Перервинский монастырь

Монастырь
Николо-Перервинский монастырь
Николо-Перервинский монастырь
Страна	Россия
Город	Москва
Конфессия	Православие
Епархия	Московская
Тип	Бывший мужской
Первое упоминание	1623
Дата основания	XV век (?)
Настоятель	протоиерей Владимир Чувикин
Статус	Патриаршее подворье
Сайт	[pererva.org/ Официальный сайт]

Нико́ло-Пере́рвинский монасты́рь — бывший мужской монастырь в Москве (Шоссейная улица, 82); с 1995 года имеет статус Патриаршего подворья.

История

Документально обитель известна с 1623 года (достоверных сведений о существовании монастыря до XVII века нет). С середины XVII века началось каменное строительство. Расцвет монастыря наступил в конце XVII века, когда патриарх Адриан сделал монастырь своей летней резиденцией. В 1696—1700 годах построен Никольский собор (с нижней церковью Сергия Радонежского), соединённый галереей-папертью с ярусной Успенской церковью-колокольней (расположена к северо-востоку от собора). Ярус звона Успенской церкви украшен цветными изразцами с изображением херувимов.

В 1750—1760-х годах в Успенской церкви выполнены барочные росписи и золочёная лепнина (есть предположение, что лепнина выполнена Бартоломео Растрелли). В 1733—1735 над Водяными воротами монастырской ограды выстроена Церковь Толгской Богоматери в стиле барокко.

В 1775 году в монастыре была открыта Перервинская семинария. Екатерина II останавливалась здесь по дороге в Крым. В XVIII—XIX веках к монастырю приписаны часовни в Москве — в Сухаревой башне, у Калужских и Серпуховских ворот Земляного города, Иверская у Воскресенских ворот Китай-города.

В 1834—1836 годах были построены (или перестроены из старых) жилые и хозяйственные корпуса (архитектор М. И. Бове). В 1904—1908 построен монументальный Собор Иверской Богоматери в русско-византийском стиле (архитектор П. А. Виноградов).

Описание Николо-Перервинского монастыря

Никольский собор был построен тщанием Святейшего Патриарха Адриана и в 1700 году им же освящен. До построения собора здесь находились три каменных церкви — Успенская, Николаевская и Сергиевская. Он их объединил: в верхнем этаже разместился храм Николая Чудотворца, в нижнем -трапезный храм Преподобного Сергия, а в колокольне — церковь Успения Божией Матери. Четыре года ушло на его построение и благоукрашение — с 1696-го по 1700-й. Патриарху при возведении собора деятельно помогали игумен обители Симон с братией и келейник Святейшего иеромонах Герасим.

Никольский собор посредством деревянной галереи, идущей от юго-западного угла фасада крытой паперти, соединялся с верхними покоями Патриарших келий, что объяснялось желанием облегчить больному Патриарху проход в храм. Галерея эта была разобрана, по всей видимости, сразу же после его кончины. В юго-западном углу церкви помещалась монастырская ризница, а в северо-западном — монастырская кладовая, служившая, как говорит предание, при Патриархе Адриане его моленною, из которой он через окно, выходящее в соборную церковь, слушал церковное богослужение. Окно это впоследствии было заложено.

В верхней Николаевской церкви в 1727 году стены были расписаны живописью — позлащенными клеймами, изображающими евангельские события, а святой алтарь украшен в 1717 году живописными изображениями из Священной истории. В обширном куполе изображено Вознесение Господне и небесные воинства. Живопись неоднократно возобновлялась.

Около верхней Николаевской церкви с двух сторон, — с северной и западной, — выдается обширная и светлая паперть.

В нижнем этаже располагается храм Преподобного Сергия Радонежского, — теплый зимний храм, состоящий из трех частей: алтаря, самой церкви и обширной трапезной, поддерживаемой посередине столпом. Как свидетельствует история Николо-Перервинского монастыря, здесь была братская трапеза, в которой с 1775 года имели стол воспитанники Перервинской (Платоновской) Духовной семинарии. Рядом размещались хлебня, кухня и житница семинарии. Стены Сергиевского храма были в 1737 году покрыты живописью, впоследствии неоднократно обновлявшейся, иконостас был резной, весь вызолоченный. В серебряной ризе, сделанной в 1865 году, здесь находилась копия с храмовой иконы Николая Чудотворца, что стояла в Никольском храме в золотой ризе. В 1808 году при митрополите Платоне в Сергиевской церкви были сделаны новые чугунные полы. В 1894 году вместо прежнего деревянного иконостаса был сделан прекрасный двухъярусный иконостас из итальянского мрамора в византийском стиле.

В северо-восточной стороне Николаевской церкви, над самым входом в неё, возвышается колокольня, почти такой же высоты, как и сам храм с куполом, — разделяющаяся на пять ярусов.

Из них в первом находится вышеуказанный вход в церковь, во втором, по сведениям восьмидесятых годов XIX века, была монастырская ризница, в третьем — небольшая, расписанная в 1767 году превосходной работы иконописью в сребропозлащенных клеймах церковь в честь Успения Божией Матери, в четвертом в 1784 году были устроены боевые с четвертями часы, в пятом висят самые колокола, составляющие церковный звон. В 1787 году, при митрополите Платоне, Успенская церковь внутри вся возобновлена и покрыта сплошь золотом и серебром. Впоследствии она реставрировалась неоднократно. Служба в ней за малопоместительностью совершалась только в храмовый праздник.

Надвратная церковь в честь Толгской иконы Божией Матери была выстроена в 1733 году при игумене Варлааме. В 1768 году церковь отошла в приход села Сабурова, то есть была приходской, а в начале XIX века вновь стала монастырской. В 1785—1786 годах храм был оштукатурен и впервые расписан. В 1869 году по благословению Высокопреосвященного Иннокентия, митрополита Московского, церковь была обновлена устройством нового престола и жертвенника, позолоченного шестиярусного иконостаса, стенной живописью и поновлением икон. Под церковью находилось сначала двое ворот. Одни из них, построенные в конце XVII века, назывались «Водяными» (отсюда ходили за водой на Москву-реку). Они сохранились до нашего времени. Другие были заложены таким образом, что получилась комнатка, в которую, по свидетельству начала XIX века, клали покойников.

В декабре 1870 года по соизволению владыки Иннокентия в одной из Патриарших келий была освящена домовая церковь во имя святого праведного Никодима.

В 1750 году был построен на южной стороне монастыря каменный двухэтажный Настоятельский корпус (по всей видимости, он строился уже в конце XVII века, а в середине XVIII был перестроен). Верхнее помещение занимал настоятель, а в нижнем помещалось некоторое число братии. В восьмидесятых годах XIX века как верх, так и низ корпуса были заняты монастырской братией (иеромонахами). В 1767 году Старый настоятельский корпус был соединен с Патриаршими покоями деревянной галереей, в которой 9 мая 1775 года была принята императрица Екатерина II.

В 1778 году галерея была сломана и на месте её (то есть между Патриаршими келиями и Настоятельским корпусом) построен Архиерейский дом в два этажа. В нижнем этаже его помещались в то время семинаристы. В 1835 году этот корпус, называемый Старым (или бывшим) Архиерейским домом и занимаемый настоятелем, братией и учителями, был перестроен. Отметим, что в 30-е годы XIX века архитектором М. И. Бове все келейные корпуса монастыря были перестроены в едином стиле ампир. По сведениям восьмидесятых годов XIX века, в верхнем этаже Старого Архиерейского дома находились большие келий настоятеля монастыря, внизу же располагались монастырская кухня, трапезная и несколько братских келий.

