Персефона

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Персефона (Περσεφόνη)

Гадес и Персефона на троне в царстве мертвых (5 в. до н.э.)
Богиня плодородия и царства мёртвых
Мифология: Древнегреческая мифология
Отец: Зевс
Мать: Деметра
Атрибуты: Цветок нарцисс
ПерсефонаПерсефона

Персефо́на (др.-греч. Περσεφόνη) — в древнегреческой мифологии богиня плодородия и царства мёртвых. Дочь Деметры и Зевса, супруга Аида. У римлян — Прозерпина.





Имя и история

Встречаются также диалектные варианты Персефонея / Ферсефонея / Ферсефона, иногда Феррефатта[1]. Персефона (лат. Persephone) также Ко́ра (др.-греч. Κόρη, девушка, дева)[2]. У римлян — Прозерпина (Proserpina).

Культ богини преисподней существовал в Пилосе ещё в микенскую эпоху. Невозможность объяснить имя Персефоны, исходя из греческого языка, заставляет предполагать, что она является древней местной богиней, культ которой был распространён до вторжения греков на Балканский полуостров. У завоевателей греков свой культ Персефоны сливается с местным культом богини-девы Коры. Кора почиталась как богиня плодородия и, возможно, первоначально отождествлялась с богиней-матерью Деметрой. Дальнейшее развитие греческой религии превращает Персефону-Кору в дочь Деметры, но общность культа этих богинь сохраняется на протяжении всей древнегреческой истории. Миф о похищении Аидом в поэмах Гомера не упоминается, что может объясняться его мистериальным характером.

Как отмечает профессор В. Г. Борухович, она является «олицетворением растительности — посева, скрытого в земле, и всходов, выбивающихся на поверхность (цикл, повторяемый ежегодно)».К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 2947 дней] В произведениях греческих мифографов и в литературе Персефона стала символом бессмертия души[3].

Мифология, похищение Аидом

Дочь Деметры и Зевса[2][4][5], она была вскормлена матерью и нимфами в пещере[6]. Когда она подросла к ней сватались Арес и Аполлон[7]. По мифу, вместе с ней росли девушки Афина и Артемида[8] (либо ещё Афродита[9]). Цветком Коры называют нарцисс[10].

Супруга Аида (Плутона), который похитил её и унёс в своё царство (по Гигину, она похищена Плутоном с помощью Зевса[9]). Существовало несколько вариантов места похищения. По наиболее популярному, похищение произошло на лугу у озера Перг рядом с Генной/Энной[11][12] в Сицилии[13]. В Сиракузах ей посвящён источник Киана, в месте, где разверзлась земля[14]. По другим версиям, либо Плутон спустился под землю в местечке Эринеон близ Элевсина[15], либо у реки Химарр в Арголиде[16], либо на краю гипподрома в Олимпии[17].

Деметра искала дочь по всему миру, предаваясь безутешной скорби, и в это время земля была бесплодна, ничто не всходило на засеянных полях. Узнав о похищении, Деметра обратилась за помощью к Зевсу с требованием вернуть Персефону. Аид отпустил Персефону, но перед освобождением дал ей семь зёрен[18] (либо три зерна, о чём сообщил Гермес[19]) граната (своего атрибутивного плода). Эти гранаты возникли из капель крови старшего Диониса[20]. Персефона, всё это время отказывавшаяся от пищи, проглотила зёрна — и тем самым оказалась обречена на возвращение в царство Аида. Свидетелем против Персефоны выступил Аскалаф.

Чтобы успокоить Деметру, Зевс решил, что (согласно гомеровскому гимну и Псевдо-Аполлодору) Персефона будет проводить две трети года на Олимпе, треть — в царстве Аида, либо (согласно Овидию и Сервию) полгода (весну и лето) на Олимпе, другие полгода (осень и зиму) же — в царстве Аида[21].

В некоторых источникахК:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 4654 дня] сказано, что Персефона во время нахождения на Олимпе каждое утро поднималась на небо и становилась созвездием Дева, чтобы мать Деметра её могла видеть отовсюду.

По некоторым поэтам, во время свадьбы Плутона и Персефоны Зевс отдал невесте как свадебный дар остров Сицилию[22], либо Фивы[23], либо Кизик[24].

Персефона — владычица подземного царства[25]. Обитает на краю света[26].Согласно Суде имела дочь от Аида Макарию (богиню блаженной смерти), а согласно орфикам, родила от него же Евменид[27]. От Зевса (явившегося к ней в виде змея) она родила Сабасия (Загрея).

Похищению Персефоны была посвящена одна из орфических поэм. Общепризнанно с древности, что миф о Персефоне символизирует смену времён года.

