Персидский ковёр

Персидский ковёр (пехл. bōb перс. فرش‎; иногда قالی qāli) — одна из наиболее известных в мире разновидностей ковров ручной работы, являющийся одним из символов персидской культуры и государства Иран.

История

Точная дата возникновения персидского ковра неизвестна. Первый, сохранившийся до наших дней предысламский восточный ковёр «Пазирик», является ровесником персидской державы Ахеменидов и был создан в V веке до н. э. Этот ковёр был обнаружен в 1949 году во время археологических раскопок советскими учеными под руководством С. И. Руденко и М. П. Грязнова. Благодаря вечной мерзлоте этот ковёр сохранился практически в первозданном виде. Текстильная техника, используемая в этом ковре, указывает на долгую историю развития и богатый опыт ковроткачества в этой местности.

Существуют также множественные литературные свидетельства об истории персидских ковров — имеются сведения, что дворец Кира Великого в Пасаргаде был украшен великолепными коврами, а Александр Македонский был впечатлён великолепием ковров, устилающих могилу Кира Великого. Легендарный «Весенний» (Bahârestân) ковер Хосрова I с изображением регулярного парка, был сплетен в этот период для главного зала роскошного дворца Сасанидов в Ктесифоне, в области Sasanian Khvârvarân (в настоящее время Ирак) в честь победы персов над римлянами и завоевания Аравийского полуострова. «Весенний ковер» был самым дорогим ковром в истории — ковёр, поражал гигантскими размерами (122 метра в длину, 30 метров в ширину), и весил несколько тонн. В середине XII века на Персию напали арабы и солдаты разрезали ковёр, разделив между собой и увезли из захваченной столицы по частям, как трофеи.

С течением времени искусство ковроткачества совершенствовалось. Каждая эпоха вносила свои изменения в процесс создания ковров. Наиболее ранние из роскошных ковров-«антиков» вырабатывались еще в XV—XVII вв. Этот период считается «золотым временем» в истории персидского ковра, когда совершенствуется техника, складываются характерные принципы орнаментации, по которым можно безошибочно определить город или мастерскую, создавшую тот или иной ковер.

В XVI—XVII вв. при династии Сефевидов императорские мануфактуры выпускали огромные напольные ковры. Несмотря на ошеломляющие размеры (до 60 кв. м.) качество продолжало оставаться высоким.

Мастера часто заимствовали элементы узоров из архитектуры, воспроизводили планировку мифических райских садов. Ковры «чахар — баг» делятся на четыре части четырьмя райскими реками, в центре изображается водоём, напоминающий о бассейнах для ритуального омовения в персидских мечетях эпохи Сефевидов. Ковры этого периода сохраняют классическую медальонную схему, но основным орнаментом становятся растения, поэтому ковры называют «цветочными». Растительные мотивы получили распространение в коврах табризской группы. Для декора орнамента характерно изображение трилистников и вьющихся растений со спиралеобразными усиками. Среди ковров этого времени выделяются ковры, сделанные в мастерских Исфахана. В них часто использовались золотые и серебряные нити. Такие ковры предназначались для подарков иностранным посольствам.

Особое место занимали шёлковые ковры, изготовленные в прикаспийской области Ирана — Гиляне. Путешественник Марко Поло сообщал, что генуэзские купцы специально приезжали туда за шёлком. Но родиной персидского шелководства считается Мерв.

В 1514 году, захватив иранский город Табриз, османские войска увели с собой пленных ковроделов и керамистов. Среди их трофеев были и великолепные ковры, сделанные персидскими мастерами. Турки, сами недавние кочевники, быстро оценили качество продукции персидских ковроделов, и впоследствии это ремесло распространилось по всей Малой Азии.

В период с конца XVI до начала XVIII века, в одноименном городе, создавались ковры-герат. Поверхность этих ковров покрыта регулярным и плотным узлом герати. Изображения таких ковров присутствует на картинах многих живописцев, в том числе Рубенса и Ван Дейка. В XVIII веке появляются «вазонные» ковры, которые вырабатывались в городе Керман. Эти ковры характеризуются своеобразным, очень длинным и узким форматом. Главным мотивом служит ваза вместе с прочими мотивами цветков, пальметт и плетенкой из усиков.

В XIX веке, в период правления династии Каджаров (1779—1925) увеличивается экспорт ковров сначала в соседние страны, а затем и в Европу.

