой! Что это? Зачем он здесь? – сказал себе князь Андрей.
В несчастном, рыдающем, обессилевшем человеке, которому только что отняли ногу, он узнал Анатоля Курагина. Анатоля держали на руках и предлагали ему воду в стакане, края которого он не мог поймать дрожащими, распухшими губами. Анатоль тяжело всхлипывал. «Да, это он; да, этот человек чем то близко и тяжело связан со мною, – думал князь Андрей, не понимая еще ясно того, что было перед ним. – В чем состоит связь этого человека с моим детством, с моею жизнью? – спрашивал он себя, не находя ответа. И вдруг новое, неожиданное воспоминание из мира детского, чистого и любовного, представилось князю Андрею. Он вспомнил Наташу такою, какою он видел ее в первый раз на бале 1810 года, с тонкой шеей и тонкими рукамис готовым на восторг, испуганным, счастливым лицом, и любовь и нежность к ней, еще живее и сильнее, чем когда либо, проснулись в его душе. Он вспомнил теперь ту связь, которая существовала между им и этим человеком, сквозь слезы, наполнявшие распухшие глаза, мутно смотревшим на него. Князь Андрей вспомнил все, и восторженная жалость и любовь к этому человеку наполнили его счастливое сердце.
Князь Андрей не мог удерживаться более и заплакал нежными, любовными слезами над людьми, над собой и над их и своими заблуждениями.
«Сострадание, любовь к братьям, к любящим, любовь к ненавидящим нас, любовь к врагам – да, та любовь, которую проповедовал бог на земле, которой меня учила княжна Марья и которой я не понимал; вот отчего мне жалко было жизни, вот оно то, что еще оставалось мне, ежели бы я был жив. Но теперь уже поздно. Я знаю это!»
Страшный вид поля сражения, покрытого трупами и ранеными, в соединении с тяжестью головы и с известиями об убитых и раненых двадцати знакомых генералах и с сознанием бессильности своей прежде сильной руки произвели неожиданное впечатление на Наполеона, который обыкновенно любил рассматривать убитых и раненых, испытывая тем свою душевную силу (как он думал). В этот день ужасный вид поля сражения победил ту душевную силу, в которой он полагал свою заслугу и величие. Он поспешно уехал с поля сражения и возвратился к Шевардинскому кургану. Желтый, опухлый, тяжелый, с мутными глазами, красным носом и охриплым голосом, он сидел на складном стуле, невольно прислушиваясь к звукам пальбы и не поднимая глаз. Он с болезненной тоской ожидал конца того дела, которого он считал себя причиной, но которого он не мог остановить. Личное человеческое чувство на короткое мгновение взяло верх над тем искусственным призраком жизни, которому он служил так долго. Он на себя переносил те страдания и ту смерть, которые он видел на поле сражения. Тяжесть головы и груди напоминала ему о возможности и для себя страданий и смерти. Он в эту минуту не хотел для себя ни Москвы, ни победы, ни славы. (Какой нужно было ему еще славы?) Одно, чего он желал теперь, – отдыха, спокойствия и свободы. Но когда он был на Семеновской высоте, начальник артиллерии предложил ему выставить несколько батарей на эти высоты, для того чтобы усилить огонь по столпившимся перед Князьковым русским войскам. Наполеон согласился и приказал привезти ему известие о том, какое действие произведут эти батареи.
Адъютант приехал сказать, что по приказанию императора двести орудий направлены на русских, но что русские все так же стоят.
– Наш огонь рядами вырывает их, а они стоят, – сказал адъютант.
– Ils en veulent encore!.. [Им еще хочется!..] – сказал Наполеон охриплым голосом.
– Sire? [Государь?] – повторил не расслушавший адъютант.
– Ils en veulent encore, – нахмурившись, прохрипел Наполеон осиплым голосом, – donnez leur en. [Еще хочется, ну и задайте им.]
И без его приказания делалось то, чего он хотел, и он распорядился только потому, что думал, что от него ждали приказания. И он опять перенесся в свой прежний искусственный мир призраков какого то величия, и опять (как та лошадь, ходящая на покатом колесе привода, воображает себе, что она что то делает для себя) он покорно стал исполнять ту жестокую, печальную и тяжелую, нечеловеческую роль, которая ему была предназначена.
И не на один только этот час и день были помрачены ум и совесть этого человека, тяжеле всех других участников этого дела носившего на себе всю тяжесть совершавшегося; но и никогда, до конца жизни, не мог понимать он ни добра, ни красоты, ни истины, ни значения своих поступков, которые были слишком противоположны добру и правде, слишком далеки от всего человеческого, для того чтобы он мог понимать их значение. Он не мог отречься от своих поступков, восхваляемых половиной света, и потому должен был отречься от правды и добра и всего человеческого.
Не в один только этот день, объезжая поле сражения, уложенное мертвыми и изувеченными людьми (как он думал, по его воле), он, глядя на этих людей, считал, сколько приходится русских на одного француза, и, обманывая себя, находил причины радоваться, что на одного француза приходилось пять русских. Не в один только этот день он писал в письме в Париж, что le champ de bataille a ete superbe [поле сражения было великолепно], потому что на нем было пятьдесят тысяч трупов; но и на острове Св. Елены, в тиши уединения, где он говорил, что он намерен был посвятить свои досуги изложению великих дел, которые он сделал, он писал:
