Период Чуньцю
 История Китая
| |||
| Доисторическая эпоха | |||
| 3 властителя 5 императоров | |||
| Династия Ся | |||
| Династия Шан | |||
| Чжоу | |||
| Восточная Чжоу | Вёсны и Осени | ||
| Сражающиеся царства | |||
| Империя Цинь | |||
| (Династия Чу) — смутное время | |||
| Хань | Западная Хань | ||
| Синь: Ван Ман | |||
| Восточная Хань | |||
| Троецарствие: | Вэй, Шу, У | ||
| Западная Цзинь | |||
| 16 варварских государств | Восточная Цзинь | ||
| Южные и Северные Династии | |||
| Династия Суй | |||
| Династия Тан | |||
Период Вёсен и Осеней (также период Чуньцю, кит. упр. 春秋時代, пиньинь: Chūnqiū shídài, палл.: Чуньцю шидай) — период китайской истории с 722 по 481 год до н. э., соответствующий летописи Чуньцю («Вёсны и осени»), составителем которой считают Конфуция. Этот период относят к началу династии Восточная Чжоу. История периода известна по «Цзочжуань», — тексту, составленному в виде комментариев на хронику «Чуньцю». Другими источниками являются «Го юй», «Ши цзи», а также многочисленные археологические находки.
Перенос столицы Чжоу и правление Пин-вана
Началу периода Чуньцю предшествовали события, связанные с ослаблением власти чжоуского вана. Правитель Ю-ван был свергнут представителями чжоуской родовой знати, в том числе и при участии правителей нескольких владений, которые стремились к самостоятельности и полному суверенитету в своих землях. В события были вовлечены степняки-жуны. Новым ваном был назначен старший сын от отстранённой старшей жены (дочери главы жунского рода Шэнь) Пин-ван. Центр власти был перенесён на восток из долины реки Вэйхэ в долину реки Лохэ. Земли в долине Вэйхэ вошли в состав полу-жунского царства Цинь, которое с этого момента начало постепенно усиливаться.
Политическая роль вана Чжоу резко упала. Получив ограниченный удел, дом Чжоу по сути дела превратился в такое же удельное княжество, а ван стал «первым среди равных». Тем не менее, главенство вана сохранялось ещё долгое время, сначала реально, а потом всё более формально. Ваны стремительно теряли остатки реальной власти, их влияние в сакральной сфере таяло, но не так стремительно.
Наибольшее значение приобрели царства Цзинь, Чу, Ци и Цинь, а также царство Чжэн.
Хроника Чуньцю царства Лу, редактирование которой приписывается Конфуцию, начинается с 722 до н. э. — с конца правления Пин-ван. Историки считают началом этого периода 771 год до н. э. — приход Пин-вана к власти и перенос столицы Чжоу на восток.
Феодальные отношения и князья-гегемоны
В период Чуньцю центральный удел Чжоу был достаточно слаб, но объединение царств держалось на идее защиты цивилизованных «центральных государств» (чжунго) от диких варваров на периферии, и на уважении к Небесному Мандату, который высшими силами дан дому Чжоу. Первоначально царства Чу, Цинь, Янь, У и Юэ считались тоже варварскими и противопоставлялись срединным — Цзинь, Ци, Сун, Лу, Чжэн, Вэй и Хань.
Неоднократно правители сильных царств пытались получить хотя бы частично отдельные привилегии Сына Неба, но безуспешно. Правитель Чу, хотя и провозгласил себя ваном, под давлением других царств несколько раз вынужден был признать главенство центрального дома Чжоу.
Постепенно пространство цивилизованных «центральных государств» расширялось, однако их количество уменьшалось, так как большие царства поглощали малые или подчиняли их, включая в систему внутренних феодальных отношений.
Вместо неограниченной власти вана возник институт князей-помощников, которые защищали и помогали вану, нередко манипулируя его решением. Князь Чжуан-гун (Чжэн) (郑庄公/鄭莊公) (743 до н. э. — 701 до н. э.) был первым, кто установил систему гегемонов (bà 霸) — «главных» князей, координирующих защиту чжоуских государств от варваров. Основную опасность представляли племена маней, и, жунов и ди.
Гегемонами стали князья Хуань-гун (Ци) (r. 685 до н. э. — 643 до н. э.) и Вэй-гун (Цинь) (636 до н. э. — 628 до н. э.). Хотя система была призвана защищать цивилизованные государства от варварских, она приводила к усилению больших государств (Ци, Цинь, Цзинь и Чу) и поглощению малых и периферийных. При этом князья-гегемоны действовали самостоятельно, не советуясь с чжоускими ванами, или пренебрегая их мнением.
В 704 до н. э. гун царства Чу(楚) Ми Сюнтун (кит. упр. 羋熊通, пиньинь: Mǐ Xióng Tōng, палл.: Ми Сюнтун), ощущая слабость царства Чжоу, провозгласил себя ваном, и стал называться У-ван.
С царством Чу начались серьёзные столкновения, чусцев стали называть «южными варварами Мань». Первоначально Чу усиливалось, занимая соседние малые царства, но потом вынуждено было отступить, и царства Чэнь и Цай вернули себе суверенитет.
Усиление царства Ци
Царство Ци находилось на востоке, в районе полуострова Шаньдун близ устья Хуанхэ. С IX века до н. э. Ци было одним из самых сильных удельных княжеств. В 685 до н. э. разгорелась борьба за престол в Ци между братьями Цюй и Сяо Бо, победил Сяо Бо и получил трон под именем Хуань-гуна. Его советником был назначен бывший советник его брата Гуань Чжун, который провёл реформы, укрепив мощь царства Ци. Вскоре Хуань-гун стал гегемоном.
Хотя Хуань-гун обладал самой большой властью в стране, Гуань Чжун отговаривал его от идеи сместить силой чжоуского вана и овладеть «Небесным мандатом» и рекомендовал наращивать добродетель.
Хуань-гун организовал поход на юг против царства Чу, которое он обвинил в гибели чжоуского Чжао-вана. Чуский гун изъявил покорность и поход закончился установлением мира.
В 651 до н. э. Хуань-гун собрал совет князей в Куйцю 葵丘, однако Гуань Чжун снова счёл ситуацию неблагоприятной для занятия чжоуского трона. После чжоуский ван приветствовал Гуань-Чжуна с небывалыми почестями. Хуань-гун умер в 643 до н. э., после его смерти в Ци началась борьба за власть, результатом которой было ослабление Ци.
Усиление царства Цзинь
Правитель царства Сун попытался стать гегемоном, но он не обладал достаточной силой. Стать гегемоном удалось через несколько лет цзиньскому Вэнь-гуну.
Царство Цзинь было долгое время ослаблено междоусобными интригами. Претендент на трон Чжун Эр бежал, скрываясь в других царствах, и в 636 до н. э. смог занять престол при поддержке царства Цинь уже в возрасте 62 лет, получив имя Вэнь-гун.
Вэнь-гун провёл успешные реформы, а потом собрал армию и покарал тех удельных правителей, которые плохо относились к нему во время изгнания. Он помог чжоускому вану восстановиться на троне после мятежа, поднятого его братом Шу-Даем в 635 до н. э.. Вэнь-гун также просил вана дать ему право после смерти быть внесенным в могилу по подземному переходу, но получил отказ, так как подобные привилегии давались только Сыну Неба. Через три года он предпринял поход на царство Чу по заданию вана. Хотя царство Чу ему помогало, он вступил с ним в конфликт и победил его в битве при Чэнпу (632 до н. э.), передав часть полученных богатств чжоускому вану, и стал после этого гегемоном.
Хотя он пробыл гегемоном недолго и умер, он смог укрепить позиции вана и позиции царства Цзинь в Китае, которые оставались ещё очень прочными более ста лет.
VI век до н. э.: мирные конференции
В 579 до н. э. четыре крупных царства Цзинь, Ци, Цинь и Чу собрались на переговоры и заключили соглашение, к которому присоединились малые царства. В 546 до н. э. в столице царства Цзинь 14 малых стран признали господство царств Цзинь и Чу [www.chinaknowledge.de/History/Zhou/zhou-event.html] (возможно, речь идет об одном и том же событии с разной датировкой См. также Сян Сюй). Следующая конференция произошла в 541 до н. э. в Чжэн, однако все перемирия носили только временный характер.
Начало V век до н. э., У и Юэ
За время мира, на юго-востоке усилились прибрежные вьетские царства У и Юэ, которые тогда считались варварскими. После войн и выяснения отношений царства У и Юэ смогли включиться в общую систему чжоуских государств, и по некоторым сведениями их гуны даже стали гегемонами. Первоначально Фучай-ван (吴王夫差) из царства У в 494 до н. э. победил Гоуцзянь-вана (越王勾踐) из царства Юэ, но вместо аннексии заключил мир, надеясь на добрые отношения. Потом Гоуцзянь-ван в 473 до н. э. разгромил царство У, и Фучай-ван покончил с собой.
В конце периода разразились междоусобицы в царстве Цзинь, которые привели к его распаду на три царства — Чжао, Вэй и Хань, и накопились противоречия между аристократическими родами, которые в дальнейшем вылились в кровавые войны периода Сражающихся Царств.
Царства и их столицы
Источники по истории Чжоу упоминают 148 царств, однако продолжительность существования и историческая значимость последних весьма неоднородны, а также не всегда совпадают с рамками периода Чуньцю (см. Category:zh:周代诸侯国). Наиболее значимыми (по убыванию) выступают:
- Чжоу (кит. 周)
- Ци (кит. 齊) — Линьци (кит. трад. 臨淄, упр. 临淄)
- Цзинь (кит. 晉)
- Чжэн (кит. 鄭) — Синьчжэн (кит. 新鄭)
- Цинь (кит. 秦) — Сяньян (Сиань) (кит. трад. 咸陽, упр. 咸阳)
- Чу (кит. 楚) — Ин (кит. 郢)
- Чэнь (кит. 陳) — Ваньцю (кит. 宛丘)
- Хань (кит. 韩)
- Лу (кит. 魯) — Цюйфу (кит. 曲阜)
- Вэй (кит. 卫)
- Янь (кит. 燕)
- Цай (кит. 蔡) — Шанцай (кит. 上蔡)
- Цао (кит. 曹)
- Сун (кит. 宋) — Шанцю (кит. 商丘)
- У (кит. 吳) — Гусу (кит. трад. 姑蘇, упр. 姑苏)
- Юэ (кит. 越) — Куайцзи (кит. трад. 會稽, упр. 会稽)
- Хуа (кит. 滑)
- Сю (кит. 許)
- Си (кит. 息) en:Xi (state)
Список гегемонов ба (霸)
Традиционный список состоит из пяти гегемонов (春秋五霸 Chūn Qiū Wǔ Bà):
- Хуань-гун (Ци) (齐桓公)
- Вэнь-гун (Цзинь) (晋文公)
- Чжуан-ван (Чу) (楚莊王)
- Му-гун (Цинь) (秦穆公)
- Сян-гун (Сун (宋襄公)
Некоторые историки приводят другой список пяти гегемонов:
- Хуань-гун (Ци) (齐桓公)
- Вэнь-гун (Цзинь) (晋文公)
- Чжуан-ван (Чу) (楚莊王)
- Фучай-ван (У) (吴王夫差)
- Гоуцзянь-ван (Юэ) (越王勾踐)
(источники и альтернативные варианты см. в статье zh:春秋五霸)
Культура эпохи Чуньцю
Эпоха Чуньцю была подробно описана в летописях, от этой эпохи сохранилось немало литературы, известны имена выдающихся учёных, философов, мыслителей.