В 1784 году к означенным зданиям в одну линию и под фасад с каменным Настоятельским корпусом был пристроен каменный двухэтажный флигель для учителей. В восьмидесятых годах XIX века и вверху и внизу здесь находились учительские квартиры, училищное правление, комната для расходчика и других должностных лиц, канцелярия и библиотека.

В 1776 году, спустя год после открытия в Перерве Семинарии, по распоряжению архиепископа Платона (будущего митрополита), была начата постройка большого двухэтажного Семинарского флигеля на северной стороне между церковью Толгской иконы Богородицы и северо-западной монастырской башней (разобранной в 1869 году) для классов и жилья.

За Старым Семинарским, или Ученическим, корпусом, находятся Святые врата, называвшиеся прежде «Водяными», и над ними надвратная церковь в честь Толгской иконы Божией Матери.

В 1806 и 1807 году семинарские здания приумножились постройкой на западной стороне монастыря нового каменного двухэтажного флигеля, в верхнем этаже которого были расположены классы. В 1834 году этот Новый Семинарский, или Училищный, корпус на западной стороне был перестроен.

На западной стороне также возвышается двухэтажный Архиерейский дом, выстроенный при митрополите Платоне в 1804—1806 годах. Южным концом он примыкает к Патриаршим келиям.

На востоке был расположен одноэтажный каменный корпус с училищной кладовой, погребами и служительской большой комнатой. За ним — восточные ворота первоначально с деревянной над ними башней еще времен митрополита Платона. Впоследствии, в связи с возведением Иверского собора, восточная граница монастыря была отнесена далее на восток, а в 1908 году здесь была построена новая каменная стена со Святыми вратами.

Далее на юго-востоке — двухэтажный Училищный, или Классический, корпус (1830—1832) с четырьмя классными комнатами.

На восточной стороне монастыря вблизи соборного храма Святителя Николая, по сведениям восьмидесятых годов XIX века, было расположено также монастырское кладбище, обнесенное деревянной решеткой.

Снаружи монастырь с трех сторон был окружен палисадником, насаженным из различных деревьев, который был обнесен по горе каменной оградой с балюстрадой.

С южной стороны монастыря находился небольшой плодовый сад и в нем — столярной работы беседка, а внизу, под горой монастырской, — огород и пруд, обнесенные с двух сторон забором, а с третьей — валом, и обсаженные деревьями. Здесь же, в монастырском фруктовом саду, разбитом под горой, был пчельник, а также еще одна каменная двухэтажная училищная баня.

К северу за монастырем по ту сторону Святых ворот находился монастырский скотный двор, а на некотором расстоянии от него, в каменном одноэтажном флигеле, помещались ученическая больница, аптека и квартира фельдшера.

В северном же направлении возвышался большой двухэтажный каменный дом — монастырская гостиница со службами, верхний этаж которой (как пишет архимандрит Никифор в своем «Очерке…», изданном в 1888 году), был занят квартирами смотрителя и учителей Перервинского Духовного училища, а нижний — комнатами для приезжих посетителей и дачников.

После 1917 года

Монастырь закрыт в 1928 году.

В 1991 году возобновлены богослужения в Никольском соборе.

Ссылки

• На Викискладе есть медиафайлы по теме Николо-Перервинский монастырь
• [www.pererva.orthodoxy.ru/ Официальный сайт Николо-Перервинского монастыря]
• [church-video.ru/?page=36 Телепередача Николо-Перервинский монастырь (Телеканал «ТВ Столица»)]

