Пероз

Пероз<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr> <tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Изображение Пероза на серебряной драхме</td></tr>
шахиншах Ирана и не-Ирана
459 — 483/484
Предшественник:	Ормизд III
Преемник:	Балаш
Род:	Сасаниды
Отец:	Йездигерд II

Перо́з (Фируз I) — царь царей (шахиншах) Ирана, правил в 459 — 483/484 годах. Из династии Сасанидов. Сын Йездигерда II и Денак.

Борьба за престол и первые годы правления

Вступил на престол, победив с помощью эфталитов своего брата Ормизда III. Когда Пероз занял трон Ирана, он всё ещё был очень юн. Между тем обстановка в стране и на её границах была очень сложной. Семь лет подряд страну постигала сильнейшая засуха, следствием чего были голод и всеобщее разорение населения. Однако, кто бы ни управлял страной от имени юного царя, делалось это разумно. Правительство сумело организовать ряд контрмер — налоговые льготы, раздачи продовольствия из государственных амбаров и т. д. Так как многие города за годы бедствия пришли в запустение, покинутые жителями, по прошествии голода была начата программа восстановления старых и строительства трёх новых городов. Денег катастрофически не хватало, приходилось то и дело просить взаймы у западного соседа — императора Византии.

Преследование христиан

Что касается преследований христиан, то сведения здесь противоречивы. Армянский историк Себеос, например, писал: «В правление персидского царя Пероза прекратились всякое благоустройство, порядок и (терпимость) к христианскому учению, и такие притеснения, опасности, гонения и ненависть постигли вельмож наших, что они (решились) сбросить с себя иго рабства». Однако Евагрий и Прокопий считали, что, в отличие от отца и деда, Пероз христиан не притеснял, скорее даже наоборот, оказывал доверие. Так, шах поручил епископу Нисибина Бар Сауме надзор за пограничными войсками и участие в комиссии по демаркации ирано-византийской границы. Навряд такое было бы возможным, если бы шах испытывал ко всем христианам чувство вражды.

Война с северными и восточными кочевниками

Между тем шла тяжелая война с кочевниками, орды которых чуть ли не каждый год совершали нападения на восточные и северные пределы державы Сасанидов. Через кавказские перевалы и через Дербентские ворота то и дело прорывались гуннские племена сарагуров и акациров. На восточном побережье Каспия продолжалась война с кидаритами. В 468 году повзрослевший Пероз окончательно решил «кидаритский вопрос» — осадил и взял их столицу (ныне — Ер-Курган в Каршинском оазисе Узбекистана). Остатки кидаритов были покорены эфталитами, которые с этого времени стали иметь общую границу с Ираном. Это был ещё более грозный и опасный враг. В середине V века держава эфталитов находилась в зените своего могущества — их владения простирались от Хотана до Амударьи, включая в себя всю Среднюю Азию.

Война с кочевниками была очень трудной. Подробности её нам почти неизвестны. Согласно одной из легенд, Пероз на 11 году правления во главе сильной армии выступил против царя эфталитов Ахшунвара. Избегая открытого сражения, тот постарался заманить персов в ловушку — армия эфталитов стала отступать по длинной горной дороге, которая заканчивалась тупиком. Когда же персы углубились в горы, эфталиты неожиданно напали на них с фронта и тыла. Прокопий Кесарийский рассказывает, что правитель эфталитов готов был пощадить шахиншаха и его войско, если они признают его главенство и склонятся перед ним:

«Царь эфталитов, послав к Перозу некоторых из своих людей, тяжко порицал его за неразумную храбрость, которая чуть бессмысленно не погубила его самого и весь персидский народ, но при этом заявил, что гунны пощадят их всех, если Пероз соизволит упасть перед ним ниц как перед своим владыкой и поклясться ему по древним отеческим обычаям, что никогда больше персы не пойдут войной на племя эфталитов. Услышав это, Пероз стал совещаться с сопровождавшими его магами, спросив их, следует ли ему выполнить то, что требуют враги. Маги ответили ему, что в отношении клятв пусть он поступает, как ему угодно, что же касается второго требования, пусть он искусно обманет врага. Ибо есть у персов обычай каждый день приветствовать восход солнца земным поклоном. Поэтому для встречи с царем эфталитов нужно точно уловить момент начала дня и, повернувшись к восходящему солнцу, упасть ниц. Таким образом он может избежать грядущего позора от такого поступка. Пероз дал клятвы относительно мира, приветствовал врага согласно наставлению магов и, сохранив в целости мидийское войско, довольный, возвратился домой».