На излёте этой эпохи жили Конфуций и Лао-цзы, с именами которых ассоциируются два крупнейших интеллектуальных течения китайской мысли.
Напишите отзыв о статье "Период Чуньцю"
Литература
- [www.chinaportal.ru/memories/history/2chjou/1/ Период Чуньцю]
- Дополнительные сведения содержатся в статьях о государствах эпохи Чуньцю и в статьях об отдельных годах этого периода.
| ||||||
| ||||||
Отрывок, характеризующий Период Чуньцю
– Что ж так, из города? – сказал Алпатыч.– И я говорю, – народ глуп. Всё француза боятся.
– Бабьи толки, бабьи толки! – проговорил Алпатыч.
– Так то и я сужу, Яков Алпатыч. Я говорю, приказ есть, что не пустят его, – значит, верно. Да и мужики по три рубля с подводы просят – креста на них нет!
Яков Алпатыч невнимательно слушал. Он потребовал самовар и сена лошадям и, напившись чаю, лег спать.
Всю ночь мимо постоялого двора двигались на улице войска. На другой день Алпатыч надел камзол, который он надевал только в городе, и пошел по делам. Утро было солнечное, и с восьми часов было уже жарко. Дорогой день для уборки хлеба, как думал Алпатыч. За городом с раннего утра слышались выстрелы.
С восьми часов к ружейным выстрелам присоединилась пушечная пальба. На улицах было много народу, куда то спешащего, много солдат, но так же, как и всегда, ездили извозчики, купцы стояли у лавок и в церквах шла служба. Алпатыч прошел в лавки, в присутственные места, на почту и к губернатору. В присутственных местах, в лавках, на почте все говорили о войске, о неприятеле, который уже напал на город; все спрашивали друг друга, что делать, и все старались успокоивать друг друга.
У дома губернатора Алпатыч нашел большое количество народа, казаков и дорожный экипаж, принадлежавший губернатору. На крыльце Яков Алпатыч встретил двух господ дворян, из которых одного он знал. Знакомый ему дворянин, бывший исправник, говорил с жаром.
– Ведь это не шутки шутить, – говорил он. – Хорошо, кто один. Одна голова и бедна – так одна, а то ведь тринадцать человек семьи, да все имущество… Довели, что пропадать всем, что ж это за начальство после этого?.. Эх, перевешал бы разбойников…
– Да ну, будет, – говорил другой.
– А мне что за дело, пускай слышит! Что ж, мы не собаки, – сказал бывший исправник и, оглянувшись, увидал Алпатыча.
– А, Яков Алпатыч, ты зачем?
– По приказанию его сиятельства, к господину губернатору, – отвечал Алпатыч, гордо поднимая голову и закладывая руку за пазуху, что он делал всегда, когда упоминал о князе… – Изволили приказать осведомиться о положении дел, – сказал он.
– Да вот и узнавай, – прокричал помещик, – довели, что ни подвод, ничего!.. Вот она, слышишь? – сказал он, указывая на ту сторону, откуда слышались выстрелы.
– Довели, что погибать всем… разбойники! – опять проговорил он и сошел с крыльца.
Алпатыч покачал головой и пошел на лестницу. В приемной были купцы, женщины, чиновники, молча переглядывавшиеся между собой. Дверь кабинета отворилась, все встали с мест и подвинулись вперед. Из двери выбежал чиновник, поговорил что то с купцом, кликнул за собой толстого чиновника с крестом на шее и скрылся опять в дверь, видимо, избегая всех обращенных к нему взглядов и вопросов. Алпатыч продвинулся вперед и при следующем выходе чиновника, заложив руку зазастегнутый сюртук, обратился к чиновнику, подавая ему два письма.
– Господину барону Ашу от генерала аншефа князя Болконского, – провозгласил он так торжественно и значительно, что чиновник обратился к нему и взял его письмо. Через несколько минут губернатор принял Алпатыча и поспешно сказал ему:
– Доложи князю и княжне, что мне ничего не известно было: я поступал по высшим приказаниям – вот…
Он дал бумагу Алпатычу.
