Перовский, Лев Алексеевич

Лев Алексеевич Перовский<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Министр уделов Российской империи
1852 — 1855
Монарх:	Николай I
Управляющий Кабинетом Eго Императорского Величества
1852 — 1855
Монарх:	Николай I
Министр внутренних дел Российской империи
1841 — 1852
Монарх:	Николай I
Предшественник:	А. Г. Строганов
Преемник:	Д. Г. Бибиков
Рождение:	9 (20) сентября 1792(1792-09-20)
Смерть:	9 (21) ноября 1856(1856-11-21) (64 года)
Образование:	Московский университет
Деятельность:	минералог, меценат
Военная служба
Годы службы:	1812 – 1823; 1855 – 1856
Принадлежность:	Российская империя Российская империя
Род войск:	армия
Звание:	генерал-адъютант
Командовал:	Стрелковый полк императорской фамилии
Сражения:	Отечественная война 1812 года: Битва при Бородине Битва при Малоярославце Битва при Вязьме и Красном
Награды:

Граф (с 1849) Лев Алексе́евич Перо́вский (20 сентября 1792 года — 21 ноября 1856 года) — один из братьев Перовских, к которому особенно благоволил император Николай I. В 1841-52 гг. министр внутренних дел, в 1852-55 гг. министр уделов.

Биография

Побочный сын графа Алексея Кирилловича Разумовского от мещанки Марии Михайловны Соболевской. Считался воспитанником графа, получил свою фамилию от имения Разумовского под Москвой — Перова, а имя — в честь дяди Льва Кирилловича.

Окончив курс в Московском университете, служил колонновожатым в свите Его Величества, во время Отечественной войны принимал участие в битвах при Бородине, Малоярославце, Вязьме и Красном. Участвовал в заграничных походах 1813—1814 годов; был ранен.

В 1818—1823 годах обер-квартирмейстер 1-го резервного кавалерийского корпуса в 1818—1823 годах. Участник раннего этапа декабристского движения, член "Союза Благоденствия". Перейдя на гражданскую службу, был членом, потом вице-президентом Департамента уделов, сенатором, товарищем министра уделов.

В 1833 году курировал возведение Воскресенской церкви при больнице Святого Пантелеймона.

В 1841 году назначен министром внутренних дел с сохранением должности товарища министра уделов. При нем учреждена особенная канцелярия министра, преобразован медицинский совет, издано (в 1846 году) новое положение об общественном управлении в Санкт-Петербурге. 3 апреля 1846 года возведен в графское достоинство.

В 1852 году он был назначен министром уделов и управляющим Кабинетом Его Величества с подчинением ему Академии художеств, московских Дворцового архитектурного училища и Художественного училища и Ботанического сада.

В 1855 году, при образовании из охотников от удельных крестьян Стрелкового полка императорской фамилии, Перовский был поставлен во главе этого полка и 22 июля 1855 года переименован из действительного тайного советника в генерала от инфантерии, а в 1856 году пожалован в генерал-адъютанты.

Ему принадлежит ряд преобразований в управлении и устройстве удельных крестьян. Довольно значительной была деятельность Перовского и в комиссиях по крестьянскому вопросу, результатом которой была его «Записка». Признавая уничтожение крепостного права весьма желательным, он советовал освободить крестьян с землёй (но так, чтобы не «обеднить» помещиков), в правах сравнять их с государственными крестьянами и действовать путём постепенного изменения, предварительно приняв меры к улучшению местного управления и особенно земской полиции, к устройству и уравнению повинностей денежных и натуральных и к обеспечению народного продовольствия.

Умер 21 ноября 1856 года и был похоронен в Лазаревской церкви Александро-Невской лавры. Его жена Екатерина Васильевна Уварова, урождённая княжна Горчакова, умерла задолго до мужа, 15 ноября 1833 года, и была похоронена там же. Родных детей у супругов не было. Приёмная дочь Перовского, Анна Залесская (1834-69), вышла замуж за контр-адмирала Фёдора Иосифовича Юшкова (1819-76).