Отрывок, характеризующий Перервинский монастырь

– Как видишь, – сказал он.
– Вот как, да, да! – улыбаясь, сказал Борис, – а мы тоже славный поход сделали. Ведь ты знаешь, его высочество постоянно ехал при нашем полку, так что у нас были все удобства и все выгоды. В Польше что за приемы были, что за обеды, балы – я не могу тебе рассказать. И цесаревич очень милостив был ко всем нашим офицерам.
И оба приятеля рассказывали друг другу – один о своих гусарских кутежах и боевой жизни, другой о приятности и выгодах службы под командою высокопоставленных лиц и т. п.
– О гвардия! – сказал Ростов. – А вот что, пошли ка за вином.
Борис поморщился.
– Ежели непременно хочешь, – сказал он.
И, подойдя к кровати, из под чистых подушек достал кошелек и велел принести вина.
– Да, и тебе отдать деньги и письмо, – прибавил он.
Ростов взял письмо и, бросив на диван деньги, облокотился обеими руками на стол и стал читать. Он прочел несколько строк и злобно взглянул на Берга. Встретив его взгляд, Ростов закрыл лицо письмом.
– Однако денег вам порядочно прислали, – сказал Берг, глядя на тяжелый, вдавившийся в диван кошелек. – Вот мы так и жалованьем, граф, пробиваемся. Я вам скажу про себя…
– Вот что, Берг милый мой, – сказал Ростов, – когда вы получите из дома письмо и встретитесь с своим человеком, у которого вам захочется расспросить про всё, и я буду тут, я сейчас уйду, чтоб не мешать вам. Послушайте, уйдите, пожалуйста, куда нибудь, куда нибудь… к чорту! – крикнул он и тотчас же, схватив его за плечо и ласково глядя в его лицо, видимо, стараясь смягчить грубость своих слов, прибавил: – вы знаете, не сердитесь; милый, голубчик, я от души говорю, как нашему старому знакомому.
– Ах, помилуйте, граф, я очень понимаю, – сказал Берг, вставая и говоря в себя горловым голосом.
– Вы к хозяевам пойдите: они вас звали, – прибавил Борис.
Берг надел чистейший, без пятнушка и соринки, сюртучок, взбил перед зеркалом височки кверху, как носил Александр Павлович, и, убедившись по взгляду Ростова, что его сюртучок был замечен, с приятной улыбкой вышел из комнаты.
– Ах, какая я скотина, однако! – проговорил Ростов, читая письмо.
– А что?
– Ах, какая я свинья, однако, что я ни разу не писал и так напугал их. Ах, какая я свинья, – повторил он, вдруг покраснев. – Что же, пошли за вином Гаврилу! Ну, ладно, хватим! – сказал он…
В письмах родных было вложено еще рекомендательное письмо к князю Багратиону, которое, по совету Анны Михайловны, через знакомых достала старая графиня и посылала сыну, прося его снести по назначению и им воспользоваться.
– Вот глупости! Очень мне нужно, – сказал Ростов, бросая письмо под стол.
– Зачем ты это бросил? – спросил Борис.
– Письмо какое то рекомендательное, чорта ли мне в письме!
– Как чорта ли в письме? – поднимая и читая надпись, сказал Борис. – Письмо это очень нужное для тебя.
– Мне ничего не нужно, и я в адъютанты ни к кому не пойду.
– Отчего же? – спросил Борис.
– Лакейская должность!
– Ты всё такой же мечтатель, я вижу, – покачивая головой, сказал Борис.
– А ты всё такой же дипломат. Ну, да не в том дело… Ну, ты что? – спросил Ростов.
– Да вот, как видишь. До сих пор всё хорошо; но признаюсь, желал бы я очень попасть в адъютанты, а не оставаться во фронте.
– Зачем?
– Затем, что, уже раз пойдя по карьере военной службы, надо стараться делать, коль возможно, блестящую карьеру.
– Да, вот как! – сказал Ростов, видимо думая о другом.
Он пристально и вопросительно смотрел в глаза своему другу, видимо тщетно отыскивая разрешение какого то вопроса.
Старик Гаврило принес вино.
– Не послать ли теперь за Альфонс Карлычем? – сказал Борис. – Он выпьет с тобою, а я не могу.
– Пошли, пошли! Ну, что эта немчура? – сказал Ростов с презрительной улыбкой.
