Перне-Дюше, Джозеф

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Джозеф Перне-Дюше
Joseph Pernet-Ducher
Дата рождения:

1851(1851)

Место рождения:

Франция

Дата смерти:

23 ноября 1928(1928-11-23)

Научная сфера:

Растениеводство

Место работы:

Питомник «Ducher».

Известные ученики:

Жан-Мари Гожар

Известен как:

Французский селекционер роз

Джозеф Перне-Дюше (1851—1928) — французский селекционер роз.





Биография

Родился недалеко от Лиона в 1851 году в семье розовода Жана Перне (Jean Pernet, 1832—1896).

В 1879 году начал свою карьеру в питомнике «Ducher» созданного Клодом Дюше и принадлежащего его вдове Марии Серлен. В 1882 году женился на дочери владельца питомника Марии Дюше и добавил к своей фамилии фамилию жены «Pernet-Ducher». Через некоторое время вдова Дюше передаёт права директора своему зятю. Объединив два семейных предприятия, Джозеф Перне-Дюше основывает новую компанию — «Лионские розы Перне-Дюше». В 1898 году покинув Лион, молодая семья поселяется в Венисьё[1].

Одной из самых первых новинок Жозефа Перне-Дюше стала роза 'Madame Caroline Testout' (1890). Роза создана по заказу модной парижской портнихи Каролины Тесту (Caroline Testout). Сорт оказался одним из самых продаваемых на протяжении десятилетий. В 1920 году в парках, садах и вдоль дорог Портленда (Орегон, США) были посажены десятки тысяч 'Madame Caroline Testout'[2]. Четыре года спустя Перне-Дюше выпускает серебристую 'Madame Abel Chatenay' (1894), ставшую столь же известной. За ней следуют 'Antoine Rivoire' (1895) и другие чайно-гибридные сорта. В 1898 году Жозеф создаёт 'Soleil d'Or' (1900), что в переводе означает «Золотое Солнце». Это был революционный прорыв в селекции роз. Такой ярко-жёлтой розы, с оттенком меди и апельсина, еще не было в мире. 'Soleil d'Or' положила начало новому направлению в селекции, ориентированному на насыщенность и нюансы оттенков.

На основе нескольких сортов роз, происходящих от 'Soleil d'Or' был выделен новый класс — пернецианские розы (Pernetiana). Впоследствии, в процессе бесконечных скрещиваний, пернецианские розы так смешались с другими чайно-гибридными сортами, что утратили свою исключительность и входящие в него сорта были отнесены к классу чайно-гибридные розы. На территории России, а затем СССР, термин «пернецианские розы» прижился и сохранился по сей день. К ним относят розы, цветущие крупными махровыми цветками с оранжевыми, розово-оранжевыми, жёлтыми, ярко-оранжево-красными лепестками, которые иногда имеют разные тона сверху и снизу. Листья ярко-зелёные, у многих сортов сверху блестящие молодые листья нередко имеют бронзовый оттенок. Пернецианские розы обильно и непрерывно цветут, имеют приятный аромат, хорошо выносят известковые почвы и засушливый климат. По росту, общему габитусу растений и зимостойкости пернецианские розы сходны с чайно-гибридными.

За время его жизни Перне-Дюше его розы собрали 135 премий и медалей. В частности в период между 1907 и 1925 годами, 13 раз выигрывал золотую медаль на ежегодном Конкурсе Багатель (Международный конкурс роз в Париже).

Неподалеку от питомников Перне-Дюше жил и работал его племянник Шарль Дюше (Charles Ducher), вице-президент Французского Общества Розоводов и создатель нескольких интересных сортов роз[1].

Двое сыновей Джозефа погибли во время Первой мировой войны. В их память Джозеф Перне-Дюше назвал два сорта роз: 'Souvenir de Claudius Pernet' и 'Souvenir de Georges Pernet'. Джозеф передал свой бизнес Jean Gaujard в 1924 году[3].

В 1923 году Перне-Дюше на садоводческой выставке в Лиможе встречает своего старого друга Раймона Гожара. Тот знакомит Жозефа с сыном, двадцатилетним студентом Парижского Агрономического института Жан-Мари Гожаром (Jean-Marie Gaujard). Именно он после смерти своего учителя продолжит дело Перне-Дюше. Жозеф Перне-Дюше умирает в 1928 году в возрасте 69 лет[1].