Чтобы избежать полного разгрома, Пероз согласился на предложенные Ахшунваром тяжелые условия мира: отдал город Талакан в Бактрии и пошёл на другие территориальные уступки. Кроме того, в качестве выкупа, по сообщению Иешу Стилита, шах должен был отдать 30 мулов, навьюченных деньгами (видимо, золотыми, ибо набрать тридцать вьюков серебра для царя не представляло бы особой трудности). Собрать сразу такую огромную сумму Пероз не смог. Он отдал 20 мешков, а в счёт остальных 10 отправил к эфталитам заложником своего сына Кавада. Возвратившись, шах обложил подушной податью всё государство и с немалым трудом через два года выкупил сына.

Сирийский историк Иешу Стилит сообщает ещё об одном неудачном походе Пероза, после которого шаха якобы выручил восточноримский император Зенон, дав персам золото для уплаты нового выкупа.

Пероз налаживал отношения с Китаем, направляя туда ценные подарки (например, однажды он послал туда дрессированного слона).

Восстания на Кавказе

Налоги, собираемые на оказавшиеся неудачными войны, и гибель населения (в первую очередь мужчин) привели к тому, что страна была разорена. В последние годы царствования Пероза, который ущемлял права местной знати, армяне и картлийцы подняли мятеж против центральной власти. В 482 году в крепости Двин восставшие армяне объявили Саака Багратуни танутэром, а Вахана Мамиконяна — спарапетом Армении. Во главе мятежников Иберии и Кавказской Албании стоял царь Вахтанг Горгасали. И хотя в том же году Саак погиб, восстание продолжалось ещё несколько лет, затихнув лишь при Балаше.

Последний поход Пероза

Византийский писатель Приск Панийский рассказывает историю, будто Пероз нанёс царю эфталитов (Приск называет их гуннами-кидаритами) оскорбление — пообещал выдать за него замуж свою сестру, но отослал вместо неё другую женщину. Когда же та, спустя некоторое время, призналась в подмене, царь Кунха похвалил её за смелость и правду, оставил своей женой, а Перозу решил отомстить. Он потребовал от Пероза предоставить ему персидских военачальников, якобы для управления его армией в войне с другими народами, а когда к нему прибыло 300 знатнейших персов, он приказал одних казнить, других изуродовал и отослал обратно к Перозу.

Вследствие этого в 483 году война возобновилась. Согласно преданию, чтобы не нарушать данной эфталитам клятвы не переступать обозначенного рубежа, он, выступая из Гургана, приказал снять пограничный камень (в некоторых вариантах — целую пограничную башню, сооружённую при Бахраме V) и тащить его перед собой запряжёнными слонами. Армянский хронист Лазарь Парпеци писал, что персидские солдаты боялись эфталитов, которыми не раз бывали биты. Кроме того, перейдя границу, шах нарушил договор, то есть совершил тяжёлый по меркам зороастризма грех, — это тоже не лучшим образом отражалось на настроениях армии: «Собрав всех ариев и анариев (то есть иранцев и неиранцев), он выступил в поход. Но войско его шло скорее подобно преступникам на казнь, чем как воители в битву.»

Эфталиты совершенно справедливо восприняли нашествие Пероза как преступление и горели желанием разбить врага. Их царь привязал к древку знамени мешочек с солью, над которой в своё время принёс клятву шаханшах. Прокопий пишет, что эфталиты применили военную хитрость — выкопали перед своим войском глубокий и широкий ров и замаскировали его. При приближении персов эфталиты начали притворно отступать, заманивая врага на ров. Ринувшаяся в атаку персидская конница, во главе с царём, попала туда и была уничтожена. Сам Пероз погиб вместе со многими своими сыновьями, их тела так и не нашли.

Слова Прокопия подтверждает Агафий Миринейский:

«...Пероз, муж безрассудно смелый и воинственный и к тому же тогда исполненный горделивыми мыслями. Суждениями осмотрительными и осторожными он отнюдь не обладал, но больше было в нём заносчивости, чем благоразумия. Он погиб в походе против эфталитов не столько, полагаю, вследствие силы врагов, сколько вследствие собственного безрассудства. Когда ему подобало осторожно продвигаться по неприятельской стране, предвидя скрытые засады и заранее остерегаясь их, он, пренебрегая этим, быстро попал в засаду, в ямы и рвы, которые были вырыты на равнине на огромном пространстве и предназначены для засады, и бесславно окончил свою жизнь на двадцать четвертом году царствования, побежденный гуннами (ибо эфталиты — гуннское племя).»