– Он очень, очень хороший, честный и приятный человек, – сказал Борис.
Ростов пристально еще раз посмотрел в глаза Борису и вздохнул. Берг вернулся, и за бутылкой вина разговор между тремя офицерами оживился. Гвардейцы рассказывали Ростову о своем походе, о том, как их чествовали в России, Польше и за границей. Рассказывали о словах и поступках их командира, великого князя, анекдоты о его доброте и вспыльчивости. Берг, как и обыкновенно, молчал, когда дело касалось не лично его, но по случаю анекдотов о вспыльчивости великого князя с наслаждением рассказал, как в Галиции ему удалось говорить с великим князем, когда он объезжал полки и гневался за неправильность движения. С приятной улыбкой на лице он рассказал, как великий князь, очень разгневанный, подъехав к нему, закричал: «Арнауты!» (Арнауты – была любимая поговорка цесаревича, когда он был в гневе) и потребовал ротного командира.
– Поверите ли, граф, я ничего не испугался, потому что я знал, что я прав. Я, знаете, граф, не хвалясь, могу сказать, что я приказы по полку наизусть знаю и устав тоже знаю, как Отче наш на небесех . Поэтому, граф, у меня по роте упущений не бывает. Вот моя совесть и спокойна. Я явился. (Берг привстал и представил в лицах, как он с рукой к козырьку явился. Действительно, трудно было изобразить в лице более почтительности и самодовольства.) Уж он меня пушил, как это говорится, пушил, пушил; пушил не на живот, а на смерть, как говорится; и «Арнауты», и черти, и в Сибирь, – говорил Берг, проницательно улыбаясь. – Я знаю, что я прав, и потому молчу: не так ли, граф? «Что, ты немой, что ли?» он закричал. Я всё молчу. Что ж вы думаете, граф? На другой день и в приказе не было: вот что значит не потеряться. Так то, граф, – говорил Берг, закуривая трубку и пуская колечки.
– Да, это славно, – улыбаясь, сказал Ростов.
Но Борис, заметив, что Ростов сбирался посмеяться над Бергом, искусно отклонил разговор. Он попросил Ростова рассказать о том, как и где он получил рану. Ростову это было приятно, и он начал рассказывать, во время рассказа всё более и более одушевляясь. Он рассказал им свое Шенграбенское дело совершенно так, как обыкновенно рассказывают про сражения участвовавшие в них, то есть так, как им хотелось бы, чтобы оно было, так, как они слыхали от других рассказчиков, так, как красивее было рассказывать, но совершенно не так, как оно было. Ростов был правдивый молодой человек, он ни за что умышленно не сказал бы неправды. Он начал рассказывать с намерением рассказать всё, как оно точно было, но незаметно, невольно и неизбежно для себя перешел в неправду. Ежели бы он рассказал правду этим слушателям, которые, как и он сам, слышали уже множество раз рассказы об атаках и составили себе определенное понятие о том, что такое была атака, и ожидали точно такого же рассказа, – или бы они не поверили ему, или, что еще хуже, подумали бы, что Ростов был сам виноват в том, что с ним не случилось того, что случается обыкновенно с рассказчиками кавалерийских атак. Не мог он им рассказать так просто, что поехали все рысью, он упал с лошади, свихнул руку и изо всех сил побежал в лес от француза. Кроме того, для того чтобы рассказать всё, как было, надо было сделать усилие над собой, чтобы рассказать только то, что было. Рассказать правду очень трудно; и молодые люди редко на это способны. Они ждали рассказа о том, как горел он весь в огне, сам себя не помня, как буря, налетал на каре; как врубался в него, рубил направо и налево; как сабля отведала мяса, и как он падал в изнеможении, и тому подобное. И он рассказал им всё это.