Известный немецкий селекционер Вильгельм Кордес I называл Джозефа Перне-Дюше «Гранд Мастер»[4].

В настоящее время шестое поколение семьи Дюше представляет Фабьен Дюше (Fabien Ducher). В 2000 году Фабьен начинает заниматься историей семьи и розами созданными предками. Многие сорта находятся в Австралии и Новой Зеландии. В своем питомнике в Шатонёф (Châteauneuf, Loire) Фабьен собирает разнообразные розы и выпускает каталог «Розы старинные и современные, Розарий Фабьена Дюше, 42800 Шатонёф», где из 200 наименований старинных роз, находятся около ста сортов селекции Дюше, Перне и Перне-Дюше. Почти все сорта создаваемые Фабьеном Дюше имеют названия, касающиеся либо истории розоводства, либо истории садоводства Франции[1].

Сорта

По данным HelpMeFind.com[5]

Интересные факты

  • Во Франции 28 мая 1999 года, ко дню открытия 8-й Международной конференции по старинным розам была выпущена почтовая марка с изображением розы 'Madame Caroline Testout' созданной Джозефом Перне-Дюше в 1890 году[6].

Напишите отзыв о статье "Перне-Дюше, Джозеф"

Примечания

  1. ↑ 1 2 3 4 [www.kajuta.net/node/2188 Арбатская Ю., Вихляев К. Розы династии садоводов Перне-Дюше (Pernet-Ducher)]
  2. ↑ [www.verticille.com/index.php/local/cache-vignettes/L100xH100/local/cache-vignettes/L100xH62/spip.php?article8&var_recherche=Pernet-Ducher Joseph Pernet-Ducher] на сайте [www.verticille.com/ История розоводства в Лионе]
  3. ↑ [www.helpmefind.com/gardening/l.php?l=7.5978 Pernet-Ducher, Joseph] на сайте HelpMeFind.com
  4. ↑ Jack Harkness. The Makers of Heavenly Roses. — Souvenir Press, 1985. — ISBN 028562654X.
  5. ↑ www.helpmefind.com/gardening/l.php?l=7.5978&tab=21 HelpMeFind.com
  6. ↑ [www.kajuta.net/node/2184 Арбатская Ю.Я. «Viniciacum» и «Altera Rosa». Общественное движение в Лионе за сохранение исторического наследия роз]

Литература

  • Brent C. Dickerson. The Old Rose Advisor. — Timber Press, Inc., 1992. — ISBN 0-88192-216-1.
  • Dr. G. Griffin Lewis. The Book of Roses. — Bruce Humphries Publishers, 1931.
  • Roger Phillips, Martyn Rix. The Quest for the Rose. — Random House, 1993. — ISBN 0679435735.
  • Brent C. Dickerson. The Old Rose Adventurer. — Timber Press, Inc., 1999. — ISBN 0881924660.