Иран временно потерял многие восточные земли, в том числе город Мерв, и долго выплачивал дань. «С тех пор у персов существует закон, запрещающий вести на чужой земле стремительное преследование врага, даже если тот бежит от них изо всех сил.»

Данные о продолжительности правления Пероза разнятся в источниках от 17 и до 29 лет.

Ссылки

• [www.iranicaonline.org/articles/firuz-1 Энциклопедия Ираника: Пероз]

Литература

• Дашков С. Б. Цари царей — Сасаниды. История Ирана III — VII вв. в легендах, исторических хрониках и современных исследованиях. — М.: СМИ-АЗИЯ, 2008. — 352 с. — 4000 экз. — ISBN 978-5-91660-001-8.

Правители раннесредневекового Ирана (Сасаниды¹)

Сасан • Папак • Ардашир Папакан • Шапур I • Ормизд I • Бахрам I • Бахрам II • Бахрам III • Нарсе • Ормизд II • Шапур II • Арташир II • Шапур III • Бахрам IV • Йездигерд I • Бахрам V • Йездигерд II • Ормизд III • Пероз • Балаш • Кавад I • Замасп • Хосров I Ануширван • Ормизд IV • Бахрам VI • Хосров II Парвиз • Кавад II • Арташир III • Шахрвараз • Борандохт • Азармедохт • Йездигерд III ¹выделенные шрифтом маленького размера не относятся к этой династии

Отрывок, характеризующий Пероз

– Ну, прощайте, ваше сиятельство, не хворайте, – сказал Ростопчин, с свойственными ему быстрыми движениями поднимаясь и протягивая руку князю.
– Прощай, голубчик, – гусли, всегда заслушаюсь его! – сказал старый князь, удерживая его за руку и подставляя ему для поцелуя щеку. С Ростопчиным поднялись и другие.