Перовский-коллекционер

Заведуя с 1850 года Комиссией для исследования древностей, Перовский поощрял археологические раскопки. Он составил обширные коллекции греческих древностей и монет (переданы в Императорский Эрмитаж) и богатое собрание старинного русского серебра и русских монет и медалей. Его страстное увлечение минералогией привело к созданию большой коллекции резных камней, как античных, так и Нового времени, которая была куплена Эрмитажем в 1873 году. Собрание дополнялось ценной коллекцией гипсовых слепков с инталий.

Память

• В его честь назван обнаруженный в 1839 году в Уральских горах минерал перовскит.

Награды

российские:

• Орден Святой Анны 4 ст. (1812)
• Золотая шпага «За храбрость» (1813)
• Орден Святой Анны 1 ст. (1828)
• Орден Белого Орла (1834)
• Орден Святого Александра Невского (1835)
• Алмазные знаки к Ордену Святого Александра Невского (1839)
• Табакерка с портретом Его Императорского Величества, бриллиантами украшенная (1841)
• Орден Святого Владимира 1 ст. (1846)
• Орден Святого Андрея Первозванного (1852)
• Знак отличия за XVL лет беспорочной службы (1852)

иностранные:

• Австрийский Орден Леопольда малый крест (1813)
• Прусский орден Pour le Mérite (1813)
• Вюртембергский Орден Вюртембергской Короны большой крест (1846)

Ссылки

• Перовский, Лев Алексеевич // Большая советская энциклопедия : [в 30 т.] / гл. ред. А. М. Прохоров. — 3-е изд. — М. : Советская энциклопедия, 1969—1978.</span>
• Майков П. М. Перовский, Лев Алексеевич // Русский биографический словарь : в 25 томах. — СПб.—М., 1896—1918.
• [www.rusinst.ru/articletext.asp?rzd=1&id=2923 ПЕРОВСКИЙ Лев Алексеевич]
• [www.urbibl.ru/Knigi/shakinko/izumrud_6.htm ЗАГАДКА УРАЛЬСКОГО ИЗУМРУДА]

Отрывок, характеризующий Перовский, Лев Алексеевич

– А, в письме, да… – недовольно проговорил князь, – да… да… – Лицо его приняло вдруг мрачное выражение. Он помолчал. – Да, он пишет, французы разбиты, при какой это реке?
Десаль опустил глаза.
– Князь ничего про это не пишет, – тихо сказал он.
– А разве не пишет? Ну, я сам не выдумал же. – Все долго молчали.
– Да… да… Ну, Михайла Иваныч, – вдруг сказал он, приподняв голову и указывая на план постройки, – расскажи, как ты это хочешь переделать…
Михаил Иваныч подошел к плану, и князь, поговорив с ним о плане новой постройки, сердито взглянув на княжну Марью и Десаля, ушел к себе.
Княжна Марья видела смущенный и удивленный взгляд Десаля, устремленный на ее отца, заметила его молчание и была поражена тем, что отец забыл письмо сына на столе в гостиной; но она боялась не только говорить и расспрашивать Десаля о причине его смущения и молчания, но боялась и думать об этом.
Ввечеру Михаил Иваныч, присланный от князя, пришел к княжне Марье за письмом князя Андрея, которое забыто было в гостиной. Княжна Марья подала письмо. Хотя ей это и неприятно было, она позволила себе спросить у Михаила Иваныча, что делает ее отец.
– Всё хлопочут, – с почтительно насмешливой улыбкой, которая заставила побледнеть княжну Марью, сказал Михаил Иваныч. – Очень беспокоятся насчет нового корпуса. Читали немножко, а теперь, – понизив голос, сказал Михаил Иваныч, – у бюра, должно, завещанием занялись. (В последнее время одно из любимых занятий князя было занятие над бумагами, которые должны были остаться после его смерти и которые он называл завещанием.)
– А Алпатыча посылают в Смоленск? – спросила княжна Марья.
– Как же с, уж он давно ждет.