Отрывок, характеризующий Перне-Дюше, Джозеф



Первое время своего пребыванья в Петербурге, князь Андрей почувствовал весь свой склад мыслей, выработавшийся в его уединенной жизни, совершенно затемненным теми мелкими заботами, которые охватили его в Петербурге.
С вечера, возвращаясь домой, он в памятной книжке записывал 4 или 5 необходимых визитов или rendez vous [свиданий] в назначенные часы. Механизм жизни, распоряжение дня такое, чтобы везде поспеть во время, отнимали большую долю самой энергии жизни. Он ничего не делал, ни о чем даже не думал и не успевал думать, а только говорил и с успехом говорил то, что он успел прежде обдумать в деревне.
Он иногда замечал с неудовольствием, что ему случалось в один и тот же день, в разных обществах, повторять одно и то же. Но он был так занят целые дни, что не успевал подумать о том, что он ничего не думал.
Сперанский, как в первое свидание с ним у Кочубея, так и потом в середу дома, где Сперанский с глазу на глаз, приняв Болконского, долго и доверчиво говорил с ним, сделал сильное впечатление на князя Андрея.
Князь Андрей такое огромное количество людей считал презренными и ничтожными существами, так ему хотелось найти в другом живой идеал того совершенства, к которому он стремился, что он легко поверил, что в Сперанском он нашел этот идеал вполне разумного и добродетельного человека. Ежели бы Сперанский был из того же общества, из которого был князь Андрей, того же воспитания и нравственных привычек, то Болконский скоро бы нашел его слабые, человеческие, не геройские стороны, но теперь этот странный для него логический склад ума тем более внушал ему уважения, что он не вполне понимал его. Кроме того, Сперанский, потому ли что он оценил способности князя Андрея, или потому что нашел нужным приобресть его себе, Сперанский кокетничал перед князем Андреем своим беспристрастным, спокойным разумом и льстил князю Андрею той тонкой лестью, соединенной с самонадеянностью, которая состоит в молчаливом признавании своего собеседника с собою вместе единственным человеком, способным понимать всю глупость всех остальных, и разумность и глубину своих мыслей.
Во время длинного их разговора в середу вечером, Сперанский не раз говорил: «У нас смотрят на всё, что выходит из общего уровня закоренелой привычки…» или с улыбкой: «Но мы хотим, чтоб и волки были сыты и овцы целы…» или: «Они этого не могут понять…» и всё с таким выраженьем, которое говорило: «Мы: вы да я, мы понимаем, что они и кто мы ».
Этот первый, длинный разговор с Сперанским только усилил в князе Андрее то чувство, с которым он в первый раз увидал Сперанского. Он видел в нем разумного, строго мыслящего, огромного ума человека, энергией и упорством достигшего власти и употребляющего ее только для блага России. Сперанский в глазах князя Андрея был именно тот человек, разумно объясняющий все явления жизни, признающий действительным только то, что разумно, и ко всему умеющий прилагать мерило разумности, которым он сам так хотел быть. Всё представлялось так просто, ясно в изложении Сперанского, что князь Андрей невольно соглашался с ним во всем. Ежели он возражал и спорил, то только потому, что хотел нарочно быть самостоятельным и не совсем подчиняться мнениям Сперанского. Всё было так, всё было хорошо, но одно смущало князя Андрея: это был холодный, зеркальный, не пропускающий к себе в душу взгляд Сперанского, и его белая, нежная рука, на которую невольно смотрел князь Андрей, как смотрят обыкновенно на руки людей, имеющих власть. Зеркальный взгляд и нежная рука эта почему то раздражали князя Андрея. Неприятно поражало князя Андрея еще слишком большое презрение к людям, которое он замечал в Сперанском, и разнообразность приемов в доказательствах, которые он приводил в подтверждение своих мнений. Он употреблял все возможные орудия мысли, исключая сравнения, и слишком смело, как казалось князю Андрею, переходил от одного к другому. То он становился на почву практического деятеля и осуждал мечтателей, то на почву сатирика и иронически подсмеивался над противниками, то становился строго логичным, то вдруг поднимался в область метафизики. (Это последнее орудие доказательств он особенно часто употреблял.) Он переносил вопрос на метафизические высоты, переходил в определения пространства, времени, мысли и, вынося оттуда опровержения, опять спускался на почву спора.
Вообще главная черта ума Сперанского, поразившая князя Андрея, была несомненная, непоколебимая вера в силу и законность ума. Видно было, что никогда Сперанскому не могла притти в голову та обыкновенная для князя Андрея мысль, что нельзя всё таки выразить всего того, что думаешь, и никогда не приходило сомнение в том, что не вздор ли всё то, что я думаю и всё то, во что я верю? И этот то особенный склад ума Сперанского более всего привлекал к себе князя Андрея.
Первое время своего знакомства с Сперанским князь Андрей питал к нему страстное чувство восхищения, похожее на то, которое он когда то испытывал к Бонапарте. То обстоятельство, что Сперанский был сын священника, которого можно было глупым людям, как это и делали многие, пошло презирать в качестве кутейника и поповича, заставляло князя Андрея особенно бережно обходиться с своим чувством к Сперанскому, и бессознательно усиливать его в самом себе.
В тот первый вечер, который Болконский провел у него, разговорившись о комиссии составления законов, Сперанский с иронией рассказывал князю Андрею о том, что комиссия законов существует 150 лет, стоит миллионы и ничего не сделала, что Розенкампф наклеил ярлычки на все статьи сравнительного законодательства. – И вот и всё, за что государство заплатило миллионы! – сказал он.
– Мы хотим дать новую судебную власть Сенату, а у нас нет законов. Поэтому то таким людям, как вы, князь, грех не служить теперь.
Князь Андрей сказал, что для этого нужно юридическое образование, которого он не имеет.
– Да его никто не имеет, так что же вы хотите? Это circulus viciosus, [заколдованный круг,] из которого надо выйти усилием.