Княжна Марья, сидя в гостиной и слушая эти толки и пересуды стариков, ничего не понимала из того, что она слышала; она думала только о том, не замечают ли все гости враждебных отношений ее отца к ней. Она даже не заметила особенного внимания и любезностей, которые ей во всё время этого обеда оказывал Друбецкой, уже третий раз бывший в их доме.
Княжна Марья с рассеянным, вопросительным взглядом обратилась к Пьеру, который последний из гостей, с шляпой в руке и с улыбкой на лице, подошел к ней после того, как князь вышел, и они одни оставались в гостиной.
– Можно еще посидеть? – сказал он, своим толстым телом валясь в кресло подле княжны Марьи.
– Ах да, – сказала она. «Вы ничего не заметили?» сказал ее взгляд.
Пьер находился в приятном, после обеденном состоянии духа. Он глядел перед собою и тихо улыбался.
– Давно вы знаете этого молодого человека, княжна? – сказал он.
– Какого?
– Друбецкого?
– Нет, недавно…
– Что он вам нравится?
– Да, он приятный молодой человек… Отчего вы меня это спрашиваете? – сказала княжна Марья, продолжая думать о своем утреннем разговоре с отцом.
– Оттого, что я сделал наблюдение, – молодой человек обыкновенно из Петербурга приезжает в Москву в отпуск только с целью жениться на богатой невесте.
– Вы сделали это наблюденье! – сказала княжна Марья.
– Да, – продолжал Пьер с улыбкой, – и этот молодой человек теперь себя так держит, что, где есть богатые невесты, – там и он. Я как по книге читаю в нем. Он теперь в нерешительности, кого ему атаковать: вас или mademoiselle Жюли Карагин. Il est tres assidu aupres d'elle. [Он очень к ней внимателен.]
– Он ездит к ним?
– Да, очень часто. И знаете вы новую манеру ухаживать? – с веселой улыбкой сказал Пьер, видимо находясь в том веселом духе добродушной насмешки, за который он так часто в дневнике упрекал себя.
– Нет, – сказала княжна Марья.
– Теперь чтобы понравиться московским девицам – il faut etre melancolique. Et il est tres melancolique aupres de m lle Карагин, [надо быть меланхоличным. И он очень меланхоличен с m elle Карагин,] – сказал Пьер.
– Vraiment? [Право?] – сказала княжна Марья, глядя в доброе лицо Пьера и не переставая думать о своем горе. – «Мне бы легче было, думала она, ежели бы я решилась поверить кому нибудь всё, что я чувствую. И я бы желала именно Пьеру сказать всё. Он так добр и благороден. Мне бы легче стало. Он мне подал бы совет!»
– Пошли бы вы за него замуж? – спросил Пьер.
– Ах, Боже мой, граф, есть такие минуты, что я пошла бы за всякого, – вдруг неожиданно для самой себя, со слезами в голосе, сказала княжна Марья. – Ах, как тяжело бывает любить человека близкого и чувствовать, что… ничего (продолжала она дрожащим голосом), не можешь для него сделать кроме горя, когда знаешь, что не можешь этого переменить. Тогда одно – уйти, а куда мне уйти?…
– Что вы, что с вами, княжна?
Но княжна, не договорив, заплакала.
– Я не знаю, что со мной нынче. Не слушайте меня, забудьте, что я вам сказала.
Вся веселость Пьера исчезла. Он озабоченно расспрашивал княжну, просил ее высказать всё, поверить ему свое горе; но она только повторила, что просит его забыть то, что она сказала, что она не помнит, что она сказала, и что у нее нет горя, кроме того, которое он знает – горя о том, что женитьба князя Андрея угрожает поссорить отца с сыном.
– Слышали ли вы про Ростовых? – спросила она, чтобы переменить разговор. – Мне говорили, что они скоро будут. Andre я тоже жду каждый день. Я бы желала, чтоб они увиделись здесь.
– А как он смотрит теперь на это дело? – спросил Пьер, под он разумея старого князя. Княжна Марья покачала головой.
– Но что же делать? До года остается только несколько месяцев. И это не может быть. Я бы только желала избавить брата от первых минут. Я желала бы, чтобы они скорее приехали. Я надеюсь сойтись с нею. Вы их давно знаете, – сказала княжна Марья, – скажите мне, положа руку на сердце, всю истинную правду, что это за девушка и как вы находите ее? Но всю правду; потому что, вы понимаете, Андрей так много рискует, делая это против воли отца, что я бы желала знать…
Неясный инстинкт сказал Пьеру, что в этих оговорках и повторяемых просьбах сказать всю правду, выражалось недоброжелательство княжны Марьи к своей будущей невестке, что ей хотелось, чтобы Пьер не одобрил выбора князя Андрея; но Пьер сказал то, что он скорее чувствовал, чем думал.
– Я не знаю, как отвечать на ваш вопрос, – сказал он, покраснев, сам не зная от чего. – Я решительно не знаю, что это за девушка; я никак не могу анализировать ее. Она обворожительна. А отчего, я не знаю: вот всё, что можно про нее сказать. – Княжна Марья вздохнула и выражение ее лица сказало: «Да, я этого ожидала и боялась».
– Умна она? – спросила княжна Марья. Пьер задумался.
– Я думаю нет, – сказал он, – а впрочем да. Она не удостоивает быть умной… Да нет, она обворожительна, и больше ничего. – Княжна Марья опять неодобрительно покачала головой.
– Ах, я так желаю любить ее! Вы ей это скажите, ежели увидите ее прежде меня.
– Я слышал, что они на днях будут, – сказал Пьер.
Княжна Марья сообщила Пьеру свой план о том, как она, только что приедут Ростовы, сблизится с будущей невесткой и постарается приучить к ней старого князя.