Эпитеты и отождествления

По одному сказанию, Афила — дочь Зевса и Деметры, прозванная Корой и Персефоной. Зевс преследовал свою мать, ставшую змеей, сам превратился в змея, связал её гераклейским узлом и вступил в связь с ней (что означает жезл Гермеса), а затем в облике змея овладел и дочерью. Афила имела два глаза на лбу, птичий клюв сзади шеи и рога[32].

Персефоне соответствует римская Прозерпина. В Риме с ней также отождествлялась Либера.

Спутницы Персефоны

Образ в позднейшем искусстве

Литература

Изобразительное искусство

Музыка

Кинематограф

Ювелирное искусство

В астрономии

См. также

Напишите отзыв о статье "Персефона"

Ссылки

  1. Платон. Кратил 404 с
  2. 1 2 Бетти Редис [lib.druzya.org/enciklopedia/.view-redis-kto-est-kto-v-antike.txt.92.html Персефона] // «Кто есть кто в античном мире»
  3. [ancientrome.ru/antlitr/t.htm?a=1358680001#n052 Аполлодор. Мифологическая библиотека. Книга I]
  4. Гесиод. Теогония 912—914; Гигин. Мифы. Введение 26
  5. Псевдо-Аполлодор. Мифологическая библиотека I 3, 1
  6. Порфирий. О пещере нимф 7
  7. Клавдиан. Похищение Прозерпины I 134
  8. Павсаний. Описание Эллады VIII 31, 2
  9. 1 2 Гигин. Мифы 146
  10. Софокл. Эдип в Колоне 682
  11. Псевдо-Аристотель. Рассказы о диковинах 82 // Комментарий О. П. Цыбенко в кн. Диодор Сицилийский. Историческая библиотека. Кн.4-7. СПб, 2005. С.332; Овидий. Фасты IV 425—454
  12. Овидий. Метаморфозы V 386
  13. www.sno.pro1.ru/lib/lat/2/5-20-2.htm
  14. Диодор Сицилийский. Историческая библиотека V 4, 2
  15. Павсаний. Описание Эллады I 38, 5
  16. Павсаний. Описание Эллады II 36, 7
  17. Павсаний. Описание Эллады VI 21, 1
  18. Овидий. Метаморфозы V 537
  19. Овидий. Фасты IV 608
  20. Климент. Протрептик 19, 3
  21. Комментарий Д. О. Торшилова в кн. Гигин. Мифы. СПб, 2000. С.178
  22. Диодор Сицилийский. Историческая библиотека V 2, 3; Плутарх. Тимолеонт 8
  23. Евфорион, фр.45 Мейнеке // Комментарий О. П. Цыбенко в кн. Диодор Сицилийский. Историческая библиотека. Кн.4-7. СПб, 2005. С.332
  24. Аппиан. Митридатовы войны 75
  25. Гомер. Одиссея X 491; XI 217
  26. Гесиод. Теогония 767—768
  27. Орфические гимны XXIX 6
  28. Мифы народов мира. М., 1991-92. В 2 т. Т.1. С.666
  29. [bse2.ru/book_view.jsp?idn=030287&page=550&format=html Кора] // Большая советская энциклопедия. Т. 22. 2-е изд. / Гл. ред. Б. А. Введенский
  30. Ликофрон. Александра 53
  31. Ликофрон. Александра 697
  32. Афинагор 20 = Орфика, фр.58 Керн, см. Климент. Протрептик 16, 1
  33. Гимны Гомера V 419
  34. Нонн. Деяния Диониса VI 140
  35. 1 2 Гимны Гомера V 418