Через неделю князь Андрей был членом комиссии составления воинского устава, и, чего он никак не ожидал, начальником отделения комиссии составления вагонов. По просьбе Сперанского он взял первую часть составляемого гражданского уложения и, с помощью Code Napoleon и Justiniani, [Кодекса Наполеона и Юстиниана,] работал над составлением отдела: Права лиц.


Года два тому назад, в 1808 году, вернувшись в Петербург из своей поездки по имениям, Пьер невольно стал во главе петербургского масонства. Он устроивал столовые и надгробные ложи, вербовал новых членов, заботился о соединении различных лож и о приобретении подлинных актов. Он давал свои деньги на устройство храмин и пополнял, на сколько мог, сборы милостыни, на которые большинство членов были скупы и неаккуратны. Он почти один на свои средства поддерживал дом бедных, устроенный орденом в Петербурге. Жизнь его между тем шла по прежнему, с теми же увлечениями и распущенностью. Он любил хорошо пообедать и выпить, и, хотя и считал это безнравственным и унизительным, не мог воздержаться от увеселений холостых обществ, в которых он участвовал.
В чаду своих занятий и увлечений Пьер однако, по прошествии года, начал чувствовать, как та почва масонства, на которой он стоял, тем более уходила из под его ног, чем тверже он старался стать на ней. Вместе с тем он чувствовал, что чем глубже уходила под его ногами почва, на которой он стоял, тем невольнее он был связан с ней. Когда он приступил к масонству, он испытывал чувство человека, доверчиво становящего ногу на ровную поверхность болота. Поставив ногу, он провалился. Чтобы вполне увериться в твердости почвы, на которой он стоял, он поставил другую ногу и провалился еще больше, завяз и уже невольно ходил по колено в болоте.
Иосифа Алексеевича не было в Петербурге. (Он в последнее время отстранился от дел петербургских лож и безвыездно жил в Москве.) Все братья, члены лож, были Пьеру знакомые в жизни люди и ему трудно было видеть в них только братьев по каменьщичеству, а не князя Б., не Ивана Васильевича Д., которых он знал в жизни большею частию как слабых и ничтожных людей. Из под масонских фартуков и знаков он видел на них мундиры и кресты, которых они добивались в жизни. Часто, собирая милостыню и сочтя 20–30 рублей, записанных на приход, и большею частию в долг с десяти членов, из которых половина были так же богаты, как и он, Пьер вспоминал масонскую клятву о том, что каждый брат обещает отдать всё свое имущество для ближнего; и в душе его поднимались сомнения, на которых он старался не останавливаться.
Всех братьев, которых он знал, он подразделял на четыре разряда. К первому разряду он причислял братьев, не принимающих деятельного участия ни в делах лож, ни в делах человеческих, но занятых исключительно таинствами науки ордена, занятых вопросами о тройственном наименовании Бога, или о трех началах вещей, сере, меркурии и соли, или о значении квадрата и всех фигур храма Соломонова. Пьер уважал этот разряд братьев масонов, к которому принадлежали преимущественно старые братья, и сам Иосиф Алексеевич, по мнению Пьера, но не разделял их интересов. Сердце его не лежало к мистической стороне масонства.
Ко второму разряду Пьер причислял себя и себе подобных братьев, ищущих, колеблющихся, не нашедших еще в масонстве прямого и понятного пути, но надеющихся найти его.
К третьему разряду он причислял братьев (их было самое большое число), не видящих в масонстве ничего, кроме внешней формы и обрядности и дорожащих строгим исполнением этой внешней формы, не заботясь о ее содержании и значении. Таковы были Виларский и даже великий мастер главной ложи.
К четвертому разряду, наконец, причислялось тоже большое количество братьев, в особенности в последнее время вступивших в братство. Это были люди, по наблюдениям Пьера, ни во что не верующие, ничего не желающие, и поступавшие в масонство только для сближения с молодыми богатыми и сильными по связям и знатности братьями, которых весьма много было в ложе.


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Перне-Дюше,_Джозеф&oldid=66271593»