– А впрочем, так как князь нездоров, мой совет им ехать в Москву. Я сам сейчас еду. Доложи… – Но губернатор не договорил: в дверь вбежал запыленный и запотелый офицер и начал что то говорить по французски. На лице губернатора изобразился ужас.
– Иди, – сказал он, кивнув головой Алпатычу, и стал что то спрашивать у офицера. Жадные, испуганные, беспомощные взгляды обратились на Алпатыча, когда он вышел из кабинета губернатора. Невольно прислушиваясь теперь к близким и все усиливавшимся выстрелам, Алпатыч поспешил на постоялый двор. Бумага, которую дал губернатор Алпатычу, была следующая:
«Уверяю вас, что городу Смоленску не предстоит еще ни малейшей опасности, и невероятно, чтобы оный ею угрожаем был. Я с одной, а князь Багратион с другой стороны идем на соединение перед Смоленском, которое совершится 22 го числа, и обе армии совокупными силами станут оборонять соотечественников своих вверенной вам губернии, пока усилия их удалят от них врагов отечества или пока не истребится в храбрых их рядах до последнего воина. Вы видите из сего, что вы имеете совершенное право успокоить жителей Смоленска, ибо кто защищаем двумя столь храбрыми войсками, тот может быть уверен в победе их». (Предписание Барклая де Толли смоленскому гражданскому губернатору, барону Ашу, 1812 года.)
Народ беспокойно сновал по улицам.
Наложенные верхом возы с домашней посудой, стульями, шкафчиками то и дело выезжали из ворот домов и ехали по улицам. В соседнем доме Ферапонтова стояли повозки и, прощаясь, выли и приговаривали бабы. Дворняжка собака, лая, вертелась перед заложенными лошадьми.
Алпатыч более поспешным шагом, чем он ходил обыкновенно, вошел во двор и прямо пошел под сарай к своим лошадям и повозке. Кучер спал; он разбудил его, велел закладывать и вошел в сени. В хозяйской горнице слышался детский плач, надрывающиеся рыдания женщины и гневный, хриплый крик Ферапонтова. Кухарка, как испуганная курица, встрепыхалась в сенях, как только вошел Алпатыч.
– До смерти убил – хозяйку бил!.. Так бил, так волочил!..
– За что? – спросил Алпатыч.
– Ехать просилась. Дело женское! Увези ты, говорит, меня, не погуби ты меня с малыми детьми; народ, говорит, весь уехал, что, говорит, мы то? Как зачал бить. Так бил, так волочил!
Алпатыч как бы одобрительно кивнул головой на эти слова и, не желая более ничего знать, подошел к противоположной – хозяйской двери горницы, в которой оставались его покупки.
– Злодей ты, губитель, – прокричала в это время худая, бледная женщина с ребенком на руках и с сорванным с головы платком, вырываясь из дверей и сбегая по лестнице на двор. Ферапонтов вышел за ней и, увидав Алпатыча, оправил жилет, волосы, зевнул и вошел в горницу за Алпатычем.
– Аль уж ехать хочешь? – спросил он.
Не отвечая на вопрос и не оглядываясь на хозяина, перебирая свои покупки, Алпатыч спросил, сколько за постой следовало хозяину.
– Сочтем! Что ж, у губернатора был? – спросил Ферапонтов. – Какое решение вышло?
Алпатыч отвечал, что губернатор ничего решительно не сказал ему.
– По нашему делу разве увеземся? – сказал Ферапонтов. – Дай до Дорогобужа по семи рублей за подводу. И я говорю: креста на них нет! – сказал он.
– Селиванов, тот угодил в четверг, продал муку в армию по девяти рублей за куль. Что же, чай пить будете? – прибавил он. Пока закладывали лошадей, Алпатыч с Ферапонтовым напились чаю и разговорились о цене хлебов, об урожае и благоприятной погоде для уборки.