В середине его рассказа, в то время как он говорил: «ты не можешь представить, какое странное чувство бешенства испытываешь во время атаки», в комнату вошел князь Андрей Болконский, которого ждал Борис. Князь Андрей, любивший покровительственные отношения к молодым людям, польщенный тем, что к нему обращались за протекцией, и хорошо расположенный к Борису, который умел ему понравиться накануне, желал исполнить желание молодого человека. Присланный с бумагами от Кутузова к цесаревичу, он зашел к молодому человеку, надеясь застать его одного. Войдя в комнату и увидав рассказывающего военные похождения армейского гусара (сорт людей, которых терпеть не мог князь Андрей), он ласково улыбнулся Борису, поморщился, прищурился на Ростова и, слегка поклонившись, устало и лениво сел на диван. Ему неприятно было, что он попал в дурное общество. Ростов вспыхнул, поняв это. Но это было ему всё равно: это был чужой человек. Но, взглянув на Бориса, он увидал, что и ему как будто стыдно за армейского гусара. Несмотря на неприятный насмешливый тон князя Андрея, несмотря на общее презрение, которое с своей армейской боевой точки зрения имел Ростов ко всем этим штабным адъютантикам, к которым, очевидно, причислялся и вошедший, Ростов почувствовал себя сконфуженным, покраснел и замолчал. Борис спросил, какие новости в штабе, и что, без нескромности, слышно о наших предположениях?
– Вероятно, пойдут вперед, – видимо, не желая при посторонних говорить более, отвечал Болконский.
Берг воспользовался случаем спросить с особенною учтивостию, будут ли выдавать теперь, как слышно было, удвоенное фуражное армейским ротным командирам? На это князь Андрей с улыбкой отвечал, что он не может судить о столь важных государственных распоряжениях, и Берг радостно рассмеялся.
– Об вашем деле, – обратился князь Андрей опять к Борису, – мы поговорим после, и он оглянулся на Ростова. – Вы приходите ко мне после смотра, мы всё сделаем, что можно будет.
И, оглянув комнату, он обратился к Ростову, которого положение детского непреодолимого конфуза, переходящего в озлобление, он и не удостоивал заметить, и сказал:
– Вы, кажется, про Шенграбенское дело рассказывали? Вы были там?
– Я был там, – с озлоблением сказал Ростов, как будто бы этим желая оскорбить адъютанта.
Болконский заметил состояние гусара, и оно ему показалось забавно. Он слегка презрительно улыбнулся.
– Да! много теперь рассказов про это дело!
– Да, рассказов, – громко заговорил Ростов, вдруг сделавшимися бешеными глазами глядя то на Бориса, то на Болконского, – да, рассказов много, но наши рассказы – рассказы тех, которые были в самом огне неприятеля, наши рассказы имеют вес, а не рассказы тех штабных молодчиков, которые получают награды, ничего не делая.
– К которым, вы предполагаете, что я принадлежу? – спокойно и особенно приятно улыбаясь, проговорил князь Андрей.
Странное чувство озлобления и вместе с тем уважения к спокойствию этой фигуры соединялось в это время в душе Ростова.
– Я говорю не про вас, – сказал он, – я вас не знаю и, признаюсь, не желаю знать. Я говорю вообще про штабных.
– А я вам вот что скажу, – с спокойною властию в голосе перебил его князь Андрей. – Вы хотите оскорбить меня, и я готов согласиться с вами, что это очень легко сделать, ежели вы не будете иметь достаточного уважения к самому себе; но согласитесь, что и время и место весьма дурно для этого выбраны. На днях всем нам придется быть на большой, более серьезной дуэли, а кроме того, Друбецкой, который говорит, что он ваш старый приятель, нисколько не виноват в том, что моя физиономия имела несчастие вам не понравиться. Впрочем, – сказал он, вставая, – вы знаете мою фамилию и знаете, где найти меня; но не забудьте, – прибавил он, – что я не считаю нисколько ни себя, ни вас оскорбленным, и мой совет, как человека старше вас, оставить это дело без последствий. Так в пятницу, после смотра, я жду вас, Друбецкой; до свидания, – заключил князь Андрей и вышел, поклонившись обоим.