Самым распространенным изделием ковровых мастерских мусульманских стран был и остается ковер для намаза — джанамази (перс.), саджат (араб.) и намазлык (турецк.). Это небольшой, длиной около метра ковер, на котором, как правило, изображена арка — михраб. Во время молитвы ковер стелится таким образом, чтобы центр арки совпадал с киблой — направлением на священную Каабу (Дом Бога) в Мекке.

Вся группа ковров — антиков, сохранившихся до наших дней очень малочислена — единичные экземпляры находятся в музеях. Доступные коллекционерам персидские ковры относятся к XVIII и XIX векам.

В настоящее время популярны ковры из Наина с упрощёнными орнаментами мелкого и среднего размера. Цвет, в основном, красный. Медальон заключён в большое или среднего размера овальное облако, от концов которого отходят копьевидные орнаменты как к боковым сторонам ковра, так и к основанию. Последние являются основными и более заметны. Они могут отходить непосредственно от медальона или от облака. Боковой рисунок может быть заключён в копьевидную часть облака или непосредственно её представлять. Как и у других персидских ковров, у таких ковров угловой рисунок направлен, как правило, из угла к центру, непарный. Но есть и исключения: у некоторых ковров угловой рисунок находится напротив угла и направлен от боковой стороны к основанию. Рядом располагается так же направленный вторичный, менее заметный рисунок. Часто на ковре изображаются цветы, похожие на пионы, с высовывающимися из тёмной в светлую часть глазками. Возможно, именно они повысили детскую чувствительность к коврам и помогли им выйти из употребления в 21 веке. Ковры, висящие в залах имеют более "торжественный" рисунок, ковры, висящие в спальнях - более тихий.

Литература

• Руденко С. И. По следам древних культур. М.:, — 1951.