Отрывок, характеризующий Персефона

– Затем, что, уже раз пойдя по карьере военной службы, надо стараться делать, коль возможно, блестящую карьеру.
– Да, вот как! – сказал Ростов, видимо думая о другом.
Он пристально и вопросительно смотрел в глаза своему другу, видимо тщетно отыскивая разрешение какого то вопроса.
Старик Гаврило принес вино.
– Не послать ли теперь за Альфонс Карлычем? – сказал Борис. – Он выпьет с тобою, а я не могу.
– Пошли, пошли! Ну, что эта немчура? – сказал Ростов с презрительной улыбкой.
– Он очень, очень хороший, честный и приятный человек, – сказал Борис.
Ростов пристально еще раз посмотрел в глаза Борису и вздохнул. Берг вернулся, и за бутылкой вина разговор между тремя офицерами оживился. Гвардейцы рассказывали Ростову о своем походе, о том, как их чествовали в России, Польше и за границей. Рассказывали о словах и поступках их командира, великого князя, анекдоты о его доброте и вспыльчивости. Берг, как и обыкновенно, молчал, когда дело касалось не лично его, но по случаю анекдотов о вспыльчивости великого князя с наслаждением рассказал, как в Галиции ему удалось говорить с великим князем, когда он объезжал полки и гневался за неправильность движения. С приятной улыбкой на лице он рассказал, как великий князь, очень разгневанный, подъехав к нему, закричал: «Арнауты!» (Арнауты – была любимая поговорка цесаревича, когда он был в гневе) и потребовал ротного командира.
– Поверите ли, граф, я ничего не испугался, потому что я знал, что я прав. Я, знаете, граф, не хвалясь, могу сказать, что я приказы по полку наизусть знаю и устав тоже знаю, как Отче наш на небесех . Поэтому, граф, у меня по роте упущений не бывает. Вот моя совесть и спокойна. Я явился. (Берг привстал и представил в лицах, как он с рукой к козырьку явился. Действительно, трудно было изобразить в лице более почтительности и самодовольства.) Уж он меня пушил, как это говорится, пушил, пушил; пушил не на живот, а на смерть, как говорится; и «Арнауты», и черти, и в Сибирь, – говорил Берг, проницательно улыбаясь. – Я знаю, что я прав, и потому молчу: не так ли, граф? «Что, ты немой, что ли?» он закричал. Я всё молчу. Что ж вы думаете, граф? На другой день и в приказе не было: вот что значит не потеряться. Так то, граф, – говорил Берг, закуривая трубку и пуская колечки.
– Да, это славно, – улыбаясь, сказал Ростов.
Но Борис, заметив, что Ростов сбирался посмеяться над Бергом, искусно отклонил разговор. Он попросил Ростова рассказать о том, как и где он получил рану. Ростову это было приятно, и он начал рассказывать, во время рассказа всё более и более одушевляясь. Он рассказал им свое Шенграбенское дело совершенно так, как обыкновенно рассказывают про сражения участвовавшие в них, то есть так, как им хотелось бы, чтобы оно было, так, как они слыхали от других рассказчиков, так, как красивее было рассказывать, но совершенно не так, как оно было. Ростов был правдивый молодой человек, он ни за что умышленно не сказал бы неправды. Он начал рассказывать с намерением рассказать всё, как оно точно было, но незаметно, невольно и неизбежно для себя перешел в неправду. Ежели бы он рассказал правду этим слушателям, которые, как и он сам, слышали уже множество раз рассказы об атаках и составили себе определенное понятие о том, что такое была атака, и ожидали точно такого же рассказа, – или бы они не поверили ему, или, что еще хуже, подумали бы, что Ростов был сам виноват в том, что с ним не случилось того, что случается обыкновенно с рассказчиками кавалерийских атак. Не мог он им рассказать так просто, что поехали все рысью, он упал с лошади, свихнул руку и изо всех сил побежал в лес от француза. Кроме того, для того чтобы рассказать всё, как было, надо было сделать усилие над собой, чтобы рассказать только то, что было. Рассказать правду очень трудно; и молодые люди редко на это способны. Они ждали рассказа о том, как горел он весь в огне, сам себя не помня, как буря, налетал на каре; как врубался в него, рубил направо и налево; как сабля отведала мяса, и как он падал в изнеможении, и тому подобное. И он рассказал им всё это.
В середине его рассказа, в то время как он говорил: «ты не можешь представить, какое странное чувство бешенства испытываешь во время атаки», в комнату вошел князь Андрей Болконский, которого ждал Борис. Князь Андрей, любивший покровительственные отношения к молодым людям, польщенный тем, что к нему обращались за протекцией, и хорошо расположенный к Борису, который умел ему понравиться накануне, желал исполнить желание молодого человека. Присланный с бумагами от Кутузова к цесаревичу, он зашел к молодому человеку, надеясь застать его одного. Войдя в комнату и увидав рассказывающего военные похождения армейского гусара (сорт людей, которых терпеть не мог князь Андрей), он ласково улыбнулся Борису, поморщился, прищурился на Ростова и, слегка поклонившись, устало и лениво сел на диван. Ему неприятно было, что он попал в дурное общество. Ростов вспыхнул, поняв это. Но это было ему всё равно: это был чужой человек. Но, взглянув на Бориса, он увидал, что и ему как будто стыдно за армейского гусара. Несмотря на неприятный насмешливый тон князя Андрея, несмотря на общее презрение, которое с своей армейской боевой точки зрения имел Ростов ко всем этим штабным адъютантикам, к которым, очевидно, причислялся и вошедший, Ростов почувствовал себя сконфуженным, покраснел и замолчал. Борис спросил, какие новости в штабе, и что, без нескромности, слышно о наших предположениях?
– Вероятно, пойдут вперед, – видимо, не желая при посторонних говорить более, отвечал Болконский.
Берг воспользовался случаем спросить с особенною учтивостию, будут ли выдавать теперь, как слышно было, удвоенное фуражное армейским ротным командирам? На это князь Андрей с улыбкой отвечал, что он не может судить о столь важных государственных распоряжениях, и Берг радостно рассмеялся.
– Об вашем деле, – обратился князь Андрей опять к Борису, – мы поговорим после, и он оглянулся на Ростова. – Вы приходите ко мне после смотра, мы всё сделаем, что можно будет.
И, оглянув комнату, он обратился к Ростову, которого положение детского непреодолимого конфуза, переходящего в озлобление, он и не удостоивал заметить, и сказал:
– Вы, кажется, про Шенграбенское дело рассказывали? Вы были там?
– Я был там, – с озлоблением сказал Ростов, как будто бы этим желая оскорбить адъютанта.
Болконский заметил состояние гусара, и оно ему показалось забавно. Он слегка презрительно улыбнулся.
– Да! много теперь рассказов про это дело!
– Да, рассказов, – громко заговорил Ростов, вдруг сделавшимися бешеными глазами глядя то на Бориса, то на Болконского, – да, рассказов много, но наши рассказы – рассказы тех, которые были в самом огне неприятеля, наши рассказы имеют вес, а не рассказы тех штабных молодчиков, которые получают награды, ничего не делая.
– К которым, вы предполагаете, что я принадлежу? – спокойно и особенно приятно улыбаясь, проговорил князь Андрей.
Странное чувство озлобления и вместе с тем уважения к спокойствию этой фигуры соединялось в это время в душе Ростова.
– Я говорю не про вас, – сказал он, – я вас не знаю и, признаюсь, не желаю знать. Я говорю вообще про штабных.
– А я вам вот что скажу, – с спокойною властию в голосе перебил его князь Андрей. – Вы хотите оскорбить меня, и я готов согласиться с вами, что это очень легко сделать, ежели вы не будете иметь достаточного уважения к самому себе; но согласитесь, что и время и место весьма дурно для этого выбраны. На днях всем нам придется быть на большой, более серьезной дуэли, а кроме того, Друбецкой, который говорит, что он ваш старый приятель, нисколько не виноват в том, что моя физиономия имела несчастие вам не понравиться. Впрочем, – сказал он, вставая, – вы знаете мою фамилию и знаете, где найти меня; но не забудьте, – прибавил он, – что я не считаю нисколько ни себя, ни вас оскорбленным, и мой совет, как человека старше вас, оставить это дело без последствий. Так в пятницу, после смотра, я жду вас, Друбецкой; до свидания, – заключил князь Андрей и вышел, поклонившись обоим.
Ростов вспомнил то, что ему надо было ответить, только тогда, когда он уже вышел. И еще более был он сердит за то, что забыл сказать это. Ростов сейчас же велел подать свою лошадь и, сухо простившись с Борисом, поехал к себе. Ехать ли ему завтра в главную квартиру и вызвать этого ломающегося адъютанта или, в самом деле, оставить это дело так? был вопрос, который мучил его всю дорогу. То он с злобой думал о том, с каким бы удовольствием он увидал испуг этого маленького, слабого и гордого человечка под его пистолетом, то он с удивлением чувствовал, что из всех людей, которых он знал, никого бы он столько не желал иметь своим другом, как этого ненавидимого им адъютантика.