Женитьба на богатой невесте в Петербурге не удалась Борису и он с этой же целью приехал в Москву. В Москве Борис находился в нерешительности между двумя самыми богатыми невестами – Жюли и княжной Марьей. Хотя княжна Марья, несмотря на свою некрасивость, и казалась ему привлекательнее Жюли, ему почему то неловко было ухаживать за Болконской. В последнее свое свиданье с ней, в именины старого князя, на все его попытки заговорить с ней о чувствах, она отвечала ему невпопад и очевидно не слушала его.
Жюли, напротив, хотя и особенным, одной ей свойственным способом, но охотно принимала его ухаживанье.
Жюли было 27 лет. После смерти своих братьев, она стала очень богата. Она была теперь совершенно некрасива; но думала, что она не только так же хороша, но еще гораздо больше привлекательна, чем была прежде. В этом заблуждении поддерживало ее то, что во первых она стала очень богатой невестой, а во вторых то, что чем старее она становилась, тем она была безопаснее для мужчин, тем свободнее было мужчинам обращаться с нею и, не принимая на себя никаких обязательств, пользоваться ее ужинами, вечерами и оживленным обществом, собиравшимся у нее. Мужчина, который десять лет назад побоялся бы ездить каждый день в дом, где была 17 ти летняя барышня, чтобы не компрометировать ее и не связать себя, теперь ездил к ней смело каждый день и обращался с ней не как с барышней невестой, а как с знакомой, не имеющей пола.
Дом Карагиных был в эту зиму в Москве самым приятным и гостеприимным домом. Кроме званых вечеров и обедов, каждый день у Карагиных собиралось большое общество, в особенности мужчин, ужинающих в 12 м часу ночи и засиживающихся до 3 го часу. Не было бала, гулянья, театра, который бы пропускала Жюли. Туалеты ее были всегда самые модные. Но, несмотря на это, Жюли казалась разочарована во всем, говорила всякому, что она не верит ни в дружбу, ни в любовь, ни в какие радости жизни, и ожидает успокоения только там . Она усвоила себе тон девушки, понесшей великое разочарованье, девушки, как будто потерявшей любимого человека или жестоко обманутой им. Хотя ничего подобного с ней не случилось, на нее смотрели, как на такую, и сама она даже верила, что она много пострадала в жизни. Эта меланхолия, не мешавшая ей веселиться, не мешала бывавшим у нее молодым людям приятно проводить время. Каждый гость, приезжая к ним, отдавал свой долг меланхолическому настроению хозяйки и потом занимался и светскими разговорами, и танцами, и умственными играми, и турнирами буриме, которые были в моде у Карагиных. Только некоторые молодые люди, в числе которых был и Борис, более углублялись в меланхолическое настроение Жюли, и с этими молодыми людьми она имела более продолжительные и уединенные разговоры о тщете всего мирского, и им открывала свои альбомы, исписанные грустными изображениями, изречениями и стихами.
Жюли была особенно ласкова к Борису: жалела о его раннем разочаровании в жизни, предлагала ему те утешения дружбы, которые она могла предложить, сама так много пострадав в жизни, и открыла ему свой альбом. Борис нарисовал ей в альбом два дерева и написал: Arbres rustiques, vos sombres rameaux secouent sur moi les tenebres et la melancolie. [Сельские деревья, ваши темные сучья стряхивают на меня мрак и меланхолию.]
В другом месте он нарисовал гробницу и написал:
«La mort est secourable et la mort est tranquille
«Ah! contre les douleurs il n'y a pas d'autre asile».
[Смерть спасительна и смерть спокойна;
О! против страданий нет другого убежища.]
Жюли сказала, что это прелестно.
– II y a quelque chose de si ravissant dans le sourire de la melancolie, [Есть что то бесконечно обворожительное в улыбке меланхолии,] – сказала она Борису слово в слово выписанное это место из книги.
– C'est un rayon de lumiere dans l'ombre, une nuance entre la douleur et le desespoir, qui montre la consolation possible. [Это луч света в тени, оттенок между печалью и отчаянием, который указывает на возможность утешения.] – На это Борис написал ей стихи:
«Aliment de poison d'une ame trop sensible,
«Toi, sans qui le bonheur me serait impossible,
«Tendre melancolie, ah, viens me consoler,
«Viens calmer les tourments de ma sombre retraite
«Et mele une douceur secrete
«A ces pleurs, que je sens couler».
[Ядовитая пища слишком чувствительной души,
Ты, без которой счастье было бы для меня невозможно,
Нежная меланхолия, о, приди, меня утешить,
Приди, утиши муки моего мрачного уединения
И присоедини тайную сладость
К этим слезам, которых я чувствую течение.]
Жюли играла Борису нa арфе самые печальные ноктюрны. Борис читал ей вслух Бедную Лизу и не раз прерывал чтение от волнения, захватывающего его дыханье. Встречаясь в большом обществе, Жюли и Борис смотрели друг на друга как на единственных людей в мире равнодушных, понимавших один другого.
Анна Михайловна, часто ездившая к Карагиным, составляя партию матери, между тем наводила верные справки о том, что отдавалось за Жюли (отдавались оба пензенские именья и нижегородские леса). Анна Михайловна, с преданностью воле провидения и умилением, смотрела на утонченную печаль, которая связывала ее сына с богатой Жюли.