Отрывок, характеризующий Персидский ковёр

– Кажется, я ничего не говорил тебе, Маша, чтоб я упрекал в чем нибудь свою жену или был недоволен ею. К чему ты всё это говоришь мне?
Княжна Марья покраснела пятнами и замолчала, как будто она чувствовала себя виноватою.
– Я ничего не говорил тебе, а тебе уж говорили . И мне это грустно.
Красные пятна еще сильнее выступили на лбу, шее и щеках княжны Марьи. Она хотела сказать что то и не могла выговорить. Брат угадал: маленькая княгиня после обеда плакала, говорила, что предчувствует несчастные роды, боится их, и жаловалась на свою судьбу, на свекра и на мужа. После слёз она заснула. Князю Андрею жалко стало сестру.
– Знай одно, Маша, я ни в чем не могу упрекнуть, не упрекал и никогда не упрекну мою жену , и сам ни в чем себя не могу упрекнуть в отношении к ней; и это всегда так будет, в каких бы я ни был обстоятельствах. Но ежели ты хочешь знать правду… хочешь знать, счастлив ли я? Нет. Счастлива ли она? Нет. Отчего это? Не знаю…
Говоря это, он встал, подошел к сестре и, нагнувшись, поцеловал ее в лоб. Прекрасные глаза его светились умным и добрым, непривычным блеском, но он смотрел не на сестру, а в темноту отворенной двери, через ее голову.
– Пойдем к ней, надо проститься. Или иди одна, разбуди ее, а я сейчас приду. Петрушка! – крикнул он камердинеру, – поди сюда, убирай. Это в сиденье, это на правую сторону.
Княжна Марья встала и направилась к двери. Она остановилась.
– Andre, si vous avez. la foi, vous vous seriez adresse a Dieu, pour qu'il vous donne l'amour, que vous ne sentez pas et votre priere aurait ete exaucee. [Если бы ты имел веру, то обратился бы к Богу с молитвою, чтоб Он даровал тебе любовь, которую ты не чувствуешь, и молитва твоя была бы услышана.]
– Да, разве это! – сказал князь Андрей. – Иди, Маша, я сейчас приду.
По дороге к комнате сестры, в галлерее, соединявшей один дом с другим, князь Андрей встретил мило улыбавшуюся m lle Bourienne, уже в третий раз в этот день с восторженною и наивною улыбкой попадавшуюся ему в уединенных переходах.
– Ah! je vous croyais chez vous, [Ах, я думала, вы у себя,] – сказала она, почему то краснея и опуская глаза.
Князь Андрей строго посмотрел на нее. На лице князя Андрея вдруг выразилось озлобление. Он ничего не сказал ей, но посмотрел на ее лоб и волосы, не глядя в глаза, так презрительно, что француженка покраснела и ушла, ничего не сказав.
Когда он подошел к комнате сестры, княгиня уже проснулась, и ее веселый голосок, торопивший одно слово за другим, послышался из отворенной двери. Она говорила, как будто после долгого воздержания ей хотелось вознаградить потерянное время.
– Non, mais figurez vous, la vieille comtesse Zouboff avec de fausses boucles et la bouche pleine de fausses dents, comme si elle voulait defier les annees… [Нет, представьте себе, старая графиня Зубова, с фальшивыми локонами, с фальшивыми зубами, как будто издеваясь над годами…] Xa, xa, xa, Marieie!
Точно ту же фразу о графине Зубовой и тот же смех уже раз пять слышал при посторонних князь Андрей от своей жены.
Он тихо вошел в комнату. Княгиня, толстенькая, румяная, с работой в руках, сидела на кресле и без умолку говорила, перебирая петербургские воспоминания и даже фразы. Князь Андрей подошел, погладил ее по голове и спросил, отдохнула ли она от дороги. Она ответила и продолжала тот же разговор.
Коляска шестериком стояла у подъезда. На дворе была темная осенняя ночь. Кучер не видел дышла коляски. На крыльце суетились люди с фонарями. Огромный дом горел огнями сквозь свои большие окна. В передней толпились дворовые, желавшие проститься с молодым князем; в зале стояли все домашние: Михаил Иванович, m lle Bourienne, княжна Марья и княгиня.
Князь Андрей был позван в кабинет к отцу, который с глазу на глаз хотел проститься с ним. Все ждали их выхода.
Когда князь Андрей вошел в кабинет, старый князь в стариковских очках и в своем белом халате, в котором он никого не принимал, кроме сына, сидел за столом и писал. Он оглянулся.
– Едешь? – И он опять стал писать.
– Пришел проститься.
– Целуй сюда, – он показал щеку, – спасибо, спасибо!
– За что вы меня благодарите?
– За то, что не просрочиваешь, за бабью юбку не держишься. Служба прежде всего. Спасибо, спасибо! – И он продолжал писать, так что брызги летели с трещавшего пера. – Ежели нужно сказать что, говори. Эти два дела могу делать вместе, – прибавил он.
– О жене… Мне и так совестно, что я вам ее на руки оставляю…
– Что врешь? Говори, что нужно.
– Когда жене будет время родить, пошлите в Москву за акушером… Чтоб он тут был.
Старый князь остановился и, как бы не понимая, уставился строгими глазами на сына.
– Я знаю, что никто помочь не может, коли натура не поможет, – говорил князь Андрей, видимо смущенный. – Я согласен, что и из миллиона случаев один бывает несчастный, но это ее и моя фантазия. Ей наговорили, она во сне видела, и она боится.
– Гм… гм… – проговорил про себя старый князь, продолжая дописывать. – Сделаю.
Он расчеркнул подпись, вдруг быстро повернулся к сыну и засмеялся.
– Плохо дело, а?
– Что плохо, батюшка?
– Жена! – коротко и значительно сказал старый князь.
– Я не понимаю, – сказал князь Андрей.
– Да нечего делать, дружок, – сказал князь, – они все такие, не разженишься. Ты не бойся; никому не скажу; а ты сам знаешь.
Он схватил его за руку своею костлявою маленькою кистью, потряс ее, взглянул прямо в лицо сына своими быстрыми глазами, которые, как казалось, насквозь видели человека, и опять засмеялся своим холодным смехом.
Сын вздохнул, признаваясь этим вздохом в том, что отец понял его. Старик, продолжая складывать и печатать письма, с своею привычною быстротой, схватывал и бросал сургуч, печать и бумагу.
– Что делать? Красива! Я всё сделаю. Ты будь покоен, – говорил он отрывисто во время печатания.
Андрей молчал: ему и приятно и неприятно было, что отец понял его. Старик встал и подал письмо сыну.
– Слушай, – сказал он, – о жене не заботься: что возможно сделать, то будет сделано. Теперь слушай: письмо Михайлу Иларионовичу отдай. Я пишу, чтоб он тебя в хорошие места употреблял и долго адъютантом не держал: скверная должность! Скажи ты ему, что я его помню и люблю. Да напиши, как он тебя примет. Коли хорош будет, служи. Николая Андреича Болконского сын из милости служить ни у кого не будет. Ну, теперь поди сюда.
Он говорил такою скороговоркой, что не доканчивал половины слов, но сын привык понимать его. Он подвел сына к бюро, откинул крышку, выдвинул ящик и вынул исписанную его крупным, длинным и сжатым почерком тетрадь.