Когда Михаил Иваныч вернулся с письмом в кабинет, князь в очках, с абажуром на глазах и на свече, сидел у открытого бюро, с бумагами в далеко отставленной руке, и в несколько торжественной позе читал свои бумаги (ремарки, как он называл), которые должны были быть доставлены государю после его смерти.
Когда Михаил Иваныч вошел, у него в глазах стояли слезы воспоминания о том времени, когда он писал то, что читал теперь. Он взял из рук Михаила Иваныча письмо, положил в карман, уложил бумаги и позвал уже давно дожидавшегося Алпатыча.
На листочке бумаги у него было записано то, что нужно было в Смоленске, и он, ходя по комнате мимо дожидавшегося у двери Алпатыча, стал отдавать приказания.
– Первое, бумаги почтовой, слышишь, восемь дестей, вот по образцу; золотообрезной… образчик, чтобы непременно по нем была; лаку, сургучу – по записке Михаила Иваныча.
Он походил по комнате и заглянул в памятную записку.
– Потом губернатору лично письмо отдать о записи.
Потом были нужны задвижки к дверям новой постройки, непременно такого фасона, которые выдумал сам князь. Потом ящик переплетный надо было заказать для укладки завещания.
Отдача приказаний Алпатычу продолжалась более двух часов. Князь все не отпускал его. Он сел, задумался и, закрыв глаза, задремал. Алпатыч пошевелился.
– Ну, ступай, ступай; ежели что нужно, я пришлю.
Алпатыч вышел. Князь подошел опять к бюро, заглянув в него, потрогал рукою свои бумаги, опять запер и сел к столу писать письмо губернатору.
Уже было поздно, когда он встал, запечатав письмо. Ему хотелось спать, но он знал, что не заснет и что самые дурные мысли приходят ему в постели. Он кликнул Тихона и пошел с ним по комнатам, чтобы сказать ему, где стлать постель на нынешнюю ночь. Он ходил, примеривая каждый уголок.
Везде ему казалось нехорошо, но хуже всего был привычный диван в кабинете. Диван этот был страшен ему, вероятно по тяжелым мыслям, которые он передумал, лежа на нем. Нигде не было хорошо, но все таки лучше всех был уголок в диванной за фортепиано: он никогда еще не спал тут.
Тихон принес с официантом постель и стал уставлять.
– Не так, не так! – закричал князь и сам подвинул на четверть подальше от угла, и потом опять поближе.
«Ну, наконец все переделал, теперь отдохну», – подумал князь и предоставил Тихону раздевать себя.
Досадливо морщась от усилий, которые нужно было делать, чтобы снять кафтан и панталоны, князь разделся, тяжело опустился на кровать и как будто задумался, презрительно глядя на свои желтые, иссохшие ноги. Он не задумался, а он медлил перед предстоявшим ему трудом поднять эти ноги и передвинуться на кровати. «Ох, как тяжело! Ох, хоть бы поскорее, поскорее кончились эти труды, и вы бы отпустили меня! – думал он. Он сделал, поджав губы, в двадцатый раз это усилие и лег. Но едва он лег, как вдруг вся постель равномерно заходила под ним вперед и назад, как будто тяжело дыша и толкаясь. Это бывало с ним почти каждую ночь. Он открыл закрывшиеся было глаза.
– Нет спокоя, проклятые! – проворчал он с гневом на кого то. «Да, да, еще что то важное было, очень что то важное я приберег себе на ночь в постели. Задвижки? Нет, про это сказал. Нет, что то такое, что то в гостиной было. Княжна Марья что то врала. Десаль что то – дурак этот – говорил. В кармане что то – не вспомню».
– Тишка! Об чем за обедом говорили?
– Об князе, Михайле…
– Молчи, молчи. – Князь захлопал рукой по столу. – Да! Знаю, письмо князя Андрея. Княжна Марья читала. Десаль что то про Витебск говорил. Теперь прочту.
Он велел достать письмо из кармана и придвинуть к кровати столик с лимонадом и витушкой – восковой свечкой и, надев очки, стал читать. Тут только в тишине ночи, при слабом свете из под зеленого колпака, он, прочтя письмо, в первый раз на мгновение понял его значение.
«Французы в Витебске, через четыре перехода они могут быть у Смоленска; может, они уже там».
– Тишка! – Тихон вскочил. – Нет, не надо, не надо! – прокричал он.
Он спрятал письмо под подсвечник и закрыл глаза. И ему представился Дунай, светлый полдень, камыши, русский лагерь, и он входит, он, молодой генерал, без одной морщины на лице, бодрый, веселый, румяный, в расписной шатер Потемкина, и жгучее чувство зависти к любимцу, столь же сильное, как и тогда, волнует его. И он вспоминает все те слова, которые сказаны были тогда при первом Свидании с Потемкиным. И ему представляется с желтизною в жирном лице невысокая, толстая женщина – матушка императрица, ее улыбки, слова, когда она в первый раз, обласкав, приняла его, и вспоминается ее же лицо на катафалке и то столкновение с Зубовым, которое было тогда при ее гробе за право подходить к ее руке.
«Ах, скорее, скорее вернуться к тому времени, и чтобы теперешнее все кончилось поскорее, поскорее, чтобы оставили они меня в покое!»