– Однако затихать стала, – сказал Ферапонтов, выпив три чашки чая и поднимаясь, – должно, наша взяла. Сказано, не пустят. Значит, сила… А намесь, сказывали, Матвей Иваныч Платов их в реку Марину загнал, тысяч осьмнадцать, что ли, в один день потопил.
Алпатыч собрал свои покупки, передал их вошедшему кучеру, расчелся с хозяином. В воротах прозвучал звук колес, копыт и бубенчиков выезжавшей кибиточки.
Было уже далеко за полдень; половина улицы была в тени, другая была ярко освещена солнцем. Алпатыч взглянул в окно и пошел к двери. Вдруг послышался странный звук дальнего свиста и удара, и вслед за тем раздался сливающийся гул пушечной пальбы, от которой задрожали стекла.
Алпатыч вышел на улицу; по улице пробежали два человека к мосту. С разных сторон слышались свисты, удары ядер и лопанье гранат, падавших в городе. Но звуки эти почти не слышны были и не обращали внимания жителей в сравнении с звуками пальбы, слышными за городом. Это было бомбардирование, которое в пятом часу приказал открыть Наполеон по городу, из ста тридцати орудий. Народ первое время не понимал значения этого бомбардирования.
Звуки падавших гранат и ядер возбуждали сначала только любопытство. Жена Ферапонтова, не перестававшая до этого выть под сараем, умолкла и с ребенком на руках вышла к воротам, молча приглядываясь к народу и прислушиваясь к звукам.
К воротам вышли кухарка и лавочник. Все с веселым любопытством старались увидать проносившиеся над их головами снаряды. Из за угла вышло несколько человек людей, оживленно разговаривая.
– То то сила! – говорил один. – И крышку и потолок так в щепки и разбило.
– Как свинья и землю то взрыло, – сказал другой. – Вот так важно, вот так подбодрил! – смеясь, сказал он. – Спасибо, отскочил, а то бы она тебя смазала.
Народ обратился к этим людям. Они приостановились и рассказывали, как подле самих их ядра попали в дом. Между тем другие снаряды, то с быстрым, мрачным свистом – ядра, то с приятным посвистыванием – гранаты, не переставали перелетать через головы народа; но ни один снаряд не падал близко, все переносило. Алпатыч садился в кибиточку. Хозяин стоял в воротах.
– Чего не видала! – крикнул он на кухарку, которая, с засученными рукавами, в красной юбке, раскачиваясь голыми локтями, подошла к углу послушать то, что рассказывали.
– Вот чуда то, – приговаривала она, но, услыхав голос хозяина, она вернулась, обдергивая подоткнутую юбку.
Опять, но очень близко этот раз, засвистело что то, как сверху вниз летящая птичка, блеснул огонь посередине улицы, выстрелило что то и застлало дымом улицу.
– Злодей, что ж ты это делаешь? – прокричал хозяин, подбегая к кухарке.
В то же мгновение с разных сторон жалобно завыли женщины, испуганно заплакал ребенок и молча столпился народ с бледными лицами около кухарки. Из этой толпы слышнее всех слышались стоны и приговоры кухарки:
– Ой о ох, голубчики мои! Голубчики мои белые! Не дайте умереть! Голубчики мои белые!..
Через пять минут никого не оставалось на улице. Кухарку с бедром, разбитым гранатным осколком, снесли в кухню. Алпатыч, его кучер, Ферапонтова жена с детьми, дворник сидели в подвале, прислушиваясь. Гул орудий, свист снарядов и жалостный стон кухарки, преобладавший над всеми звуками, не умолкали ни на мгновение. Хозяйка то укачивала и уговаривала ребенка, то жалостным шепотом спрашивала у всех входивших в подвал, где был ее хозяин, оставшийся на улице. Вошедший в подвал лавочник сказал ей, что хозяин пошел с народом в собор, где поднимали смоленскую чудотворную икону.