На другой день свидания Бориса с Ростовым был смотр австрийских и русских войск, как свежих, пришедших из России, так и тех, которые вернулись из похода с Кутузовым. Оба императора, русский с наследником цесаревичем и австрийский с эрцгерцогом, делали этот смотр союзной 80 титысячной армии.
С раннего утра начали двигаться щегольски вычищенные и убранные войска, выстраиваясь на поле перед крепостью. То двигались тысячи ног и штыков с развевавшимися знаменами и по команде офицеров останавливались, заворачивались и строились в интервалах, обходя другие такие же массы пехоты в других мундирах; то мерным топотом и бряцанием звучала нарядная кавалерия в синих, красных, зеленых шитых мундирах с расшитыми музыкантами впереди, на вороных, рыжих, серых лошадях; то, растягиваясь с своим медным звуком подрагивающих на лафетах, вычищенных, блестящих пушек и с своим запахом пальников, ползла между пехотой и кавалерией артиллерия и расставлялась на назначенных местах. Не только генералы в полной парадной форме, с перетянутыми донельзя толстыми и тонкими талиями и красневшими, подпертыми воротниками, шеями, в шарфах и всех орденах; не только припомаженные, расфранченные офицеры, но каждый солдат, – с свежим, вымытым и выбритым лицом и до последней возможности блеска вычищенной аммуницией, каждая лошадь, выхоленная так, что, как атлас, светилась на ней шерсть и волосок к волоску лежала примоченная гривка, – все чувствовали, что совершается что то нешуточное, значительное и торжественное. Каждый генерал и солдат чувствовали свое ничтожество, сознавая себя песчинкой в этом море людей, и вместе чувствовали свое могущество, сознавая себя частью этого огромного целого.