Лысые Горы, именье князя Николая Андреича Болконского, находились в шестидесяти верстах от Смоленска, позади его, и в трех верстах от Московской дороги.
В тот же вечер, как князь отдавал приказания Алпатычу, Десаль, потребовав у княжны Марьи свидания, сообщил ей, что так как князь не совсем здоров и не принимает никаких мер для своей безопасности, а по письму князя Андрея видно, что пребывание в Лысых Горах небезопасно, то он почтительно советует ей самой написать с Алпатычем письмо к начальнику губернии в Смоленск с просьбой уведомить ее о положении дел и о мере опасности, которой подвергаются Лысые Горы. Десаль написал для княжны Марьи письмо к губернатору, которое она подписала, и письмо это было отдано Алпатычу с приказанием подать его губернатору и, в случае опасности, возвратиться как можно скорее.
Получив все приказания, Алпатыч, провожаемый домашними, в белой пуховой шляпе (княжеский подарок), с палкой, так же как князь, вышел садиться в кожаную кибиточку, заложенную тройкой сытых саврасых.
Колокольчик был подвязан, и бубенчики заложены бумажками. Князь никому не позволял в Лысых Горах ездить с колокольчиком. Но Алпатыч любил колокольчики и бубенчики в дальней дороге. Придворные Алпатыча, земский, конторщик, кухарка – черная, белая, две старухи, мальчик казачок, кучера и разные дворовые провожали его.
Дочь укладывала за спину и под него ситцевые пуховые подушки. Свояченица старушка тайком сунула узелок. Один из кучеров подсадил его под руку.
– Ну, ну, бабьи сборы! Бабы, бабы! – пыхтя, проговорил скороговоркой Алпатыч точно так, как говорил князь, и сел в кибиточку. Отдав последние приказания о работах земскому и в этом уж не подражая князю, Алпатыч снял с лысой головы шляпу и перекрестился троекратно.
– Вы, ежели что… вы вернитесь, Яков Алпатыч; ради Христа, нас пожалей, – прокричала ему жена, намекавшая на слухи о войне и неприятеле.
– Бабы, бабы, бабьи сборы, – проговорил Алпатыч про себя и поехал, оглядывая вокруг себя поля, где с пожелтевшей рожью, где с густым, еще зеленым овсом, где еще черные, которые только начинали двоить. Алпатыч ехал, любуясь на редкостный урожай ярового в нынешнем году, приглядываясь к полоскам ржаных пелей, на которых кое где начинали зажинать, и делал свои хозяйственные соображения о посеве и уборке и о том, не забыто ли какое княжеское приказание.